И. Л. Морозов художественная литература ХХ века как информационная среда эволюции доктрин политического экстремизма каждый бунтарь стремится с помощью стиля навязать, миру свой закон
| Вид материала | Литература |
- Информационная среда как инструмент интеграции процесса обучения в системе непрерывного, 71.53kb.
- Стиль "ампир" в интерьере, 52.18kb.
- Великолепие и зрелищность вот две главные характеристики ампира, 110.33kb.
- Программа тренинга позволит, 55.8kb.
- Поэзия серебряного века. Москва: Художественная литература, 1991. Призраки, 1107.2kb.
- Структура программы, описание ресурсов программы; Операторы ввода/вывода, 162.02kb.
- Эстетический компонент поликультурной личности на уроках русского языка и литературы, 111.9kb.
- Авторская программа по курсу «Художественная литература» в классах с углубленным изучением, 336.25kb.
- Исследовательская деятельность, 243.02kb.
- Китайская поэзия известна всему миру, 2148.52kb.
И.Л. Морозов
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА ХХ ВЕКА КАК ИНФОРМАЦИОННАЯ СРЕДА ЭВОЛЮЦИИ ДОКТРИН ПОЛИТИЧЕСКОГО ЭКСТРЕМИЗМА
«Каждый бунтарь стремится с помощью стиля навязать, миру свой закон, хотя удается это лишь немногим гениям… Искусство романа, начиная с его истоков, служит прекрасной иллюстрацией этого положения».
Альбер Камю1.
I. Творчество как вектор реализации политического экстремизма
Теоретико-творческая разновидность экстремизма - явление достаточно известное не только в применении к социумам индустриальной фазы развития, но и более ранних периодов. Это направление философской, художественной и (в меньшей степени) явно политической мысли, отделимое от идеологии терроризма как таковой, разрабатываемой самими боевиками и близкими к ним кругами для оправдания своих акций, вооружения террористического движения определенной тактикой, промежуточными задачами и конечными целями.
Переход человеческой цивилизации (ее доминирующего в экономическом, политическом и культурном планах сегмента – так называемый «Золотой миллиард») к информационной2 стадии развития, наряду с положительным эффектом, порождает принципиально новые угрозы и вызовы в адрес безопасности государств, наций и народов, подрывающие эффективность функционирования политических систем и стабильности политических процессов. «Окно возможностей» для политических сил, нацеленных на дестабилизацию гражданского общества и государственных институтов, современные технологии открывают как раз в информационной сфере, в тех сегментах культуры и искусства, которые наиболее тесно связаны с массовой аудиторией, зависят от коммуникационных каналов, через которые представляют потребителю результаты своей интеллектуальной творческой работы. В данной связи повышается интерес к художественной литературе со стороны идеологов политического экстремизма всех его видов и направлений3.
Основным содержанием теоретико-творческого направления в экстремизме выступает интеллектуальный поиск, попытки разработки альтернативных существующему общественному строю моделей и вариаций организации социума, радикально трансформирующих социальные, политические, экономические отношения, меняющие стандарты культурно-этических принципов взаимодействия между людьми. При этом мнение большинства граждан на предмет целесообразности данных трансформаций авторами экстремистских концепций игнорируется. Альтернативная модель может структурироваться и на основе различных заимствований из классических политических теорий (например - марксизма1, анархизма, утопического социализма), священных религиозных текстов, подвергнутых существенной смысловой идеологической модернизации и трансформации, программных работ из арсенала основоположников идеологии национал-социализма и фашизма.
Как правило, представители данного направления сосредоточены на том, чтобы в своих произведениях через наглядные образы (литературный герой, реальный исторический персонаж или вымышленный образ, участник мифологического сюжета и т.п.) продемонстрировать, а путем философского размышления и теоретически обосновать несправедливость и бесперспективность дальнейшего существования социума в его современном виде2, акцентировать внимание на его пороках и недостатках, зачастую предложить и некую альтернативную модель, возможное внедрение которой почти всегда подразумевается через силовую грань. Обратившись к первоисточникам, находим эмпирическое подтверждение данного тезиса. Один из основателей «Ситуационистского интернационала»3 Ги Эрнст Дебор в обращении к читателям своего главного философско-художественного эссе недвусмысленно предупреждает: «При чтении этой книги необходимо иметь ввиду, что она была написана с сознательным намерением нанести ущерб обществу спектакля».1
Художественно-философский вектор в творческо-теоретическом политическом экстремизме2 на протяжении XIX и первой половины ХХ вв. сосредоточился на разработке альтернативных вариаций организации социума наряду с частой демонстрацией неоднозначности и психологической конфликтности существования реального политического подполья. Авторы добросовестно пытались доказать несправедливость и историческую обреченность окружающей их социально-политической системы. Даже не призывая прямо к немедленной коренной смене общественных, политических и экономических отношений, они неизменно подводили к мысли о неизбежности и необходимости таковой.
Информационную нишу данного вектора экстремизма формируют не столько рационально работающие авторы, целенаправленно конструирующие идеологическое информационное ядро, предназначенное для последующего использования в политическом движении, сколько не понятые (а в ряде случаев и прямо отторгнутые) обществом и государством творческие интеллектуалы, во многом по иррациональным мотивам превращающие свою жизнь в маркер социального протеста. Однако если представители, к примеру, «Франкфуртской» философской школы, формулируя свои интеллектуальные нападки на социальный механицизм индустриального общества, видят выход в индивидуализированном прорыве к свободе путем сексуального и психологического раскрепощения индивида, a priori не интересуясь практическими технологиями «войны с системой», то основатель и теоретик «Ситуационистского интернационала» Ги Дебор, прямо адресующий свою книгу для «…врагов существующего общественного строя и тех, кто действует в соответствии со своими убеждениями»3, не только обосновывает нелепость западной социально-политической системы, но и призывает на борьбу с ней весьма оригинальными (для теории контркультуры конца 50-х – начала 60-х годов ХХ века) методами. Если буржуазное общество строится и функционирует по принципу театрального лицедейства, то убедить людей в абсурдности и несправедливости происходящего надо также методами постановки социальных спектаклей, выполняющих функцию «…по внедрению революционных устремлений в современное общество»1. Чем абсурднее и экзотичнее информационная акция (своеобразная постановка «контр-пьес» в политическом пространстве), тем лучше. Именно через последнее наносится серьезнейший информационно-культурный удар по существующему строю, разрывается сила господствующей идеологической мистерии, которая в понимании Ги Дебора определялась так: «Спектакль есть дурной сон закабаленного современного общества, который, в конечном счете, выражает лишь только одно желание спать. И спектакль – страж этого сна. …спектакль является специализированным родом деятельности, заключающейся в том, чтобы говорить от имени других»2.
Историческое поражение революций XIX века в Европе и вырождение советского государства в тоталитаризм с точки зрения ситуационистов снимают с повестки дня актуальность марксизма как научной теории мобилизации и борьбы пролетариата. Действительно, капиталистический мир научился выстраивать основную линию защиты своего базиса именно в информационно-культурной среде, эффективно нейтрализуя, фальсифицируя и профанируя все попытки атак на свои ценности, предпринимаемые на логической, социально-научной методологии. Соответственно, альтернативные идеологии (Ги Дебор приходит к подобному выводу в середине ХХ века) антикапиталистического мировидения, теории революционной борьбы уже не должны строится в классическом марксовом научном логическом ключе. Абсурду ситуацинисты стремятся противопоставить абсурд, идеологам – защитникам капитализма вместо удобного поля для дискурса они оставляют некий вакуум, критиковать который не только бессмысленно и нелепо, но небезопасно для самого критика, рискующего «потерять лицо».
Примерами показательных «информационных диверсий» против Общества спектакля в духе ситуационизма (хотя далеко не всегда осуществлявшихся именно членами Ситуационистского интернационала, которых было весьма немного) можно назвать проникновение группы молодежи во главе с Э. Хоффманом на галерею для публики Нью-Йоркской биржи с целью разбрасывания над залом с ведущими торги маклерами мешка однодолларовых купюр. Биржевики по инстинкту бросились ловить деньги, забыв о работе – биржа на некоторое время была парализована, а сама акция увековечилась в классике театрализованного протеста3. Подобные цели преследовали акции вклинивания в систему вещания американского телевидения с целью подмены новостного сюжета о вьетнамской войне сценой совокупляющейся молодой пары под лозунгом: «Занимайтесь любовью, а не войной!», провозглашение поросенка по кличке Пегасус возможным кандидатом в президенты США под лозунгом: «Любой избираемый президент в итоге поедает людей - своих избирателей, так выберем же президентом того, кого могут съесть сами люди!»1, или акция самого Ги Дебора, рекламирующего под вывеской перспективного художника-сюрреалиста бессистемные каракули-«рисунки» за авторством шимпанзе.
Однако в информационной войне за обладание рычагами манипуляции общественным сознанием, западная либеральная цивилизация явно выигрывала дуэль с ситуационистами, что косвенно признал и сам Дебор в своей поздней работе: «Управление спектаклем, ныне сосредоточившее в себе все возможные средства для фальсификации как всей системы человеческого восприятия, так и всей системы общественного производства, оказалось абсолютным хозяином воспоминаний, равно как и бесконтрольным распорядителем всех проектов, формирующих самое отдаленное будущее. Оно одно царит повсюду и приводит в исполнение собственные поверхностные суждения и приговоры»2. На пике своего реального влияния в молодежной среде ситуационисты участвуют в парижском «красном мае» 1968 года, переходя тем самым к протестно-активистскому виду политического экстремизма. Однако на следующую ступень эскалации насилия (терроризм) они все же не перешли.
Размышляя о путях антикапиталистического экстремистского протеста, современником которого являлся Ги Дебор, этот автор решительно дистанцируется от террористического варианта подрыва системы, справедливо считая, что политические террористы (в книге Ги Дебора речь идет об итальянских «Красных бригадах») насильственными акциями лишь приводят в замешательство и дискредитируют ту часть пролетариата, которая осознанно выступает против капиталистического государства3. Таким образом, действия «ситуационистов» хотя и преследовали фатальные для западного общества цели, не были направлены ни на физическую ликвидацию или запугивание своих противников, ни на уничтожение или прямую дестабилизацию работы государственной инфраструктуры. Это и позволяет отделить их как от протестно-активистского, так и от террористического видов политического экстремизма, хотя в ряде публикаций ситуационистов и можно найти попытки изложения авторских «рецептов» практической борьбы с государственной системой и ее защитниками4.
Восхищает теоретическая дальновидность Ги Дебора, который в конце 80-х годов ХХ века, задолго до объявления американской администрацией «войны с мировым терроризмом» как главного вектора распространения «демократии» отмечал: «Эта столь совершенная демократия сама формирует из себя непостижимого врага – терроризм. В самом деле, она желает, чтобы о ней судили не столько по ее результатам, сколько по ее врагам. История терроризма пишется государством и, следовательно, имеет назидательную функцию. Популяции зрителей, конечно, не могут знать о терроризме всего, но всегда могут знать достаточно, чтобы убеждаться, что по сравнению с терроризмом все остальное должно казаться для них достаточно приемлемым…»1.
У поздних теоретиков ситуационизма, совершивших эволюцию от радикального протеста в юности к философии экстремизма в зрелости, в текстах можно встретить призывы к мировой революции (но с отрицанием стандартного набора социально-деструктивных действий: политическая месть, терроризм, внедрение дезинформации в массовое сознание путем манипулятивных технологий) с целью упразднения капиталистического государства и перехода к демократии прямого участия, мотивированные необходимостью борьбы с современными «болезнями цивилизации»: расхищение природных ресурсов, разрушение экологии2.
Наиболее характерно, что при всей глубине теоретической социально-политической мысли, никто из данной группы интеллектуалов не представил четкой и целостной доктрины политического экстремизма в полном смысле этого слова. Зачастую сами авторы указанных разработок выступали против революционного, насильственного пути преобразования общества, потрясенные ходом молодежных волнений 60-х годов ХХ века, однако их отдельные высказывания и теоретические концептуальные модели упрямо использовались уличными бунтарями всех идеологических (или псевдоидеологических) направлений. Разве мог, к примеру, не понравиться западной молодежи 60-х годов ХХ века маркузианская трактовка вооруженного протеста как сексуальный бунт здорового тела против калечащей и подавляющей человека репрессивной машины индустриальной одномерности3.
История ситуационизма: путь эволюции через философию протеста к попыткам конструирования абсурдных художественных знаковых образов, пригодных, по их мнению, в культурно-информационной войне с существующим образом, последующий переход к заигрыванию с протестными молодежными группировками (студенческая революция 1968 г.) и финальный откат на исходные позиции. Ни ситуационисты, ни радикальные экзистенциалисты в лице А. Камю и Ж.-П. Сартра, ни теоретики Франкфурсткой школы не последовали за той частью радикалов из молодежных группировок, которая переходит к наиболее опасному виду политического экстремизма1 – терроризму. Ситуационисты, потерпев поражение в культурно-информационном противостоянии с существующей системой, вернувшись к исходной точке, предпринимают попытки адаптации к новым условиям – методы т.н. «сетевой революции» с упором на контроль над коммуникативными каналами и трансляцию зрелищных акций2, уничтожение конкуренции между людьми, отмену денежных знаков, полное освобождение творческих личностей от любого контроля со стороны общества, стереотипов, особое внимание вопросам экологии, превращении жизни и работы в занимательную игру.
Продолжатель теорий Ги Дебора Кен Нэбб следующим образом характеризует окружающую нас социальную действительность: «Чем больше отчуждения производит система, тем больше социальной энергии переключается на ее поддержание – больше рекламы на продажу бесполезных товаров, больше идеологий для оболванивания людей, больше спектаклей для их умиротворения, больше полиции и тюрем для подавления преступности и бунта, больше оружия для соперничества с конкурирующими государствами – все это приводит ко все большим разочарованиям и антагонизмам, которые приходится подавлять большим количеством спектаклей, тюрем и т.д. Пока продолжается этот порочный круг, реальные человеческие нужды удовлетворяются только от случая к случаю, если они вообще удовлетворяются, в то время как практически весь труд направляется на абсурдные, излишние или разрушительные проекты, которые не служат иной цели, кроме поддержания системы»3.
Радикальное искусство К. Нэбба должно противостоять негибкой и потому не поражающей цель (капиталистическое общество) традиционной левацкой идеологии, главным своим оружием культивируя смех над несуразностью, косностью и тупостью «сил порядка»4.
II. Экстремистские образы в художественных произведениях –теория и методология исследования
Сложность внутренней структуры идеологий политического экстремизма как категории научного анализа и многофакторность его взаимодействия с информационной составляющей политической системы, задают одну из ключевых методологических констант - междисциплинарный характер проведения исследований, в нашем случае речь идет о синтезе политологии, филологии и философии. Глубокая интегрированная оценка различных аспектов политического экстремизма с выходом на практические рекомендации по нейтрализации негативных процессов невозможна в рамках одной узконаправленной научной дисциплины и соответствующего ей методологического арсенала.
Изложенная выше позиция обусловлена тем, что, во-первых, предварительный комплексный обзор исследуемого явления, необходимая для этого широта теоретико-методологического и мировоззренческого кругозора невозможны без системного философско-мировоззренческого базиса; во-вторых, при непосредственном изучении информационных технологий, особенностей идеологии, стратегии и тактики экстремистских движений, других локальных проблемных блоков исследования, должен преобладать политологический методологический инструментарий, что диктуется как спецификой объекта исследования, так и необходимостью придания работам подобного рода возможности практического применения в области сокращения последствий информационной деятельности наиболее опасных направлений экстремизма; в-третьих, чтобы избежать полного ухода в неплодотворную абстрактно-теоретическую сферу («схоластику»), при проведении данной работы необходимо опираться на эмпирическую базу (нашем случае – художественные тексты), что практически невозможно без опоры на достижения филологии. В данном исследовании общие контуры научного поиска задаются принципами рационально-критической парадигмы и парадигмы конфликта1.
Из группы общенаучных методов, входящих в теоретико-методологический арсенал гуманитарного направления, уместно использовать структурно-функциональный анализ, который наиболее адаптирован к рассмотрению столь сложного явления, как политические экстремистские движения, предлагая сложную социальную систему рассматривать как сумму устойчивых элементов, развивающихся по определенным правилам и выстраивающих по определенным законам взаимосвязь между собой в рамках системы2. Рассмотрение эволюции экстремистских идеологических доктрин в их взаимодействии с информационной системой, которую формирует художественная литература, невозможно без соблюдения требований исторического подхода.
Помимо обозначенных выше традиционных общенаучных и специализированных методов и подходов, специфика объекта нашего исследования диктует использование и новейших подходов, в частности системно-информационного, основные критерии которого сформулированы в работах основателя Международной Академии Информатизации И.И. Юзвишина1, и других авторов2, эволюционно продолжающие научно-теоретическую линию, основанную работами Н. Винера и К. Шеннона, а так же их зарубежным и российским коллегам по научному поиску3.Основные принципы системного подхода4: необходимо учитывать, что все элементы системы взаимосвязаны между собой и оказывают на развитие друг друга взаимное влияние. Поэтому бесполезно изучать каждый объект системы в отдельности, без учета других компонентов; каждая система имеет различные подсистемы, входящие в эти подсистемы элементы имеют свой автономный, внутренний уровень развития, состояние которого оказывает влияние на общее конечное поведение элемента в «материнской» базовой макросистеме; любая система функционирует не только по своим внутренним законам, но и испытывает влияние внешней среды и подвержена влиянию со стороны хронополитических5 факторов.
При использовании системного подхода6 необходимо учитывать комплекс самых разнообразных факторов, о которых предупреждает методология – различные подсистемы могут эволюционировать с асинхронной скоростью и потому вступать в конфликт, при отсутствии угроз и раздражителей политическая система впадает в состояние излишнего консерватизма и может прекратить развитие и т.д.7 или эволюция может принять столь сложные формы, что затруднит процесс объективного восприятия исследователем8. Представляется перспективным обращение к методологическим принципам системно-информационного подхода в части концепта К. Шеннона о тождестве информации и физических величин (масса, энергия)1, что позволит количественно анализировать присутствующие в тексте смысловые единицы, подпадающие под категорию политического экстремизма, прогнозировать степень их пропагандистского воздействия на аудиторию.
Традиционный системный подход целесообразно дополнить информационным компонентом. Как отмечает И.И. Юзвишин: «Информационные ресурсы и технологии проникают во все сферы человеческой деятельности на этой основе разработано принципиально новое оружие, называемое информационным, основное назначение которого разрушение информационно-алгоритмическими методами соответствующих локальных информационных систем или дезинформация широких слоев населения»2. Поэтому основной акцент при анализе субъектов и категорий в заявленной теме уместно сместить на изучение характера и методов именно информационного противоборства между экстремистскими идеологами и гражданским обществом, государством, способов, которыми различные виды экстремизма пытаются разрушить традиционное информационно-культурное ядро политической системы, нарушить информационные магистрали между ее основными субъектами и произвести необходимые себе изменения в политическом сознании граждан.
Использование данного подхода объяснимо тем фактором, что политический экстремизм как явление нацелен на поражение именно информационно-идеологических элементов любой политической системы, на модификацию политического сознания граждан. В самих экстремистских течениях идеология также является «осевой конструкцией», дискредитация которой приводит к дезорганизации всей структуры движения. Поэтому представляется целесообразным моделировать экстремистские организации и политические системы в виде информационных каркасов3, выявляя формы и методы взаимодействия между ними, стратегию защиты от пагубного информационного давления экстремистских идеологий, выявляя состояние социосреды, при котором террористическая акция производит положительный для экстремистов эффект (устрашает противника и вдохновляет новых адептов на включение в борьбу), или отрицательный (формирование негативного образа политического террориста как убийцы, преступника, которого необходимо помочь уничтожить правоохранительным органам для всеобщего блага). Разумеется, при конструировании любых теоретических моделей, необходимо делать поправку на своеобразие идеологического фона рассматриваемого общества1.
Осуществляя анализ художественных текстов, содержащих информацию, подпадающую под категорию политического экстремизма,2 необходимо учитывать вероятность смысловой полиструктурности построения текста, использование сюжета повествования как фактора маскировки политической пропаганды, или напротив, неосознанные, иррациональные стремления автора и т.д. Поэтому вопрос методики работы с текстом и его информативной интерпретации в данном случае является не просто формальным атрибутом квалификации научного исследования. Выбор той или иной методики алгоритмирует работу исследователя и в конечном итоге довольно жестко обуславливает ее итог, который может иметь и политическое значение, вплоть до запрета распространения публикаций данного автора или даже применения репрессивных мер к нему3.
Методологический арсенал, теоретически применимый к нашему предмету исследования, довольно обширен. Ученый может опираться как на принципы реконструкции информации через толкование языка, сформулированные классиками аналитической философии4, так и на сравнительно новые разработки, например семиосоциопсихологический анализ текста по методике профессора Т.М. Дридзе5. К достоинству второго метода можно отнести подход к текстовому материалу как к своеобразному активному конструктору, позволяющему ученому не только наблюдать и истолковывать материал, но и проводить смысловые эксперименты над первоисточником. Восприятие текста как самостоятельной единицы коммуникации в иерархии коммуникативно-познавательных программ, цементируемых общим замыслом партнеров по общению (диалог Т.М. Дридзе трактует как режим коммуникации, активно формирующий картину мира и влияющий на личностные установки информационного реципиента)1 открывает перспективу оценки последствий идеологического воздействия на читателя.
Завершая обзор методологического инструментария, используемого при выявлении экстремистских информационных кодов, внедряемых в художественный текст, анализе структур и свойств данных кодов, отметим, что степень их воздействия на массовое сознание населения, эффективность формирования деструктивных психополитических стереотипов и другие количественные параметры процесса и последствий политической пропаганды нуждаются, помимо теоретических размышлений и гипотез в дальнейшей проверке в ходе профильных социологических исследований. Лишь при выполнении такой работы мы сможем получить материал для выработки практически ориентированных профилактических мероприятий, соблюсти классические каноны роста научного знания, сформулированные философом и методологом науки К. Поппером2.