Михаил Георгиевич Гиголашвили
| Вид материала | Документы |
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Барбанель Михаил Владимирович, Троицкая Елизавета, 716.73kb.
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Пунина Ксения Александровна учебно-методический комплекс, 856.5kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины история русской литературы ХХ начала, 543.39kb.
- Т н. Михаил Георгиевич Ерошенков. Сайт: www eac-ras ru Г. В. Рожков Генезис инновационной, 12885.69kb.
- Выпускная работа по «Основам информационных технологий» Магистрант кафедры международного, 307.23kb.
- С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.32kb.
- С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.45kb.
- Исследовательская работа Тема Великой Отечественной войны в поэзии М. Г. Чехонина, 92.74kb.
- Константин Георгиевич Малышевский, клуб "Лето", г. Красноярск, 823.44kb.
- Красильников Дмитрий Георгиевич, Троицкая Елизавета Александровна учебно-методический, 356.51kb.
19
Художник, вернувшись утром с какой-то попойки, нашел дверь мастерской взломанной, а внутри все перевернутым и перебитым. Начал звонить приятелям, но никого не застал — откликнулся только Тугуши, скучавший у себя в кабинете. И приехал через полчаса, столкнувшись во дворе с Анкой, которая, еле волоча ноги, тащилась к Художнику в поисках какой-нибудь отравы.
Втроем они стали осматривать погром и постепенно пришли к выводу, что кто-то вломился в мастерскую — очевидно, в поисках ангидрида или хаты — и в припадке неистовства изрезал ножом картины, перебил посуду и сломал нарды.
Художник, со слезами на глазах, ошарашенно смотрел вокруг. Анка и Тугуши убирали обломки и осколки, подавленно переговариваясь и пытаясь понять, кто это сделал.
— Подонки, скоты! — ругался Тугуши. — Ну, вошли, ну, укололись, но зачем гадить, картины резать, посуду бить?
— Может быть, кто-нибудь из твоих художников? Из зависти? — предполагала Анка, которая была уверена, что Художник — непревзойденный мастер. — В принципе, зачем морфинистам лишний шум? Они бы укололись, и все!
Когда за диваном обнаружились женские трусики и обгоревший лифчик, а под диваном — пустые бутылки из-под водки, картина стала яснее — дикая пьянка с бабами, которых, очевидно, было некуда вести. Будь Художник в мастерской — и ему бы перепало. А теперь…
Он не отходил от изрезанных холстов, тупо пытаясь склеить края порезов липучкой. Мягкий и мирный, Художник был подавлен таким изуверством и дрожал, представляя себе, как эти дикари издевались над его картинами. А то, что происходило именно так, стало ясно при более тщательном осмотре — на одной из картин у женской фигуры были вырезаны живот и промежность, на другой — проткнуты глаза, а еще две работы были обуглены — их поджигали…
Наконец все уселись, уныло закурили.
— Надо уколоться! — сказал Тугуши, привыкший решение всех задач начинать именно подобным образом, и стал ерошить свой рыжий бобрик, потому что сказать «надо уколоться» легко, но где найти деньги и отраву?
— Хорошо бы, — поддакнула Анка. — У тебя какого-нибудь вторяка не заныкано, на самый черный день?
Художник вдруг вспомнил:
— У меня в кладовке третьяки есть, много третьяков!
— А их можно варить? Они кайф дают, эти третьяки? — У Тугуши шевельнулась надежда, хотя от третьяков ожидать ничего нельзя.
Анка тоже встрепенулась, но инстинктивно, — по опыту тоже понимала, что из жатых-пережатых третьяков ничего путного не выйдет.
— Подкинуть может, плохо станет, — заметила она.
Но было уже поздно — все трое схватились за соломинку. Художник сбегал в кладовку. Они осторожно высыпали содержимое полиэтиленового пакета на газету. Анка встала по-собачьи и понюхала кокнар.
— Растворителем пахнет, — сообщила она и, поворошив его, добавила: — Влажный еще.
— Ничего, мы его высушим! — с воодушевлением сказал Художник.
— А кто сможет сварить? — недоверчиво спросила Анка, не вставая с колен.
— Я! — важно ответил Тугуши.
— Припасы есть?
Художник обследовал битые банки и пузырьки. Выяснилось, что несколько ампул аммиака остались целыми. Немного ангидрида он еще раньше запрятал среди банок с красками. Тугуши побежал в магазин за растворителем.
Некоторое время Художник и Анка смотрели на бурый кокнар. Иногда Анка ворошила его, а Художник, следя за ее обцарапанной, замозоленной от уколов клешней, вдруг с болью вспомнил, какая это была красивая рука раньше, давно, когда он любил Анку и они вместе ходили в кино и ели фруктовое мороженое за семь копеек.
— Он почти мокрый, зачем ты запихал его в пакет? Чтобы сопрел? — прервала его воспоминания Анка. — Давай высушим его в духовке! Там он быстро высохнет.
— Давай, — согласился Художник.
Они высыпали кокнар на противень и сунули в плиту. Включили самый малый огонь. Вернулись к столу. Анка потянулась за сигаретами.
— Знаешь, кто умер?
— Кто? — испугался Художник.
— Манана. Помнишь ее? Курчавая такая, со мной в ЛТП была, с ворами все время путалась… Вчера хоронили. Передозировка. Помнишь, как она о своем здоровье заботилась? В день по пять раз ханкой кололась — а леденцов боялась: «Леденцы, — говорила, — на эссенции делают, для печени плохо!» Таблетки глотала пачками — а яйца из холодильника не ела: «Несвежие!» Гашиша выкурила тонну, а к орехам не прикасалась: «От них, — говорила, — зубы цвет теряют!» Представляешь? На кодеине сидела годами — а шкурки с помидоров счищала: «Для желудка нехорошо!» А как она, бедная, мучилась, чтобы уколоться! У нее же в конце концов все вены сгорели. Раз — никогда не забуду — прихожу к ней за лекарством и вижу, как она, полуголая, вся в крови, ревет, извивается на кушетке, кричит, тут же ее сын плачет, а какой-то фраер пытается попасть ей в вену. Двадцать проколов сделал, а попасть не сумел, пока я не помогла…
Тут Анка насторожилась, повела ноздрями и со словами:
— Дым!.. Дым! — бросилась на кухню и завопила оттуда: — Пожар!
Выскочив за ней, Художник увидел, что из плиты — сзади, снизу, с боков — полыхает пламя. Не растерявшись, он схватил ведро, которое всегда держал набранным, кое-как распахнул ногой духовку и плеснул внутрь водой. Кокнар, шипя, погас. Пламя исчезло. Густо повалил дым.
Со двора закричали соседи. Художник кинулся к окну:
— Ничего, пирожки сгорели! В духовке грели пирожки, — потом тряпкой выволок противень и стал уныло рассматривать черную дымящуюся массу. Вода бежала из плиты во все стороны.
— Какие мы идиоты! Кокнар же раньше варили в растворителе, а растворитель — горючий, — наконец сообразил Художник.
Анка ворошила угли:
— Что теперь делать будем? Это разве годится? Говорила я тебе, зря ты его в пакете мариновал! Вот растворитель и не выветрился.
Они начали кое-как убирать воду. Анка, стоя с грязной тряпкой в руке, вдруг сказала с горечью:
— Тошно жить… Я проклинаю тот день, когда мне в первый раз сделали морфий! Ты же помнишь, какая я была девочка с бантами… На музыку ходила, на танцы… Надоело! Не могу больше, устала!
— Бросить надо.
— Как бросить?! — взвыла она. — Не могу! Сколько раз пробовала — не могу!
— Ладно. Нашла время. Давай лучше сольем воду с кок- нара.
И Художник потащил противень к унитазу.
— Что теперь с ним делать? — спросил он, когда под слитой жидкостью обнажилась бурая масса.
— А черт его знает! Выкинуть жалко.
За этим занятием застал их Тугуши. Удивленно переступая через лужи, прижимая к груди растворитель, он ошеломленно слушал рассказ о том, как загорелся злополучный третьяк.
— Ничего, растворитель унесет всю грязь… — храбро сказал он, но, присмотревшись к кокнару, по-детски удивился: — Ух ты, какой он черный!
— Да, — покачал головой Художник, который ходил от порезанных картин к плите и обратно. — Весь обугленный. Стоит вообще с ним возиться? Плохой день сегодня. Может, сходим выпьем где-нибудь? На фуникулер поедем.
— Какой фуникулер? Я что, зря за растворителем бегал?… Еле у мастеров в профилактике достал. Ничего, на пару заходов хватит, — бодро ответил Тугуши, пересыпал кокнар в тазик, залил растворителем и поставил на огонь.
— Отойдите! Не дай Бог взорвется еще! — попросил Художник, которому вовсе не улыбалось после погрома, пожара и потопа пережить взрыв.
— Ты бы лучше сигарету изо рта вынул, — огрызнулся Тугуши.
Через некоторое время они заглянули в бурлящий тазик.
— Чернота…
— Уголь варим, — с унынием проговорила Анка.
— Ничего, ангидрид все почистит, — бодрился Тугуши, вывалил дымящуюся массу в грязное полотенце и стал выжимать ее, обжигаясь и бранясь.
Следующий этап тоже не принес особых надежд — отжатая жидкость оказалась того же пепельно-черного цвета, что и сгоревший кокнар. Фильтровать раствор тоже было трудно — густая маслянистая масса не проходила сквозь ватный тампон, забивала его.
Когда, наконец, варево кое-как «дозрело», все трое стали молча смотреть на серую жидкость.
— Ну, кто рискнет? — наконец спросила Анка.
Тугуши озабоченно хмурился.
— Цвет что-то не того вышел… — пробормотал он сконфуженно. — А! — махнул он рукой. — Вытаскивай два куба!
Анка вытянула жидкость и сделала ему укол, а потом с волнением уставилась в его лицо. Он тоже озабоченно смотрел перед собой. Потом сделал вдох и выдох.
— Ну, что?… — в два голоса спросили Художник и Анка.
— Ничего…
— Как ничего?
— Так. Ничего… Ну, может быть, словно кто-то по спине рукой провел, — сказал Тугуши. — И все. Даже закурить не тянет.
— Неправда! Ты порозовел немного! — воскликнула Анка. — Давай пузырь! — И она вколола себе три куба. Закурила сигарету.
Увидев это, Художник с хлюпаньем высосал из рюмки все, что там оставалось, хотя Анка успела предупредить его:
— Не надо! Ничего не дает. Вода!
— Но ты же закурила сигарету!
И с этими словами Художник вкатил в себя вязкую жидкость. Убедившись в справедливости Анкиных слов, он понуро положил шприц на стол.
— Да, укололись называется… — кусая губы, Анка терла руку. — Еще и подкинуть может. Засеки время — если кинет, то через полчаса.
Вяло поубирав тазики, они покорно уселись ждать.
Первым, минут через двадцать, забеспокоился Тугуши:
— Что-то холодно стало… Знобит. Одеяло есть?
Не успел Художник полезть в шкаф, как Тугуши свалился на кушетку, подтянув колени к животу, и стал крупно дрожать всем телом.
— Все, началось… Значит, скоро и у меня… — обреченно смотрела на него Анка.
И действительно, ее уже начинало трясти. Она сжалась в клубок на полу и попросила что-нибудь накинуть. Пока Художник соображал, что бы ей дать, она натянула на себя половой коврик. Тут и Художник почувствовал волну смертельного холода, от которой задрожали и затряслись все мышцы и кости. Зубы стали биться друг о друга, как затвор винтовки. Нестерпимый холод жег изнутри и снаружи.
— Подкинуло, бля…
— Говорили же… пройдет…
— Ох, умираю, плохо…
— Вот он, горелый кокнар…
Их трясло все сильней. Тугуши заполз под матрас и бился под ним. Анка дрожала на полу, поверх коврика натянув на себя еще и тряпки, которыми они вытирали воду. Художник выволок из шкафа грязные простыни и замотался в них. Все в голос стонали.
— «Скорую» надо… — булькал Тугуши. — Умрем!
— Аспирин, цитрамон, анальгин, если есть! — из-под коврика звала Анка.
— Ничего нет. Ничего…
— Ай, мама! — стонал Тугуши.
Тут в подвал вошел Кукусик. Он с опаской огляделся, но когда увидел, что кроме троих полумертвых никого нет, осмелел и уселся посреди комнаты. Он был в хорошем настроении, беспрерывно курил и чесался.
— Что с вами? — поинтересовался он равнодушно. — Подкинуло? А где остальные?
В ответ — клацанье зубов и судорожные вздохи. Наконец Художник проговорил:
— Будь человеком, принеси анальгин в ампулах.
Кукусик, размышляя о чем-то, смотрел на них, потом сказал:
— Хорошо, сейчас…
На улице он оглянулся, воровато пошел к телефону-автомату. Но телефон был испорчен, трубка свисала до асфальта. Тогда, постояв некоторое время, озираясь и о чем-то напряженно думая, Кукусик направился к центральной улице, рассчитывая найти там работающий автомат. Номер милиции он помнил наизусть.
Когда вновь стукнула дверь подвала, Художник решил, что это вернулся из аптеки Кукусик с анальгином. Но это был лысый Серго. Мгновенно оценив ситуацию, он присвистнул:
— Ничего себе кайфуете!
— Серго, помоги, умираем! — простонал Тугуши из-под матраса. — Подкинуло! Анальгина бы, по ампуле… Кукусик проклятый ушел — и с концами.
— Кукусик? — переспросил Серго, будто впервые услышав это имя. — Давно вас трясет?
— Минут десять.
— Ну, через двадцать все пройдет, — успокоил их Серго.
— Сходи в аптеку, прошу тебя! — канючил Тугуши.
— Аптека далеко, а у меня нету машины, — менты забрали! — ответил Серго. — Из угрозыска. Я специально сюда заехал, чтобы предупредить.
И он кратко изложил суть дела: есть список, все известно, всем надо разбегаться.
— О Господи! — простонала Анка. — Этого не хватало!
— Вдруг они сейчас придут сюда! — запаниковал Художник, понимая, что ему, как хозяину притона, будет хуже, чем другим: все факты на него запишут.
— Что я на работе скажу? — плаксиво стонал Тугуши, поднимая голову из-под матраса, как черепаха. Он пытался встать, но судороги бросали его назад.
— Кто же закладывает? — спросил Художник, икая.
— Не знаю. Все мы в списке, — ответил Серго.
— Кто сдал?
— Неизвестно.
— Надо уходить! — запаниковал Тугуши.
— Поехали. Меня такси ждет.
Анка простонала:
— Я идти не могу. Оставьте меня, отлежусь… Если раньше сюда не пришли — чего им сейчас являться? Я останусь…
— Ладно. Кукусик анальгин принесет, поможет…
И Художник с Тугуши, с охами и стонами, потащились за Серго, а Анка, согнувшись, как обезьяна, поползла к кушетке, где влезла под матрас и разрыдалась в голос.
Опять менты, угрозыск? Опять на зону? Ей представился темный барак, и вонь немытых баб, и ночной скрип дрожащих нар, и грозное ворчание коблов, и визги ковырялок, и бесконечные драки, и суды над крысами. Интриги, скандалы, ссоры… И толстый краснорожий повар, который, прежде чем приняться за очередную жертву, водил ее в санчасть на проверку, а потом трахал ночами на кухне, среди жирных кастрюль и немытых котлов, перетаскивая с мясной колоды на мешки с гнилой морковью… Не сегодня-завтра повяжут опять, и все сначала… А сил нет ни на что — ни бросить, ни продолжать. Нет, на зону она больше не пойдет.