(2008 г.)

Вид материала

Глава 8. язык и его использование
Зрительная информация в восприятии речи
Конкретные референты: некоторые размышления
Истоки интроспекции
Прим. перев.

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12

ГЛАВА 8. ЯЗЫК И ЕГО ИСПОЛЬЗОВАНИЕ

К вопросу о языке я подхожу с большими колебаниями. Лингвистика – наука, внушающая к себе уважение, и даже ее не вполне определившееся приемное дитя «психолингвистика» уже накопила внушительное количество экспериментальных и теоретических данных. Хотя я и не решился бы сделать обзор ни одной из этих дисциплин, совсем умолчать об их предмете все-таки нельзя. Я буду говорить здесь о двух аспектах речевого навыка. Во-первых, поскольку речь есть нечто воспринимаемое, мы рассмотрим, какого рода информацию она предлагает слушателю, подготовленному к восприятию речи. Во-вторых, поскольку речь может относиться не только к реальным событиям, но также к образам и иным интроспективным данным, мы обсудим возможное происхождение ее референтной функции и то, как можно связать последнюю с перцептивными предвосхищениями.

Звуки информируют нас о происходящих событиях. В то время как зрение и осязание позволяют нам обследовать стационарную среду, слух сообщает нам только о движении и изменении. За некоторыми исключениями, подобными грому, естественные звуки всегда порождаются объектами, находящимися в движении. (Эхо – особый случай.) Вещи вибрируют, ударяются, трутся друг о друга. Мы слышим шаги и взмах крыльев, какой-то грохот или царапание, всплески и шлепки. Звук позволяет нам специфицировать происходящее. Сочетания звуковых волн, достигающих нашего

166

уха, столь же специфичны в отношении их принадлежности, а также местонахождения, характера движения и значения звучащих объектов, как и структура светового потока в отношении объектов, отражающих свет. Эта акустическая информация может быть собрана воспринимающим при условии, что он способен услышать ее, то есть если у него имеются соответствующим образом настроенные непрерывно аккомодирующиеся схемы, которые могут принять данную информацию при ее поступлении и подготовиться к восприятию того, что может поступить в следующий момент.

Если сказанное справедливо применительно к естественным звукам в целом, то это, видимо, справедливо и в отношении звуков речи. В них должна содержаться информация, но о чем?

На этот вопрос можно дать два ответа, поскольку звуки речи информируют нас о двух разных классах событий. К первым относятся те предметы, о которых сообщает говорящий. Речь, безусловно, содержит информацию об этих предметах – в этом ее первичная функция. Ко вторым (а в онтогенетическом плане об этом надо говорить в первую очередь) относятся те физические события, благодаря которым происходит порождение самих звуков речи. Эти события ни в коей мере не являются загадочными; целая отрасль науки – артикуляционная фонетика – занимается их изучением. Звуки речи порождаются движением некоторых анатомических структур, расположенных во рту человека и известных под названием артикуляционных органов (или артикуляторов); это прежде всего язык, щеки и губы.

Разумеется, это слишком упрощенное представление. На самом деле источник звука находится ниже в голосовом тракте: началом звучания является вибрация голосовых связок при прохождении через них выдыхаемого воздуха. К тому времени, однако, когда воздух выходит через рот наружу, он уже обладает некоторой «структурой» в результате изменений в конфигурации артикуляторов, что в свою очередь является прямым следствием мышечной активности говорящего. Говорить – это значит совершать тонкие произвольные движения некоторыми частями своего тела, в результате чего информация об этих движениях поступает

167

в окружающую среду. По этой причине речевые движения называют иногда артикуляционными жестами.

Таким образом, воспринимающий речь человек собирает информацию о некотором классе реальных, физических, осязаемых (как мы убедимся) событий, имеющих место в чьем-то рту. Разумеется, это не случайные события, они наделены значением. Говорящий приводит в движение свои артикуляторные органы в процессе произнесения слов или – на другом уровне – сообщения мыслей, и только в этом более широком контексте соответствующие движения становятся предсказуемыми или понятными. Именно благодаря этому у слушающего создается впечатление, что он воспринимает слова и значения, а не артикуляционные события как таковые: слова и значения, таким образом, это плод его предвосхищений. Мы уже рассматривали аналогичную ситуацию применительно к зрению. Восприятие визуально специфицированного события, улыбки, например, зависит от того, какой конкретный цикл реализуется в данный момент воспринимающим. Одно дело формировать готовность, опирающуюся на значение улыбки (скажем, надеяться увидеть дополнительные признаки дружелюбного отношения), и другое – попытаться получить дополнительную информацию о «геометрии» лица улыбающегося в настоящую минуту. Первое, как оказывается, гораздо легче, чем второе. Этот же принцип применим и к речи. Значительно более естественно предвосхищать артикуляционные события в плане их синтаксиса и значения, чем в плане их кинематики; настолько более естественно, что и разговор об этом может показаться прямо-таки неуместным.

Тем не менее тот факт, что речь представляет собой реальное физическое событие, имеет самое непосредственное отношение к тому, как мы ее переживаем. Фонемы – элементарные единицы, последовательное сочетание которых и представляет собой речь, – легче определить в терминах движения артикуляционных органов, чем на основе каких-либо достаточно простых акустических характеристик. Типичным примером этого являются взрывные согласные «д», «т», «б» и др. Хотя эти согласные легко опознаются слушающими, независимо от того, какая за ними следует гласная,

168

определить их в акустических терминах совсем нелегко. «День» и «дай», например, безошибочно воспринимаются как начинающиеся одной и той же фонемой «д». Если же мы сопоставим акустические спектры (спектрограммы) этих слов, то нам трудно будет увидеть что-то общее между ними; начинаются они совсем по-разному. Не сможем мы уловить сущность «д», и записывая эти слова на магнитофон с последующим отсечением их конечных элементов до тех пор, пока не останется только «д»; как только исчезнут гласные, на пленке не останется ничего, кроме какого-то странного чириканья ¹. Значительно легче понять, что же такое «д», если познакомиться с артикуляционными движениями, требующимися для его произнесения: всякий раз язык говорящего упирается приблизительно в одно и то же место нёба. Фонемы, которые так трудно определить акустически, гораздо легче удается описать в виде речевых событий ².

Эти факты известны достаточно давно, однако мне кажется, что часто они неправильно интерпретируются. В какой-то момент они почти заставили некоторых психологов принять странную гипотезу, называемую «моторной теорией восприятия речи» ³. Согласно этой

_____________

¹Этот факт часто подтверждался в экспериментах (см. Liberman, Cooper, Shankweiler, Studdert-Kennedy, 1967). Недавно он был поставлен под сомнение Коулом и Скоттом (1974 a, b); их данные, однако, не опровергают отстаиваемую нами точку зрения.

²Я не хочу сказать, что каждая фонема в точности соответствует какому-то одному положению артикуляторов. Некоторым фонемам соответствует несколько различных положений («g», например, различно артикулируется в «gi», и в «gu»); в таких случаях различные положения могут и часто действительно функционируют в качестве различных фонем в других языках. Более того, движения артикуляторов, образующие данную фонему, не являются неизменными в любом контексте; они меняются в зависимости от того, какая фонема предшествует им или следует за ними. Эти коартикуляторные эффекты аналогичны гибкости деталировки в случае других, более явных жестов (дружеское помахивание руки будет выполнено одним образом, если вам пришлось для этого вынуть руку из кармана, и совсем другим, если перед этим вы чесали за ухом). Во всех этих случаях проблема определения остается очень трудной. Настоящие рассуждения указывают лишь на то, что лучше всего попытаться сделать это в терминах артикуляционных жестов, поскольку в этом случае они не будут принципиально отличаться от более общей проблематики восприятия событий.

³ Liberman (1957).

_____________ 169

теории, человек в состоянии воспринять речь, только если он воспроизводит соответствующие движения языка и других органов речи вместе с говорящим и воспринимает эти движения кинестезически. Как же еще можно постигнуть, что именно артикулирует говорящий?

Есть много оснований для сомнений в истинности «моторной теории»; мне уже приходилось подробно говорить о них в другом месте ¹, и нет необходимости еще раз возвращаться к этой теме. Я упомянул о ней только потому, что она служит примером распространенного непонимания того, как мы воспринимаем артикуляционные жесты. Если единственное, что достигает наших ушей,— это звуковые волны, то возникает вопрос, как можно было бы догадаться, какие именно движения вызвали их, в отсутствие специального имитирующего механизма? Чтобы увидеть ошибку в этом рассуждении, рассмотрим аналогичную ситуацию со зрением. Никто (по крайней мере подавляющее большинство) не станет утверждать, что невозможно увидеть танец, не повторяя движения танцующего, или что обязательно надо скривить собственное лицо, чтобы увидеть гримасу на лице другого. Почему же тогда необходимо шевелить собственными языком или губами, чтобы воспринять чужие артикуляционные движения? Во всех этих случаях в окружающей среде разворачиваются какие-то события и имеется оптическая или акустическая информация, позволяющая специфицировать их характер. Нет причин постулировать существование специального механизма, когда спецификация имеет акустическую природу, и отсутствие такового, когда она осуществляется визуально. Английский язык может ввести в заблуждение в этом отношении: мы говорим, что слышим звуки, между тем как на самом деле мы слышим события, хотя никому не приходит в голову утверждать, что он видит свет, когда мы видим объекты. В действительности обе эти ситуации совершенно аналогичны. Мы видим события (или объекты) благодаря информации, содержащейся в свете, и слышим их благодаря информации, имеющейся в звуке. И хотя трудная задача научного описания этой информации еще не решена, мы

____________

¹ Neisser (1967).

____________ 170

не должны создавать дополнительные препятствия на этом пути, постулируя ненужные и таинственные имитационные механизмы.

Эти же самые аргументы позволяют дезавуировать еще одну весьма популярную в последнее время гипотезу. Сложность речевого сигнала – тот факт, что нет явного соответствия между конкретными фонемами и конкретными структурами звуковой волны, – заставил многих теоретиков поверить в уникальность феномена восприятия речи. Утверждается, что оно опосредуется особым механизмом, или нервным центром, дешифрующим сложный код речевого сигнала посредством методов, не имеющих аналогов в других отделах нервной системы¹. На самом деле, однако, поступление на протяжении некоторого интервала времени сложных информационных структур является правилом, общим для всех модальностей, а не исключительной особенностью какой-то одной из них. Дружелюбие жеста «закодировано» столь же глубоко в меняющемся потоке света, как и слово в акустической волновой структуре. Восприятие речи осуществляется сложным путем, но оно не отличается в принципе от других форм перцептивной активности.

Может показаться натяжкой предлагаемое здесь описание речи как артикуляционное жестикулирование, а восприятия речи как что-то вполне сопоставимое с восприятием другого рода жестов. Я не собираюсь отрицать, что язык— это нечто особенное. Хотя другие жесты также могут обладать доступными для восприятия

____________

¹ Эту гипотезу впервые предложили Либерман и его сотрудники (1967); сейчас она разделяется многими. Одним из наиболее часто приводимых свидетельств в ее пользу является то, что особая область доминирующего полушария мозга, так называемая речевая зона, решающим образом связана с процессами речи и слуха. Разрушение этой зоны вызывает афазию; нарушение связей между полушариями приводит к тому, что люди оказываются не в состоянии сказать что-либо о визуальных стимулах, предъявляемых недоминирующему полушарию; речевые стимулы, предъявляемые контрлатеральному уху (связанному главным образом с доминирующим полушарием), имеют определенные преимущества по сравнению с такими же сигналами, предъявляемыми другому уху, и т. д. Все эти факторы показывают, что речевая зона действительно специализирована в отношении речи. Однако они не доказывают, что ее функционирование коренным образом отличается от того, как функционируют другие области мозга.

_________________ 171

значениями, из них не составляются предложения, посредством их нельзя сформулировать суждения, построить грамматическую конструкцию или изящную метафору (я, разумеется, оставляю в стороне особый случай так называемого языка жестов). Говорящий намеренно структурирует свой речевой поток, с тем чтобы выразить некоторый смысл. Если мы располагаем соответствующими схемами, мы можем непосредственно воспринять эту структуру, воспользовавшись тем обстоятельством, что она содержит в себе несколько уровней организации. Иными словами, мы можем услышать как то, что говорится, так и то, что имеется в виду. Речевые структуры подчиняются своим собственным сложным правилам формирования, исследование которых является прямым делом лингвистики. Сложность правил не означает, однако, что акт восприятия речевых структур коренным образом отличается от того, как мы воспринимаем события другого рода.

Зрительная информация в восприятии речи

Воспринимая речь, мы воспринимаем события, а не просто звуки. Это сразу же заставляет предположить возможность того, что могут оказаться полезными и другие источники информации об этих событиях. Тот факт, что мы в состоянии воспринимать речь на основе одних только звуков (разговор по телефону, например), не означает, что мы не воспользовались бы любой другой информацией, окажись она доступной. Именно так, как правило, и бывает. Хотя некоторые речевые события (например, движения языка) скрыты от наблюдателя, осуществляясь внутри головы, другие (особенно движения губ) легко доступны каждому, кто посмотрит на лицо говорящего. Люди, специально обученные чтению с губ, могут воспользоваться этой визуальной информацией для понимания того, что говорится, даже при полном отсутствии слуха. Небезынтересно, что в норме наряду с акустической информацией слушающие используют и визуальную информацию, если она имеется; восприятие речи в шумной обстановке заметно улучшается, если слушающий может видеть говорящего ¹.

___________

¹ Sumby, Pollack(1954).

___________ 172

Хотя обычно мы не вполне осознаем полимодальный характер восприятия речи, он может стать очевидным при демонстрации дублированного иностранного фильма или фильма, где не синхронизированы звук и изображение. Отсутствие синхронизации часто приводит к нарушению восприятия вследствие расщепления согласованной в норме информации об одном и том же событии, поступающей по двум разным сенсорным каналам.

Интересно отметить, что речевые события доступны еще одной модальности – осязанию, – если «слушающий» прислонит свою ладонь к губам и щекам говорящего. Эта возможность лежит в основе одного из методов коммуникации с глухими, способного обеспечить по крайней мере некоторое понимание речи в отсутствие одновременно слуха и зрения¹. Чтобы воспринять речь, необходимо собрать информацию, специфицирующую артикуляционные движения. Любая сенсорная модальность, способная это осуществить, может оказаться полезной.

Поскольку артикуляционные события представляют собой движения некоторых анатомических структур, восприятие речи имеет нечто общее с восприятием движения других частей тела, например движений, осуществляемых танцорами или спортсменами. В частности, восприятие мимики, так называемых невербальных сигналов, «языка тела», и т.п. тесно связано с восприятием речи. Есть все основания полагать, что восприятие речи начинается как один из аспектов более широкого восприятия движений других людей и отчетливо дифференцируется только тогда, когда ребенок открывает для себя денотативную и пропозициональную функции языка. До этого единственным отличием является то, что звук несет в себе относительно меньше информации о речевых событиях (из-за того, что большинство таких событий происходит во рту и не может быть увидено), в то время как оптическим путем передается гораздо больше информации о внешних телесных движениях. В главе 9 я буду говорить о том, что мы, видимо, появляемся на свет, обладая схемами, чувствительными к выражениям

___________

Alcorn (1945).

___________ 173

эмоций и интенций, они-то и могут быть основой последующего формирования схем восприятия речи. Пример с дублированным фильмом интересен еще в одном отношении. Независимо от того, замечаем мы разрыв между двумя доступными нам видами информации или нет, воспринимаемая нами речь— это то, что мы слышим, а не то, что видим. Таким образом, это случай, когда слух превалирует над зрением. Причина очевидна: акустические сигналы содержат гораздо более адекватную информацию о речевых событиях по сравнению с потоком света. Иначе обстоит дело для частично лишенного слуха человека, читающего с губ.

Несмотря на то что слух может превалировать над зрением при спецификации артикуляции, в отношении другого важного аспекта речи справедливо противоположное— я имею в виду локализацию речи в пространстве. Хотя человек и способен локализовать звук с достаточной точностью, когда это важно для него (основываясь прежде всего на различиях в интенсивности и времени поступления звука к каждому из ушей), способность к такой локализации весьма лабильна и легко нарушается под действием других факторов. Где бы ни находились динамики в кинотеатре, мы обычно склонны воспринимать речь так, как если бы она исходила от говорящих на экране актеров. И это не столько следствие неизбежной ошибки восприятия (при некотором усилии мы в состоянии правильно указать местонахождение динамика), сколько результат чего-то, представляющегося вполне естественным ¹. Именно этот эффект используют чревовещатели; зрители с готовностью приписывают слышимые слова кукле, так как ее губы находятся в движении, в то время как рот артиста неподвижен. Звук обладает своеобразной способностью подключаться к перцептивным циклам, с которыми он никак не связан, «соотноситься»

____________

¹ На самом деле полностью избежать ошибок в таких случаях невозможно: некоторые эксперименты показали, что в неосвещенном помещении воспринимаемые положения источника звука имеют тенденцию ассоциироваться с имеющимися точечными источниками света. См. также недавние исследования (Thurlow, Jack 1973; Jack, Thurlow, 1973), показавшие, что эффект чревовещания определяется временными соотношениями между элементами сложных зрительных и слуховых стимулов.

_____________ 174

с событиями, которым он отнюдь не обязан своим происхождением. Это свойство может играть важную роль в усвоении языка.

Конкретные референты: некоторые размышления

Младенцы любят, когда с ними разговаривают, к счастью, и взрослые любят поговорить с ними. Речь взрослых чрезвычайно занимает младенцев, и они подтверждают свой интерес тем, что не сводят с них глаз— я хочу сказать, что они все время смотрят на лицо говорящего. Их интересует каждое движение матери (или какого-нибудь другого взрослого): приближение, улыбки, жесты, кивки, равно как и движения артикуляторов, называемые нами речью. Вначале они ничего не знают о том, что речь выполняет референтную функцию; речь для них лишь часть того, что делает их мать. Они собирают всю информацию, относящуюся к речи, по любому из доступных сенсорных каналов. Они смотрят на нее, прислушиваются к ней, могут, играя, протянуть руку, чтобы потрогать ее. Разумеется, для того чтобы эти формы активности могли развернуться, необходимы какие-то изначальные схемы; перцептивный цикл должен существовать до того, как начнется его развитие. Специфичность этих изначальных схем (то есть то, в какой степени индивид наделен от рождения специальными способностями, относящимися к восприятию речи) все еще остается открытым вопросом ¹. Чтобы там ни было в

_____________

¹ Исследования «распознавания фонем» младенцами наводят на мысль, что критические в отношении речи схемы появляются у них очень рано и, возможно,имеют генетическую основу (Eimas, Niqueland,Jusczyk,Vigorito, 1971).

Младенец, сосущий соску для того, чтобы произвести речевой звук какого-нибудь слога (это обеспечивалось с помощью специального электронного устройства), постепенно перестает это делать. Иными словами, у него имеет место «привыкание». В пользу гипотезы распознавания фонемы говорит то, что он возобновляет свои действия, когда одна из фонем в слоге меняется; прекращение эффекта привыкания менее заметно в тех случаях, когда модификация слога осуществляется таким образом, что его общая фонематическая структура остается неизменной. Исследования самого последнего времени показали, что аналогичная способность к распознаванию фонем имеется и у животных (Kuhl,Miller,1975; Waters, Wilson,1976). Это не удивительно, поскольку фонемы — доступные для восприятия артикуляционные события. Все животные должны располагать схемами для восприятия событий, особенно для восприятия специфических движений других животных (речь об этом пойдет ниже, в главе 9). Схемы, используемые при восприятии речи, могут формироваться на основе более фундаментальных схем, которые уже готовы для сбора информации, дифференцирующей одно событие от другого.

______________ 175

начале, но развертывание упомянутых форм направленной перцептивной активности приводит вскоре к образованию схем, специфических для восприятия артикуляционных структур, типичных для языка, на котором говорят в доме ребенка. Со временем он научается опознавать эти структуры как знакомые, даже если не видит говорящего и полагается только на акустическую информацию.

Я еще не знаю, насколько важная роль должна быть отведена зрительной информации в предложенном мною только что сценарии. Несомненно, однако, что роль эта не решающая, поскольку слепые дети тоже научаются говорить. И для них звуки речи должны вначале содержать информацию о вокальной активности говорящего; они получают меньше информации об этой активности, чем зрячие дети, но, судя по всему, они как-то обходятся. (Едва ли есть смысл в сопоставлении хронологического возраста, в котором начинают говорить слепые и зрячие дети, поскольку с первыми родители, несомненно, разговаривают чаще или по крайней мере иначе, чем со вторыми.) Главным для нас здесь является не то, что визуальная информация вносит свой вклад в понимание речи, а то, что возникновению представления о том, что речь имеет отношение к отличным от нее предметам и событиям, предшествует длительный период, в течение которого ребенок слушает речь. Именно таким образом формируются у ребенка перцептивные схемы, способные осуществлять лингвистические различия и предвосхищать лингвистические структуры.

Младенцы не просто слушают звуки речи, они сами пытаются производить их. Вначале это не слишком им удается, но они продолжают свои попытки. Прежде чем им удается воспроизвести чужой звук, они продуцируют множество своих собственных. Звукопроизводство для них, видимо, столь же интересное занятие, как и разглядывание предметов. Действительно,

176

с определенной точки зрения эти две деятельности совершенно одинаковы. В обоих случаях воспринимающий осуществляет определенные мышечные движения и приспособления, в результате чего ему открывается доступ к какой-то информации. При вокализации такими движениями являются движения артикуляторов, а их продуктом — новая акустическая информация. В зрительных актах в качестве таких движений выступают движения глаз и головы, и «производят» они (то есть делают доступной) новую оптическую информацию. Такое структурное сходство может облегчать включение артикуляционной активности в перцептивный цикл, когда ребенок начинает называть окружающие предметы.

Если бы младенца интересовали только артикуляционные акты – других людей или свои собственные, – он никогда не научился бы говорить. Его, однако, не в меньшей степени приводит в восхищение практически все, что его окружает: игрушки и пища, люди и животные, игры и их повторение, а также любые перемещения. (Как уже неоднократно отмечалось, наименования всех этих вещей едва ли могли быть усвоены в отсутствие предварительного их восприятия ¹.) Представим себе в таком случае младенца, внимание которого направлено на некоторый предмет или событие. Часто случается, что внимание его матери тоже сосредоточено на том же; матерей, как правило, интересует то, чем занимаются их малыши, а дети в свою очередь часто прослеживают линию взора матери ². Во многих случаях мать не только воспринимает то же самое, но еще и произносит соответствующее слово, например «собачка». Как же должен распорядиться ребенок предлагаемой ему таким образом информацией?

В такой момент счастливый малыш реализует одновременно два перцептивных цикла. Он собирает информацию о матери (она говорит) и о собаке (она только что вошла в комнату). Можно предположить, что в

_____________

¹ Макнамара (1972) является одним из тех, кто в последнее время отстаивает эту точку зрения, она также составляет основу предложенной Нельсоном (1974) теории усвоения языка.

² Соответствующие экспериментальные подтверждения можно найти в работе Брунера (1975).

_______________ 177

данное время его больше интересует собака. Новая информация является акустической, а это значит, что она может быть без большого труда включена в любой из начавшихся перцептивных циклов. Разве не является в таком случае вполне естественным, что он относится к звуку как своеобразному атрибуту собаки? Разумеется, это не стабильный атрибут: никто не произносит «собачка» с механической неизменностью часового механизма всякий раз, когда появляется это животное. Но в этом нет ничего необычного, поскольку большинство атрибутов предметов доступны для обозрения лишь спорадически. Хвост собаки нельзя видеть все время, ни одна собака не лает беспрерывно— тем не менее дискретность этой информации не мешает нам считать как то, так и другое неотъемлемой принадлежностью животного. Именно таким образом имена объектов— то есть те слова, которые чаще всего используются для их обозначения,— включаются в состав предвосхищающих схем, посредством которых воспринимаются сами объекты ¹.

Предлагаемая мною гипотеза не нова. В литературе уже отмечалось, что дети обращаются с названиями предметов так, как если бы они были неотъемлемыми свойствами этих предметов ². Не предположив это, было бы вообще невозможно, как мне кажется, объяснить, каким образом слова начинают соотноситься с предметами (в сущности, эта гипотеза всего лишь еще одно подтверждение этого факта). Тем не менее ее не следует понимать слишком буквально. Название принадлежит объекту только в очень специальном

___________

¹ Термин «имя» не вполне точен, хотя лучшего термина как будто бы не существует. Фодор, Бивер и Гарретт (1974) подчеркивают, что обычные существительные типа «собака» не являются именами: у них есть значение, в то время как имена всего лишь специфицируют конкретные объекты. Можно спросить, что означает слово «собака», но бессмысленно спрашивать о значении слова «Шарик».

² Выготский, например, отмечает, что дети чувствуют себя крайне обескураженными, когда им сообщают, что у знакомых им предметов могут быть совершенно другие названия. «На вопрос, можно ли заменить название одного предмета другим, например корову назвать чернилами, а чернила— коровой, дети отвечают, что это совершенно невозможно, потому что чернилами пишут, а корова дает молоко. Перенос имени означает как бы и перенос свойства одной вещи на другую, настолько тесно и неразрывно связаны между собой свойства вещи и ее название» (1956, с. 336)

_______________ 178

смысле слова, ребенок прекрасно понимает, что «собачка» не болтается у собаки на шее, равно как и не спрятана у нее в шерсти. Он знает даже, что оно есть нечто, сказанное его матерью, у него уже давно сформировались перцептивные схемы, способные автоматически собирать эту информацию. Название— это свойство вещи, которое должно быть произнесено человеком; его тайна и сила заключена именно в совпадении этих двух перцептивных циклов. Слова специфицируют объекты, к которым они относятся, так же, как и артикуляционные жесты говорящего.

Тот факт, что слова представляют собой звуки и, таким образом, менее тесно связаны со своими первоисточниками, чем другие знаки, облегчает, видимо, включение их в такие двойные схемы. Ребенок при желании может локализовать их там, где они действительно возникают, то есть на лице матери, точно так же как мы можем указать местонахождение динамика в кинотеатре, однако ребенку столь же легко отнестись к слову как к принадлежности объекта, приковавшего его внимание. Зрительный сигнал, например жест в знаковой речи, может не обладать таким свойством. Ребенок, естественно, будет склонен отнестись к нему как к чему-то, что делает его мать, а не как к чему-то, связанному с обозначаемым им объектом. Разумеется, человек (или шимпанзе) способен усвоить различные варианты языка жестов, но его надо научить этому. Соответствующие ситуации должны быть сознательно организованы, по крайней мере вначале. (Мать глухого ребенка, например, должна тщательно воспроизвести жест, обозначающий печенье, в то время как демонстрирующая жест рука касается печенья.) Я не верю, что язык мог бы спонтанно возникнуть у лишенных слуха живых существ.

Рассмотрим теперь, каким образом наименования вещей могут вызывать их образы в отсутствие самих вещей. Для того чтобы воспринять собаку (или другой объект), необходимо время; оно расходуется на схематическое предвосхищение, а также на сбор информации. Это означает, что наименование собаки не просто связано с каким-то моментальным чувственным впечатлением, но включено в некоторую схему. Оно становится частью того, что готов воспринять

179

ребенок всякий раз, когда к нему поступает какая бы то ни было информация о собаке. И напротив, у него неизменно формируется предвосхищение того, что он увидит собаку, и начинается ее активный поиск всякий раз, когда он слышит ее имя. Позднее начинается процесс отчленения: слово «собачка» формирует зрительную готовность, даже если ребенок знает, что собаки нет поблизости и едва ли можно ожидать ее появления. Названия вещей приобретают, таким образом, способность вызывать их образы с теми или иными трудно предсказуемыми последствиями этого.

Люди, разумеется, обычно не говорят отдельными словами, так поступают, разве что разговаривая с маленькими детьми. Мы говорим предложениями, значение которых определяется их грамматической организацией, а также входящими в их состав словами. Отдельные слова фактически полностью лишены значения, за исключением тех случаев, когда доступный для восприятия контекст выполняет функцию, обычно принадлежащую предложениям. В лингвистике сосуществует много различных подходов к описанию структуры предложения. Рассказать здесь о каждом из них не представляется возможным, тем не менее следует отметить, что в некоторых из новейших подходов моделью для грамматического описания служат структуры естественных событий: соответствующие описания включают в себя деятелей, действия, указания на место действия и прочие теоретические категории ¹. Предполагается, что все это позволяет детям сравнительно легко понимать предложения, «увидеть, что они означают». Поскольку беседа взрослого с ребенком по тому или иному поводу неизменно протекает в непосредственном окружении, ребенок может видеть референт предложения в то же самое время, когда он слышит предложение— вследствие чего эти две схемы оказываются взаимосвязанными. Благодаря какому-то такому механизму, все еще недостаточно понятному, дети

______________

¹ Введением в эту грамматику могут служить следующие работы: MacNamara (1972); Brown (1973) и Bruner (1975). В недавно опубликованной статье Лурия (1975) подчеркивает важность объяснения механизма усвоения языка в терминах других фундаментальных процессов, в том числе внимания и деятельности; его точка зрения очень близка к той, которая предлагается на страницах данной книги.

________________ 180

начинают постигать значение не только отдельных слов, но и предложений.

Чтобы произнести или услышать предложение, необходимо время. Перцептивный цикл, связывающий слушателя с артикуляционными жестами говорящего, часто длится многие секунды, а формирующиеся вначале предвосхищения нередко подтверждаются лишь к его концу. Я полагаю, что главное назначение грамматической структуры состоит в том, чтобы помочь слушателю охватить этот временной интервал, формируя предвосхищения на более высоком уровне, чем предвосхищения артикуляционных движений. Непосредственное присутствие самого референтного события, разумеется, также может служить этой цели, однако взрослые не всегда говорят о близлежащих вещах. Без грамматики длинные высказывания об отдаленных объектах едва ли вообще были бы понятны. Квалифицированные ораторы (и писатели) знают об этом и так строят структуру своих предложений, чтобы их слушатели (или читатели) не теряли нити повествования.

Истоки интроспекции

Если умственные образы суть перцептивные предвосхищения, то описание зрительного образа должно быть описанием того, что человек готов увидеть. Для того чтобы по-настоящему понять, что это именно так, надо сначала рассмотреть значительно более простую проблему: каким образом человек описывает то, что он действительно видит? К сожалению, даже это крайне трудно сделать при нынешнем состоянии лингвистической теории. Хотя последние годы были ознаменованы большими успехами, эта проблема не была еще настолько прояснена, чтобы стало возможным ее подробное обсуждение. Поэтому наши рассуждения не выйдут далеко за пределы односложных описаний или наименований, о которых уже шла речь выше. Каким образом ребенок начинает называть вещи своими именами?

Мы уже видели, что производство звуков во многих отношениях аналогично восприятию. И то и другое означает, что мы делаем нечто, позволяющее

181

получить информацию. Если в комнате находится собака, ребенок может обеспечить себе получение зрительной информации о ней, повернув голову или глаза; он может вызвать и слуховую информацию о ней (слово «собачка»), осуществив движение своих речевых органов. Разумеется, прежде он должен выяснить, как это делается. Как и в случае способности слышать речь, неясно, насколько это выяснение предполагает наличие врожденных механизмов. Несомненно, что прежде всего ребенок должен располагать артикуляторами; столь же необходим, вероятно, какой-то специальный нейронный аппарат для управления ими.

Каким бы ни было начало, в конечном счете, каждый нормальный ребенок обнаруживает, что он способен производить речевые звуки и может сам произносить слова. Он немедленно приступает к этому в контекстах, в которых эти слова уместны, то есть в присутствии объектов, которые они обозначают. Поскольку две эти схемы уже связаны между собой, произнесение слова «собачка» может для ребенка почти ничем не отличаться от осуществления каких-либо других исследовательских движений, предпринимаемых им для актуализации новых качеств собаки. Разумеется, на самом деле две эти ситуации совершенно различны. Оптическая информация, которую получает ребенок, когда он смотрит на собаку, непосредственно определяется реальными атрибутами животного; она специфицирует эти атрибуты благодаря объективным оптическим законам. Акустическая информация, которую получает ребенок, произнося слово, связана с обозначаемым им объектом значительно менее прочно: она специфицирует собаку только в силу некоего языкового соглашения. У ребенка, видимо, с самого начала есть некоторое представление о том, что дело обстоит именно так, поскольку он знает, что речевые звуки специфицируют как речевые события, так и объекты. Тем не менее должна существовать такая стадия развития, когда происходит включение наименования вещей в сам процесс их восприятия. Схема объекта включает в себя подсхему для вокализации и подсхему для зрительного обследования, и эта схема одновременно мотивирует обе активности.

182

Этот же принцип может быть применен и к другим начальным ситуациям пользования словами. Разговор ребенка не ограничивается словами вроде «собачки». Дети пользуются односложными восклицаниями не только для называния, но и для многих других целей. Вспомним, например, «хай» и «ноу» ¹. Некоторые из употреблений этих слов включены в схемы для восприятия скорее событий, чем вещей. Восклицание, «хай», например, может быть частью (перцептивной) активности, возникающей, когда ребенок видит, что кто-то входит в комнату. Другие восклицания включены в схемы, которые соответствуют скорее действию, чем восприятию: «ноу» составляет часть отказа от чего-либо наряду с физическим сопротивлением или отворачиванием. В каждом из этих случаев произносимое слово представляет собой вначале составную часть некоторой большей циклической активности. Только позднее оно отделяется от этой активности и начинает обслуживать также и другие схемы.

Если называние некоторого объекта включено в схему, посредством которой осуществляется его восприятие, оно должно быть также вовлечено и в процесс воображения объекта. Мысленные образы суть перцептивные предвосхищения, то есть схемы, активность которых не зависит от перцептивного цикла, к которому они обычно относились бы. Если подобная схема включает в себя как планы, относящиеся к речи, так и планы, относящиеся к зрению, то образ может сопровождаться словом. Так, вполне вероятно, что малыш, у которого формируется образ собаки (например, вследствие того, что он услышал ее лай), произнесет одновременно слово «собака». Хотя ребенок еще и не знает этого, но он дает описание своего образа. Иными словами, он говорит о том, что он всего лишь воображает, причем делает это таким способом, который был бы уместным, если бы он действительно видел собаку. Позднее он будет говорить более сложные вещи в связи со своими образами, и психологи признают за ним способность к интроспекции.

Односложное описание – это, разумеется, немного. Дети быстро научаются говорить предложениями;

_____________

¹«Хай» – разговорная форма приветствия; «ноу» – отрицание. – Прим. перев.

______________ 183

«средняя длина высказывания», как принято это называть, не остается у них равной единице бесконечно долго. Поскольку мы еще толком не знаем, каким образом составляются предложения для обозначения событий, я не могу сказать, как с их помощью осуществляется описание предвосхищений событий. Очевидно, однако, что предложения предполагают наличие широких и специфических предвосхищений. «Планы речи», как их назвали в свое время Миллер, Галантер и Прибрам ¹, протяженны и сложны. Подобно планам для зрения, они редко бывают конкретными в самом начале. Мы «знаем, что собираемся сказать», прежде, чем говорим, однако лишь в том довольно общем смысле, в каком мы знаем о том, что увидим, до того как действительно увидим это. Когда мы знаем это хорошо, мы можем вносить от случая к случаю небольшие изменения, не нарушая структуру в целом, точно так же как мы можем включать в когнитивные карты новую информацию. Именно поэтому предложения также оказываются эффективными мнемоническими средствами.

Вначале ребенок способен говорить лишь о том, что он действительно воспринимает и делает, либо о том, что он предвидит в непосредственном будущем. Перцептивные схемы прочно связаны с наличной информацией, то же самое относится и к словам. На следующих стадиях развития ребенок научается разбивать перцептивный цикл и отделять свои предвосхищения от той стимульной информации, которая изначально вызвала и подкрепила их, а затем и включать эти предвосхищения в другие схемы и по другим поводам. Он приобретает свойственную взрослым способность перцептивно предвосхищать вещи, не рассчитывая на их действительное появление, то есть представлять себе то, что, как он знает, в действительности не случится. Не удивительно, что ему удается описывать эти квазипредвосхищенные события, ибо у него уже в достаточной степени сформировался навык описания событий, предвосхищенных с большей долей реализма. Описание и воображение сопутствуют друг другу. Поскольку и то и другое протяженны во времени, бессмысленно пытаться

____________

¹ Miller, Galanter, Pribram (1960).

____________ 184

определить, что из них начинается раньше, как это пытались делать иные психологи ¹. Нельзя указать какой-то конкретный момент, когда осуществляется описание или воображение, и нельзя утверждать, что одно из них является очевидной причиной другого.

Эта способность говорить о воображаемых событиях лежит в основе того самого «смещения», которое Хоккетт называет одной из самых фундаментальных характеристик языка ². Смещение не может происходить в речи до того, как оно осуществится в восприятии; иными словами, человек не может сказать что-либо об отдаленном событии, если он не способен его вообразить. В то же время непонятно, почему слово должно значительно отставать от восприятия. Если выделение образа из контекста и манипулирование им становится возможным для ребенка только после того, как он овладевает речью, то можно предположить, что именно на этой стадии развития появляются и воображение, и способность к интроспективному описанию. Разумеется, отделить их друг от друга нелегко, даже если очень постараться. Каждому известно, что дети совсем не умеют лгать; способность думать одно, а говорить другое формируется гораздо позднее.

Для психологов, а также вообще для многих взрослых термин интроспекция насыщен таинственными обертонами. Нам кажется, что мы описываем нечто, содержащееся в нас, а не в том, что нас окружает, нечто, доступное для обозрения только внутреннему оку, но не органам чувств. Дети лишены этих предубеждений. Даже когда они бойко описывают невидимые ими предметы, им и в голову не приходит, что они занимаются самоотчетом. Познакомимся с отрывками из беседы с одним пятилетним ребенком, заимствованными из недавно проведенного исследовании когнитивных карт у детей:

Экспериментатор: Представь себе, что мама просит тебя спуститься вниз в кухню, а ты наверху, у себя в спальне. Можешь рассказать мне, как ты будешь идти из спальни в кухню?

Испытуемый: Хорошо, открываешь дверь, а потом надо идти вниз по лестнице.

_____________

¹ См., например: Paivio (1971, pp. 441-444).

²Hockett (1960).

____________ 185

Эксп.: Вот как, разве лестница рядом с комнатой? Или же тебе придется пройти через какие-нибудь другие комнаты, чтобы попасть на лестницу?

Исп.: Да, надо будет пройти через две кладовки.

Эксп.: Две кладовки. Хорошо, а потом ты спустишься по лестнице, да? Что ты сделаешь, когда окажешься внизу?

Исп.: Я смогу тогда повернуть туда или туда.

Эксп.: Если ты повернешь туда, куда ты попадешь?

Исп.: Попаду в ванную, или в мамину комнату, или в чулан.

Эксп.: А как же все-таки попасть в кухню, после того как спустишься по лестнице вниз?

Исп.: Надо повернуть туда.

Эксп.: Туда? И придется пройти еще через одну комнату для того, чтобы попасть в кухню? Кухня как раз там?

Исп.: Надо повернуть туда и идти прямо, а потом увидишь плиту и раковину ¹.

Этот испытуемый обладает вполне сформированной когнитивной картой своего дома и может точно предвосхитить, что он увидит с различных промежуточных позиций. Во время беседы он свободно и без опоры на факты развертывал эти предвосхищения, сопровождая свои действия адекватными словами. Тем не менее было бы неверно утверждать, что он «описывает свою когнитивную карту» экспериментатору; такая интроспективно выраженная инструкция была бы попросту непонятной для него. Ребенок говорил о доме, а не о своем психическом состоянии. Пятилетние дети еще не усвоили дуалистическую метафизику, в соответствии с которой образы— это призрачные внутренние сущности, которые могут непосредственно наблюдаться субъектом. В этом отношении дети, видимо, мудрее нас. То, что представляется нам описаниями образов и когнитивных карт, на самом деле— то есть с точки зрения логики и развития – суть описания объектов, потенциально доступных восприятию, описания того, что можно было бы увидеть, если бы то-то и то-то оказалось в наличии. Интроспекция представляет собой своего рода подготовку к экстероспекции.

____________

¹ Pick (1972, p. 1-2).

___________

Blog

Монография к разделу курса общей психологии «Психология внимания» I. Выписка из «Программы курса лекций и семинарских занятий…» (2008 г.)