Андрей Караулов. Русский ад. Избранные главы
| Вид материала | Документы |
- Андрей Караулов. Русский ад-2 избранные главы, 2482.44kb.
- Bank Austria Creditanstalt, 0221-00283/00, blz 12000 Избранные главы доклад, 625.47kb.
- Bank Austria Creditanstalt, 0221-00283/00, blz 12000 Избранные главы доклад, 286.59kb.
- Методический план Проведения занятий с группами личного состава дежурных караулов, 78.32kb.
- Методический план Проведения занятий с группами личного состава дежурных караулов, 75.61kb.
- Избранные главы, 3027.15kb.
- Планы лекций по курсу «Избранные главы физико-химии вмс» для студентов 4 курса специальности, 193.71kb.
- Программа спецкурса «Избранные главы по математике» Предпрофильная подготовка, 70.97kb.
- Учебное пособие для участников торгов на мировых биржах (избранные главы), 5378.39kb.
- Анна андреева андрей Дмитриевич, 986.66kb.
— Я... думаю так, Пал Сергеич: может... в моем «членовозе» помчимся? Я б за тобой заехал, тем более разговорчик есть...
Шапошников — министр, Грачев (по статусу) его первый заместитель. Кому за кем заезжать?
«Новое мышление», — догадался Грачев.
— А что, Евгений Иванович, есть вопросы?
— Есть, Паша. Возникли.
— Так, может, я подскочу?
— А в кабинете, Паша, не поговоришь...
Для Грачева не было секретом, что Шапошников боится собственной тени.
— Буду рад, товарищ министр обороны! И жена будет очень рада.
— Паша, сейчас не до жены, сам знаешь.
— Не-е, я к тому, что перекусим...
— Ну, жди!
На самом деле Грачев относился к новому министру обороны на редкость спокойно: Шапошников — мужик компанейский, невредный, в генеральском застолье откровенен, хотя сам — почти не пьет.
Год назад, в 90-м, Язов убедил Горбачева: если страна не хочет, чтобы ее солдаты и офицеры погибали от голода, армия сама должна зарабатывать деньги; крайне выгодно сдавать под коммерческие рейсы боевые самолеты и корабли. Президент СССР почему-то не сообразил, что на коммерческих рейсах будут зарабатывать не солдаты, а генералы. Грачев знал, что Дейнекин, главком ВВС, лично контролирует (с подачи Шапошникова?) всю коммерцию военного аэропорта Чкаловский. Честно говоря, Грачев тоже очень хотел попробовать себя в бизнесе, но он, во-первых, не знал, как это делается, а во-вторых, был — пока — полководцем без армии, она подчинялась Горбачеву и Шапошникову.
Подошел адъютант: опять Коржаков.
«Замучил, гад», — поморщился Грачев.
— Чего, генерал?
— А ничего, Паша. Нич-че хорошего. Позвони, говорю, шефу, он ждет.
— Ветер тихнет, слышишь? С-час придет хорошая сводка.
— Позвони, бл... — Коржаков кинул трубку.
Борис Николаевич был на даче.
— Алло, у телефона генерал-полковник Грачев. Соедините с Президентом... Пожалуйста.
Ельцин тут же снял трубку.
— Товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам, генерал-полковник Грачев!
— Ишь ты... — хмыкнул Ельцин.
— Теперь, товарищ Президент, разрешите доложить по вылету на объект...
— А што-о тут докладывать?.. — Ельцин не произносил, а как бы отрыгивал из себя слова. — Замутили, понимашь, всех, напредлагали Президенту, а теперь от меня прячетесь...
— Я не прячусь, — доложил Грачев. — Я на даче, Борис Николаевич!
Ельцин был пьян.
— Бо-орис Николаевич...
— Шта? Я — Борис Николаевич, и шта-а?! Значит, так. Вы — на вертолет, мы — в машины. Мы... на машинах поедем, вы — по небу. Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ Президент! Буду с гордостью встречать вас на объекте!
— Тогда вот давайте, летите, — смягчился Ельцин. — Ну и... поаккуратней там, понимашь...
Отходчивый человек, наш Президент!
— Есть быть аккуратнее! — Грачев всегда совершенно замечательно изображал оптимизм.
— Хорошо. Если получится — свидимся... еще.
Ельцин повесил трубку.
Любые ситуации Грачев оценивал по принципу «дважды два — четыре» и не имел привычки терпеть непонятное.
Судя по всему, это действительно нравилось Ельцину. В чем-то главном Ельцин был на редкость примитивен, а примитивный человек не любит непонятных людей, он от них быстро устает.
Грачев нервно ходил по дорожкам леса, похожего на парк. Еще больше, чем хамство Ельцина, ему не нравилась предстоящая встреча с Шапошниковым.
Он знал, что начальство, которое в личном общении (с подчиненными, пусть даже высшими генералами) очень хочет, чтобы его не воспринимали как начальство, самое плохое, самое подлое начальство на свете.
Новый министр обороны с удовольствием дружил бы абсолютно со всеми, душа человек! Но как только главнокомандующий Горбачев проявлял волю, Шапошников безропотно рубил любые головы — направо и налево.
Человека не имел для Шапошникова человеческой ценности.
Известив войска о своем вступлении в должность, он почти месяц чистил армейские ряды от влияния ГКЧП. Сразу, приказом № 2, из армии был уволен легендарный космонавт Алексей Архипович Леонов, дважды Герой Советского Союза. Утром 18 августа генерал-майор Леонов, возглавлявший отряд космонавтов после Юрия Гагарина, имел неосторожность подписать у Бакланова, главы ВПК, какую-то служебную бумагу. И понеслось! Грачев хорошо знал Леонова. Полет космонавтов Беляева и Леонова на аварийном «Восходе», выход Леонова в космос, чуть было не закончившийся трагически, и аварийная посадка в снегах под Мурманском (Беляев вручную посадил корабль) были легендой и среди летчиков, и среди космонавтов. Через неделю после отставки Алексей Архипович, любимый гость на всевозможных презентациях, столкнулся — на глазах Грачева — с Шапошниковым.
— Что вы сделали со мной, а, Евгений Иванович? Без работы оставили! Лучше б убили, честное слово...
— Слушай, Алексей, должность такая... ты пойми... в конце концов! Давай выпьем, хочешь?..
Шапошников улыбался как голливудская звезда.
«Какие сами, такие и сани...» — народная мудрость.
Грачев не умел ждать. Оставаясь наедине с собой, он не понимал, о чем ему с самим собой говорить и что ему делать.
Выпить, что ли? Так неудобно — к тебе едет министр обороны, твой начальник, а от тебя с утра попахивает водкой...
А, наконец-то! Вроде несутся... кони...
Подошел адъютант:
— Товарищ генерал-полковник! Министр обороны Советского Союза будет через минуту. Прикажете отворять воротб?
Грачев терпеть не мог адъютантов, они смотрели не в глаза, а в рот.
— Отворяй!
Огромные ЗИЛы Шапошникова с грохотом въехали во двор. Головной ЗИЛ именовался «лидером», второй ЗИЛ — машина спецсвязи. Следом за ЗИЛами юркнула «Волга» с охраной, а две машины ГАИ деликатно остались за забором: им здесь не место.
— Павлик, я тут! — Шапошников открыл дверцу и, не вставая, свесил ноги на землю.
— Здравия желаю, товарищ министр обороны! — прищурился Грачев, но честь не отдал.
— Здравствуй, Паша. — Шапошников протянул Грачеву руку. — Угостишь чем-нибудь старого летчика?
— У... а то! Выпускай шасси!
Грачев полуобнял Шапошникова и повлек его к беседке, где по-походному, без скатерти, был накрыт стол.
— Слышишь, как птицы орут? — спросил Шапошников.
— Я в природе не разбираюсь, — мрачно ответил Грачев.
Странно все-таки устроены госдачи: асфальтовые дорожки постоянно напоминают, что ты — чиновник, а фонари и зеленые скамейки, напиханные среди деревьев, отбивают всякую охоту к уединению.
— Подскажи, Павлик, что делать будем, — начал Шапошников.
— Сначала пива холодного, и тут же — на коньяк!
— Я не об этом. Ты знаешь, что в Завидово?
— Охота! — отрапортовал Грачев.
— Нет, Паша. Охоты не будет.
— Тогда что туда переться..?
Шапошников улыбнулся:
— А это, Паша, вопрос философский.
— Какой-какой, Евгений Иванович?
— Философский.
— Понял, наливаю...
— Мне коньяк. Хватит, хватит...
— Н-ну, где моя командирская кружка?!
Кривое, пузатое чудище из белого алюминия стояло здесь же, среди бутылок.
— В Завидово, Паша, будет принято решение отделить Россию от Советского Союза. Твое здоровье!
— А на кой хер, Евгений Иванович, ей отделяться? — Грачев зевнул.
— Вот это, Паша, я и сам не пойму.
— Значит, озаримся!
Грачев по-гусарски согнул локоть и припал к кружке.
— Меня с утра вызвал Бурбулис, — продолжал Шапошников, — ввел в курс. И попросил меня... как министра... переговорить с тобой. Упредить, значит.
— Ишь как... — сморщился Грачев. — А Бурбулис, между прочим, мог бы и сам жопень поднять!
— Ну, генерал, какое настроение?
Грачев стал очень серьезен:
— Сказать «хреновое» — значит ничего не сказать, Евгений Иванович.
— И у меня, Паша, хреновое.
Где-то там, наверху, гаркнула ворона, напугала воробьев и притаилась, подлая, оторавшись.
— ГКЧП тоже вот так начинался... — бросил Грачев. — Придумают черт-те что, а нас потом — к стенке.
— Лучше к стенке, чем в отставку, — пошутил Шапошников.
— Да как сказать...
Помолчали. В беседку ползла осенняя хмурь, небо как могло прижималось к земле, будто от холода.
— Зачем все-таки Союз рушить... а, Евгений Иванович?
— Михаил Сергеевич остое...нил, — объяснил Шапошников.
— Ну и что теперь?
— А как от него избавиться, Паша? Убивать — жалко, вот и приняли, значит, другое решение.
Шапошников глядел куда-то в небо. «Как же он их всех ненавидит...» — вдруг понял Грачев.
— А с армией что будет, Евгений Иванович?
Капнул дождик. Или это только так показалось?
— Бурбулис говорит, все останется как есть; Генштаб в Москве, на месте, в республиках Москва руководит по общей... так сказать... линии, а по продовольствию, соцкультбыту и т.д. — местные.
— Двойное подчинение?
— Вроде того.
— Все ясно.
— Что тебе ясно?
— Офонарели, что...
Нет, дождик все-таки пошел. Адъютант тут же принес плащ-палатки, но Шапошников его отогнал:
— Короче, Паша, я сам не понимаю. Россия — уходит, а осенний призыв — остается. Выходит, хохлов набираем как иностранцев... так, что ли? Так это уже не хохлы будут, тогда это наемники. Я, значит, спрашиваю: «Геннадий Эдуардович, объясните, Киевский военный округ это теперь Группа советских войск под Киевом, я правильно понял?» А он, бл... обиделся: я... вроде как... из него дурака делаю!
Грачев захохотал так, как могут смеяться разве что военные.
— Еще малек, Евгений Иванович... — он кивнул на бутылку коньяка. Бутылка была уже почти пустой, но рядом стояла еще одна — не початая.
— Неудобно, слушай. Ехать пора.
— ГКЧП тоже вот так начинался, — взорвался Грачев. — Почему, спрашивается, все кричат, что ГКЧП — военный переворот, а? Почему — не вице-президентский, Евгений Иванович? Там ведь Янаев был, между прочим! За главного! Его ж провозглашали, не Язова! Только они все... — это ж не Картер, который говорил Беквиту накануне Ирана: «Знайте, полковник, если штурм провалится, за все отвечаю я, а не вы...»
— Ельцин, Паша, все-таки... не Горбачев...
— Да все они, слушай!..
Грачев махнул рукой.
— Что решаем, командир? — Шапошников поднял рюмку.
— В тюрьму неохота, — медленно сказал Грачев. — Только Ельцин — это наша реальность!
— Я тебя понял, Павел Сергеевич.
— Да я знаю, что вы всегда все знаете...
— Так что решаем, ну?
— Что, что... видит бог, застрелюсь я, Евгений Иванович, к чертовой матери!
Грачев не застрелился.
Это была почти шутка.
Встреча с Ельциным состоялась только на следующий день — 16 ноября 1991 года.
Все завертелось — Беловежскую встречу уже не остановить!..
Машина работала, работала, работала...
А ведь это действительно была именно машина.
С утра Президент России гулял по тропинкам Завидово с Борькой, внуком; они обожали друг друга — дед и внук. Ельцину было очень хорошо с внуком, лучше, чем среди морей.
Михаил Сергеевич Горбачев совершенно не интересовался охотой — в Завидово давно уже никто ничего не строил, везде было запустение, на дорожках то там, то здесь пробивались кустики живой травы.
Лес смотрелся ужасно: колючий, наполовину высохший, мокрый, хотя день был вроде бы солнечный и прогуляться — хотелось.
— Деда... — Борька потянул Ельцина за рукав. — Бог есть?
Ельцин остановился.
— Не знаю, слушай, — честно ответил он. — Очень ха-чу, шоб был, понимашь.
— Дед, а если Бог есть, он на каком же языке говорит?
— Ну, в России он... говорит по-русски, ш-шоб его понимали... как еще?
— А в Америке?
— В Америке... Давай я тебя с ним познакомлю, слушай, сам спросишь.
Борька опешил:
— А ты с ним знаком?
— Я со всеми знаком, — хитро прищурился Ельцин. — А с ним — самые добрые отношения.
Да, день действительно обещал быть очень теплым, снег таял, кое-где даже показалась старая дорожная плитка.
— Деда, — Борька еле поспевал за Ельциным, схватив его за палец, — если Бог есть, зачем ты тогда нужен?
— Как это за-чем? — не понял Ельцин. Он даже остановился. — Я — ш-шоб управлять.
— А Бог?
— Он контролирует.
— Тебя?
— И меня, понимашь, тоже... А как иначе-то?
— Дед, — Борька скакал рядом, — а зачем тебя контролировать? Ты что — вор?
— Почему я вор? — удивился Ельцин.
— Как это почему? Вон же у тебя какая охрана... Прячешься значит. А чего тебе прятаться, если ты не вор, а?
...Никогда и никому Президент России Борис Николаевич Ельцин не признавался, что у него тайная-тайная мечта. Он очень хотел, чтобы здесь, в Москве, народ бы сам, по собственной воле, поставил бы ему памятник.
Коммунист, победивший коммунистов, то есть самого себя! Памятник — это покаяние тех, кто травил и унижал его все эти годы, кто смеялся над ним после Успенских дач, кто злобно шипел ему в спину, когда он положил на трибуну съезда свой партбилет... — покаяние тех, кто издевался над будущим Президентом России как только мог.
— Пойдем, Борька, домой. Нагулялись уже.
— Дед, а охрана это твои слуги?
— Почему слуги? — не понял Ельцин. — Они мои друзья.
— А че ж ты тогда на них орешь?
— Я ору?..
— Ну не я же... — Борька недовольно посмотрел на Ельцина.
— А-а... ш-шоб знали, понимашь...
— Они не знают, что ты Президент? — охнул Борька.
— Ну... — Ельцин остановился, — ну... шоб, значит, не забывали!
— А забывают?..
— Ну-у... пусть помнят, короче...
Ветер размахнулся и налетел на старые сосны. Они обиженно вздрогнули и затрещали — из последних сил.
Поразительная особенность Ельцина резко, на полуслове обрывать любые разговоры, даже с собственным внуком, была неприятной, причем для всех одинаково; Ельцин вдруг замолкал, как бы предлагая подождать, пока он, Президент, обдумает свои мысли.
«Готовьте предложения» — любимая фраза Ельцина, если он не знал, как ему быть.
«Я так решил!» — к Президенту возвращалось достоинство.
Разговор с Шапошниковым, Баранниковым и Грачевым был назначен на час дня.
Ельцин решил говорить правду и только правду, все как есть.
На самом деле, конечно, он побаивался своих генералов, но интуиция говорила Ельцину, что его генералы боятся Президента России еще больше, чем он боится их.
Да, по-весеннему шпарит солнышко, по-весеннему всюду капель, красота неописуемая...
Ельцин медленно, тяжело поднялся по ступенькам каменного дома, открыл дверь. Первым вскочил Грачев, валявшийся в кресле:
— Здравия желаю, товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Боевое дежурство идет по установленным графикам, сбоев и нарушений нет. Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам, генерал-полковник Грачев!
Ельцин молча протянул ему руку. За спиной Грачева по стойке «Смирно!» застыли Баранников и Шапошников: они играли в домино.
— Выйдем во двор, — сказал Ельцин. — Там и поговорим.
Его все время тянуло в лес, на свежий воздух, — он еще с вечера сказал Коржакову, что он и генералы уйдут в лес без охраны и распорядился, напоследок, «ш-шоб в кустах, понимашь, никого не было».
— Вы один и будете всех охранять, — заключил он.
Коржаков понятия не имел, куда, в какую сторону пойдет Президент. Чистых пней не было, присесть негде, а скамейки в Завидово были только у корпусов.
Ельцин шел очень быстро, успевал за ним только Грачев, даже Коржаков заметно поотстал.
— Я, Пал Сергеич, здесь сяду, — Ельцин кивнул на упавшую березу. — Вы тоже, значит, устраивайтесь!
Береза была вроде бы сухая.
— Я мигом, мигом... Борис Николаевич... Разрешите, товарищ Президент?
Ельцин поднял глаза:
— Вы куда? Я чтой-то вас не понял.
Подошли Баранников и Шапошников, а Коржаков все время держался поодаль, как и полагалось ему по должности.
— Стульчики прихвачу, Борис Николаевич. По-походному.
— А, по-походному...
Ельцин сел на березу и вытянул ноги.
— Давайте! — кивнул он Грачеву. — Стульчики!
Грачев эффектно прогалопировал в сторону каменного дома.
— Ну, — Ельцин посмотрел на Баранникова, — что творится у нас в стране?
— По моей линии, — Баранников сделал шаг вперед, — все спокойно, Борис Николаевич.
Солнце спряталось, и вдруг налетел дождик. Коржаков тут же раскрыл зонт и встал над Ельциным, как часовой.
Маршал Шапошников и генералы делали вид, что дождь для них не существует.
— В трех округах, — тихо начал Шапошников, — продовольствия, товарищ Президент, на два дня. Уральско-Приволжский, Киевский, Читинский и — Северный флот.
— А потом? — Ельцин внимательно смотрел на Шапошникова.
— Одному богу известно, что будет потом, Борис Николаевич. Хотя и можно... догадаться... — добавил он.
Дождь становился сильнее.
— А Горбачеву... известно? — Ельцин прибавил голос.
— На прошлой неделе я отправлял рапорт.
— Не справляется Горбачев, — сказал Ельцин.
— Так точно! — согласился Баранников.
«Президент не любит разговаривать, — вдруг понял Шапошников. — Президент умеет задавать вопросы, умеет отвечать, а разговаривать — нет, не умеет...»
На дорожке показался Грачев: за его спиной адъютанты катили огромную шину от грузовика, судя по всему — КАМАЗа, поддерживая ее с двух сторон.
— В гараже нашел, — радостно сообщил Грачев. — До корпусов-то далеко...
— Начнем беседу, — сказал Ельцин. — Еще раз здравствуйте.
Колесо упало на землю, генералы разодрали старую желтую «Правду», принесенную Грачевым (тоже, видно, в гараже нашел), постелили газетку и уселись — как воробьи на жердочке — перед Президентом Российской Федерации.
Дождь вроде бы прошел, вроде бы сворачивался, но сразу резко похолодало.
— Сами знаете... какая в стране ситуация... — медленно начал Ельцин. — И в армии... Плохая ситуация, я так скажу. Народ... страдает... — Ельцин старательно подбирал слова. — После ГКЧП все республики запрещают у себя на территории КПСС...
А что есть КПСС? — Ельцин изучающе смотрел на генералов. — КПСС это система. Если нет фундамента, если фундамент... взорван, сразу появляются, понимашь, центробежные силы. Обязательно... — Ельцин поднял указательный палец. — Если Прибалтика ушла, то Гамсахурдиа, допустим, не понимает, почему Прибалтике — можно уйти из Союза, а Грузии — нельзя. Он, как волк, Гамсахурдиа, все норовит... понимашь, — короче... это все совсем плохо... — Ельцин все время обрывал сам себя. — Я опасаюсь... имею сведения, што-о... этот процесс перекинется и на Россию, на нас, значит... Вот так... друзья! Так, глядишь, и Россия развалится...
— Не перекинется, Борис Николаевич! — вскочил Грачев. — Не позволим!
— Не перекинется, правильно, — сказал Ельцин. — Вы садитесь. Я... как Президент... допустить этого не могу. Не дам!
Генералы молчали.
— Решение у меня такое. Советский Союз умирает, но без Союза нам нельзя, без Союза мы — никто, значит, давайте создавать новый союз, честный и хороший... Настоящий союз, современный... ш-штоб все у нас было как у людей, понимашь. Главное — с порядочным руководителем. С серьезным мужчиной. Для начала, я считаю, такой союз должен стать союзом трех славянских государств. А уже на следующем этапе — все остальные. Славяне дают старт. И говорят республикам: посторонних нет. Все сейчас братья! Создаем союз, где никто не наступает друг на друга, где у каждой республики свой рубль, своя экономика и своя, если хотите, идеология... вместе с национальным менталитетом и колоритом. Ясно?
...Ельцин, сидящий на старой березе, был трогателен и смешон; он с головой погрузился в немыслимую куртку-тулуп, припрятанную, видно, еще с уральских времен.
— Если Азербайджану идеология позволяет убивать армян, — так же тихо заметил Шапошников, — а Азербайджан, Борис Николаевич, не захочет сейчас вернуть Карабах...
— Ну и шта-а... — махнул рукой Ельцин. — Рас-сия... как старший брат... всех остановит... разом... и посадит за пере-говоры. Пусть разговаривают. Ско о лько нужно. Пока, значит, не найдут решение. А вы што... ха тите... ш шоб все было как с час... што ли?.. ни бе, ни ме?..
Когда Ельцин сердился, он начинал говорить как-то по-клоунски; возникало ощущение, что он пародирует самого себя.
Дождь пошел сильнее, и Коржаков опять раскрыл над Ельциным зонт. Генералам зонты не полагались, генералы мокли, но Ельцин этого не замечал.
— То есть Россия все равно центр, Борис Николаевич? — тихо спросил Шапошников.
— А как же? Только центр, понимашь, без Лубянки и... разных там... методов. Это, — Ельцин опять поднял указательный палец, — главное! И Москва, понимашь, будет... центр здравого смысла. Как третейский судья! Захотим — прикрикнем на Карабах, жалко что ли? Но если прикрикнем, то с умом! А если с умом, это, значит, нормально и демократично... — Ельцин сделал паузу и опять смерил всех взглядом с головы до ног, — потому что армия остается единой, погранвойска — одни, МВД, внешняя политика. Почти все одно... короче...