Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 29

Из записок доктора Ивана Стрельцова.

Когда все кончается и когда проходят возбуждение и страх, можно объяснить себе и другим, почему ты делал то то и то то, побежал туда то, затаился, лег на амбразуру или поднял руки. Я знаю, что есть люди — профи разного профиля — которые действительно полностью контролируют себя в такие минуты. Но для этого нужны либо танталовые нервы, либо очень хороший курс спецподготовки.

Нервы мои были весьма средние, а подготовка только самая общая. Но еще в Афгане я узнал о себе кое что интересное, а именно: в минуты опасности я безотчетно веду себя весьма рационально. Откуда что берется:

Во всяком случае, не из головы.

Я могу рассказать, как все произошло, но вряд ли сумею отчитаться, почему сделал что то именно так, а не иначе. И еще стоит добавить: в эти минуты я все понимаю, но ничего не чувствую. Придумывать же всякие переживания мне влом.

Я не так уж ослеп, как мне показалось в первые секунды: темнота продолжалась очень недолго, так что и зрачки не расширились по настоящему, и ритин не выделился в достаточных для ночного видения количествах. Да еще от разрыва гранаты загорелось что то в холле.

Сестричку, которая попыталась было подняться и куда то бежать, я сунул под кровать. Крикнул: всем на пол! В палате было шесть коек. В коридоре кричали, потом грохнул выстрел, и наступило молчание. Пожар разгорался. Кто то красиво перепрыгнул через подоконник, выпрямился по ту сторону огня. Все то же: в черном и с черной шапочкой маской на голове. Потом он стремительно лег, на спине его оказался другой, два раза быстро ударил кулаком. И — откатился куда то под стену.

Это был Рифат. А граната была, конечно, просто шоковым взрывпакетом — о чем говорит нам душный запах сгоревшего магния:

Я помаячил в двери, чтобы он увидел меня. Он увидел: поднялась рука с пальцами, сомкнутыми колечком. Потом — указательный палец в сторону шума, и выкинуто — два.

Возможно. Потом прямая ладонь: ждать.

Да. Они там вбегают в палаты, рассматривают больных, заглядывают под кровати — не прячется ли там какой гад вроде меня: Секунд десять — и в следующую дверь: еще десять — и в следующую:

То есть, конечно — один вбегает в палату, другой его прикрывает.

Дверь, дверь, еще дверь — и мы:

Надо было не только автомат отбирать, надо было и рожок нашарить. С десяток патронов он, гаденыш, сжег.

Я его не любил только и исключительно за то, что он сжег патроны.

Кто то зашевелился на полу в коридоре. Я вдруг понял, что времени прошло — чуть больше минуты. В этот миг шумно, как курица из бумажного мешка, кто то вылетел из соседней палаты и по диагонали рванул к разбитому окну в холле, и сейчас же: «Стой, сука!!!» — и мягкие сильные удары быстрых шагов, а чертов беглец цепляется ногой и рушится в какое то стекло и звонкое железо, разлетаются догорающие клочья:

Вот они. Двое в черном, и оба нетипично легкие и поджарые. Автоматов в руках нет. Один бросается к беглецу, а второй принимает классическую стойку Вивера и стремительно чертит пистолетом горизонтальные полуокружности.

И тут до меня доходит, что «Айсберга» моего у меня в руках нет, и куда я его дел, непонятно.

Треснул того по зубам, отобрал автомат, залег: так: а потом разбилось стекло, я сгреб сестричку:

Выходило, что револьвер мой так и валяется на полу в холле.

Значит, надо бить из автомата. В верхнюю часть корпуса и голову, потому что где то внизу укрывается Рифат.

Ну, поторопил я себя. Стреляй.

Убивай его.

Но рука одеревенела. По настоящему. Я понял вдруг, что убить — не смогу.

Раньше я этого про себя не знал. Как ни странно.

Значит, нужно делать что то другое.

Попробовать пальнуть по его вытянутым рукам, когда он поворачивается в профиль?..

Ничего другого не остается. Хотя цель маленькая и очень быстрая:

Наверное, он уловил краем глаза движение, стремительно крутнулся в мою сторону — и вдруг упал, будто запутавшись в ногах, и только потом до меня дошло, что в коридоре хлопнули два выстрела. А потом я увидел, что Рифат крутит руки последнему бандиту:

Оказывается, уже горел свет — в концах коридора.

Я протер автомат чьим то полотенцем, бросил то и другое на пол и стал искать «Айсберг». Нашел, сунул в карман.

В конце коридора маячил, то возникая, то пропадая, сержант с пистолетом в руке. Тощий негр в серых джинсах и перепачканной зеленоватой толстовке по стеночке пробирался к окну. Поняв, что я на него смотрю, он рыбкой метнулся через подоконник. Мелькнули розовые пятки.

— Рифат! — крикнул я и бросился следом за беглецом.

Мы поймали его не сразу — но скоро. Интересно: он вырывался, отбивался, но не кричал. Лишь шептал: «О?Мбиру, О?Мбиру, О?Мбиру:» Впрочем, вру. В тот момент я не разобрал, что именно он нашептывал, кого так проникновенно звал. Потом уже — я спросил, а он ответил.

А тогда я просто заметил на лице Рифата трудное выражение. Он сидел на корточках над поверженным негром и смотрел куда то мимо меня.

— Возвращаемся? — спросил он.

— Ты с ума сошел, — сказал я. Руки начинали дрожать. — Нас же заметут, как пару окурков.

— Я говорю: домой возвращаемся? — уточнил он.

— Домой. Домой — да.

И мы огородами, огородами, вдохновляя и направляя беглеца, ушли к нашему «Москвичу», уже начавшему выделяться из ночной тени.

Рифат сначала завез меня в нашу контору, за что я был ему страшно благодарен. Негра он тоже вручил мне. За это я благодарен не был, но отказаться не смел. Негр впал в оторопь и лишь изредка бормотал что то.

В конторе, окружив Хасановну, сидела вся наша экспедиция: Крис, Коломиец и Ираида. На полу громоздилась огромная серая коробка из под телевизора, стол был завален папками — толстыми, тонкими, серыми, синими, розовыми, зелеными: Пахло старой лежалой бумагой, одновременно подмоченной и пыльной — совершенно неповторимый запах плохих необустроенных архивов. И, конечно, плесень. Куда же без плесени?..

Они все повернули головы и посмотрели на меня с неудовольствием и любопытством. Вроде бы: и где ты шляешься, все кино пропустил, теперь вот рассказывать тебе, что и как: Я вытащил на свет нашего то ли гостя, то ли пленника.

— Ух ты, — сказала Ираида.

— Не знаю, как вы, — сказал я, — а мы с добычей. Этим афроафриканцем наши друзья намеревались повторить подвиг Ивана Коростылева. Прошу любить и жаловать.

— Как ты его назвал? — переспросил Крис.

— По правилам политкорректности — «афроафриканцем».

Говорят, что «негр» — это неприличное слово. Вроде как «пидор». И отныне вместо слова «дурак» прошу употреблять выражение: «представитель интеллектуального большинства»:— я чувствовал, что меня несет, но удержаться не мог.

— Что то случилось? — решил уточнить Крис.

— Боюсь, что братца Майкрофта нам предстоит использовать на сто пятьдесят процентов…

Раздался какой то всхлип. Я повернул голову. Негр закатил глаза и сползал по стенке. Крис молча встал, ухватил парня под мышки, легко оттащил на кушетку. А я, время от времени начиная хихикать, поведал о своих забавных приключениях. Коломиец слушал и наливался тяжелым мраком. Зато у Ираиды начал восхищенно приоткрываться ротик. За это зрелище можно было многое отдать.

Коломиец прихлопнул тяжелой лапой по столу:

— Так:

Его прервал телефонный звонок.

— Началось, — хмыкнул Крис.

Хасановна сняла трубку.

— Да. Слушаю: Иван Петрович! Вас.

Я взял трубку. Это оказался Ильяс.

— Доктор, слушай. Я все еще тут неподалеку. Какой то хрен у вас на крыше что то делает, я не пойму, что:

— Спасибо, братка!

Я положил трубку и посмотрел на всех:

— Приключения еще не кончились:

У меня потом было много поводов улыбнуться своим словам. «Не кончились:» Да они только начинались!

Впрочем, на крыше мы никого не обнаружили. Лишь к стойке антенны привязаны были какие то длинные соломенные жгуты. Вонь от гниющих кошачьих трупиков была страшная:

Blog

Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Из записок доктора Ивана Стрельцова.