Geum.ru

Михаил Георгиевич Гиголашвили

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   56   57   58   59   60   61   62   63   64

62




Рано утром случилось такое, о чем Гоглик и мечтать не мог, сидя за вялым завтраком — вдруг позвонила Ната! Сама! И скороговоркой сообщила, что в школу из-за химии идти не хочет и будет ждать за углом.

— Мне вчера тетя сто рублей подарила. Можем куда-нибудь пойти, в приличное место.

— На фуникулере давно не были, — радостно напомнил Гоглик (как заманчиво закатиться куда-нибудь подальше от тупорылого физрука, брюзги-завхоза, плюгавого химика, истерички-биологички. Туда, где нет рыков завуча и писка негодяев, посмевших явиться без сменной обуви!).

Бросив чай, Гоглик тайком прошмыгнул в комнату отца, к полке, где обычно лежала рукопись. Так и есть — еще несколько листов. С потолка они валятся, что ли?… Отца двое суток дома нету. Кто же их принес?

В портфеле уже с вечера заготовлено все необходимое: магнитофончик с наушниками, кассеты, отвертка-заточка, открывалка, зажигалка, пачка сигарет «Космос» (все мальчики их класса начали разом курить в последний четверг, в раздевалке, после физкультуры). Мельком обшарив карманы плащей и курток и выудив одну черную мелочь, Гоглик с огорченным ворчаньем юркнул в дверь и припустил по лестнице.

За углом стояла незнакомая красавица. Он оглянулся — где Ната? Незнакомка засмеялась:

— Не узнаешь?

Гоглик обомлел. Это была она, но с новой прической, в модных шмотках, даже на каблуках и чуть подкрашена!..

— Тетя из поездки привезла. Идет? — спросила она, отдавая ему портфель.

— Идет?… Куда?… — не понял он, жадно осматривая ее и стыдясь своих затасканных штанов и сомнительных тапочек.

— Не куда, а мне идет? Лови такси!

— Далеко едем, молодые люди? — спросил шофер. — А деньги у вас есть?

— К фуникулеру, пожалуйста! — ответила Ната и с заднего сиденья по-взрослому заглянула в переднее зеркальце — помада не размазана? — И деньги у нас есть.

Вот синеет здание фуникулера. Внутри, как всегда, бодро пахнет опилками, машинным маслом, сосной и свежим ветром от медленного огромного колеса с толстенными тросами. Гулко шлепает тряпкой уборщица, гомонят дети, родители жужжат возле кассы. Гид, бойкий юноша, веселит туристов рассказом о том, как инженер-бельгиец, автора проекта, в ночь перед пуском перепроверил расчеты, нашел ошибку и, не дожидаясь утра и позора, застрелился, а вагончики бегают до сих пор, с тысяча девятьсот шестнадцатого года, только иногда пьяные выпадают или старушки калечатся, потянувшись из кабинки за веткой, поэтому просьба не высовываться.

Вдруг колесо заскрипело, замерло. И кассирша объявила, что вагончик опаздывает, потому что наверху ждут каких-то важных гостей, которые никак не могут выйти из ресторана.

— А пошли пешком на Пантеон! — вдруг предложила Ната. — Там тихо, хорошо. Сколько тут торчать?

«На Пантеон?» — недовольно удивился Гоглик. Помимо того, что туда надо сто лет переть пешком, как верблюд, что там делать?… Среди могил бродить, слезы лить?… Ни тира, ни кафе, ни каруселей, ни сосисок, ни хачапури… Но надо идти, если Ната хочет. Он всюду пойдет, лишь бы с ней…

На всякий случай Гоглик купил кулек горячих пирожков у старика в солдатских брюках и китайских кедах — не умирать же с голоду среди могил!

Они поплелись по булыжникам за группкой туристов. Гоглик не знал, за что браться — держать ли покрепче пакет с горячими пирожками, тащить ли портфели, помогать ли Нате, разгоряченной от ходьбы. Кончилось тем, что пара пирожков выскользнула на землю. Гоглик обдул их:

— Ничего, чистые. Это святое место! — но Ната строго приказала выбросить, потому что на них могут попасть бациллы и микробы.

С ворчанием:

— Не успеют… — Гоглик не без сожаления швырнул пирожки в кусты. — Пусть крысы едят… Да кто этих бацилл видел? Врет все биологичка.

— Нет, не врет. Не спорь.

Они одолели подъем и, запыхавшись, сели на скамейку. Жужжал, ухал, долетал гудками и сиренами город. За спиной вздыхала белая церковь. Упорно молчал черно- серый мрамор могил. Ходили туристы, перекликались, мельтешили.

— На нервы действуют… тут не почитаешь, — огляделась Ната. — Пошли туда, подальше.

Они перекочевали к забору, устроились на бревнах. Гоглик потянулся за пирожком, а Ната вытащила рукопись, нашла последнюю новую главу.

«Бес летел над горами. Оборачиваясь, видел, как уходит в дымку, покрывается туманами, тускнеет, исчезает Индия, Большая Долина. Одинокие демоны неба парили в вышине, с презрением глядя сверху и зная, что бесу к ним не подняться. Он без опаски посматривал в ответ, вполне ощущая в себе силы постоять за себя — после купания в кипятке все болячки прошли, крыло зажило, а сам он ощущал радостную крепкость.

Рядом с бесом летело что-то темное, непонятное, вроде длинной тени. Это беспокоило его. Уж не Черный ли Пастырь наслал свое воинство?… Тогда верная смерть. У Пастыря есть особые, лунные, демоны. Они живут в лунных лунках и по приказу срываются на Землю, чтобы проучить строптивых бесов или наказать непослушных ведьм.

Но время шло, а никто не нападал. Скоро бес различил, что рядом с ним летит не кто иной, как его охранник и мучитель — двойник шамана. Его голубоватая оболочка натянута, перекошена, под ней проступают красные нити вен и синеватый остов скелета.

Странно, но вид двойника не напугал и не разозлил, а даже как будто обрадовал. Бес сделал поворот в его сторону, но двойник, уворачиваясь, взял круто в сторону и пошел петлять по струям, крича:

— Лети за мной!

Что ж, он и так летит. Двойник пропал из вида. Но бесу и без него было известно, куда лететь.

Каракумы остались позади. Бес достиг Гирканского моря и начал пересекать его. На дне стояли розовые скалы, а между ними плавали огромные неторопливые рыбины с длинными мордами и горбатыми хребтами. Остовы кораблей четко рисовались в голубизне озера. Лететь над водой было трудно: снизу били горячие воздушные струи, клубами ходил пар, а туман накатывал мерно, как прибой.

— Отдохнем! — в голос взмолился бес.

И вдруг его подхватила упругая волна и понесла на себе. Неужели кто-то другой помогает ему?… Значит, друг!.. И бес впервые подумал о другом, как о себе, хотя вскоре разобрал, что это не дух, а двойник шамана, который подхватил его и понес.

Они миновали Гиркан и проскочили прибрежную полосу. Внизу начали подниматься горы — знакомые отроги Южного Кавказа. И бес весело бил крыльями, узнавая их.

Быстрей, быстрей!.. В нем забродили искры и свисты. Истошно грянули бубны. Натужно взвыли трубы. Но если раньше они своим грохотом нагоняли тоску и страх, то теперь колотились в одном чудесном ритме, помогая лететь. Бес испускал веселое множество звуков — заиканье исчезло, и он мог выкрикивать целые связки каких-то неизвестных, но красивых слов!

Скоро его начало затягивать в воздушный омут. Он сложил крылья, камнем пошел вниз и рухнул на поляну. Очнувшись, увидел, что лежит в кругу, а шаман с братом Мамуром смотрят на него, словно не видя. Тут же отряхивался двойник. Возле дерева похрапывал конь. А на пне сидел идол Айнину и пялился агатовыми глазами на солнце.

Бес сжался, ожидая побоев, посоха и огня. Закрывшись крыльями, покорно ждал, но не испытывал к хозяину злобы, а наоборот, ошущал какое-то даже счастье — куцее, неведомое, несуразное, но счастье. Ничего не последовало. Шаман и Мамур смотрели сквозь него. Потом Мамур сказал:

— Видишь — он жив и тут.

Бес попытался встать, но не смог покинуть круга. Вдруг он увидел, что рубище шамана в крови, на шее алеет рана, в кустах дергается здоровая, как оглобля, оторванная лапа богомола, трава примята и отдает гарью. Неужели приходил ангел и хозяин бился с ним?… Спасал?… Спас?…

Бес виновато поднял глаза. Но шаман уже прятал кинжал и уходил с поляны вместе с Мамуром, который посадил идола в котомку и взвалил на спину. Двойник тронулся верхом на коне: после полета он был так утомлен, что еле держался в седле.

— А я?! — крикнул бес, выдергиваясь из круга и спеша следом.

Но долго идти по острой гальке он не мог, начал отставать и ныть в голос, так что двойник разрешил ему сесть на коня. Взобравшись на круп, бес затрясся задом наперед, глядя на уходящую дорогу, опаленную траву, на суставчатую лапу-оглоблю в кустах и представляя себе, какой бой выдержал тут хозяин из-за него…

Неожиданно конь встал. Бес увидел, как хозяин и Мамур приникли к земле.

— Лазутчики! — сказал шаман.

— Не только… Слышишь топот там, глубже? — возразил Мамур. — Враги! Целый отряд… Два… Три… — считал Мамур. — Миновали перевал. Они уже близко… Надо закрыть ущелье!

Шаман обернулся к солнцу и несколько раз провел рукой по воздуху. Мамур тоже сделал что-то подобное. Солнце на какой-то миг словно усилило свой свет, мигнуло.

— Спасибо, Барбале, что даровало нам еще день тепла! Защитило от мрака и холода! Уберегло от праха! — закричал в ответ шаман.

Потом они стали совещаться. Двойник соскочил с коня и встал наготове.

— Лети в Армазцихе! — послал его сообщить о нашествии шаман, а сам принялся чертить круг прямо посреди дороги.

Кинжал судорожно дергался в его руке, с утробной руганью вонзаясь в сухую каменистую землю. Колотушка, выпав из мешка, пошла с бульканьем скакать по кругу. А Мамур приказал своему бесу-коню подняться на склон и готовить камни. Сам же, очертив свой круг, засел в нем, положив рядом острый корень и зеркальце.

Бес не знал, что ему делать. Несколько раз вопросительно смотрел то на дорогу, то на хозяина, но тот, уставившись в землю, молчал. Бес не посмел беспокоить его и полез по склону вслед за конем, который успел превратиться в черный ком дыма и гремел наверху камнями: обвивался вокруг них, выворачивал и упруго волок к обрыву.

— Что ты делаешь? — спросил бес.

— Камни таскаю. Таскай и ты. Накроем врагов лавиной.

— Каких врагов? Чьих?

— Наших.

— Наших? — удивился бес. — Моих и твоих?

— Наших, — повторил Ком. — И наших хозяев.

Вот, оказывается, в чем дело!.. Потому шаман так мрачен!.. Нет уж, бес так просто не отдаст свое и наше!.. Всюду на него нападали, били, гнали, называли чужаком — но должно же быть и такое место, где он сам может нападать, бить и гнать!..

Дымный Ком тем временем подтаскивал новые камни и укладывал их вдоль обрыва. Потом, завихряясь, сказал:

— Они бросают детей в пропасти, сдирают с мужчин кожу, вешают женщин за груди! Они не воины, а дикари! Хуже нас, нечистых бесов!.. Таскай камни!

Но бес уже и сам принялся за дело. Вырывал из земли старые валуны и, не обращая внимания на их беззвучные угрозы, подносил Кому. Тот выстраивал камни в ряды. Камни были недовольны, что их выкорчевывают из вечного сна. Кряхтели, гудели, охали. С одним седым упрямцем бес схлестнулся не на шутку. Валун никак не хотел покидать своего места.

— Всегда здесь лежал! — бурчал он угрюмо, цепляясь изо всех сил за землю, но бес вырвал его, приговаривая:

— Ничего, полежишь теперь внизу! Тебе все равно, где спать!

А некоторые молодые камни сами торопились к обрыву, подталкивая друг друга. Сверху было видно, что шаман сидит в своем кругу, не шевелясь, а Мамур натирает мазью какой-то предмет, который, трепеща по-птичьи, пытается вырваться из его рук.

— Что это у него? — спросил бес у Кома.

— Корень. Он всегда с ним. Острый корень дуба.

Бес хотел еще что-то спросить, но Кома вдруг сдуло в сторону.

В ущелье входили воины. На плечах висели щиты. В руках — топоры и дубины. Волосы собраны под обручами. На спины накинуты шкуры с полосами металла. Лица спрятаны под железной бахромой.

— Мы перебьем их! — уверенно сказал Ком, подрагивая от напряжения.

Первые воины, завидев шамана и Мамура, заспешили вперед, но налетели на невидимые круги и откатились. Некоторые поползли по склону — обойти сверху странную преграду. Другие бились у кругов, но тщетно — топоры скользили, копья ломались, а дубины отскакивали, как от скалы.

Шаман запустил кинжал, который пошел метаться в толпе, поражая направо и налево. Возникла давка. Кинжал увертливо вонзался во все живое. Колотушка взмывала высоко вверх и стремглав падала на головы, дробя лбы и затылки.

Тут и брат Мамур метнул свое оружие. Корень разил врагов в глаза и шеи, заскакивал под бахрому, добирался до сердец, вспарывал животы. А Мамур ловко направлял зеркальцем снопы ядовитых лучей, от которых воины грохались наземь в судорогах и рвоте.

— Надо найти первого Князь-камня — за ним пойдут остальные! — кричал Ком, извиваясь среди глыб.

Кинжал и корень не успевали разить, лучи скользили по трупам, а колотушка застревала меж телами. Вдруг бес разглядел над ущельем какое-то облако. Это были двойники врагов!.. Они тащились за своими телами и могли быть опасны в куче!..

— Их много! Нам конец! — завопил бес.

— Отгоним! — рычал Ком, вертясь над камнями и выискивая их притаившегося вожака.

Но двойники прорвали круг и напали на шамана. Мамур взвивался в воздух, зависал и лучами жег двойников, но их было слишком много, они сгустились в массу. Шаман почти исчез под их грудой.

И тогда бес понесся на помощь хозяину. С ходу врезался в двойников, приняв свой истинный облик. Выпустив клыки и когти, прижав уши, ощетинившись и воя, он начал крушить все подряд. И вмиг стал недосягаем для топоров и дубин, скользящих по его хребту. Стрелы он отводил хвостом, а щиты разламывал в щепы ударами окрепших лап.

Воины ринулись прочь. Топча раненых, кидались ниц и закрывались руками, чтобы не видеть разъяренного сатану. А он реял в воздухе, беспощадно истребляя все, что приближалось к хозяину.

Тут сверху с гулкой руганью покатился Князь-камень. За ним понеслись другие. Они летели вниз, глухо ударяясь о склон, отрывисто вскрикивая и увлекая воинов в ущелье. Поднялся вихрь. В воздухе летали кусты, носилась галька. С яростным ревом стали вырываться из земли деревья и корнями вперед обрушиваться на врагов. Начался камнепад. С треском зазмеились трещины в горах. Где-то зашевелился оползень и с оглушительным треском стали лопаться скалы.

Бес в страхе прижал уши, но хозяин крикнул ему:

— Ты в круге! Поклонись Барбале!

Камни с бранью и проклятиями увлекали все на своем пути. Облако двойников начало вихрем сносить в сторону. И чем больше воинов летело в ущелье — тем сильнее и дальше уносило их двойников. На дне пропасти валуны давили, резали, месили, кромсали и добивали раненых, а песок и трава заживо хоронили тех, кто еще был жив.

— Поклонись Барбале! И будешь спасен! — еще раз прокричал шаман.

— Барбале, помоги! — возопил бес, кидаясь на землю и чувствуя, как оседает и рушится небесный свод, гремят гонги, бьется пламя, а шкура корежится, сползая и превращаясь в пепел.

Скоро все было кончено. В тишине клубилась пыль. Кряхтели деревья. Перекатывались последние валуны, прекращая стоны умиравших. Кинжал тихо гудел, остывая. Колотушка лежала бездвижно. Зеркальце с комариным звоном отпотевало, приходило в себя. И корень царапался, выбираясь из-под груды тел.

В одном кругу сидел потный Мамур. В другом шаман держал в руках какое-то голое розовое существо.

— Спасибо, Барбале! Твоя власть! — сказал наконец Мамур, похлопывая коня, который лизал его израненное плечо. — Врагов отогнали.

— И душу спасли, — отозвался шаман и погладил притихшее существо. — Назовем его Агуна!

Все были счастливы, кроме идола, который, шевелясь в котомке, как связанная курица, дурным голосом что-то бубнил и недовольно ругался до тех пор, пока Мамур украдкой не пихнул его острым корнем. Тогда идол, огрызнувшись, смолк. И стало слышно, как плачет шаман и шепчется с солнцем Мамур».

Конец сказки совпал с очередным пирожком, умятым Гогликом, который, вполуха следя за событиями, больше смотрел на Нату, время от времени не забывая, однако, наведываться в пакет. Губы и руки у него были в масле.

— Странный конец. Ничего я не понял, — растерянно признался Гоглик. — Какой еще Агуна? Младенец, что ли? И как это он родился? Дети же из этой… как ее… рождаются, на биологии говорили… Один живчик человеком становится, а остальные просто так дохнут, почем зря… А за раз миллион живчиков выходит, между прочим!.. А если каждый день по разу, то это сколько же в год людей пропадает? — Вступил он на скользкий лед.

— Видишь, какой ты счастливый! Ты родился, а миллионы миллионов пропали, — уклонилась Ната от расчетов. — Как тебе повезло! А могло и не повезти, между прочим! Пропал бы, как эти миллионы, сгинул бы — и все! Родиться — это как в лотерею миллион выиграть!

— Значит, я-счастливчик? Счагог? А ты — Счана? — взбудоражился Гоглик, вдруг воочию остро осознав безмерное счастье: он родился, живет, в школу ходит, жареную картошку ест, а миллионы миллионов пропали, исчезли, так и не родившись… Даже школа показалась ему сейчас родной и милой!..

А Нате, при виде темных могил, стало почему-то грустно: вот так жить-жить, а потом умереть!..

Но Гоглик от этого беззаботно отмахнулся:

— А, ерунда! Человек со смертью не встречается! Мне дедушка объяснил: пока жив человек — смерти нет, а когда смерть есть — то человека уже нет, ушел. Понятно? — хвастливо закончил он и, вместе с порывом ветра, хотел шепнуть ей что-то нежное, но не посмел.

Ната послала его умыться (из-за церкви был слышен плеск воды и возгласы туристов).

— Чисплат есть?… Ну, конечно! Вот, возьми, — протянула она ему свой пахнущий духами платочек, который Гоглик благоговейно спрятал в карман.

Вернувшись, он сообщил, что у крана полно людей.

— Дурачок, это вовсе не кран! Это источник! С целебной водой!

— Какая еще целебная? Вот такая труба водопроводная! Толстенная, как у нас во дворе, — показал Гоглик руками. — И женщин полно, все умываются. Всех любить надо — говорят. Крестятся. И как можно всех любить? Как я могу любить тех, кого не знаю и не видел?… Вон вагончик идет, там люди, видишь?… Ты всех их любишь?… Можно любить маму, папу, дедушек-бабушек, друзей, а других лучше в покое оставить.

— А вдруг эти другие тоже хорошие? — возразила упрямая девочка, собирая остатки пирожков в кулек.

— Может быть. Ну и что? Всех любить — лопнешь!

— А меня ты любишь? — вдруг заглянула она ему в глаза.

Гоглик по-рыбьи выдохнул, кивнул, ослабел.

А Ната, у которой голова шла кругом от пряных запахов, птичьего щебета, солнца и какого-то внутреннего зуда — будто сердце чешется — прошептала:

— Я тебя тоже люблю! — обняла его за шею и поцеловала в губы, отчего он окостенел, не зная, что делать.

А дух святого Давида встрепенулся в кроне дерева и отлетел прочь, благословляя и плача, ибо детству их пришел конец, жизнь оказалась на сломе новой поры, где все надо понимать с начала.