Онтология языка: эволюция проблемы и её современное состояние

Вид материала

Автореферат

Содержание Структура и объем работы Апробация результатов исследования Основное содержание работы В первой главе В первом параграфе В пункте 1.2. В пункте 1.3. Во втором параграфе В пункте 2.3. В третьем параграфе Первый параграф Второй параграф В пункте 2.2. В третьем параграфе

Подобный материал:

• Темы курсовых работ по курсу "Деньги. Кредит. Банки" Раздел II. Проблемы реализации, 26.07kb.
• Тема работы, 128.95kb.
• Вопросы к зачету по дисциплине «Организационное поведение», 23.41kb.
• Учебное пособие для студентов юридических специальностей Москва, 2010, 971.7kb.
• Влияние нутритивной поддержки на состояние водных секторов и состава тела у больных, 184.83kb.
• Современное состояние проблемы анализа и оптимизации механизмов технологических машин, 82.64kb.
• Современное состояние и проблемы регулирования межрегиональных экономических связей, 1326.68kb.
• Тема доклада, 6.55kb.
• Аннотация программы учебной дисциплины «Дипломатическая служба» Цели и задачи дисциплины, 45.29kb.
• Учебно-тематический план повышения квалификации «Актуальные проблемы теории и практики, 136.43kb.

Структура и объем работы

Работа состоит из введения, двух глав и списка литературы. Каждая глава включает несколько параграфов и заключающее резюме. Объём работы составляет 228 страниц, в том числе основной текст – 217 страниц, список литературы – 11 страниц.

Апробация результатов исследования

Автор выступал с докладами по теме диссертации на Международных научных конференциях «Гуманитарные аспекты профессионального образования: проблемы и перспективы» (Ивановский институт ГПС МЧС России) в 2006, 2007 годах, на научной конференции «Лингвокультурное пространство: современные тенденции развития» (ИвГУ) в 2006 г.

По исследуемой в работе теме опубликовано девять статей общим объёмом 3,34 печатных листа, лично автору принадлежит 3,34 печатных листа.


ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Во введении обосновываются актуальность темы исследования, степень её научной разработанности, определяются цели и задачи исследования, его теоретико-методологическая основа, фиксируется научная новизна полученных результатов, даются сведения об апробации.

В первой главе «Становление проблемы онтологии языка» рассматриваются некоторые проблемные вопросы методологии исследования онтологии языка, даётся характеристика основным подходам к онтологии языка в исторической ретроспективе.

В первом параграфе «Методологические сложности в изучении онтологии языка» в пункте 1.1. обсуждаются вопросы исследования онтологии языка, вытекающие из проблемы объективного познания бытия вследствие невозможности внеположенности наблюдателя в отношении как бытия, так и языка, представляющего собой своеобразную среду обитания человека.

В пункте 1.2. при рассмотрении вопроса о соотношении в языке материального и идеального начал дается сравнительный анализ отдельных онтологических концепций, полагающихся идеалистическими, и позиций современных отечественных философов, относящих себя к диалектическому материализму. Обращаясь к идеалистическим подходам, автор опирается на концепции Г. Гегеля и Н. Гартмана, представляющиеся достаточно эвристичными для современного понимания комплексной природы человеческого языка. В частности, понятие Духа в работах Гегеля соотносится с современным пониманием разных уровней сознания (индивидуального, общественного, мета-сознания или знания, подсознания, сверхсознания). Что касается онтологии Н. Гартмана, то она импонирует автору настоящей работы, во-первых, отходом от традиционного антропоцентризма, представляя собой комплексное мировидение на основе приоритета реального бытия, определяющего все слои бытия, во-вторых, развитием гегелевской триадичности духа, постулированием тесной взаимосвязи и взаимовлияния индивидуального, интерсубъективного и метасубъективного начал, что подтверждает, в общем, идею ноосферности, понимаемой в том числе как суперэкзистенция, пребывающая над индивидами и одновременно живущая в них¹².

При рассмотрении диалектико-материалистических подходов обращает на себя внимание разное понимание идеального представителями советской и постсоветской философии. В этом отношении показателен пример дискуссии Э. В. Ильенкова и Д. И. Дубровского. Э. В. Ильенков, полагая идеальное проявлением коллективного сознательного, продуктом и одновременно творцом культуры, воздействующим на сознание индивидуальное, относит к идеальному и язык с его материальными проявлениями как часть исторически-сложившейся культуры социума¹³. Его оппонент Д. И. Дубровский, не отрицая социально-исторического характера идеального, обращает внимание на недопущение одностороннего подхода к проблеме, полагая необходимым рассматривать её в единстве двух главных планов – в органической связи идеального с мозговыми процессами и социальной деятельностью человека¹⁴.

Совершенно иначе, нежели представители диалектико-материалистичес-кого подхода, к проблеме идеального подходит В. Н. Сагатовский, который, с одной стороны, к идеальному относит, как и Д. И. Дубровский, индивидуальное и надындивидуальное (общественно-историческое) начала (соответственно душу и дух), но с другой стороны, в отличие от описанных позиций, в его понимании идеальное является атрибутом бытия в целом, не сводимого к материи, объективной реальности, однако в то же время оно является особой формой, уровнем бытия.

В качестве своеобразного резюме заочным дискуссиям и размышлениям о соотношении материального и идеального мыслится позиция А. Ф. Лосева о невозможности «чистого и абсолютного материализма» на том основании, что «материя во всяком случае есть нечто, то есть обладает определенным смыслом, а именно смыслом материи», наряду с этим «невозможно существование и абсолютной идеи, потому что для идеалиста идея есть прежде всего некоторого рода факт, некоторого рода сила и некоторого рода действительность. А это значит, что даже у самых крайних идеалистов идея не висит в воздухе, но обладает тем или другим носителем идеи, без которого невозможно даже само употребление термина "идея"»¹⁵.

Продолжая размышления уже в контексте соотношения материального и идеального в языке и речи, автор рассматривает неоднозначную проблему связи языка и мышления, обращая внимание, во-первых, на недопустимость автономизации этих понятий, необходимость рассмотрения их во взаимосвязи и взаимовлиянии, во-вторых, на правомерность рассмотрения в качестве самостоятельного языка образной сферы мышления.

В пункте 1.3. в контексте дальнейших размышлений о методах экспликации онтологических оснований языка рассматриваются проблемные вопросы, связанные, в том числе, с отношением исследователя языка к изучаемому объекту, имея в виду не только проблему трансценденции исследователя по отношению к языку, но и вопрос о языковых средствах описания языка, независимых от языка как объекта рассмотрения. По мере рассмотрения различных стратегий в подходах к языку автор приходит к выводу, что максимально эффективное, приближенное к объективному, исследование онтологии языка возможно на основе междисциплинарности, кооперированного изучения разных аспектов языка в рамках формирующейся синергетической методологии.

Пункт 1.4. ставит серьёзную проблему, вытекающую из рассмотренного выше вопроса о метаязыке описания языка, каковой, по мнению автора, является проблема соотношения естественного и искусственного в языке, проистекающая из вопроса о «естественной искусственности» человеческого существования, которую Х. Плесснер возвёл в ранг закона. На основании размышлений, спровоцированных в том числе некорректным, по мнению автора, разделением языков на естественные и искусственные в большинстве языковых исследований, и опирающихся, в частности, на мысли Г. П. Щедровицкого, В. П. Литвинова и их единомышленников, напрашивается вывод о том, что любой так называемый «естественный» язык содержит в себе известную долю искусственности, а «искусственный», будучи коммуникативно реализованным или интегрированным в ту или иную сферу человеческой жизнедеятельности (математика, естественные науки, музыка, радиосвязь), по сути, становится таким же естественным средством общения, как и любой другой язык, в некотором смысле – частью языка как универсального для человеческого рода явления.

Во втором параграфе – «Различные подходы к онтологии языка в исторической ретроспективе» – рассматривается эволюция взглядов на бытие языка, начиная с античности, на основе условного разделения европейской истории лингвистических и лингвофилософских исследований на традиции рассмотрения языка как продукта деятельности, как деятельности и как симбиоза деятельности и её результата.

Пункт 2.1. посвящен историческому обзору наиболее показательных, на взгляд автора, традиций, свидетельствующих о рассмотрении языка как продукта деятельности с позиций индуктивного и дедуктивного подхода к материалу языка.

В подпункте 2.1.1. при рассмотрении античного периода исследования языка автор обращается к концепциям Платона, Аристотеля, представителей стоической школы, отмечая в качестве общей тенденции неотделимость лингво-онтологической проблематики от философии как таковой на начальном этапе с последующим выделением собственно языковых исследований в отдельную сферу научных интересов (Александрийская школа грамматики). Ещё одной общей тенденцией данного периода является практически повсеместный лингвоизоляционизм, т. е. преимущественно интраязыковой характер языковых исследований, стремление к сохранению чистоты своего родного языка (его нормативной, литературной формы) и изучению его возможностей, в том числе в прагматическом ключе, о чем говорит развитие риторики и начало разработки того, что сегодня относится к прагматике языкового знака.

В подпункте 2.1.2. рассматривается схоластическая традиция исследования языка, в некоторой степени унаследовавшая лингвоизоляционизм античных мыслителей и, по общему признанию А. Ф. Лосева, Б. Рассела, Ю. С. Степанова, не сумевшая найти алгоритма приспособления в виде закрепления достигнутого с целью дальнейшего развития¹⁶. Отмечается, что схоластическая философия сыграла свою роль как хранительница традиций античных философов, развив в определенной степени логический, семиотический и категориальный аппарат, который частично был принят на вооружение последующими поколениями философов.

В подпункте 2.1.3. Картезианский период исследования языка отмечается нарастанием светского характера изысканий, безоговорочной верой в силу разума и логику как его инструмент, что предопределило преимущественно инструментальный подход к языку. Учёные-энциклопедисты, нередко совмещавшие философские, языковые и в целом социально-гуманитарные исследования с естественно-научными, видели в языке орудие мышления и в соответствии с этой установкой пытались найти способы оптимизации этого орудия с целью оптимизации мышления в смысле приведения его в логическое, непротиворечивое русло. Данный период активного экспериментирования в области языковых знаковых систем стал показательным в том отношении, что, во-первых, продемонстрировал возможность интенционального воздействия на язык, во-вторых, наглядно продемонстрировал способность человеческого языка как сложной самоорганизующейся системы предпринимать попытки самокоррекции, используя человека в качестве её (самокоррекции) механизма.

Подпункт 2.1.4. рассматривает становление наиболее релевантных для дальнейшего изложения современных теорий языка, в частности, в отношении онтологии языкового знака. Автор обращается к концепциям Ч. С. Пирса, Г. Фреге, Ф. де Соссюра, Ч. У. Морриса, К. Бюлера. Отмечается, что Ч. С. Пирс стремился определить объективные онтологические основания разных видов знаков и осуществил достаточно детальную их таксономию. Позиция учёного представляет собой пансемиотический взгляд на мир, в соответствии с которым познание, мышление и сам человек имеют знаковую природу, знаки являются посредниками между человеческими умами и действительностью, а семиозис представляет собой всеобъемлющий бесконечный самопорождающий процесс. Эвристичность позиции Г. Фреге видится в разработке, кроме «семантического треугольника», категории представления, предшествующего языковому знаку и являющего собой внутренний образ, совокупность чувственных восприятий предмета, воспоминаний о нем. Ф. де Соссюр, представлявший языковой знак в качестве двусторонней психической сущности, состоящей из акустического образа (означающего) и понятия (означаемого), ввёл в знаковую ситуацию понятие другие знаки, что предполагало обязательность наличия многих знаков, при взаимном сопоставлении и противопоставлении которых только и выявляется значимость, позволяющая знаку выполнять свою функцию. Ч. У. Моррис вводит в структуру семиозиса интерпретатора знака. Сам знак, как и у Ф. де Соссюра, эксплицитно рассматривается в контексте его отношения к другим знакам. Возникает понимание того, что знаковость вещи – это её функция, а не имманентное природное свойство, т. е. только попав в знаковую ситуацию, вещь становится знаком. К. Бюлер первым эксплицитно представляет фигуры отправителя и получателя языкового знака, что чётко отграничивает языковой знак от знака вообще, который может не иметь отправителя. Один из важнейших выводов К. Бюлера относится, по мнению автора, к нелинейности, многомерности, многосторонности лингвосемиозиса.

Продолжается обзор представлением аналитической философии, возникшей как осознание потребности в анализе механизмов функционирования языка, лежащего в основе всех научных теорий, и, в первую очередь, изучения принципов формулирования суждений, осмысленных высказываний, предложений. Отмечается приверженность представителей данного направления логической технике философского анализа, стремление к достижению максимальной конкретики, недвусмысленности и верифицируемости выдвигаемых положений, избеганию любых метафизических и трансцендентных категорий.

В завершение даётся характеристика философской герменевтики. Отмечается большое значение для формирования современной герменевтики позиций М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера, придавших направлению онтологический смысл; язык выступает домом бытия, а понятое бытие предстаёт языком.

Пункт 2.2. «Рассмотрение языка как деятельности» начинается с характеристики комплексной деятельностной концепции В. фон Гумбольдта, обозначившей новую веху в истории изучения языка. Положение учёного о деятельностной природе языка ознаменовало переход к рассмотрению его как, с одной стороны, сложного динамически развивающегося организма, с другой стороны, непрекращающейся деятельности, протекающей на основе синтеза противоположностей, и одновременно её результата, что имело далеко идущие последствия для различных направлений теории языка. Среди прочего отмечается, что особая сложность при изучении языка в свете деятельностного подхода заключается в характеристике языка как стабильно-неустойчивой системы, находящейся в каждый данный момент своего существования в состоянии относительного (динамического) равновесия.

В контексте размышлений о деятельностной природе языка внимание акцентируется на следующих аспектах: недопустимость синонимизации понятий «деятельность» и «процесс»; преемственность, взаимосвязанность и взаимообусловленность, с одной стороны, социальной и языковой деятельности, с другой – индивидуальной и коллективной языковой деятельности. Прослеживается определённая иерархия в структуре языковой деятельности, в которой все ступени теснейшим образом взаимосвязаны и взаимозависимы, при этом языковая деятельность теснейшим образом переплетена с социально-предметной деятельностью. Здесь же предварительно рассматривается проблема соотношения языковой и речевой деятельности в контексте их иерархических связей. Обращается внимание на метазнаковый характер языковой деятельности, что имплицирует понимание речевой деятельности как одной из форм фактуализации языковой деятельности, наиболее важной из этих форм для осуществления коммуникативных задач в силу психо-био-физических особенностей человеческого существа.

В пункте 2.3. рассматривается антиномичная природа языка, вскрытая также В. фон Гумбольдтом. Наряду с парами оппозиций, которые можно выделить из работ немецкого лингвиста и философа, автор обращает особое внимание на антиномии материального и идеального, естественного и искусственного, логичного и алогичного в языке, имеющие особое значение для дальнейших размышлений.

Наиболее последовательно диалектико-антиномическая сторона языка была развита впоследствии в трудах русских философов имени, в частности П. А. Флоренского, А. Ф. Лосева и С. Н. Булгакова, не признававших иного подхода к рассмотрению языка, кроме диалектического.

С целью более глубокого понимания роли, которую играют те или иные оппозиции в становлении и функционировании языка, предлагается их определённая классификация по следующим возможным категориям:

1. конститутивные противоположности: оппозиции идеального и материального, естественного и искусственного, произвольности знака и мотивированности элементов языка, этноязыкового и универсального;
   
2. процессуальные противоположности: оппозиции логичного и алогичного, языка и мышления, языка и речи;
   
3. перцептивные противоположности: оппозиции понимания и непонимания, индивидуального и коллективного, субъективного и объективного. К этой же категории можно отнести дихотомию производства и восприятия речи (языка), обусловливающую процесс саморефлексии, без которого человек не смог бы понимать даже самого себя, не говоря уже о других.
   

Практически в каждой паре оппозиций можно выделить более стабильную, инертную составляющую и динамичную, подвижную часть, неразрывное единство которых, их взаимодополнение, взаимовлияние и обеспечивают процесс поступательного развития языка.

В третьем параграфе содержатся выводы по первой главе.

Во второй главе – «Язык в мире и мир в языке» – язык рассматривается как реальность особого рода, возникающая в процессе интеракции отдельных субъектов и коллективов людей и воздействующая определённым образом на своих носителей. Язык рассматривается, с одной стороны, как своего рода мост между реальностью объективной и реальностью субъективной, с другой стороны – как своеобразная иерархия онтологий, связанных между собой отношениями функционального и системо-деятельностного характера, и определенного рода преемственностью. При этом подчеркивается, что язык как целое ни в коей мере не равняется простой сумме составляющих его элементов, представляя собой сложное онтолого-семиотическое образование с комплексной структурой взаимосвязей внутри него.

Первый параграф, рассматривающий язык как совокупность онтологий, в некоторой степени отражает традиционную семиотическую установку на описание языка в синтаксическом, семантическом и прагматическом измерениях.

Пункт 1.1. обращается к онтологическим особенностям слова, которое для выражения определенной идеи должно соответствующим образом сочетаться с другими словами и образовывать смысловые контекстуальные единства – предложения, речевые высказывания, тексты. Слово может быть центром концентрации множества смыслов и значений, причем нередко в парадигме значений слова может отсутствовать инвариант, либо он достаточно имплицитен. Определённое значение слова эксплицируется только в контексте предложения или речевого акта.

Подпункт 1.1.1. рассматривает онтологию языкового знака, при этом обращается внимание на его преемственность от знака как актуального или потенциального носителя (источника) информации различного свойства для актуального или потенциального потребителя. При этом знак совершенно не обязательно должен быть интенциональным, а адекватность восприятия его полностью зависит от потребителя (интерпретатора). Соответственно, знаковая ситуация определяется как ситуация извлечения и (или) интерпретации потребителем или потребителями информации (в широком смысле) при восприятии того или иного объекта или феномена и учета её в своей жизнедеятельности. Вне знаковой ситуации функция знаковости оказывается выключенной, содержащейся в потенциальном (виртуальном) состоянии.

Языковые знаки, в отличие от знаков как таковых, представляют собой преимущественно интенциональные проявления, репрезентамены, которые могут быть конвенциональными и неконвенциональными. К неконвенциональным знакам-репрезентаменам можно отнести: 1) непроизвольные «языки тела»; 2) те или иные явления и события, воспринимаемые в качестве судьбоносных знаков в силу незнания и неспособности постижения их природы; 3) явления или события, воспринимаемые в качестве источника удовольствия, наслаждения либо, наоборот, повода для беспокойства, возмущения или отвращения. Конвенциональные знаки относятся к тому, что принято называть языком. При этом к языку, понимаемому более широко, нежели средство коммуникации, познания и выражения мыслей с помощью линейной системы семантически наполненных вербальных, иконических или жестовых знаков, автором относится также все то, что является средством доставки до адресата (адресатов) мыслей, идей, впечатлений, образов, не всегда адекватно или вообще выразимых с помощью знаков вербальной коммуникации.

На основании вышеприведенных размышлений автор приходит к выводу, что человеческий язык, если брать его в целостности, является не одной из знаковых систем, но метазнаковой системой, представляющей собой, с одной стороны, совокупность средств, способов и стратегий построения самых разнообразных когнитивно и коммуникативно ориентированных знаковых систем, с другой стороны, вариативность как отдельных, так и кооперированных манифестаций знаковых систем.

Учитывая комплексный знаковый характер языка и поступательное развитие искусственно-материальной составляющей человеческого языка, включающей совершенствование сложных технических средств как коммуникации, так и в целом семиотизации естественной среды обитания человека, автор рассматривает человеческий язык как сложное онтолого-семиотическое образование, т. е. открытую нелинейную самоорганизующуюся систему в том числе в контексте справедливости применения к языку понятия «энтропийность». Полагая энтропийность свойственной языку, автор ставит вопрос о степени стремления языка к энтропии или негэнтропии (эктропии) в зависимость от интенциональных искусственных мероприятий со стороны носителей того или иного языка, полагая человека регулирующим механизмом, способным искусственно сдерживать или, наоборот, интенсифицировать энтропийные процессы в языке.

Возвращаясь к языковому знаку, автор обращает внимание на сложную, многомерную его структуру. Языковой знак предстаёт как достаточно комплексное системо-деятельностное образование, реализация которого предполагает многоуровневую деятельность по его продуцированию и интерпретации. Онтологическое пространство реализации языкового знака предлагается представить в виде четырех измерений: непосредственно физического, представляющего вариативность воспринимаемого органами чувств воплощения знака вкупе с его физическими источником и восприемником (копродуцентами), социально-онтологического, объединяющего четыре базовых проявления или качества (интерсубъективность, интрасубъективность, консубъективность и постсубъективность), контекстуального (контекст и субтекст) и тесно связанного с ним гипертекстуального (интертекст и гипертекст). В контексте этих планов реализации происходит дальнейшее рассмотрение некоторых языковых знаков, традиционно относящихся к вербальному языку.

Подпункт 1.1.2. рассматривает имя как языковой знак, в течение всей истории исследований языка находящийся в центре внимания представителей разных традиций. Следуя положению, согласно которому «проблемой философии языка является не столько имя, сколько процесс и отношение, завершаемое именем, – именование»¹⁷ автор под именем полагает прежде всего процесс номинации (сигнификации) и его результат. В соответствии с таким пониманием имени-именования определяются некие общие онтологические условия формирования номинативного знака. За основу размышлений автор берет концепцию А. Н. Книгина, полагающего, что процесс номинации как один из способов субъективизации объективного мира можно условно представить в виде определенной иерархии подпроцессов, в основе которой лежит оппозиция субъективности сознания и определенности созерцаний и переживаний (называемых им первичными феноменами – ПФ). В ходе практики в сознании образуется определенный банк воспоминаний, следов, образов этих самых феноменов, которые составляют основу их узнавания, идентификации в процессе жизнедеятельности, которые философ называет «ретенциями». Соответственно имя выступает как слово, отнесённое не к именуемой вещи и даже не к первичным феноменам, но к ретенциям этих самых феноменов¹⁸. В силу неповторимости индивидуальных ретенций, представляющих собой персональную кладовую памяти, формирующуюся в том числе на основе инвариантной составляющей, процесс номинации у каждого индивидуума также неповторим, аутентичен, наполнен индивидуальным внутренним содержанием и особенным смыслом. Учитывая принципиальную схожесть позиций в данном отношении разных учёных (Р. И. Павилёнис, О. В. Лещак, а еще задолго до них В. фон Гумбольдт), автор представляет объединенную схему, отражающую уровни процесса присвоения имён, равно как в целом процесса формирования языковой картины мира, имея в виду тезис, что в каждом языковом знаке потенциально содержится весь язык. Чувствования, созерцания и переживания по поводу объектов действительности (первичные феномены – ПФ), составляющие сенсорную картину мира индивида, провоцируют формирование определённых к себе отношений в виде непрерывно пополняемой базы воспоминаний и мыслей о ПФ, их образов, следов и отголосков (ретенций), осмысление которых образует понятия, составляющие основу когнитивных процессов и стимулирующие, в свою очередь, потребность субъекта в их онтологизации через их означивание, ословливание, именование и в итоге построение соответствующей лингво-семиотической картины мира. При этом последнее звено схемы, т. е. непосредственно процесс номинации, зацикливается снова на ПФ, но уже на новом витке эволюционной спирали, поскольку, если быть последовательными, то как уже имеющиеся в наличии в тезаурусе, так и появляющиеся новые слова и их сочетания при их восприятии и употреблении просто обязаны оставлять в сознании новые ретенции с тем, чтобы обеспечить постоянное поступательное развитие языка в том числе за счет обогащения известных номинативных единиц новыми смыслами.

Таким образом, имя полагается одновременно деятельностью и её продуктом, представляя собой сложнейший многоуровневый механизм формирования смыслов и их воплощений.

Тесно связанным с именем и именованием автор полагает вопрос, касающийся эгоцентрических слов и в первую очередь индексала «Я» на том основании, что собственное имя представляет собой своеобразную «одежду» для Я, его изначальный маркер, идентификатор, позволяющий подводить под имя ретенциальную базу. В этом принципиальное отличие имени собственного от имени нарицательного. Если последнее – апостериорно, то первое – априорно; имеется в виду, что в отличие от имени нарицательного, именующего следы первичных феноменов в отношении некоего объекта с имманентными ему качествами и свойствами, имя личное – это своего рода аванс, предвосхищение, закладываемая программа, пустой сосуд для заполнения ретенциями, а в народном сознании и более того – «Предуказание … судьбы и биографии»¹⁹. Рассматривая вопрос о соотнесённости отношения «Я – здесь – сейчас» и многочисленных «я – там – тогда», автор опирается на идеи Р. И. Павилёниса о тождестве индивида, воспринимающего и понима­ющего мир, язык и себя. Индексал «Я» конституируется за счёт сосуществования и взаимодействия «физического» и «семантического» субъектов на протяжении всей жизни индивида как континуально, так и в каждой конкретной Я-точке чрезвычайно разветвлённой непрерывной пространственно-временной шкалы. Полагая данные идеи эвристичными, автор предлагает добавить к двум указанным субъектам еще субъекта семиотического, принимая во внимание универсальную знаковую позицию, в которой оказывается человек, совмещая в себе функции продуцента знаков, реципиента (интерпретатора) знаков и являясь знаком (знаковой системой) сам по себе.

Суммируя положения данного раздела, автор обращает внимание на непреходящую актуальность для философии имени рассмотрения и изучения его в том числе в трёх рассмотренных выше ипостасях: имя собственное, имя нарицательное и «Я» как имя самости, которое отличается от всех остальных место-имений, в силу того, что интроспекция, априорный эгоцентризм во многом представляет собой основу познания.

Подпункт 1.1.3. посвящён рассмотрению онтологических оснований и проблемам соотношения понятия, понимаемого как экстенсионал, и концепта, воспринимаемого как интенсионал номинативного знака. На основе размышлений о механизмах формирования и «работы» понятий и концептов автор приходит к следующему выводу: ретенции и образованные на их основе понятия конституируют многомерное интра- и интерсубъективное пространство движения смыслов и значений на основе некоторой инвариантной составляющей, обусловленной установившейся в данном сообществе когнитивно-языковой картиной мира и в этом смысле образуют «мир идей», называемый современными исследователями языка мыслесферой, концептосферой и т. д.

В пункте 1.2. рассматривается онтология предложения как основы дискурса и текста на основе четырёх проблемных вопросов: 1. осмысленность (степень осмысленности) предложения в зависимости от наличия или отсутствия контекста; 2. проблема определения границы перехода предложения в высказывание (и наоборот); 3. Вопрос о знаковом статусе предложения; 4. Проблема конституирования и соотношения значения и смысла предложения.

Пункт 1.3. «Онтология речи» состоит из трёх подразделов. В разделе 1.3.1. автор более предметно обращается к проблеме различения языка и речи, опираясь на трихотомию langue (язык) – parole (речь) – langage (в разных переводах – речевая или языковая деятельность), предложенную Ф. де Соссюром. В частности, в работе предлагается расширить трихотомию до тетрихотомии, представив языковую деятельность в качестве метаобразования, своеобразного онтологического пространства производства и реализации потенций языка, речевой деятельности и речи. Языковая деятельность при этом предстаёт в двух ипостасях: с одной стороны, как метаязыковая и, соответственно, метасубъективная и метазнаковая деятельность, сфера производства и воспроизводства языка как сложнейшей неравновесной динамической системы, обусловленная, в свою очередь, социальной предметно-коммуникативной деятельностью, с другой стороны, как индивидуальная языковая деятельность, обеспечивающая формирование языковых знаний индивида и производимость им речевых единиц по правилам и законам языка²⁰. Соответственно, человек с его языковой способностью и индивидуальной языковой деятельностью оказывается вписанным в метасубъективную (равно как и интерсубъективную) языковую деятельность, является её составной частью, агентом. Речевая деятельность становится возможной только при условии априорного наличия языковой системы и языковой деятельности; речь полагается реализацией наиболее оптимальных с точки зрения участников речевой коммуникации в данный момент и в данном контексте возможностей и средств языка, относящихся как к индивидуальным особенностям речемыслительной деятельности и речевой фактуализации, так и к инвариантной составляющей в рамках этнического языка и языка в целом.

Подпункт 1.3.2. «Речевое действие: слово и дело» рассматривает разные подходы к прагматической стороне речевого знака. Обращаясь к западной традиции, автор дает сравнительный обзор концепций К. Бюлера, А. Гардинера, Д. Остина, Дж. Серля, Р. Барта, Ю. Хабермаса. Среди прочего отмечается, что К. Бюлер одним из первых провёл параллель между речевым действием и поступком и, более того, фактически отнёс речевое действие к поступкам, предвосхитив основной постулат теории речевых актов «слово есть дело». Эвристичным представляется оперирование учёным понятиями «акциональное поле», разделённое на два синхронных аспекта (внутренней и внешней ситуации), и специфическая «история акта», что свидетельствует, по мнению автора, об интуиции К. Бюлера в отношении комплексной, по сути многомерной и не вполне линейной структуры речевого акта. А. Гардинер рассматривает речевой акт как ситуацию, которая включена в другие ситуации. Кроме постулирования того, что любой речевой акт – это интенциональное, обусловленное правилами поведение, он обращает особое внимание на темпоральный, ситуационный, во многом спонтанный характер речевых актов.

В 50-60-е годы XX века Дж. Остином и Дж. Р. Сёрлем были заложены основы теории речевых актов, которая сложилась в рамках лингвистической философии под влиянием идей Л. Витгенштейна о множественности назначений языка и их неотделимости от форм жизни. Теория Дж. Остина направлена на обоснование того факта, что даже хотя слова (фразы, предложения) и представляют собой некую закодированную информацию, люди производят ими гораздо больше действий, нежели простая передача информации. Остин различает три отчетливых уровня действий за пределами самого акта речи: акт производства высказывания, т. е. действие говорения, называемый им «локутивным»; что некто делает в высказывании – «иллокутивный акт»; и что некто делает, производя высказывание – «перлокутивный акт». Дж. Сёрль не различает иллокутивные акты от локутивных; он проводит границу между иллокутивными актами с одной стороны и высказыванием и пропозициональным актом с другой.

Далее даются краткие характеристики двух, по сути, противоположных подходов к речевому действию. Р. Барт неоднократно в своих работах рассматривает речь, коммуникацию как принуждение одних другими. Наоборот, Ю. Хабермас выстраивает концепцию дискурсивной, коммуникативной этики, основанной на социальной солидарности и партнёрстве, вводя понятие коммуникативного действия, целью которого является достижение понимания, реализация индивидуальных целей субъектов при условии возможности гармонизировать свои планы действий на основе общего определения ситуации и соотнесения индивидуальных целей с возможностью коммуникативного взаимопонимания²¹.

Обращаясь к отечественной традиции рассмотрения речевого действия, автор акцентирует внимание на неповторимости, аутентичности, более широком охвате подходов к данному явлению. В качестве наглядного примера дается обзор теории речевых жанров М. М. Бахтина, сумевшего предвосхитить многие положения формировавшейся двумя десятилетиями позже теории речевых актов и предусмотреть многие её недоработки. Среди наиболее ценных интуиций М. М. Бахтина отмечаются рассмотрение диалектики взаимопереходов первичных (простых) и вторичных (сложных) жанров, постановка проблемы соотношения общенародного и индивидуального в языке и высказывании, диалогичность речевого действия и экспрессивность высказывания.

Среди других советских и российских философов, обращавшихся к речевому действию, наблюдается апелляция к этической стороне речевого акта в контексте моральной ответственности за речевое действие-поступок. В данной связи рассматриваются идеи русских философов П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова, А. Ф. Лосева, а также некоторые современные мысли В. В. Бибихина, которых объединяет рассмотрение имени, слова в его взаимоотношении с человеком и миром. Именно в отечественной лингвофилософской традиции достаточно ярко проявляется, во-первых, энергийная сущность живого слова, как и в целом языка, во-вторых, социальная обусловленность речевого акта, как и в целом речевой деятельности, осознание ответственности за речевое действие, которую можно понимать как, с одной стороны, ответственность в целом за «инфляцию» языка, неумеренное его употребление, с другой – ответственность за прогнозируемый автором речевого действия результат и эффект, который оно в итоге производит.

Подпункт 1.3.3. «Нелинейная линейность речи» подводит своеобразный итог содержащимся в разных местах работы размышлениям автора о комплексном, нелинейном характере речи и в целом речевой деятельности. Линейность речевого знака выступает лишь его эмпирически воспринимаемой характеристикой. В действительности реализация, или фактуализация, речевого знака как квазиобъекта представляет собой сукцессивность симультанных процессов, проявляемую множеством способов: ментально, вербально, корпорально, референциально.

Второй параграф – «Мир как иерархия языковых картин мира» – обращается к проблеме языкового детерминизма и вопросу о языковых картинах мира.

Пункт 2.1. рассматривает взгляды Б. Ли Уорфа, чей «новый принцип относительности», сформировавшийся под влиянием теории относительности Эйнштейна и идиоэтнической составляющей концепции В. фон Гумбольдта, гласит, «что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем»²².

В пункте 2.2. рассматривается проблематика, связанная с формированием и взаимообусловленностью разноуровневых языковых картин мира (ЯКМ). Обращая внимание на субъективность, умозрительность понятия ЯКМ, автор, тем не менее, полагает, что языковая картина мира той или иной нации вполне объективно воздействует на формирование более частных картин мира представителей соответствующего сообщества, являясь интер- и метасубъективной онтологической средой, в которой происходит становление как отдельных индивидов, так и различных социальных групп. В целом соглашаясь с наличием определенной иерархии ЯКМ от индивидуально-национальных до научной картины мира²³, автор полагает целесообразным их рассмотрение в контексте соотношения «инвариантное – вариативное», имея в виду, что каждый человек на протяжении жизни может не один раз менять частную ЯКМ-парадигму, оставаясь, тем не менее, в пределах некоей инвариантной ЯКМ, оптимальным кандидатом для которой логично предположить национально-языковую картину мира.

В целом же проблема иерархии языковых картин мира представляется достаточно плотно связанной с проблемой определения категорий и выяснения механизмов работы индивидуального и общественного сознания.

В третьем параграфе содержатся выводы по второй главе.

В заключении формулируются ключевые положения и выводы диссертации.