Geum.ru

За пределами «идентичности»

Вид материалаДокументы
Иными словами
Идентификация и категоризация
Самосознание и место в обществе
Общность, связность, групповщина
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

Иными словами



Какие альтернативные термины можно использовать вместо «идентичности» при выполнении теоретической работы по «идентичности» без ее сбивающих с толку, противоречивых коннотаций? При данном объеме и гетерогенности работы, выполняемой «идентичностью», было бы полезно поискать единый заменитель, но подобный термин будет в той же мере перегружен, что и сама «идентичность». Нашей стратегией скорее является распутывание запутанного клубка значений, накопившихся вокруг термина «идентичность» и разделение работы на несколько менее перегруженных терминов. Здесь мы обрисуем три группы терминов.

Идентификация и категоризация



В качестве процессуального, активного термина, произведенного от глагола, «идентификация» не имеет конкретизирующих коннотаций «идентичности».57 Она побуждает нас точно установить агентов, осуществляющих идентификацию. И она не предполагает, что подобная идентификация (даже сильными агентами, такими как государство) обязательно приведет к внутренней одинаковости, различимости, ограниченной групповой общности, к которым стремятся политические деятели. Идентификация себя и других внутренне присуща общественной жизни; «идентичность» в сильном смысле – нет.


Можно призвать кого-либо идентифицировать самого себя – охарактеризовать себя, определить свое место по отношению к другим, поместить себя в повествование, в категорию – в любом количестве различных контекстов. При современных установках, которые множат взаимодействия с другими, лично не известными, такие случаи идентификации особенно многочисленны. Они включают бесчисленное количество ситуаций повседневной жизни, а также более формальные и официальные контексты. Как себя идентифицировать и как быть идентифицированным другими – может сильно варьировать от контекста к контексту; самоидентификация и идентификация других являются фундаментально ситуативными и контекстуальными.


Одно ключевое отличие лежит между реляционным и категорийным способом идентификации. Можно идентифицировать себя по позиции в реляционной сети (сеть родства, например, или дружеская сеть, патроно-клиентские связи или отношения между преподавателями и студентами). С другой стороны, можно идентифицировать себя (или другое лицо) по членству в классе лиц, имеющих какой-либо общий категорийный атрибут (такой, как раса, этническая принадлежность, национальность, гражданство, пол, сексуальная ориентация и т. д.). Крейг Калхоун считает, что поскольку реляционные способы идентификации остаются во многих контекстах важными даже сегодня, категорийная идентификация в современных установках приобретает еще большее значение.58


Другое основное отличие лежит между самоидентификацией и идентификацией и категоризацией себя другими.59 Самоидентификация имеет место в диалектическом взаимодействии с внешней идентификацией, и обе они не нуждаются в объединении.60 Внешняя идентификация сама по себе является дифференцированным процессом. В обычной общественной жизни с ее приливами и отливами люди идентифицируют и категоризируют других, как если бы они идентифицировали и категоризировали самих себя. Но существует и другой ключевой тип внешней идентификации, не имеющий своего аналога в сфере самоидентификации: формализованные, кодифицированные, объективизированные системы категоризации, выработанные влиятельными, авторитетными учреждениями.


Современное государство является одним из наиболее важных агентов идентификации и категоризации в этом последнем смысле. В культурологических продолжениях социологии государства Вебера, в частности находящихся под влиянием Бордье и Фуко, государство монополизирует или пытается монополизировать не только законную физическую силу, но также и законную символическую силу, как формулирует это Бордье. Это включает возможность наименования, идентифицирования, категоризирования и установления что есть что и кто есть кто. По этим предметам имеется все более расцветающая социологическая и историческая литература. Некоторые ученые рассматривают «идентификацию» слишком буквально: как приложение определительных маркеров к индивидууму через паспорт, отпечатки пальцев, фотографию и подпись, и накоплению подобных идентифицирующих документов в государственных хранилищах. Когда, зачем и с какими ограничениями были разработаны такие системы – оказывается непростой проблемой.61 Другие ученые подчеркивают усилия современного государства вписать свои субъекты в классификационную схему: идентифицировать и категоризировать людей относительно пола, религии, собственности, этнической принадлежности, грамотности, криминальности и вменяемости. Переписи распределяют людей по этим категориям, а учреждения – от школ до тюрем – отсортировывают в соответствии с ними индивидов. В частности, для приверженцев Фуко данные индивидуализирующие и объединяющие способы идентификации и классификации являются в центре того, что определяет «управленчество» в современном государстве.62


Таким образом, государство является сильным «идентификатором», не потому что оно может создавать «идентичности» в сильном смысле – в целом, оно этого не может, но потому что у него есть материальные и символические ресурсы навязать эти категории, классификационные схемы и способы общественного подсчета и учета, которыми должны оперировать бюрократы, судьи, преподаватели и врачи и к которым должны относиться негосударственные субъекты.63 Однако государство является не единственным имеющим значение «идентификатором». Как показал Чарльз Тилли, категоризация выполняет важнейшую «организационную работу» во всех социальных установках, включая семьи, фирмы, школы, общественные движения и любого рода бюрократию.64 Даже самое сильное государство не монополизирует производство и распространение идентификаций и категорий; а те, что оно производит – могут быть оспорены. Литература по общественным движениям – как «старым», так и «новым» – богата свидетельствами того, как лидеры движений бросают вызов официальным идентификациям и предлагают свои альтернативы.65 Она подчеркивает усилия лидеров заставить членов предполагаемого электората идентифицировать себя определенным образом, рассматривать себя – по ряду некоторых причин – как «идентичных» друг другу, идентифицировать друг друга как эмоционально, так и когнитивно.66


Ценно, что литература по общественным движениям уделяет особое внимание интерактивным, дискурсивно опосредованным процессам, через которые развиваются коллективная солидарность и самосознание. Наши замечания касаются движению от обсуждения работы по идентификации – попыток создать коллективное самосознание – к постулированию «идентичности» как необходимого их результата. Рассматривая авторитетные, институционализированные способы идентификации в их совокупности с альтернативными способами, задействованными на практике в повседневной жизни и в проектах общественных движений, можно сделать особое ударение на тяжелой работе и длительной борьбе за идентификацию, а также на неопределенных результатах такой борьбы. Тем не менее, если результатом всегда предполагается «идентичность» – временная ли, фрагментарная, разнообразная, спорная или расплывчатая, то теряется способность делать принципиальные различия.


Как мы уже отмечали выше, «идентификация» побуждает к спецификации агентов, проводящих идентифицирование. Хотя идентификация и не требует точно установленного «идентификатора», она может быть всепроникающей и воздействующей без дополнительных усилий со стороны отдельных, определенных лиц или учреждений. Идентификация может более или менее анонимно осуществляться путем рассуждений или публичных повествований.67 Несмотря на то, что при тщательном анализе подобных рассуждений или повествований внимание обычно фокусируется на их конкретизацию в определенных дискурсивных или нарративных высказываниях, их сила может зависеть не от какой-либо частной конкретизации, но от их анонимного, незаметного проникновения в наше мышление, речь и осмысление социального мира.


Далее, существует еще одно значение «идентификации», которого кратко касались выше, которое в целом независимо от до сих пор обсуждавшихся когнитивных, характеризующих, классификационных значений. Это психодинамическое значение, первоначально взятое у Фрейда.68 В то время как классификационные значения задействуют идентификацию себя (или кого-либо другого) как подходящего под определенное описание или принадлежащего определенной категории, психодинамическое значение задействует эмоциональную идентификацию себя по отношению к другому лицу, категории или коллективу. Опять же, здесь «идентификация» привлекает внимание к комплексным (и часто амбивалентным) процессам, в то время как термин «идентичность», обозначающий скорее условие, чем процесс, предполагает слишком незначительное соответствие между индивидуальным и общественным.

Самосознание и место в обществе



«Идентификация» и «категоризация» являются активными, процессуальными терминами, образованными от глаголов и приводящими на ум определенные акты идентификации и категоризации, производимые определенными идентификаторами и категоризаторами. Но для дифференцированной работы, выполняемой «идентичностью», на нужны и другие виды терминов. Вспомним, что одним из ключевых применений «идентичности» является концептуализация и объяснения действия в неинструментальной, немеханической манере. В этом смысле, термин предполагает способы, которыми индивидуальное и коллективное действие может управляться с помощью скорее партикуляристского понимания себя и своего места в обществе, чем мнимо универсальных, структурно определенных интересов. «Самосознание», таким образом, является вторым термином, который мы предлагаем в качестве альтернативы «идентичности». Это диспозиционный термин, обозначающий то, что можно было бы назвать «ситуативной субъективностью»: чьим-либо чувством, кто он есть, какого его место в обществе и как (при заданных первых двух) он готов к действию. В качестве диспозиционного термина, оно принадлежит к области, названной Пьером Бурдье sens pratique, практическим смыслом – одновременно когнитивным и эмоциональным, которым люди наделяют себя и общественный мир.69


Важно подчеркнуть, что термин «самосознание» не подразумевает исключительно современное или Западное понимание «собственной личности» как гомогенного, ограниченного, унитарного субъекта. Чувство «кто это есть» может принимать множество форм. Общественные процессы, через которые люди себя осознают и локализуют, могут в некоторых случаях привести их в кабинет психоаналитика, а в других – к участию в религиозных и мистических культах.70 При некоторых установках люди могут осознавать и испытывать себя по схеме пересекающихся категорий; при других – в сети связей с дифференциальной близостью или интенсивностью. Отсюда важность рассмотрения осознания себя и своего места в обществе относительно других и подчеркивания, что и ограниченное «я», и ограниченная группа являются скорее культурно специфическими, чем универсальными формами.


Как и в случае с термином «идентификация», «самосознание» не имеет неизменных коннотаций «идентичности». Однако оно и не ограничено изменчивыми и нестабильными ситуациями. Самосознание может меняться со временем и в общении с людьми, но оно может быть и стабильным. Семантически, «идентичность» предполагает одинаковость относительно времени и лиц; отсюда и неуклюжесть продолжающихся разговоров об «идентичности» при отказе от импликации одинаковости. Наоборот, «самосознание» не имеет привилегированной семантической связи с одинаковостью или разностью.


«Самопредставление» и «самоидентификация» являются близкородственными терминами. Обсудив выше «идентификацию», мы просто здесь отметим, что, так как отличие не является резким, «самосознание» может быть подразумеваемым; даже если они, как обычно, формируются в или через превалирующие рассуждения, они могут существовать и наполнять действие, не будучи сами дискурсивно артикулированными. С другой стороны, «самопредставление» и «самоидентификация» предполагают по крайней мере некоторую степень эксплицитной дискурсивной артикуляции.


Конечно же, «самосознание» не может проводить всю работу, выполняемую «идентичностью». Здесь мы отметим три ограничения по этому термину. Первое, это субъективный, самоотносимый термин. В качестве такового он обозначает чье-либо собственное понимание того, кто он есть. Он не может включать понимание других лиц, даже если внешние категоризации, идентификации и представления могут быть решающими в определении того, как человек воспринимается и как к нему относятся другие, даже при формировании собственного осознания себя. В этом пределе самосознание может быть перекрыто в основе своей принудительными внешними категоризациями.71


Второе, «самосознание», видимо, способствует когнитивному пониманию. В результате, оно, вроде бы, не задействует – или по крайней мере не подчеркивает – аффективные или катектические процессы, вызываемые при некоторых употреблениях термина «идентичность». Несмотря на то, что самосознание не бывает чисто когнитивным, оно всегда аффективно окрашено или заряжено, и термин, конечно же, может аккомодировать данную аффективную величину. Тем не менее, верно, что эмоциональная динамика лучше передается термином «идентификация» (в его психодинамическом значении).


И наконец, как термин, подчеркивающий ситуативную субъективность, «самосознание» не включает в себя объективность, требуемую при сильном понимании идентичности. Сильные, объективистские концепции идентичности позволяют отличать «истинную» идентичность (характеризующуюся как глубокая, неизменная и объективная) от «простого» самосознания (поверхностного, колеблющегося и субъективного). Если идентичность – это нечто, что должно быть обнаружено и насчет чего можно ошибаться, тогда чье-либо мгновенное самосознание может не соответствовать его неизменной, базовой идентичности. Какими бы аналитически проблематичными не были данные понятия глубины, постоянства и объективности, они по крайней мере приводят причину употребления языка идентичности, а не самосознания.


Слабые концепции идентичности такой причины не приводят. Из конструктивистской литературы ясно, почему слабое понимание идентичности является слабым; но не ясно, почему они являются концепциями идентичности. В данной литературе подчеркиваются и разрабатываются именно различные утверждения идентичности – создаваемость, случайность, нестабильность, многообразие, текучесть; но что они утверждают – сама идентичность – принимается на веру и редко объясняется. Когда разъясняется сама идентичность, она часто представляется как нечто – чувство «кто он есть»72, самооценка73,– что можно открыто включить в «самосознание». У этого термина нет привлекательности, причудливости, теоретических претензий «идентичности», однако это следует рассматривать как ценное качество, а не помеху.

Общность, связность, групповщина



Одна особая форма аффективно заряженного самосознания, часто обозначаемая как «идентичность» – особенно при обсуждении вопросов расы, религии, этнической принадлежности, национализма, пола, сексуальных отношений, общественных движений и прочих явлений, концептуализируемых как требующих коллективной идентичности - заслуживает здесь отдельного упоминания. Это эмоционально окрашенное чувство принадлежности к отдельной, ограниченной группе, включающее как ощущаемую солидарность или единение с согруппниками и ощущаемое отличие или даже антипатию к определенным аутсайдерам.


Проблема в том, что «идентичность» используется для обозначения как такого сильно группового, эксклюзивного, аффективно заряженного самосознания, так и более свободного, открытого самосознания, включающего определенное чувство схожести или принадлежности, общности или связности с некоторыми другими лицами, но без чувства базового единства по отношению к некоторым основополагающим «другим».74 Важны как тесно групповые, так и более свободные аффилиативные формы самосознания – так же, как и переходные формы между этими двумя полярными типами; однако они формируют личный опыт и обусловливают общественно-политическое действие совершенно разными способами.


Вместо перемешивания всех самосознаний, основанных на расе, религии, этнической принадлежности и т. д., в одном большом концептуальном плавильном тигеле «идентичности», мы лучше применим более дифференцированных аналитический язык. Такие термины, как общность, связность и групповщина можно здесь с успехом применить вместо всеохватывающей «идентичности». Это предлагаемая нами третья группа терминов. «Общность» обозначает совместное использование какого-либо общего атрибута, «связность» – реляционные связи, которые соединяют людей. Сами по себе ни общность, ни связность не порождают «групповщину» – чувство принадлежности к определенной, ограниченной, солидарной группе. Но взятые вместе, общность и связность все же могут это сделать. Это аргумент Чарльз Тилли выдвинул некоторое время назад, основываясь на идее Харрисона Уайта о «кат-сети» – группе людей, составляющих как категорию с каким-либо общим атрибутом, так и сеть.75 Предположение Тилли, что групповщина является совместным продуктом «категорийности» и «сети» – категорийной общности и реляционной связности – является суггестивным. Однако мы бы предложили два исправления.


Первое, категорийная общность и реляционная связность нуждаются в дополнении третьим элементом, который Макс Вебер назвал Zusammengehörigkeitsgefühl – чувством общей принадлежности. Такое чувство может действительно частично зависеть от степени и формы общности и связности, но также оно зависит от других факторов, таких как конкретные события, их кодирование в неодолимых публичных повествованиях, превалирующие дискурсивные рамки и т. д. Второе, реляционная связность, или то, что Тилли называет «сетью», будучи крайне важной в облегчении вида коллективного действия, в которым интересовался Тилли, для «групповщины» не всегда необходима. Сильно ограниченное групповое чувство может покоиться на категорийной общности и ассоциированном чувстве общей принадлежности с минимальной или отсутствующей связностью. Это типичный случай для крупных коллективов, таких как «нации»: когда размытое осознание себя членом определенной нации кристаллизуется в сильно ограниченное групповое чувство, это, вероятно, зависит не от реляционной связности, но скорее от в значительной степени выдуманной и сильно ощущаемой общности.76


Вопрос не в том, как предполагают некоторые поборники сетевой теории, чтобы повернуть от общности к связности, от категорий к сетям, от общих атрибутов к общественным отношениям.77 И не в том, чтобы ставить текучесть и гибридность выше принадлежности и солидарности. Вопрос в том, что при предложении этого последнего набора терминов лучше разработать аналитическую идиому, реагирующую на самые различные формы и степени общности и связности и на широко варьирующие способы, которыми субъекты действия придают им значение и значимость (и культурологические идиомы, общественные повествования и превалирующие рассуждения, на которых строится это значение). Это даст нам возможность отличить примеры сильно ограниченной, четко ощущаемой групповщины от более свободно структурированных, слабо ограничивающих форм сходства и принадлежности.