Монархическая власть в консервативных государственно-правовых учениях россии XVIII-XX вв

Вид материала

Автореферат

Содержание Основное содержание работы Первая глава «Источники формирования отечественной консервативной политико-правовой доктрины» Вторая глава «Идея монархической власти в период становления Российской империи»

Подобный материал:

• Теория наказания в правовых учениях XVIII-XX, 350.51kb.
• Британский парламентаризм и его влияние на развитие государственно-правовых институтов, 819.66kb.
• А. Б. Каменский Примерная тематика письменных работ по курсу «Опыт модернизации России, 34.62kb.
• А. С. Грибоедова кафедра государственно-правовых дисциплин методические рекомендации, 1275.69kb.
• Задачи конференции: анализ государственно-правовых, экономических, социально-психологических, 35.87kb.
• Конституционно-правовое регулирование обязанностей государства в россии, 499.82kb.
• Становление и развитие права убежища в россии (историко правовой аспект), 420.86kb.
• Конституционно-правовые основы деятельности органов государственной власти Российской, 785.17kb.
• Автореферат разослан 2008, 369.45kb.
• -, 1154.37kb.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновываются актуальность темы исследования, оцениваются ее новизна, степень научной разработанности, определяются объект, предмет, цель и задачи, характеризуются методологическая, теоретическая и эмпирическая основы работы, отмечается теоретическая и практическая значимость диссертации.

Первая глава «Источники формирования отечественной консервативной политико-правовой доктрины» содержит четыре параграфа.

В первом параграфе «Генезис и становление идеологии православного монархизма в византийской и русской правовой мысли» раскрыты особенности возникновения классической православно-монархической идеологии в византийской и русской государственно-правовой мысли.

Диссертант отмечает, что наиболее оптимальной методологической схемой рассмотрения доктрины православного монархизма будет выявление его социальных, государственно-институциональных и духовных предпосылок, которое становится возможным через погружение теории и практики православной монархии в широкий культурологический контекст. Отсюда осмысление природы, истоков монархической власти должно быть теснейшим образом сопряжено с выявлением культур-цивилизационных тропов. Только в таком случае станут ясны многие моменты этой проблемы: расцвет монархии, ее крушение или трансформация, реставрация и т. п. В этом же контексте можно и нужно оценивать перспективы монархической власти, ее содержание, общее и отличное в организации монархизма в тех или иных типах государств.

Наиболее ранний из них обозначен в качестве русско-византийского периода, в ходе которого и происходило формирование идеологии православного монархизма. Это весьма сложный и длительный этап становления отечественного монархизма, включающий в себя эпоху формирования и развития древнерусской государственности и начальные века Московского государства (вплоть до падения Константинополя в 1453 г.). В данное время возникает образ отечественной государственности, закладываются его архетипы, особенности национальной правовой и политической ментальности, что, конечно, получает свое отражение и в русской правовой мысли (переживающей свой «золотой век»), имеющей теснейшую связь с византийскими доктринами.

В этом плане речь идет о наличии имперско-византийских истоков формирования российского оригинального варианта православного монархизма, о византийских корнях указанного процесса, но не копировании возникших в рамках такой самобытной цивилизации государственно-правовой и духовно-нравственной модели (тем более что исторические события X–XV веков являются подтверждением данной мысли).

В практической плоскости также происходит весьма сложный, но важный для становления Русского государства процесс (во многом коррелирующий с доктринальной сферой многовекового русско-византийского взаимодействия) правового оформления идеологии православного монархизма. Так, от византийской государственности был воспринят ряд правовых кодексов, а также введено новое – церковное – право. Причем заимствование кодексов облегчалось тем, что последние в самой Византии в основном составлялись под влиянием именно славянского правового элемента. К наиболее крупным реципированным законодательным актам этого времени следует отнести следующие: Эклога Льва Исаврянина и Константина Копронима (739–741 гг.), Прохирон Василия Македонянина (870–878 гг.), Судебник царя Константина.

Далее автор показывает, что принципы, ориентиры и «болевые точки» византизма оказались весьма близки многим отечественным авторам, стремящимся обнаружить и взять на вооружение основы стратегии православного монархизма, идеи формирования православной монархии. К числу ключевых вопросов последних следует отнести: соотношение принципов единства государства (империи) и единства веры; значение и место воли главы государства (императора, царя, великого князя) в правотворческом и правоинтерпретационном процессах; взаимодействие государства (прежде всего, в лице православного монарха) и церкви: цезаропапизм, или папоцезаризм; «симфония властей»; нравственные качества православного монарха; отношение к западному христианству (римскому католичеству).

Таким образом, православный монархизм в своем классическом, византийском варианте базируется на единстве православной веры как важнейшем условии единства империи, государства, обладании монархом как «держателем скипетра земной власти, врученным ему Богом для охранения справедливости и излечивания ран подданных» особыми нравственными качествами (эта тема разрабатывалась еще поздними стоиками, а также христианскими мыслителями: Златоустом, Агапитом, патриархом Фотием, Иларионом, Максимом Греком и др.), а также на том, что воля главы государства (императора) считается воплощенным законом. Именно император имеет исключительное право быть создателем и «истолкователем законов», так как это дело требует божественной инспирации, без которой «человеческая природа» всегда ограничена и любые действия в данной (правотворческой, законотворческой) сфере бессмысленны.

В завершение параграфа диссертант формулирует основные выводы относительно социально-правовой и духовной природы православного монархизма. В частности, констатируется, что византийская цивилизация (а для К.Н. Леонтьева это именно самодостаточная «в себе историчность») имеет более древнюю, чем «молодая» российская цивилизация историю, в ходе которой были не только выработаны, но и подверглись достаточной «проверке» временем самые разные государственные и юридические формы, структуры, институты. Ясно и то, что после крушения империи «обломки византизма, рассеянные турецкой грозой на Запад и на Север, упали на две различные почвы» (К.Н. Леонтьев). Первая – романо-германская – имела весьма развитые в ходе сложного становления социально-правовых и духовных принципов германизма в диалектическом отношении с романизмом государственные и иные элементы. Вторая – российская, очевидно, проходила весьма сложную стадию создания национальной государственности и нуждалась в близких по духу (в силу единой с Византией православной веры и проверки многих византийских властных и управленческих моделей в Киевском государстве) принципах ее формирования. При этом К.Н. Леонтьев не умаляет значения «славянского гения» (за что его, например, подвергал критике Л.А. Тихомиров) в процессе национального государственно-правового строительства, но стремится выявить основу последнего, многообразие факторов, обусловивших образ Российского монархического государства, его политико-правовые принципы, духовные константы и вектор эволюции.

Второй параграф «Иосифляно-нестяжательская коллизия в контексте развития отечественной традиционной государственно-правовой идеи» посвящен осмыслению различных подходов к проблеме формирования в российской государственности конца XV – начала XVI века системы властных отношений, включающих в себя в том числе и взаимодействие институтов монархической власти и Русской православной церкви. Именно в этот исторический период и завершается кристаллизация православного монархизма, а Российское государство приобретает политико-правовую и духовную законченность, правокультурную определенность и территориальную целостность.

Диссертант отмечает, что в эпоху правления Ивана III были заложены глубинные, архетипические основы системы русской власти и русского национального права. Причем их развитие было теснейшим образом сопряжено с особенностями русского мироощущения, теми процессами, которые имели место в духовно-религиозной жизни народа и правящих элит, а именно – с возникшей (после падения Константинополя) необходимостью идейного и практического совмещения двух отличающихся друг от друга государственно-православных проектов: Святой Руси и православной империи. Данный вопрос и стал основой идейного противостояния Нила Сорского и Иосифа Волоцкого.

Автор указывает, что такая ситуация, естественно, обострила многие (су­ществующие в этот исторический период) проблемы отечественного государственно-правового строительства, но прежде всего нашла отражение в меняющихся отношениях монархической власти и Русской православной церкви. В принципе данные отношения и станут «краеугольным камнем» функционирования Русского государства на ближайшие 150–200 лет и получат свое относительное разрешение в эпоху петровского секулярного реформирования национальной правовой и политической жизни через возникновение синодальной системы (показатель окончательной победы имперско-православного начала над святоотеческим).

В рамках иосифляно-нестяжательской коллизии и происходит наполнение политико-правовым и духовным содержанием категорий «самодержавие», «самодержец», встречающихся в юридических памятниках XV – начала XVI века. В этой связи В.О. Ключевский справедливо отметил, что словом «самодержец» в указанное время характеризовали не внутренние политические отношения, а внешнее положение московского государя; «под ним разумели правителя, не зависящего от посторонней, чужой власти, самостоятельного». Поэтому в общественном самосознании с самодержавием связывалась мысль о внешней неза­висимости страны.

По мнению же юриста Н.А. Захарова, принадлежащая русскому государю власть уже с начала XVI века понимается как «верховна, самодержавна и имеет божественное освящение, поэтому можно говорить о родственности понятий “верховенство” и “неограниченность”».

Автор показывает, что такая позиция является в полной мере обоснованной, так как концепция верховной власти у И. Волоцкого содержит три основных элемента: вопрос о происхождении власти – она наследственна, обязательно с высоким нравственным идеалом и статусом правителя, сущность власти – божественная, употребление власти – законное, соблюдение «заповедей» и законов. Позднее именно эта концепция будет последовательно развиваться в работах отечественных консервативных мыслителей ХVIII–XIX веков, и получит свое окончательное выражение в разработках политико-правовой мысли XX века в виде идеи монархической государственности.

В завершение параграфа диссертант исходя из сравнительного анализа социально-правовых и религиозных начал в понимании монархической, верховной власти в западном протестантско-католическом мире и православном государственно-правовом пространстве отмечает важность проводимой И. Волоцким идеи православного монархизма. В частности, по мнению автора, имперско-православное учение Иосифа Волоцкого и деятельность его последователей включала несколько важных для становления консервативно-правового учения о монархической власти в России принципов: а) государство (представленное монархом) и православная церковь не могут быть не только противопоставлены друг другу, но даже разделены, четко разграничены (идея Нила Сорского) в своей деятельности. Это неизбежно вызовет кризис монаршей власти, утрату ее легитимности, возведет основу для тиранического произвола властных элит; б) утрата либо серьезное ограничение церковного (монастырского) имущества приведет, во-первых, к ослаблению церкви как политического института (государственная власть «подомнет» церковь, фактически лишит ее собственного голоса в «симфонии властей»); во-вторых, элиминирует ряд важных социальных функций церкви («социальное христианство»: устройство богаделен, приютов для сирот, а также иные формы работы среди паствы, которые, по сути, выступали началом и важным элементом создания в России социальной правовой политики); в) сформулированные и утверждаемые в полемике с нестяжателями принципы Русской православной империи были важны для сохранения российской государственности, ее способности противостоять чужеродным государственно-правовым и духовным влияниям (католическому, протестантскому и др.);

В третьем параграфе «Идеологема “Москва – Третий Рим”: духовно-религиозная стратегия русского политико-правового консерватизма» раскрывается специфика ведущего не только в проектно-стратегическом, но и в практическом, прикладном аспектах российского государственно-правового строительства положения «Москва – Третий Рим».

Автор указывает, что начала этой важнейшей для формирования духовных и институционально-правовых основ российской монархии идеологемы в отечественной государственности были положены в сочинениях новгородского митрополита Зосимы, который, тем не менее, не придал ей сколько-нибудь законченный вид. Поэтому в систематическом виде данная идея была высказана старцем Филофеем на рубеже XV–XVI веков в послании дьяку М.Г. Мисюру Мунехину. Собственно, Филофей преследовал здесь несколько важных в идеологическом плане целей: подчеркнуть значение еще только складывающейся Московской монархии в мире, обозначить легитимность власти московских государей и указать им же на ответственность не только за собственный «надел», но и за сохранение и процветание «вселенского» православия.

В итоге формула «Москва – Третий Рим» актуализировала несколько узловых проблем православного правового и политического сознания, разрешение которых во многом «тематизировало» отечественные консервативно-правовые концепции, объединив этатистско-миссианское (Н. Данилевский, К. Леонтьев и др.) и славянофильско-почвенническое (И.В. Киреевский, К.С. Ак­саков, А.С. Хомяков, Ф.М. Достоевский и др.) течения русской консервативной идеологии.

В заключение параграфа автор делает выводы и утверждает, что идеологема «Москва – Третий Рим» не носит исключительно имперский (как это часто представляют западные исследователи) характер, но и определяет соотношение светских и духовных начал российского государственно-правового бытия. По мнению диссертанта, вряд ли правы те отечественные и зарубежные авторы, которые считают, что теория «Москва – Третий Рим» «выражала интересы и стремления не столько светской власти, сколько монашества, духовной фракции верхушки русского общества» или что вряд ли в государстве может существовать «равное партнерство светской власти и церкви», поэтому неизбежно возникнет идея «доминирующего партнера», то есть особого субъекта властных отношений, наделенного по отношению к иному большим объемом полномочий. Положение «Москва – Третий Рим» не предполагает разделения светских (царских) и церковных начал, а, скорее, наоборот, показывает их неразрывность и в рамках сущностного, и в рамках функционального измерений. Причем здесь можно не только провести аналогию с категорией «правда», объединяющей «и истину, и нравственность, и общественную справедливость», но и продемонстрировать их неразрывную смысловую связь: государство («Третий Рим») и церковь являются «хранителями правды», особого «соборного» типа национального правового сознания.

В четвертом параграфе «Папизм в контексте российского государственно-правового строительства XVII века» диссертант анализирует особенности русского папизма середины XVII века, явления, связанного с деятельностью патриарха Никона, его проектами государственно-правовой и церковной модернизации, получившими оценку в трудах нескольких поколений российских консерваторов. На взгляд автора, никонианские реформы имели антиномичный характер, так как, с одной стороны, они были органически связаны с имперским государственно-правовым строительством, преодолением Русским государством духовного и политического изоляционизма и выходом его институтов в общемировое политико-правовое пространство, а с другой – привели к деформации национальной государственности, подготовили почву для эпохи петровской вестернизации.

Диссертант приводит аргументы в пользу того, что история «русского папизма» должна быть рассмотрена в свете эволюции церковно-политических отношений XV–XVII веков. В частности, в работах отечественных консерваторов и специалистов в области церковной истории и права обращается внимание на ряд важных моментов:

1) необходимость противодействия (военного, экономического и духовного) власти татарских ханов была сопряжена с сохранением особого статуса Русской православной церкви, подчиненной непосредственно Константинопольскому патриархату и поэтому являющейся действенной (свободной) объединяющей «антитатарской» силой, способной самым непосредственным образом влиять на деятельность, поведение и мировоззрение русских (светских) властителей;

2) в период правления Ивана III в Русском государстве окончательно утвердилась идея православной монархической государственности: вместо великого князя появляется православный самодержавный государь, но русские митрополиты (и иные церковные иерархи) стремятся сохранить реальную политическую власть, что и приводит к идеологической и (в ряде случаев) личностной «светско-духовной» оппозиции (при Иване IV это противостояние приобретает трагический характер и более чем деструктивно влияет на развитие правотворческой, правоисполнительной и политической сфер российской государственности);

3) утрата авторитета Византией во второй половине XV века вызвала интерес не только к собственно национальным (великоросским) религиозным основам (Аввакум), но и к римско-католическим (папистскому богословию) доктринам, рассматриваемым в качестве реальной альтернативы греческо-православной организации церковной жизни;

4) личная реформаторская и волевая позиция патриарха Никона, стимулировавшая обострение кризиса взаимоотношений царской власти и власти патриарха.

В завершение параграфа отмечается, что, с одной стороны, принципиально неверно отождествлять непогрешимость и авторитет (в том числе и политический) церкви и ее отдельно взятых служителей, включая, естественно, и патриархов, претензии которых предполагали их наделение высшей политической и церковной властью, что в полной мере объяснимо в условиях реализации модели «симфонии властей» в воцерковленном государстве; с другой – в сложном, «бунташном» XVII веке абсолютная замкнутость церкви на фигуру патриарха, по сути, игнорирующего светскую политическую элиту (царя и боярство), «раскалывающего» ее, во-первых, не приводила к сохранению единства самой церкви, которой невозможно было управлять единолично, подобно тому как епископ управляет епархией, а во-вторых, неизбежно вызывала реакцию со стороны государства: Петр I, проводя столь радикальные реформы, просто не мог допустить наличия двух политических центров, тем более что у него имелись все основания опасаться укоренения каких-либо папистских идей и настроений. Это и стало мощным стимулом для утверждения им в России синодальной модели.

Вторая глава «Идея монархической власти в период становления Российской империи» содержит три параграфа.

В первом параграфе «Кризис института царской власти в последней четверти XVII века» диссертант выявляет особенности деформации традиционных монархических политико-правовых институтов, показывает различные варианты осмысления этого явления в российской консервативно-правовой литературе.

Так, автор акцентирует внимание на том факте, что в настоящее время, в период серьезного пересмотра теоретико-методологических подходов в отечественной юридической, политической и исторической науках, когда постепенно, медленно, но все же происходит отказ от господства каких бы то ни было позитивистско-универсалистских, объяснительных методик в пользу понимающих способов выявления и познания тенденций развития национального права, государства, политической системы, отношение к такому важнейшему, в том числе и для осмысления постсоветских реалий, феномену, как Московское царство, должно существенным образом измениться, причем в некоторых вышедших за последние 10–15 лет работах российских юристов (А.М. Величко, В.Н. Синюкова и др.) подобного рода перемены, очевидно, имеют место. Следует отметить и значительную роль представителей Русской православной церкви, активно участвующих в теоретико-методологическом и эмпирическом оформлении современного консервативного государственно-правового дискурса.

Далее диссертант подвергает развернутой критике традиционную точку зрения современной историко-правовой науки, согласно которой в XVII веке Московская Русь как общественный, государственно-правовой, культурный, политический и военный организм совершенно изжила себя, и лишь воцарение Петра I, царя-реформатора, «вдохнуло в страну новую жизнь». Для государственно-правового развития отечественной государственности трудно переоценить значимость Соборного уложения 1649 года как органичного национальному бытию акта высшей юридической силы. При этом процессы секуляризации в государственно-правовой и духовной сферах жизнедеятельности россиян происходят в середине XVII века более чем сдержанно, в особом православно-монархическом контексте, при сохранении базовых ценностей, что, как показывает автор в рамках сравнительного анализа, существенно отличает их от ситуации в западноевропейском политико-правовом и культурном пространстве.

На доктринальном уровне в середине XVII века были найдены ответы на вопросы, сформулированные отечественными мыслителями в трудах, созданных после Смуты, которые несколько десятилетий волновали многих представителей российской властной элиты и сводились к главному: «Отчего произошла смута, отчего государство и нация оказались на краю гибели?». Причем ответы, полученные на теоретическом уровне, обрели свое практическое воплощение в национальной правовой и политической жизни (через реформирование судебной, финансовой и иных сфер).

Кроме того, во второй половине XVII века приоритетным оставался воп­рос о легитимности царской власти, решение которого было предложено Симеоном Полоцким в виде имеющей западноевропейское происхождение идеи «абсолютистского легитимизма»: «гражданство преблаго» пребывает именно тогда, когда «закона, як царя боятся, и царя, яко закона, страшатся». Такой подход к легитимации монархической власти уже значительно отличался от более ранних ее концепций и был связан с теми изменениями, которые происходили в Московском царстве в последние годы его существования.

Подводя итоги параграфа, диссертант отмечает, что важное место в общественном сознании и в литературе данной «предимперской» эпохи начали занимать представления об отношениях между необычайно усилившейся властью православного государя и его подданными. По свойственным Средневековой эпохе тенденциям символического осмысления действительности эти сложные и новые проблемы приобретали формы рассуждений о «самодержце», который представлял собой государство и «благополучно царствовал». Тем не менее нарастающие социальные противоречия обусловили образование двух основных течений в общественной идеологии рассматриваемого исторического периода: государственно-охранительного и народно-обличительного. Причем эти течения общественной идеологии были связаны с целым рядом социально-исторических обстоятельств (движением «раскола» и др.).

Второй параграф «Трансформация православной доктрины государственной власти: теоретико-правовая апология монархической власти в начале XVIII века» посвящен рассмотрению переломной для эволюции православной доктрины монархической власти в России эпохе, периоду петровских преобразований, в ходе которых были заложены основы нового понимания сущности властных отношений в стране, повысившие уровень идейной конфликтогенности, определившие содержание имперской парадигмы осмысления русского монархизма.

Так, диссертант считает, что русская имперская идея была сформирована и понята раньше, чем Россия получила официальный статус империи, а монарх стал называться императором. Сущность имперской идеи может быть сведена к отечественным учениям об «идеальном государе» и доктрине «Третьего Рима – Второго Иерусалима», православной империи. Именно эти два учения и образовали «симфонию институтов государственной и религиозной властей», а кроме того, на протяжении всего имперского периода являлись основой государственной идеологии, хотя и претерпели существенные трансформации в результате реформаторской деятельности Петра I, которая радикальным образом нарушила процессы православного империостроительства, нивелировала их духовную и национально-правовую составляющую, рационализировала по европейскому образцу.

Общественная мысль России этого времени отражала глубинные процессы, происходившие в русском обществе, – появление новых светских интересов, стремление к личной самостоятельности, освобождению от влияния церковно-авторитарной идеологии. Жизнь ставила такие вопросы, решить которые старая политико-богословская традиция была уже не в состоянии. Реформы Петра I и в прошлом, и в настоящем породили весьма противоречивые трактовки имперской природы российской государственности: от утверждений о неизбежности европейской судьбы последней (русские западники) до представлений о России как «империи азиатского типа», напрасно претендующей на овладение западными государственно-правовыми и духовными ценностями (Дж. Хоскинг).

Особый интерес в плане формирования нового отечественного монархического дискурса имеют труды Ф. Прокоповича, «идейного творца» петровской эпохи. В частности, диссертант, анализируя позицию этого мыслителя, религиозного и политического деятеля, подчеркивает, что именно Ф. Прокопович по прямому указанию Петра I и стал создавать новый образец имперской идеологии, принципиально отличающейся от принципов православного монархизма. Он стремится приспособить созданную в западном юридическом мире договорную теорию государства к реалиям российской императорской власти. Причем, за теоретико-методологическую основу здесь берется политическая философия Т. Гоббса, выражающая, как известно, принципы механистического материализма, и естественноправовые построения С. Пуффендорфа, сторонника «двухдоговорной» модели формирования и функционирования государства.

Автор отчасти разделяет мнение Н.Н. Алексеева, считающего, что император даже не подозревал всей опасности этой аргументации: в основе ее все же лежит естественное право отдельной человеческой личности, от воли которой зависит государственная власть. «Обращение монархии к «милости Божьей» по сравнению с названным ее оправданием является куда более надежным и безопасным аргументом». Однако в работе отмечается, что для отличающихся своей спецификой «межпарадигмальных» государственно-правовых и духовных периодов истории любой страны, любого социума такого рода «соединения несоединимого» являются обычным делом, показателем сохраняющегося идейного хаоса.

В заключение параграфа диссертант делает выводы, при этом указывая, что именно в сложном (диалектическом) единении сущности и существования, видимо, и следует искать причины, оценивать результаты элиминирования традиционной для Российского государства православной монархической модели в первой четверти XVIII века, получившего отражение в отечественной правовой и политической мысли. Отмечается, что именно в этот период коренным образом изменяется практика имперского строительства, а имперская идеология (формируемая в Русском государстве еще со времен Ивана III) получает новое «звучание», наполняется другим содержанием, начинает развиваться в принципиально ином духовном поле.

В третьем параграфе «“Симфония властей” в период становления имперского самодержавия» диссертант обращается к изучению места и роли такого классического для православного монархизма византийского образца принципа, как «симфония властей», определяет характер и причины его искажения в Российской империи. В этом плане анализируются исторические предпосылки необходимости развития византийского принципа «симфонии властей» на русской государственно-правовой почве. Кроме того, последний рассматривается автором в качестве особого, «архетипического» противовеса имперским преобразованиям фактической Конституции России в первой половине XVIII века.

Исследуя сакральную и политико-правовую природу «симфонии светской и духовной властей», восходящей еще к новеллам Юстиниана I, посланиям василевсов и патриархов, трудам греческих богословов, диссертант приходит к заключению о том, что из существующего многообразия вариантов сосуществования монархического государства и церковной организации – цезарепапизма, папоцезаризма и «симфонии», описанных в современном теоретико-правовом и историко-правовом познании, последний оказался наиболее органичным идее духовного начала церковной власти в монархическом политико-правовом пространстве.

Причем автор отмечает, что цезарепапизм не мог реализоваться в российской государственности в силу его чуждости национальной организации властных отношений, выраженной во взаимном контроле и ограничении со стороны патриарха и русского монарха. И только модель равноправия и гармонии при «неслитном» и «нераздельном» существовании церковной и светской властей удачно отличала концепцию «симфонии властей» от доктрин папоцезаризма и цезарепапизма, что и получило должную оценку в трудах представителей славянофильского и почвеннического направления отечественной консервативно-правовой мысли к 40–50 годам XIX века.

Диссертантом приводится ряд аргументов в отношении того, что в политической и правовой жизни российского общества концепт «симфонии» находит смысловое завершение в идеале такого государственного устройства, в котором господствует принцип обоюдного сотрудничества, взаимной поддержки и обоюдной политической ответственности без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой, а это и воплощает собой православная монархическая власть.

В завершение параграфа автор утверждает, что после (весьма знакового для истории российской государственности) конфликта русского самодержца с патриархом Никоном «симфония властей» (несмотря на ее органичность вековым традициям российской монархии) уходит в прошлое, а вместе с ней разрушается и православная доктрина монархической власти. Русское самодержавие существует вне ощутимого влияния церкви, ее институтов и иерархов. В этом отношении «идеологический путь» к становлению российского абсолютизма был проложен еще до Петра I: «идея “святой Руси”» в первой половине XVIII века уже становится риторической формулой, национальное сознание воодушевляется идеалом «великой России». Это первая, и весьма значимая характеристика петровского реформирования (государственно-правового просвещения по западноевропейскому образцу), условие трансформации православного монархизма в иную, секуляризованную имперско-абсолютную модель властвования. Возникшее в середине XVIII столетия противоречие между двумя проектами империостроительства как раз и станет основным предметом консервативно-правового осмысления в последующие эпохи (от И.В. Киреевского до Л.А. Тихомирова и И.Л. Солоневича, а также современных неомонархистов).