Государственные крестьяне и подготовка реформы гр. П. Д. Киселева введение

Вид материала

Содержание

Общее обозрение категорий земельных владений и статус государственных земель вплоть до начала XIX века.
Связность потребности реформы государственного крестьянства с вопросом о крепостничестве.

Подобный материал:

1 2 3

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ КРЕСТЬЯНЕ

И

ПОДГОТОВКА РЕФОРМЫ гр. П. Д. КИСЕЛЕВА

Введение.

Нашей целью в данной работе является краткое обозрение состояния государственного хозяйства в период времени, предшествовавший реформам графа П. Д. Киселева и «точки напряжения», вокруг которых была сосредоточена реформаторская мысль членов российского правительства теперь уже позапрошлого века. Мы полагали важным обозреть основные из предпринятых тогда мер по двум причинам:

Во-первых, они явились подготовительным шагом в разработке крестьянской реформы 1861 года и без их понимания ряд дискуссий, развернувшихся вокруг «освобождения», и реальных политических шагов остается для нас непонятным.

Во-вторых, эти реформы прямо определели на два десятилетия жизнь более чем трети русского крестьянства и, думается нам, это сам по себе повод основательный.

Итак, мы приступаем к обозрению, по необходимости более чем поверхностного и отрывочного, но, полагаем мы, небесполезного хотя бы тем, что затрагивает наиболее важные для казенных крестьян в этот период события и позволяет взглянуть на российское прошлое не через призму войн и прочих внешнеполитических менуэтов и не через ставшую для нас во многом привычною историю либо дворянства, либо крепостного крестьянства, а через казенное крестьянство, жившее в уверенности в обладании свободой и собственностью и ставшее фундаментом российской монархии во второй половине XIX века, когда именно из этой среды вышла и «консервативная интеллигенция», слой «охранителей», нам почти не известный, и мелкие и средние промышленники и множество иного люда, имевшего важные объединяющие всех их черты – ощущение свободы, совпадающее с ответственностью за свои дела, понимание ценности прошлого, традиций, пребывание в связи с родными корнями, понимание того, «кто ты и откуда». Этот тугой и крепкий слой, благотворно обновленный и наделенный новыми силами в ходе «киселевских реформ», быть может и был той неизвестной силой, что позволила раздираемой во все стороны Империи простоять еще блистательных полвека, столь благотворного влияющих на всю нашу культурную жизнь и по сей день.

Общее обозрение категорий земельных владений и статус государственных земель вплоть до начала XIX века.

К началу XV века с точки зрения права собственности, согласно изысканиям В. Б. Ильяшевича^¹, можно выделить пять основных категорий земель:

Государственные земли (обычно именуемые черными).
Великокняжеские земли (дворцовые).
Вотчины (родовые, наследственные имения) удельных князей, сохранявшие свою правовую специфику даже в случае отказа удельных князей от сюзеренитета над ними.
Боярские земли, к которым относились не только те земли, которыми владели бояре, но и вообще все земли, принадлежащие на праве частной собственности. Как указывал Г. В. Вернадский, термин «боярские земли» в тот период являлся эквивалентным термину «частные владения» и противопоставлялся не праву собственности иных сословий, но собственности государства и церкви. В категорию боярских земель попадали и совсем незначительные земельные участки, зачастую обрабатываемые самим собственником земли (в Новгороде таковых именовали «своеземцами»).
Церковные земли, включая сюда монастырские.

Разделение дворцовых и государственных (черных) земель проводилось по тому, на чье содержание идут доходы с данной собственности. В. Сергеевич даже писал, что «в Москве есть только земельные имущества великого князя, а не государственные. Земли великого князя различаются на черные и дворцовые; последние приписаны к дворцам и несут особые повинности на их содержание; но и те, и другие одинаково принадлежат государю и даже повинностями не всегда различаются. Великий князь одинаково распоряжается как теми, так и другими. Черные земли могут быть приписаны к дворцу, а дворцовые отписаны в черные. И те, и другие могут быть розданы в поместья и вотчины, могут быть назначены сыновьям, княгиням, дочерям, монастырям и т. д.»^². Но вывод, который отсюда делается проф. Гарвардского университета Ричардом Пайпсом, что в России не различались собственность лично монарха, государства и частных лиц^³, неверен, поскольку есть все-таки разница между недифференциацией и слабым различением категорий собственности. Оставляя без обсуждения утверждение о неразличении государственной и частной собственности, отметим только, что возможность государя как верховного властителя распоряжаться равно своим частным имуществом и собственностью государства не приводит еще к абсолютной их слитности. Разумеется, московские государи часто смотрели на государство как на свою вотчину а свои права понимали по аналогии с правами вотчинника, но при этом в московском государстве XIV – XV веков понимается особенность Руси как чего-то единого несмотря на все местные дрязги, пробуждается прежний, киевский взгляд на единство народа по его вере и общности прошлого. Земля Русская неразрывно связана с домом Рюрика, но у самого князя наличествует ряд обязанностей перед землей – беречь и защищать («смотреть от врагов»), творить мир, хранить веру православную – что, между прочим, находится за пределами частнособственнических обязанностей. Сергеевич, заостряя свою позицию, тем не менее находит нужным сказать о «переводе» земель из черных в дворцовые, то есть у государя есть право менять назначение отдельных земель, но до тех пор, пока они находятся в рамках одного из двух указанных фондов, они регулируются правилами, принятыми (хотя и преимущественно в порядке обычая) для земель данного фонда. Подтверждением занимаемой нами позиции может служить и тот факт, что сбором доходов с собственно царских и иных земель ведали различные учреждения московского правительства – доходы с царских земель направлялись в приказ Большого дворца (учрежден в 1534 г.), а большая часть иных доходов – приказом Большого прихода (учрежден в 1554 г.)^⁴. Таким образом, мы можем говорить только о значительной близости правового положения данных категорий земель, но никак ни о единстве их юридического статуса.

Еще одним подтверждением различения правового статуса государственных и дворцовых земель служит и различие в налогообложении прикрепленных к ним крестьян. В частности, в середине XVII века с черных крестьян взъималась стрелецкая подать, тогда как владельческие крестьяне (включая в их число и дворцовых) были от нее освобождены. Вместе с тем уже все владельческие крестьяне (опять же без исключения дворцовых) должны были платить ямские и полоняничные деньги, от которых были освобождены черные крестьяне^⁵. Из этого ясно следует, что с точки зрения фискальных органов дворцовые крестьяне (ergo, дворцовые имущества) принципиально отличались по статусу от государственных (черных), но были однородны с прочими владельческими

Конечно, не следует преувеличивать обособленность государственных земель от дворцовых, поскольку и те и другие находились в руках государя, а в тот период еще не наблюдалось отчетливого отделения государя как частного лица от его как персоны верховного властителя, то есть на лицо был, говоря словами А. Е. Преснякова, синкретизм «социально-политических функций властвующей силы»^⁶.

Однако к середине XVII века это различение проходит все явственнее, что видно, например, из наблюдений А. И. Заозерского, который, исследуя историю царских вотчин в правление Алексея Михайловича, установил, что происходило перечисление земли из государственного фонда в дворцовое ведомство, мало пригодные земли заменялись более выгодными в хозяйственном отношении; нередко хорошие земли изымались у частных лиц, а взамен отобранных им давали государственные земли^⁷. То есть дворцовое хозяйство явственно имело тенденцию усиливаться за счет государственного, что, разумеется, было бы немыслимо без их достаточно точного различения в умах современников.

Этот вывод прямо поддерживается следующим заключением, сделанном Е. И. Индовой на основе обобщения огромного исторического материала, относящегося ко второй половине XVII – первой половине XVIII века: «Дворцовое землевладение на всем протяжении своей истории было совершенно самостоятельной хозяйственной организацией»^⁸. И далее: «Стремление объединить дворцовые земли в одном ведомстве – в Приказе Большого дворца, а в XVIII веке – в особых дворцовых канцеляриях, свидетельствовало о том, что владельцы на всем протяжении существования дворцового землевладения и не пытались его сливать с государственной формой управления, оно существовало особо, как форма управления частного, личного типа владений, хотя, как уже указывалось выше, на практике, когда в одном лице соединялся вотчинник и царь, неизбежны были случаи слияния личного и государственного»^⁹.

Наиболее ясно однородность дворцового хозяйства с частновладельческим и, одновременно, его отличность от государственного, демонстрирует сравнительное изучение статуса дворцовых, частновладельческих и государственных крестьян. «Дворцовое крестьянство было прикреплено к владельцу и земле также, как помещичье»^¹⁰. В указе от 21 ноября 1601 года прямо говорилось об этом: «Где бы не жили крестьяне на землях владельческих или дворцовых, с этого времени им не переходить». Крестьянству дворцового ведомства было запрещено даже переделять свои надельные жеребьи «без указу великого государя». Менять же местожительство, уходить или переходить без дозволения на то владельца, означало числиться в бегах, беглые подвергались суровому наказанию Соборное Уложение 1649 года, отменившее урочные годы, упоминает также о бессрочном сыске беглых дворцовых крестьян наряду с другими (Гл. XI, ст. 1).

Государственные крестьяне в тот же период оставались лично свободными людьми, более того, полагавшими себя собственниками обрабатываемой ими земли и несущими обязанности перед государственной властью исключительно как властью публичной^¹¹, то есть действительно «почитали себя находящимися к ней в отношениях гражданственных». Убеждение это было столь сильно, что, хотя во второй половине XVII века правительство уже борется с ним, издавая целую серию указов, в которых запрещает продавать, закладывать и отдавать в монастыри «по душе» земли, обрабатываемые «черными» (т. е. государственными) крестьянами^¹², пытаясь впитать в крестьянское сознание признание государственной собственности на их земли, однако соответствующе распоряжения приходится вновь и вновь повторять не только в начале XVIII века, но и в третей его четверти^¹³, прямо предписывая крестьянам дабы они «впредь казенных земель своими не называли»^¹⁴.

Победить это народное сознание императорскому правительству не удалось и вплоть до самого конца Империи, а наличие этого взгляда должно было постоянно учитываться при разработке конкретных проектов реформ государственного хозяйства, как это мы увидим в дальнейшем.

Число государственных крестьян и затруднения с наделением их казенной землею.

Общее число государственных крестьян непрерывно возрастала с того момента, как мы можем достаточно последовательно наблюдать за ее показателями по данным государственных ревизий. Для ясности мы приведем сводная таблица по первым восьми ревизиям, с приведением одновременно данных по общей численности крестьян (данные приводятся только по лицам «мужеского пола») – (см. вкладыш).

Резкое увеличение численности государственных крестьян в период от III до IV связано с проведенной в на территориях центральной России секуляризацией церковных земельных имуществ (по завершении которой к числу государственных было приписано 911’000 душ крестьян монастырских, а также с присоединением к России территорий Могилевской и Псковской (Полоцкой губерний) а рост к V связан с последствиями II-го и III-го разделов Речи Посполитой, а также с южными приобретениями России и завершением секуляризации обращением в число государственных крестьян монастырских в Малороссии (1786)^¹⁵. Следует учитывать и такой «ресурс» роста численности государственных крестьян, как более точное исчисление уже ранее зачисленных в ревизию общин (в том числе почитаемых государственных крестьянами, но по существу никоим образом не управляемыми в общем порядке и, соответственно, не учтенными в государственных интересах местных коренных жителей Сибири и русского Севера).

Более того, нужно учитывать, что данный рост протекал параллельно масштабной практике раздач государственных крестьян с землями российскому дворянству как в аренды (преимущественно в западных губерниях)^¹⁶, так и в собственность. Продемонстрировать масштабность таких раздач (приобретших в царствование Екатерины поистине легендарный характер) можно, приведя «Ведомость о всемилостивейших пожалованиях земель»^¹⁷, относящуюся правда, к более позднему периоду (с 1804 года по 1836 год), но тем более впечатляющую, поскольку в первой половине XIX века практика раздач была самым жестким образом сужена и встретила решительное сопротивление как со стороны либерально настроенной части русского высшего общества, так и в министерстве финансов, каждое таковое пожалование непосредственно принимавшего как расхищение казны. Итак, данные этой ведомости следующие:

Год	Число лиц	Число десятин
1804	2	6.500
1805	3	10.000
1807	3	13.000
1808	4	2.950
1809	5	27.000
1810	3	5.300
1811	1	1.000
1812	2	4.171
1814	4	7.576
1815	2	3.000
1816	12	32.130
1817	10	40.418
1818	25	85.000
1819	31	73.500
1820	42	118.500
1821	51	143.637
1822	15	37.500
1823	23	66.000
1824	14	41.300
1825	7	13.000
1826	11	23.342
1827	10	15.555
1828	3	8.000
1829	9	23.000
1830	5	13.500
1831	6	14.250
1832	10	24.000
1833	8	19.000
1834	12	29.500
1835	13	89.500
1836	22	41.395
Всего	368	1.032.524

Итак, всего за тридцатилетний период, в которой в качестве государственной проводилось политика недопущения раздач, в частные руки перешло более 1’000’000 десятин, причем, поскольку жаловались земли по выбору самого лица, получившего высочайшее благоволение^¹⁸, то этот миллион десятин приходился на наилучшие земли, причем происходило одновременно с нараставшим земельным голодом уже и в государственной деревне, где на протяжении десятилетий не могли привести в жизнь положения о дополнительном наделении крестьян пахотной землей и были вынуждены постоянно сокращать законодательно положенные размеры крестьянских наделов, но так и оставаясь неспособными произвести даже и эти ограниченные реформы^¹⁹.

Чтобы охарактеризовать сложившееся положение, просто приведем пространную выписку из Высочайше 17 октября 1801 года утвержденного доклада Сената, озаглавленного «Об удовольствовании крестьян казенного ведомства положенною пропорциею земель, предпочтительно перед теми лицами, коим оная Всемилостивейше пожалована»^²⁰:

«…на удовольствование казенных селений полною 15 десятинною пропорциею имеется достаточное количество казенных порозжих и оброчных земель только в Губерниях: Новгородской, Вологодской, Саратовской, Новороссийской, Оренбургской, Астараханской, Архангельской, Вятской, Пермской, Тобольской и Иркутской, в которых и сверх той 15 десятинной пропорции есть казенных земель немалой избыток; а в нижеследующих Губерниях к наполнению 15 десятинной пропорции не достает в каждой от 50.000 и более, даже в некоторых до миллиона десятин, а именно: в Санктпетербургской, Московской, Тверской, Псковской, Калужской, Тульской, Рязанской, Смоленской, Казанской, Симбирской, Воронежской, Тамбовской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Курской, Орловской, Владимирской и Слободско-Украинской, и из числа оных в трех Губерниях: Московской, Смоленской и Казанской с отдачею в каждой всех казенных земель исчисляется не более для казенных крестьян, как только от 5 до 6 десятин с саженями на душу».

Итак, это положение дел, фиксируемое сенатским докладом, более того, сам этот доклад затем оказывается включен в состав Полного собрания законов Российской империи. Если такова была «официальная действительность», то можно только догадываться о реальном положении вещей.

Связность потребности реформы государственного крестьянства с вопросом о крепостничестве.

Понимание необходимости ликвидации крепостной зависимости проникает в правительственные сферы практически одновременно со складыванием последней в окончательную и в определенном смысле слова стройную систему. И практически сразу же эта проблема откликается в отношении казенного крестьянства.

Поскольку обстановка в среде помещичьих крестьян оставалась неспокойной, а сама Екатерина полагал крепостное положение ненормальным и стремилась найти из него по возможности взаимоприемлемый выход, то начался процесс изыскания подходящего решения сего затруднения. Уже в 1764 году П. И. Паниным была подана записка, в которой он предлагал ограничить помещичьи права в отношении крепостных, установив в законодательном порядке максимальный объем крестьянских обязанностей, который помещик бы не имел права преступать (в дальнейшем эта идея легла в основание мероприятий по люстрации 30-х – 40-х гг. XIX века). По мнению М. К. Любавского проект Панина был оставлен Екатериной без последствий, поскольку она «увидела всю непрактичность этих мер, поняла, что вопрос лежит глубже, и стала искать новые пути»^²¹.

В сочинениях, поданных на объявленный Вольным экономическим обществом конкурс на сформулированную самой императрицей тему – «Что крестьянское имение в собственности земельной или в другом имуществе заключается и как далеко его права простираться могут» – акцент был сделан на необходимости определенности в отношениях между крепостными и помещиком, надобности государственной регламентации хотя бы основных вопросов в данной сфере, чтобы прикрепленность крестьян к земле стала не только ограничением для них, но и обеспечением их прав на земельный надел, недопустимости произвольного его лишения, обращения в дворовые и т. п. К данной проблематике непосредственно примыкали и соображения по регламентации крестьянских повинностей – из сочинений, поданных на конкурс ВЭО в пользу государственного определения господских платежей высказался Поленов^²², а в Уложенной комиссии ту же позицию заняли Коробьин, Чупров, Жеребцов, Кипенский и Козельский^²³. Последний предполагал возможность определения повинностей и посредством договоров, заключаемых между крестьянами и помещиками, с тем, однако же, чтобы законом был определен максимум, выше которого условия договора признавались недействительными.

К первому периоду правления Александра Павловича относится разработка вопросов гражданского положения крестьянства М. М. Сперанским, как в подаваемых им «мнениях», содержащих теоретическую разработку проблемы, так и в непосредственно приготовляемых проектах законов. Уже в записках 1802 – 1803 гг., составленных для В. П. Кочубея, Сперанский касается этого вопроса, в качестве исходного тезиса полагая неприемлемость «рабского состояния» и, соответственно, ставя вопрос уже только о способах его ликвидация. В качестве первого этапа реформ автор предлагал государственной властью определить крестьянские повинности, «кои помещик законно может требовать от землевладельца»^²⁴ (эта идея, встречаемая уже в материалах Уложенной комиссии, в конечном счете привела к возникновению плана общегосударственной люстрации). Продолжение этих идей содержится во «Введении к уложению государственных законов», написанном в 1809 году. Здесь Сперанский предлагал наделение крестьян «правами гражданских общин», понимая под этим уже известном нам определение крестьянских повинностей, но, сверх того, право крестьян заключать договоры с помещиками о размере податей и повинностей и, что наиболее важно для нашей темы, права владения и приобретения ими как движимой, так и недвижимой собственности, исключая только владение «имениями населенными»^²⁵. О наделении крестьян землями речь в проекте Сперанского не шла; предполагалось исключительно доставление им возможности самим приобретать землю в собственность (через что, помимо прочего, крестьян предполагалась, по планам государственного устройства, наделять политическими правами, в частности, активным избирательным правом^²⁶). В этом проекте устройства крестьян-собственников без уничтожения помещичьей власти над ними продолжается линия, заложенная еще в возбужденным Екатериной II конкурсом Вольного экономического общества. Соответственно, за дворянством сохранялось исключительное право владеть «населенными имениями», однако с правом «пользоваться» ими (разумея, естественно, под этим право использовать крестьян, к таковым имениями приписанным, а не сами имения) только в рамках, законом предписанных.

По поводу этих двух проектов Сперанского приходится сказать, что реформаторская мысль автора так и не вышла за пределы, определенные спорами вокруг «Наказа», но изменения в вопросе все-таки произошли – те планы, которые ранее высказывались лишь отрывочно и так и оставаясь без каких-либо даже начальных мер к их осуществлению, ныне получили рассмотрение уже в качестве проектов, назначенных к реализации и именно с такой точки зрения подвергавшиеся обсуждению в правительственных кругах. О верности такой оценки говорит и сама реакция высшего общества на удаление Сперанского – как на средство, единственно могущее предотвратить разрушение сложившегося порядка и идеи, высказанные государственным секретарем, воспринимались как реальная угроза. Д. П. Рунич, современник М. М. Сперанского, резко негативно с консервативных позиций оценивавший его деятельность при Александре I, писал: «Самый недальновидный человек понимал, что вскоре наступят новые порядки, которые перевернут вверх дном весь существующий строй»^²⁷. Это и отличает коренным образом ситуацию с проектами первого десятилетия XIX века от обсуждения, развернувшегося в конце 60-х – начале 70-х годов XVIII века – то, что ранее воспринималось как прекраснодушные разговоры и, в таком качестве, терпимо было воспринимаемо и даже (в отдельных случаях) поощряемо, теперь грозило превратиться в реальность.

В целом, можно сказать, что М. М. Сперанский придерживался изложенных взглядов до самого конца жизни, что видно по его позиции в процессе подготовки реформы государственных крестьян. Позиция, занятая им в вопросе о крестьянской собственности и предоставлении крестьянам общих гражданских прав, оставалась по существу неизменной^²⁸, претерпевая, однако, значительные перемены в вопросе о сроках ее проведения – если в первое десятилетие XIX века подобные перемены и казались ему осуществимыми «двумя указами», то спустя десятилетия он говорил уже о множестве лет, потребных для того только, чтобы изменить положение государственных крестьян, не говоря уже о распространении общих принцип на крестьян частновладельческих.

В 1826 году графом Н. С. Мордвиновым^²⁹ был составлен детальный проект преобразования государственной деревни. Согласно ему, государственные крестьяне, вместе со своими наделами и добавочной площадью земли передавались в долгосрочную аренду на 50 – 100 лет частным лицам (Мордвинов разумел под ними помещиков) и учебным заведениям. Помимо оброка, который оставался неизменным и по прежнему вносился государству, крестьяне от 18 до 50 лет облагались в пользу арендатора барщинными повинностями в размере 1 дня в неделю. С разрешения правительства арендаторы могли продавать, дарить и менять крестьян, но не имели права раздроблять деревни при передачи их по наследству. О размерах крестьянских наделов и об ограничении вотчинной власти Мордвинов не говорил ни одного слова, - здесь все предоставлялось на добрую волю арендатора.

Крестьяне, которые еще не перешли в частные руки, должны были состоять в ведении министра двора и подчинены правилам удельного, т. е. частновладельческого управления; Мордвинов отказывался видеть в них «свободных сельских обывателей» и трактовал их – по аналогии с помещичьими – как «крепостных государя императора».

Еще гораздо ранее, в 1810 году в связи с угрожающим дефицитом государственного бюджета и непрерывным падением ценности ассигнаций, был разработан, при непосредственном и активном участии Мордвинова, финансовый план Сперанского; в программу этого плана входило образование особого капитала в целях изъятия и погашения ассигнаций путем распродажи казенных земель и, в частности, всех арендных имений. Министром финансов Гурьевым предлагалось обратить в продажу на территории 37 губерний 3 миллиона десятин земли, около 2 миллионов десятин лесов и более 332 тысяч душ крестьян; общая сумма реализации должна была составлять больше 100 миллионов рублей серебром. В продажу в первую очередь были назначены старостинские и бывшие духовные имения. Данный план был принят и 27 мая 1810 года был опубликован манифест «Об открытии срочного внутреннего займа для уменьшения количества ассигнаций и для уплаты государственных долгов»^³⁰. Им объявлялось, что определенная часть государственных имуществ – оброчные статьи, отдаваемые в наем, часть казенных лесов и «имения арендные и другие, ныне во временном частном владении состоящие» - отделяется «для обращения ее в частную собственность посредством продажи». Самая продажа должна была производиться с публичных торгов; населенные земли могли приобретать не только дворяне, но и «купцы высших разрядов», в том числе иностранные капиталисты.

Операция по претворению манифеста 1810 года в жизнь ясно показало всю расстроенность казенного хозяйства и растянулась вплоть до 1816 года, не принеся ожидавшихся правительством результатов. Вместо 37 губерний в торгах приняло участие только 19; оброчных угодий было приобретено всего на 292.458 рублей серебром. Арендных имений было продано 37 и в них 11.686 ревизских душ на сумму 1.033.490 рублей серебром и 757.155 рублей ассигнациями. Позднее 1.278 душ вернулось в казну из-за отказа покупателей. По мере поступлений сведений с мест о ходе торгов, правительство пришло к твердому выводу, что лучше оставить имущества в пользовании казны, чем распродавать их за бесценок частным лицам^³¹.

В этот период (1810 – 1818 гг.) правительство стало переходить на другой путь – охраны казенной собственности и обеспечения минимального крестьянского надела.

Blog

Государственные крестьяне и подготовка реформы гр. П. Д. Киселева введение

Содержание