Александр трапезников похождения проклятых

Вид материала

Документы

Содержание Сквозь время — в вечность

Подобный материал:

• А. «Лаптев, но не из моря Лаптевых», 75.21kb.
• Валютное регулирование в международном Трапезников В. А. Валютное регулирование в международном, 2275.72kb.
• Десь на излете "проклятых восьмидесятых" родилась дикая, неистовая грандж-культура,, 1522.44kb.
• Введение в унологию, 8063.24kb.
• Похождения штандартенфюрера сс фон штирлица после войны андрей щербаков и Алексей петровский, 541.08kb.
• Смертельное оружие, 12096.31kb.
• Николай Алексеевич Некрасов Похождения Петра Степанова сына Столбикова, 2422.55kb.
• Рекомендации учителя русского языка и литературы Мироновой, 24.06kb.
• Борис башилов александр первый и его время масонство в царствование александра, 1185.4kb.
• Орел взмывает ввысь, 3967.52kb.

— Поехали, что ли? — спросил я.

— К Агафье Максимовне, — решил он. — Сюда вечером заглянем. Проведаем.

— Ну, это без меня. Я уже будто в богадельне работаю. Весь нафталином пропах. Давай сделаем так. Ты едешь к Сафоновой, «дожимаешь» старушку, тем более что она, кажется, уже «созрела», а я иду поливать герань. И ждать Машу. Встречаемся в общежитии. Адрес у тебя есть. В квартире Владимира Ильича оставаться дольше нельзя, опасно, нутром чую.

На том и договорились. Расставшись на улице с Алексеем (он пошел в метро, а я — к 9 й Парковой), мне пришла в голову одна мысль: а что, если и Маше все это уже осточертело и она решила улизнуть с крестом? Это только Алексей такой твердокаменный, а мы-то с ней обычные земные люди. Нам кушать подавай, а не идеи. Идеи тоже, но желательно на десерт, после обеда. Может быть, прав Яков: золотую монету в дырявый карман не кладут. Теряем все, а гоняемся за призраками. Если так, то Маша поступила хоть и жестоко, но мудро. Обоих нас кинула. Впрочем, ей не впервой. Ну а мне-то, старому дураку, что теперь делать?

Идя по 9 й Парковой, я подумал, что пора со всем этим кончать. Надоело. Надо остановиться. Пока еще не стало поздно. Сбросить карты и сказать: «пас». Кругом одни трупы и привидения. Да сумасшедшие. Алексей тоже безумен. С той ночи, как встретил в поле у костерка Николая Угодника. Потом ему и Путин в Оптиной привиделся. И Лев Толстой в гостинице. Он просто одержимый со своей идеей фикс. И никакой он не потомок Даниила Московского. И мощи благоверного князя находятся там, где им и положено быть: в Свято-Даниловом монастыре. И напрасны все эти поиски. И Машу он не любит, иначе не таскал бы ее за собой повсюду как чемодан. Словом, счастливого тебе одиночного плавания, Алексей!

Открывая дверь, я уже твердо решил, что пора сматываться. Только заберу герань и уеду в Хабаровск, где у меня еще осталась родня. Буду там преподавать в школе, женюсь на какой-нибудь китаянке и стану вполне счастлив, упокоившись с миром в 2034 году, когда столбик термометра подскочет до сорока градусов мороза. К тому времени Сибирь станет одной из провинций Китая, Поволжье — Исламским халифатом, а Москва — вольным городом, под юрисдикцией Эстонии. И чего здесь ждать?

С таким настроением я вошел в квартиру. И едва очутился в коридоре, как тотчас же попал в чьи-то цепкие «клещи». Чтобы я особенно не брыкался, меня угостили хорошим ударом в печень. Потом «тепло» и аккуратно препроводили в комнату, где сидел средних лет мужчина в очках, с самой обыденной внешностью. Двое державших меня молодцов напоминали недавних «алкашей». Впрочем, это могли быть и другие, похожие на них.

— З-здрасьте! — сказал я, начав вдруг заикаться.

— Оставим приветствия, это пустое, — ровным голосом отозвался мужчина. — У нас не так много времени. Практически, его вообще нет. Особенно у вас, Александр Анатольевич. Вы гуляете по Москве уже лишних три дня. Многовато. И то только потому, что вы любопытный экземпляр. Но когда мы потеряем к вам интерес, гулять вы перестанете. Будете лежать. И хорошо еще, если в больнице. Я понятно излагаю?

— В-вполне. Я должен сохранять для вас интерес к-как можно д-дольше.

— Он умен, — обратился мужчина к молодцам. — Я это всегда говорил. Схватывает с полу-слова.

— А вы к-кто будете? — спросил я.

— Нет, не умен, — вздохнул мужчина. — Я поторопился.

На сей раз мне достался удар по почкам.

— Ответ внятный, — через силу проговорил я. — Больше вопросов нет.

— Чтобы сразу покончить с формальностями, считайте, что мы работаем на государственные структуры, — произнес мужчина. — Меня можете называть Олегом Олеговичем.

— Неплохо, — сказал я. — Легко запомнить.

— Вот вы уже и перестали заикаться. Даже пробуете шутить. Но шутить с нами не советую. Это для здоровья вредно.

— Я постараюсь.

— Вам надо будет просто четко выполнять все мои пожелания.

— А если вы «пожелаете» чего-нибудь невозможного?

— Невозможного ничего нет. Все имеет свою степень доступности. И цену, в той или иной мере. Поверьте, никто от вас не потребует прыгать выше головы. Мы знаем реальный потолок ваших способностей.

— Скажите, сколько метров? Самому любопытно.

— А с вами приятно вести беседу, — усмехнулся Олег Олегович. Он кивнул молодцам, и те меня отпустили. Но стояли где-то за спиной. — Присаживайтесь.

Я выбрал стул и приготовился слушать. Все это мне категорически не нравилось, но выхода не было. Главное, убивать меня, кажется, не собирались. По крайней мере, в ближайшие полчаса.

— Я готов, — сказал я. И добавил зачем-то: — Пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит. Говорите.

— Врезать ему еще? — деловито предложил один из молодцов.

— Потом. Если не прекратит ерничать, — ответил шеф. — Вы догадываетесь, чего я от вас хочу?

— Даже представления не имею. Но надеюсь, что вы не гей.

— Не волнуйтесь. Наши интересы должны будут совпадать в другой плоскости. Более в духовной, нежели плотской.

— И дом разрушил не я! — торопливо вырвалось у меня. Хотя я и не надеялся, что они пришли именно по этому поводу. Олег Олегович явно принадлежал к каким-то спецслужбам, а не к милиции, где на меня лежала ориентировка.

— Мы знаем, — отмахнулся тот. — Это все мелочи. Мало ли домов взорвалось за последнее время?

«Особенно с приходом к власти Путина, — подумал я. — Ничего себе „мелочь”! Горы трупов». Но от высказывания вслух воздержался. Печень и почки уже вкусили «царской ласки». Бить молодцы умели, хорошая школа. Не иначе как питерская. Теперь я стал лихорадочно соображать: какие же еще грехи за мной водятся, что им может быть от меня нужно? И, кажется, угадал.

— Вы знаете такого человека — Алексей Данилович Новоторжский? — спросил мужчина.

— А кто это? — задал я встречный вопрос. И тут же получил удар в ухо. Прямо гестапо какое-то. Если так пойдет и дальше, то очень скоро я перестану представлять для них «интерес».

— Знаю, — сказал я. — Встречались.

— Нам нужно, чтобы вы информировали нас о каждом его шаге, — продолжил Олег Олегович, улыбаясь. И ведь такая симпатичная интеллигентная внешность! Да еще в очках. Никак не подумаешь, что ему доверена такая лютая власть над людьми. А впрочем, спецслужбы во все времена одинаковы.

— А что он натворил? — спросил я, потирая ухо.

— Вопросы здесь задаете не вы. Хотя отвечу. Он опасный психический больной, сбежал из клиники. Чрезвычайно умный, хитрый и изворотливый. За ним несколько трупов. Одержим специфической манией. Этого вам достаточно?

— С лихвой. Теперь не засну. А что же вы его сразу не возьмете? Насколько я понимаю, для этого у вас были все возможности.

— Правильно понимаете. Но нам этого пока и не нужно. Могу даже объяснить. Подобные больные обладают способностью находить самое правильное и верное решение, то есть находить путь. Как дети-индиго или страдающие аутизмом. Они видят и знают то, что недоступно обычным людям, простым смертным. На уровне подсознания.

— Значит, вы держите его на поводке.

— Примерно так. Но поводок этот очень длинный. И нужно, чтобы с ним рядом находился еще кто-то.

— И я подхожу для этой цели лучше всего? Как вторая, служебная собака.

— Умница, — похвалил меня Олег Олегович, словно бросил косточку.

— Но зачем он вам вообще нужен?

— Он занят поисками, которые могут увенчаться успехом. Потому что Алексей Данилович — индиго. Тайновидец, если по-церковному. Ну, вы понимаете, о чем я.

— И вы тогда прилетите на жареное, — сказал я, ожидая нового удара. Но его не последовало. Наверное, потому, что Олег Олегович не подал знак. Он лишь опять улыбнулся. Зубы у него были ровные, белые. Наверное, хорошие дантисты в ЦКБ.

— Повторяю: мы работаем на государство, — ответил он. — А значит, на Россию.

«Вот только на какую? — подумал я. — Вашу? Она совсем иная». Я почему-то не верил ни единому слову Олега Олеговича. А если он и прав, то все равно отвратителен. С этой своей белозубой улыбочкой и маленькими очечками. Должно быть, сам преуспел в заплечном мастерстве, прежде чем достиг высоких погон. Я решил запустить пробный шар и произнес:

— А девушка-то от вас ускользнула...

И попал в лузу.

— Не беда, — махнул он рукой. — Поймаем в другой раз.

— А если я не соглашусь?

— Тогда, — и Олег Олегович вновь очаровательно улыбнулся. — Тогда я тебя живым в землю зарою, говнюк этакий. Ход мыслей ясен?

— Ясен, — сказал я.

— Вот тебе мой телефон, — он протянул карточку. — Будешь звонить по каждому поводу и даже без повода. Но чтобы я был в курсе всего, что происходит. И не надейся выйти из игры. Скрыться. Я тебя и в могиле достану. Оживлю, по методу господина Грабовского, порежу на кусочки и снова похороню.

— Вы, часом, не из янычар?

— Из тамбовских мы, — весело отозвался Олег Олегович. — Так что, Александр Анатольевич, выбора у вас нет. Или — или.

— Тогда, конечно, «или».

— В смысле?

— В смысле, «я ваш, Дуся», как говорила одна моя старая подруга.

— Не Маша Треплева? — с намеком спросил он. Чтобы показать, что и она находится у них на «крючке».

— Другая, — ответил я.

— Не забудьте полить герань, — улыбнулся он. — Это ведь единственное, что у вас осталось, не так ли?

Я промолчал, поскольку ответить мне было нечего. Да и незачем. Я уже понял, куда он клонит.

— Или Маша также представляет для вас какую-то ценность? — продолжил Олег Олегович.

— Я ее терпеть не могу, — отозвался я.

— Не смешите. У вас же все на лице написано.

— А вы умеете читать не только шифровки от тухлой агентуры?

— Нас хорошо обучают, в том числе и психо-моторике. Хотите получить вашу Машу обратно? Тогда сделаете все, что я вам прикажу.

Это был сильный ход. В самое яблочко. Гораздо сильнее, чем удар по печени.

— А если не хотите — то и Машу больше никогда не увидите. Я обещаю. Надеюсь, вы мне верите?

— Верю, — пришлось согласиться мне. Я чувствовал, что этот человек способен на все, ясно без всякой психомоторики. Ему, должно быть, поиграть с судьбой человека — все равно что с тараканом. Надоест — прихлопнет. Ай да Олег Олегович! Ай да сукин сын!

— Ну и ладненько, — сказал он и поднялся со своего кресла. — Пошли, ребята.

Проходя мимо, он похлопал меня по плечу. Нежно-напутственно. Потом в коридоре хлопнула дверь. И я остался один в квартире. Но так и не встал со стула, а продолжал тупо смотреть в окно. Там отчего-то начали сгущаться сумерки, хотя время было еще далеко не позднее. Не вечер.

— Нет, не вечер, — произнес я вслух. — Еще далеко до темноты.

И словно в ответ на мои слова в комнату сквозь тучи пробилась полоска света. Как тайный живо­творящий луч, знак или символ, который я был обязан понять.

СКВОЗЬ ВРЕМЯ — В ВЕЧНОСТЬ

...В особом зальце Гатчинского дворца был разлит красноватый свет. Восковой паркет Гварнеги блестел изящными линиями, на расшитых золотыми и серебряными нитями гобеленах с библейскими мотивами отгорал закат. Все вокруг излучало тишину, покой и торжественность. Пристальный взор императора Павла Петровича встретился с кроткими и какими-то измученными глазами стоявшего перед ним инока Авеля. За спиной того высилась гренадерская фигура обер-офицера Ивана Новоторж­ского, затянутая в темно-зеленый мундир с красными обшлагами, в сапогах с раструбами и с белоснежными штибель-манжетами, на поясе — «железная спичка» — шпага. Сам император с муаровой лентой через плечо, на которой горит Мальтийский орден, а сверху — далматик из пунцового бархата, в жемчугах и позументах. И трость вместо шпаги.

— Иди, братец! — сказал преданному преображенцу новый властитель России. — Да смотри там, чтобы никто не смел сюда... Пока не закончу.

Ему хотелось казаться как можно более строгим и суровым, но в глазах монаха, привезенного прямо из темницы, отражались, как в зеркале, такие любовь и мир, что император сам растерялся. Ему вдруг сразу полюбился этот смиренный и загадочный провидец, о котором накануне напомнил Куракин сразу же после похорон матушки. «И ведь узрел смерть ее день в день!» — подумал Павел, продолжая разглядывать худо одетого человека с бледным болезненным лицом. Теперь, когда обер-офицер, позвякивая шпорами, удалился, они остались одни. Нет, не совсем одни. В нише, за портьерой, к прорези прильнул князь Куракин и тоже пристально изучал странного монаха-инока. Потом они должны обменяться впечатлениями от увиденного и услышанного. И вместе решат судьбу острожника: дать ли волю или упрятать еще поглубже.

Надо было с чего-то начинать, а император все медлил. Не решался приступить к Таинственному.

— Эх, батюшка-царь! — упредил его монах, покачивая головой. — Почто себе печаль предречь меня понуждаешь? Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя... Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою... Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном доме твоем: «Дому сему подобает твердыня Господня в долготу дней»...

Авель начинал говорить тихо, а закончил голосом все нарастающим и пронзительным, будто метал не слова — стрелы. Кровь бросилась в голову императора, лицо стало малинового цвета, как муаровая лента под далматиком. Краем глаза заметил шевеление портьеры. «Только бы Куракин не вышел, не натворил сгоряча беды». Странно, но, услышав это, он почувствовал, испытал неожиданное облегчение, будто гора с плеч рухнула. И сразу нашлись слова, ускользавшие до сих пор.

— Честной Отец! — промолвил Павел, услышав свой собственный голос как бы со стороны. — О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Благослови меня и весь дом мой, дабы твое благословение было нам во благо. Скажи, что зришь ты прозорливыми своими очами о роде моем во мгле веков и о державе Российской? Назови поименно преемников моих на престоле Российском, предреки и их судьбу.

— Было мне в молитве откровение о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще — жидовском, — вновь тихо произнес монах.

— Как? — нахмурился Павел. Не смог сдержать кольнувшего гнева: — Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему вовеки! Путаешь ты, черноризец...

— Нет, — кротко и печально ответил Авель. — Но о том не скорби: и татары где, и поляки? И с игом жидовским то же будет. Христоубийцы понесут свое.

Император задумался, прошелся по начищенному до блеска паркету, поскрипывая сапогами «бутылочками».

— Что ждет преемника моего, цесаревича Александра? — наконец спросил он.

— Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы и праведным будет в очах Божиих.

«Говорит как по писаному», — подумал император и задал следующий вопрос:

— А кто наследует Александру?

— Сын твой Николай...

— Как? У Александра не будет сына? Тогда цесаревич Константин, а не Николай, по моему закону о престолонаследии, который хочу закрепить первым делом моим.

— Константин царствовать не станет, не восхочет, памятуя судьбу твою... Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения держава Российская обратится.

— После Николая на престоле кто будет?

— Внук твой, Александр II, царем-освободителем преднареченный. Твой замысел исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Но не простят жиды ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью дарственной, умрет в «красных сапогах».

— Почему в «красных»?

— Оторвут их бомбою, раскрошат.

— Тогда-то и начнется тобою реченное иго жидовское?

— Нет еще.

Император продолжал ходить, потому что не мог стоять на одном месте, внутри все дрожало и клокотало. А монах, напротив, был почти неподвижен, только голову поворачивал вслед за вышагивающим перед ним Павлом.

— А когда же? Кто наследует внуку?

— Другой Александр, сын его, царь-миротворец. Славно будет его царствование. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет.

— Кому передаст царство?

— Николаю II — святому царю, Иову многострадальному подобному. Претерпит самые ужасные испытания, на венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая... По воздуху люди как птицы летать будут, под водою, как рыбы плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский, кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская...

Тут Авель вдруг сам не выдержал и зарыдал, размазывая кулачком по лицу слезы. Но речь свою не унимал:

— А потом будет Жид скорпионом бичевать землю Русскую, грабить святыни ее, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от святого царя. О нем свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый, девяностый открыли мне всю судьбу его.

И Авель, утерев окончательно слезы, нараспев заголосил:

— Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своего, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его... Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него... С ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое... Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный — сей есть тот, о котором открыто Пророку Даниилу: И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего... Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный...

Монах, на которого падали закатные лучи кроваво-красного солнца, еще долго говорил-голосил, а в глазах его горел пророческий огонь неземной, нездешной силы.

Взгляд императора Павла был устремлен вдаль, туда, где над верхушками деревьев висела свинцовая пелена, пока далекая, но страшно и неумолимо надвигающаяся, сквозь которую просматривалось и открывалось грядущее, как в Книге судеб...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Часа через два я вышел из квартиры. Намерения мои насчет Хабаровска и супружеского счастья с китаянской «мадам Баттерфляй» изменились. Теперь я решил никуда не ехать, это было бы действительно бессмысленно. Не столько даже из-за очкарика с улыбкой и стоящих за ним структур, сколько из-за самого себя. Ведь убежать от человека по имени Александр Анатольевич Тризников мне было бы куда труднее. Я много передумал за то время, пока находился в квартире. И понял, что мне в любом случае надо быть рядом с Алексеем. Потому что это как громоотвод, когда идет гроза. А там видно будет.

Едва я очутился на улице, как попал под проливной дождь. Жесткие и колючие струи воды хлестали меня наотмашь, будто небесной плетью. А потом действительно разразилась самая настоящая гроза: с гулким артиллерийским громом и сверкающим фейерверком молний. То ли уже салют, то ли еще последнее решающее сражение. Война никогда не затихает, а победы и поражения неизменно меняются местами. Мира в мире нет и не будет, от начала веков. Меня постоянно раздражала эта глупая бабья фраза: «Лишь бы не было войны». Так могут говорить лишь трусы, подлецы, придурки, которые готовы всегда бросить оружие и сдать. Неужели эти слепцы не видят, что творится вокруг? Нет, дамы и господа, именно и непременно война, священная и ежечасная, жестокая и беспощадная, потому что иначе нельзя. Иначе — близкая энтропия и апостасия, танатос — смерть, гибель и конец всему. Всему человеческому роду. Собирайтесь-ка на войну, последние люди, против апостатов и энтропиек, как сказал бы мой друг Алексей. Друг? Невольно я подумал о нем именно так. Что ж, лучше иметь в друзьях его, чем Олега Олеговича.

Я поднял воротник куртки и поспешил к автобусной остановке. К груди прижимал кастрюлю с геранью. Решил перебазировать ее в общежитие колледжа. Здесь на нее оказывают слишком негативное влияние. Вредят нормальному фитопроцессу, особенно всякие ублюдки в очках. Вообще-то, может быть, это и не герань вовсе, а девятисил или тысячелистник, я плохо разбираюсь в лекарственных растениях. Но вот нравится мне называть ее «геранью» и кому какое до этого дело? Называй как хочешь, главное, это сейчас единственное мне близкое существо. А поскольку растения Господь сотворил прежде, чем человека, — то даже старшая моя сестра.

Когда я пересекал перекресток, рядом со мной неожиданно, взвизгнув тормозами, остановился джип. Из него выскочили двое в черных масках с прорезями для глаз. Они схватили меня, как куль с песком, и втолкнули в машину. Вместе с геранью, которую я не выпускал из рук. На переднем сиденье находились еще двое. Шофер и какой-то крупный лось с бритым затылком. Джип тотчас набрал скорость и понесся по улицам. Я даже не успел ничего сообразить, пребывая в некой прострации. Только-только «отошел» от очкарика с его молодцами, а тут... Маски-шоу и бритые затылки. Весело. Хоть плачь.