Михаил Георгиевич Гиголашвили
| Вид материала | Документы |
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Барбанель Михаил Владимирович, Троицкая Елизавета, 716.73kb.
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Пунина Ксения Александровна учебно-методический комплекс, 856.5kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины история русской литературы ХХ начала, 543.39kb.
- Т н. Михаил Георгиевич Ерошенков. Сайт: www eac-ras ru Г. В. Рожков Генезис инновационной, 12885.69kb.
- Выпускная работа по «Основам информационных технологий» Магистрант кафедры международного, 307.23kb.
- С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.32kb.
- С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.45kb.
- Исследовательская работа Тема Великой Отечественной войны в поэзии М. Г. Чехонина, 92.74kb.
- Константин Георгиевич Малышевский, клуб "Лето", г. Красноярск, 823.44kb.
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Троицкая Елизавета Александровна учебно-методический, 356.51kb.
60
Во взвинченном состоянии Ладо спешил к лысому Серго, который после уговоров согласился выкрасть на пару дней у отца револьвер. Теперь, когда известно о том, что Бати сотворил с Наной, и, главное, о том, что Бати, откупившись, вышел, Ладо решил сделать все сам. Чаша души была продырявлена, из нее лилось…
В тот день Ладо на такси отвез вдребезги пьяных Шалико и Кахабера к тете и на той же машине заехал за Наной. Оставшись одни, они наскоро выпили. Он, выкурив свою последнюю крошку, полез расстегивать на ней платье — и увидел синяки, ссадины… Стал осматривать: старые, но засосы… На внутренней стороне бедер — синяки, но уже желтые, значит, проходят (он-то это знал)… На теле — царапины и даже как будто сигаретные ожоги…
— Что это? — отшатнувшись, побелел он.
Нана, заплакав, рассказала ему все, от начала до конца, без утайки.
Ладо не перебивал. Слушал, стиснув зубы, а в голове уже скакало: «Конец! Это он не ее, это он меня изнасиловал… Ну, все… Конец тебе, Бати!»
— Говорят, что его уже выпустили…
— Кто говорит?
— Мне позвонили вчера… За недостатком улик…
Когда Нана это узнала, то вначале обрадовалась: суды, экспертизы, допросы сразу отпадали. Но этот подонок на свободе… Нана боялась: она была уверена в его мести.
— Он и так грозил серной кислотой облить! — вспомнила она кабинет милиции, и у нее началась истерика: она протягивала руки, о чем-то прося, зубы клацали, не хватало воздуха, била дрожь.
Ладо, выйдя за водой, наткнулся на остатки еды, мух, объедки, поросячьи ребра, и его чуть не стошнило.
— Поехали отсюда! — крикнул он из кухни.
Как назло, не было такси, они торчали на обочине, оба угрюмые, пришибленные: одна изнасилована, у другого — заплевана душа и скомкана мужская гордость. Здесь уже взвешивать не приходится. И делать надо все самому. А то что выходит — он, словно в детском саду, будет бегать к Зуре жаловаться: этот меня толкнул, тот песок в глаза насыпал?… Нет. Сам, один. И никто другой.
Наконец появился «Москвич» с красным крестом. В окошке виднелось бородатое лицо.
— Куда вам, ялла?
— В город. В Сабуртало.
— Яхши-ол. Садись! Мамуд отвезет!
По дороге тощий бородач что-то говорил о футболе, они сидели, прижавшись и молча. Бородач заметил это в зеркальце, спросил:
— Что, несчастье какое?
— Ничего хорошего.
— Эх, лишь бы здоровье было… Один умный человек сказал, что счастье — это когда нет несчастья. Пока жив — хорошо. Потом — кто знает? Харам. А если кто обидит — ему надо сердце вырвать! — вдруг взмахнул он жилистой рукой, сжав сухой кулачок.
Нана от неожиданности ойкнула, Ладо пробурчал:
— Осторожнее! На дорогу смотри, чтоб не разбились… раньше времени…
— Я смотрю, не бойся.
«Сам все сделаю!» — повторил он себе, высаживаясь из машины и освобождаясь от бородача, всю дорогу гнавшего какую-то несусветную пургу про министров, воров и гаишников.
Ладо чувствовал себя легко, как бывает, когда решение принято и нет другого пути. Если Анзор кинул его по привычке, то Бати оскорбил куда сильнее. Этого стерпеть нельзя. Сделав такое с Наной, он сделал это с ним. Женщину унизил физически, а мужчину — морально. Да, очевидно, прав Зура, что таких только огнем и мечом исправлять можно… Выжигать, как сифилис… Убирать с лица земли под землю! «Мы — судьи», — сказал Зура. Ну и Ладо теперь — судья. Судья и палач — в одном лице.
Устраивать такие театры, как с Анзором (от которого, кстати, ни слуху, ни духу), Ладо один не мог да и не хотел. Идти к Зуре, жаловаться — ноги не шли. Зура ему оружия не даст, а что дальше — неизвестно. Да и хватит быть куклой. Отступать некуда. И нельзя. Если Ладо этого не сделает — он потеряет не только Нану, но и самого себя. Хотя что именно он должен сделать — было неясно. В голове вертелось: избить, поломать голову кирпичом, ранить ножом, оружием… Но о том, чтобы убить, хоть и гадкого человека, Ладо не мог даже и думать. Тут был табун табу, гора заслонок. Жизни нельзя лишать даже курицы — это запомнилось с тех пор, как он, подростком, по просьбе соседки, неумело отрезал курице голову, после чего его выворотило наизнанку и он долго не мог прийти в себя, вспоминая теплый живой отросток шейки, который вдруг оказался превращен в кровавый штырь, а вместо курицы по двору заплясал мешок с перьями (он забыл очертить перед казнью ножом круг на земле, чтобы, как учила соседка, безголовая курица не могла вылететь из него).
Когда Ладо подъехал к дому Серго, тот воровато выглядывал из-за угла и, обтирая лысину платком, украдкой передал ему «бульдог», завернутый в тряпку.
— Вот. Только всего два патрона нашел, — вытащил он из рейтуз два патрона. — Ты хоть заряжать умеешь?
— Умею, — соврал Ладо и подумал: «Патроны в дырки сунуть, курок взвести, нажать, что еще?».
Они отошли, сели в траву. Серго показал, как взводить курок, щелкал несколько раз. Щелкал и Ладо. Потом стали крутить барабан. Засовывали и вынимали патроны. Понять систему было вроде несложно. Но вот как эти два патрона засунуть в барабан? Друг за другом?
— Ты куда стрелять-то будешь? — в ответ недоверчиво спросил Серго (казалось, он уже жалел, что впутался в эту историю и хотел взять револьвер назад). Поэтому Ладо спрятал «бульдог» в правый карман, а патроны — в левый.
— В ногу, куда еще? Не убивать же его!
— А стоило бы…
— Да, но… Прострелю ему колено, чтоб всю жизнь в инвалидке сидел, — вспомнил он совет районного дружка, когда-то одолжившего ему пистолет в сходном деле (надо было проучить наглого сотрудника жены).
Тогда он выстрелил в ногу. Но Бати он жалеть не будет и перебьет колено! Пусть живет калекой! О том, что Бати может заявить в милицию, Ладо не думал — был уверен, что не заявит. Сам только оттуда… И знает свою вину. Но все равно потом надо будет куда-нибудь слинять, на всякий случай…
И он, по дороге от Серго, начал прикидывать, куда можно спрятаться, словно дело уже сделано.
Дома заперся в кабинете, повозился с револьвером. Оба патрона поместил рядом, друг за другом — как еще?… В двух отверстиях барабана теперь отливали медью зловещие молчаливые капсюли.
Чтобы уточнить, где у Бати хата, он позвонил Арчилу Тугуши. Тот что-то шепелявил в трубку.
— Говори точно, где у Бати хата!
Тугуши адреса не знал, но описал: четвертый двор направо, если от гастронома идти вверх.
— Там во дворе кран еще такой… С кафелем. Бати смеялся, что дураки-соседи какать ходят в грязное дворовое очко, а кафелем кран выложили. А что, он лекарство берет?
— Нет, мне по другому делу.
Ладо решил отправиться туда ночью, часов в двенадцать. Вывести его из хаты или войти? Надо ли говорить с ним?… Нет, зачем? Он и так поймет. О чем говорить?
Остаток дня он провел один в кабинете, думал дочитать Зурину рукопись, но не мог сосредоточиться. Да и какие тут дэвы и бесы, когда вокруг полно живых чертей?! С ними бы разобраться! Но Ладо был спокоен, вспоминал, как уверенно вел себя Сатана, как веско и твердо говорил Зура, как размеренно и не спеша действовал Илико, даже припомнил слова бородатого шофера «Москвича» о том, что спешка — от шайтана.
Он не вышел ни к обеду, ни к чаю. Ходил по комнате и проворачивал в голове то, что должно случиться. Иногда ложился на диван, еще дедушкин. Взгляд зависал на стенах, обросших книгами… Темная икона: круглолицая мадонна держит крепенького младенца… Нет, пойти и сказать: «Ты изнасиловал мою любовь, вот тебе вторая щека, бей по ней!» — он не мог и не хотел. Все внутри поднималось против этого. И он плыл на волне злости, отворачиваясь от укоризны Богородицы и от книг, где речь шла о Боге, любви и смерти. А о чем еще можно разговаривать?…
Если Бог слеп и дает вольготно жить и разбойничать таким, как Бати или Анзор, то люди должны сами защищать себя от них. А как защищаться, если не убивать в ответ?… «Или они нас, или мы — их!» — думал он голосом Зуры, сомневаясь теперь, не правильнее ли пойти поговорить с ним, прежде чем что-то делать. У них куда больше опыта в таких делах, чем у него. Хотя какой тут нужен опыт? Женщина мстит за детей, сестра — за брата, сын — за отца… Круговорот злобы в природе.
Нет, надо самому… мы не в детском саду… не глаза, а душу засыпали песком… Фибры души, жабры сердца…
Простить? Пусть он насилует мою жену, мать, детей? Нет. Мы — судьи. Наверху нет никого. Если бы был — не построил бы такой дурацкий и нелепый мир, где не обойтись без опиума… Да, мы судьи. А больше некому. Пусть эти сказки рассказывают другим. Умный человек верить не может. Да и во что? Что восстанут мертвые? Это какие же? Гнилые скелеты и червивые черепа? На кого рассчитано? Был бы Бог — Сам бы карал грешников… или не создавал бы их… Господи, если Ты великий ум и сила, почему же не сделал человека тихим, как бабочка, без гнева, алчности, сволочности?… Что, трудно было эти свойства отдать крокодилам, а человеку оставить спокойные радости?… И зачем все должны постоянно друг друга убивать, чтобы сожрать? Что, трудно было сделать человека травоядным? Зачем заражать каждодневным насилием?… В чем тут промысел и умысел?
К полуночи Ладо собрался. Вложил патроны в барабан, засунул «бульдог» в карман штанов (совать его за пояс казалось ему ненадежным). Железо терло ногу при ходьбе, и он боялся, что мать или жена заметят, как выпирает из кармана дуло. Для верности положил в карман нож.
«Если что, ножом оглоушу…» — думал он, без связных мыслей крутясь по комнате. Хотел зайти к сыну, но решил не будить — зачем? Потом.
На улице встал укромно возле бордюра, опасаясь, чтобы не появились гаишники или другие собаки, которые после перестройки как с цепи сорвались, полностью обнаглели и совали факты в карманы почем зря. А у него сейчас у самого своих фактов предостаточно. Вот и такси. Старый беззубый шофер в ковбойке.
Такси едет, дребезжит. Шофер фальцетом что-то говорит — ругает правительство и хвалит тех, кто умеет делать деньги; а он, пятьдесят лет за рулем, копейки не имеет, чтобы внукам радость доставить.
— Даже на этот глупый петушок-мамало денег нет! Когда в Муштаиде внуки просят: «Деда, купи петушок!» — а я после каруселей, мороженого и хачапури уже пустой, это разве дело?
А Ладо думает: «Такси отпустить — зачем свидетели. Стрелять два раза: в одно колено и в другое… Выстрелил — сразу взводить курок, как учил Серго…»
Остановив такси возле Филармонии, он пошел пешком. Прохожих не было, только две девушки смеялись впереди. Где-то играли в нарды, звучал рояль. Ночь стояла теплая, без ветра.
Вдруг Ладо показалось, что он неправильно вложил патроны и, при взводе курка, они проскочат в другую сторону, и он будет стрелять вхолостую. «Как этот барабан вообще крутится?» Ладо свернул в подъезд, вытащил «бульдог» и стал его лихорадочно осматривать. Вынул патроны, прокрутил барабан. То ему казалось, что барабан крутится справа налево, теперь — слева направо. Вот был бы он хорош!.. Опять вложил патроны в две ячейки, друг за другом. Пульс отдавал по всему телу, стучал в зубах.
«Ничего, даже если вхолостую щелкну четыре раза — два же выстрелят!» — успокаивал он себя, считая дворы. Сбился. Спустился еще раз к началу улицы. Раз… Два… Три… Вот четвертый двор. Проход темен.
Посреди двора — белый кран. Да, кафель, рыбки, водоросли… В галереях горит свет, а на одном из балконов пьют пиво: баллон желтеет своим пузатым боком, парни сидят у перил. «Плевать!» — сжимая рукоять револьвера, подумал Ладо, отогнав мысль о том, что, может, не надо было отпускать такси. Нет, надо. Уйду по верхним, на Мтацминду… Или вниз, к Филармонии. Там видно будет.
Он прошел полдвора, как, откуда ни возьмись, выскочила курица и побежала перед ним, панически квохча.
С балкона стали смотреть. Заметив, что Ладо колеблется, спросили:
— К кому надо?
— К Бати.
— Иди, правильно идешь.
Курица споро ковыляла зигзагами. «Ни к чему она сейчас…» — шел он за ней.
Курица спрыгнула в подвал. Ладо от неожиданности замер, в панике думая, как уйти потом, когда весь двор всполошен проклятой птицей? Всего две пули. Может, вывести Бати на улицу?… А если не выйдет?… Не насильно же его тащить?… Да и соседи тут…
«Нет, надо идти. Вот и правая лестница… Галерея, застекленная… О ней Нана рассказывала… А вот и окно, через которое она вылезла… замазку зубами выковыривала… ногти обломала… — закопошились в нем отрывки ее фраз. — Сейчас фанерой забито… Дверь с черной ручкой. Внутри кто-то есть!» Он прильнул ухом к двери.
Женский голос визгливо отчитывал:
— Надоело! Понимаешь, надоело! Тогда, в Лидзаве, двадцать тысяч отдать пришлось, когда ту прошмондовку избил, теперь — пятьдесят!.. Ты что, сдурел?
В ответ что-то бубнили. Женский продолжал:
— Я, в конце концов, твоя тетка, а не мать! У меня свои дети есть! Я деньги не печатаю. Дорого нам твои подвиги обходятся! За эту сучку целых пятьдесят тысяч отвалили — ну сколько можно?!
«Я тебе покажу "сучку"»! — взорвался Ладо и распахнул ногой дверь.
Под лампочкой без абажура, на кресле, замерла полная пожилая седая женщина в черном. Ладо, с яркого света, вдруг почудилось, что это — мать Анзора. Но нет. У этой в руках пестрый веер, прическа, бусы…
Бати в спортивной пижаме глубоко сидел в продавленном диване. Так ног его не достать.
— Встать! — приказал Ладо, вытаскивая «бульдог» и взводя курок. Тяжелый!
Женщина в смятении закрыла рот веером, а Бати начал медленно приподниматься:
— Что ты, Ладо?… Мы же друзья!.. Ты что?! Извини… Поговорим… Деньги… — Он качнулся вперед.
Хочет прыгнуть!
И Ладо, наскоро прицелясь, выстрелил. Руку сильно увело в сторону. Показалось, что оружие вылетает из руки. И, чтобы удержать его, он сжал пальцы — и спуск нажался сам собой, под обвальный грохот второго выстрела.
Женщина с черной точкой во лбу молча сникла набок. Веер шлепнулся на пол, руки раскрылись в удивлении. Бати, упав обратно на диван, держался за живот и смотрел, как из-под рук прет бурое пятно.
— Ее… за что… — глядя на кровавые пальцы на животе, бормотал Бати, потом стих.
Ладо в растерянности стоял с «бульдогом» в руке. Комнату заполнил запах дыма. А в проеме двери уже маячили молчаливые соседи.
Оглядываясь на них, он видел светлые пятна лиц. Кружилась голова. В глазах змеились углы потолка в паутине, замазка на стенах, трещины желтоватой стены, женщина с черным пятном во лбу… Потом пропало и это…