Тишина настала такая, что было слышно, как потрескивают свечи перед образами. Аможет, это потрескивали, вставая дыбом, волосы на головах прихожан
| Вид материала | Документы |
- 1. Свечи в разных странах мира и вещества, из которых они сделаны, 215.69kb.
- Но всё это так выглядело только на первый взгляд, на этом острове всё же жили люди,, 75.28kb.
- Ночной ветерок трепал волосы Стива, и это было чудесное ощущение, 4606.29kb.
- Электричества не было. Поставлена была времянка, такая печурка. Пришел боец и сложил, 48.23kb.
- Отъезд из Портсмута, 3685.92kb.
- Лёшкины рассказы, 141.23kb.
- *На дворе выдался яркий солнечный денек, вне замка тишина стояла такая, какую не нарушал, 314.37kb.
- О дхарамсале я немного рассказал. Настала пора ехать сдавать экзамены по йоге, 152.23kb.
- Не существует лучшей, более открытой двери к изучению физики, чем обсуждение физического, 274.75kb.
- Остров настроения, 60.96kb.
– Для этого и завербованы эти казаки?
– Oui, мой сообразительный друг! Они на своих пиках приведут его под венец.
– Но мне… не показалось, что он русский, этот низвергнутый император…
– А он и не русский вовсе. Он хоть и внук их Петра Великого, родился и вырос в Голштинии. Потом… э-ээ… долгие странствия по чужбине… отчаяние и глубокая скорбь… сделали его похожим на француза… – Марсель покосился на друга: доходит ли до того его лёгкий французский юмор? – Размышления о неблагодарности человеческой…
– Какой ещё неблагодарности? – перебил его Эл, которому было не смешно.
– Да ведь она тоже немка, эта русская императрица! Супруг вывез её из какой-то дыры вроде той, где я с вами имел счастье познакомиться, привёз в Санкт-Петербург, осыпал милостями, а она… Пригрел змею на груди…
– Ага, – сказал Эл. – Французские деньги и казачьи сабли, стало быть, помогут немцам разобраться, кто из них достойнее, чтобы править Россией?
– Это будет записано в анналах истории как самая крупная победа французской дипломатии!
Англичанин совсем был сбит с толку. Он изучал в своё время историю разных европейских держав, однако же ни о каком французе, вернувшем себе российский престол после
несправедливого с ним обхождения
, не слышал.
– А куда мы теперь направляемся? – спросил он.
– На вольные берега Танаиса. В край русских религиозных диссидентов и несчастных магометан, угнетаемых несправедливой властью. Там мы дождёмся приезда законного императора и во главе казачьих и крестьянских войск пойдём на Москву – древнюю столицу русского царства, и Петербург – столицу новую!
По территории России передвигались тихо, стараясь не привлекать к себе внимания. По счастью, сельская местность была пустынна: шла война с Турцией, и всё, что было в этих местах военного, ушло на южные рубежи; большие же станицы они объезжали стороной. Элу, конечно, вся эта авантюра совершенно не нравилась, но деваться было некуда. Границу они перешли нелегально, стало быть, поблажки от властей в случае поимки ждать не приходилось. Оставалась надежда на полковника Анжели: по словам Марселя, он был большой шишкой в русской армии и, соответственно, много чего мог.
Сопровождавшие их казаки дорогу знали хорошо, и в нужное им место они прибыли ещё до вскрытия рек. Это было небольшое военное поселение, дворов на полста. Эла и Марселя определили на постой к одноногому инвалиду, жившему одиноко с рябой дочерью-вдовой. Детишек её третий год как угнали в плен крымчаки, мужа убили на войне ещё ранее.
Две недели молодые люди отдыхали после долгой дороги, отъедались, мылись, приводили в порядок коней и оружие. Марсель был полон оптимизма, Эл же, напротив, изо всех сил сдерживал мрачный настрой. Он-то знал, в отличие от своего товарища, что победа им в этой авантюре нипочём не грозит.
Наконец приехали остальные: казаки и пятеро французов из свиты «русского императора». Самой царственной особы среди приехавших не наблюдалось. Не заметил Эл и оружия на французах. Осанкой, громким голосом и уверенной повадкой среди всех выделялся тот самый чернобородый казачий вождь – Пугач, который так ловко заработал серебряный талер на посредничестве между Элом и корчмарём. На боку его висела сабля в богато изукрашенных ножнах, за кушак с серебряными разводами были засунуты два пистолета. Увидев Эла, он ухмыльнулся и кивнул ему, но подходить не стал.
Марсель поздоровался с прибывшими соотечественниками, имевшими, надо сказать, довольно мрачный вид, и подошёл к ним, чтобы пошептаться. А когда вернулся к Элу, вид у него самого был не менее мрачный.
– Что случилось? – спросил его Эл. – Где
законный государь
?
– Видишь ли, – озадаченно произнёс Марсель, – его убили. Во второй раз!
– Кто? – напрягся Эл. – Пограничная стража?
– Хуже, – вздохнул француз. – Вон тот нарядный казак с чёрной бородой, по кличке Пугач. Застрелил императора, а пока его товарищи держали под прицелом наших офицеров, объявил, что на самом деле это он русский император, несправедливо лишённый престола…
Тут Эл Маккензи не сдержался и громко хрюкнул. Чтобы новоявленный император не рассердился и не застрелил и его за неуважительный смех, он тут же изобразил чудовищный приступ кашля, даже согнулся от усердия. Марсель, казалось, даже не заметил такой странной реакции своего друга на сказанное. Он подождал, когда тот откашляется, и продолжал:
– …и заставил всех ему присягать…
Казак по прозвищу Пугач отдал распоряжение своим клевретам, и Эла с Марселем быстро разоружили. Всех французов загнали в одну избу и поставили у дверей двух казаков с пищалями. Загрустившие миссионеры рассказали про то, как быстро вершит суд новый самозванец: трое офицеров, отказавшихся ему присягать, были зарублены саблями мгновенно. Обоз с деньгами вместе с кучерами и слугами сгинул в неизвестном направлении. Пятеро оставшихся в живых, несмотря на данную ими идиотскую присягу, будущее своё видели в самых мрачных красках.
– Самое странное, – сказал один из офицеров, – это то, что нас не расстреляли сразу, а за каким-то чёртом потащили сюда…
– Должно быть, они заинтересованы в военных специалистах, – предположил другой, – и вообще в дипломатической поддержке Франции.
– Эти скифы? – презрительно сморщился третий. – Да они всё ещё дерутся дубинами и сжирают сердце врага, убитого на поле боя…
В слюдяное оконце французы видели, как откуда-то в станице появилось множество народу, собравшегося в центральной части. Оттуда доносился шум, крики, даже выстрелы.
– Ну что, господа, – обратился Марсель к соотечественникам. – Похоже, истории суждено свершиться без нас. Не кажется ли вам, что пора сматывать удочки?
– Определённо так, – согласились соотечественники.
– Но как? И куда? Без оружия, без денег, без языка и без лошадей… – резонно заметил самый старший.
– Так надо всё это добыть! – сказал Марсель. – И валить отсюда к чёрту. На вопрос «куда?» я готов дать ответ немедля: в Турцию.
– Но как? – опять сказал старший. – Там война, а потому заставы. Да и здесь эти… les sentinelles…
[95]
– Насчёт
этих
я бы как раз менее всего беспокоился. Mon papa, полковник русской армии, меня очень хорошо просветил. Особенность национального отношения к воинской дисциплине у этого скифского сброда в том, что к ночи они тут все будут пьяны как кролики.
Анжели оказался прав: не только само воинство, но и его атаман по прозвищу Пугач к ночи едва держались на ногах. Последний не побрезговал навестить их лично. В избу он вошёл не один: человек пять в разномастных одеждах ввалились вслед за ним, все в дымину пьяные.
– Ну что, мусьюшки? – спросил атаман, весело сверкая чёрными глазами. – Пойдёте со мной, ампиратором российским, на Яик?
– Oui, monsieur! – ответил старший офицер, пожав плечами: куда, мол, мы денемся…
– Ну и молодцы! Жалую вам вина по чарке, чтобы не замёрзли!
Ампиратор со свитой удалились, держась за стены и косяки, а пленникам принесли бутыль и корзину с хлебом. «Вином» оказалось мутное пойло местного производства – впрочем, довольно крепкое. Пить его никто не стал. Хлеба поели, а что не съели – попрятали по карманам.
К двум часам ночи во всей станице не осталось ни одного трезвого человека. Часовые дружно храпели у порога. Их закололи без малейшего шума и забрали оружие. Никаких проблем не возникло и с лошадьми: несколько их, осёдланных, понуро бродили по станице, потеряв своих всадников; кроме того, то тут, то там стояли подводы, в которые тоже были запряжены лошади. Французы разделились на три группы и спустя час встретились за околицей, в заранее оговорённом месте. Удалось по подводам набрать и оружия, и продовольствия, и даже некоторое количество денег – знакомых медных монет с изображением императора Петра Фёдоровича.
Сердце Эла бешено колотилось. В то, что опаснейшее предприятие может быть совершено с такою лёгкостью, ему не верилось. Этими сомнениями он не преминул поделиться с Анжели.
– Это же Россия, друг мой! – захохотал француз, подставив лицо ветру. – Страна чудес!
– Куда мы скачем? – спросил Эл.
– В Турцию! Получать обещанный гонорар.
– Но ведь предприятие наше не удалось?..
– Отчего же? Мы выполнили то, что должны были, – доставили царственную особу в Мозырь. Потом царственную особу доставили и в Россию. А то, что это
другая
особа, случилось не по нашей вине, не так ли?
Поймали их под Таганрогом: казачий разъезд в три десятка сабель окружил группу французов и заставил сдаться. К вечеру их доставили в расположение большого отряда русских войск. Навстречу им вышел высокий костлявый немец лет тридцати в потрепанном мундире.
– Кто ви есть? – спросил он, оглядывая пленных.
– Vous voyez le malheureux… – начал Марсель.
Лицо немца сморщилось, как от зубной боли.
– Я полковник русской армии Иван Михельсон, – сказал он с жутким акцентом. – Извольте говорить по-русски. В крайнем случае по-немецки, тогда я вас пойму.
Марсель в двух словах поведал ему об их злоключениях: были-де захвачены казаками в Польше, вероятно для выкупа, привезены на Дон, услышали о готовящемся мятеже, бежали. Временами он как бы нечаянно переходил на французскую речь – чтобы товарищи поняли, о чём он говорит, и не сбивались в своих показаниях, ежели их будут допрашивать поодиночке.
– А что же вы делали в Польше, господин француз?
– Ехал к своему отцу, господин полковник! – ответил Марсель глазом не моргнув.
– А кто ваш отец?
– Полковник русской армии Анжели, господин полковник!
– А ты, братец, что соврёшь? – повернулся полковник к Элу Маккензи.
– А я вообще немец, – сказал тот, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительней. – Горный инженер. Ехал в Россию работать на екатеринбургских заводах. По контракту. Был, как и эти господа, похищен русскими казаками.
– Ладно. А вы кто будете?
– Эти офицеры не говорят по-немецки, господин полковник! – встрял Марсель. – И по-русски тоже!
– Хорошо. Их что же, тоже всех похитили казаки?
– Так точно, господин полковник! Мы волею случая все остановились в одной корчме под Мозырем, поужинали, легли спать. Вдруг шум, стрельба… Ворвались казаки и всех захватили спящими. Предводителя этих господ вовсе застрелили, верно я говорю?
Марсель повторил последнюю фразу по-французски. Старший из офицеров взглянул на полковника, закивал, сделал страшные глаза, изобразил жестом пистолетный выстрел, потом свои глаза закатил – типа помер.
– Ну что ж… – Полковник Михельсон не спеша набил чёрным табаком трубку, высек искру кресалом, раскурил и сделал глубокую затяжку. – Добрынин!
К нему подбежал, придерживая саблю, долговязый капитан, вытянулся в струнку.
– Этих двух, – он показал чубуком трубки на Марселя и Эла, – в колодки. Заберём их с собою в Москву, там разберутся. А господ военных, которые занимались рекогносцировкой близ нашей границы с Польшей, расстрелять.
– Слушаюсь! – вскрикнул капитан и убежал раздавать распоряжения.
Иван Иванович Михельсон оказался человеком незлобным. Только вот французов не любил. Ну и турок разных. Колодки он с пленников снял на третий день пути и даже иногда сажал с собой обедать. В Москве сдал их в Тайную экспедицию и поехал воевать поляков.
В просвещённые времена Екатерины, слава Богу, подследственных не пытали – по крайней мере до того времени, пока Пугачёв её не испугал до полусмерти, – и разобрались с двумя подозрительными личностями довольно быстро. Легенда Эла сработала великолепно: был действительно такой князь Вяземский, имевший поручение приглашать на службу российской короне способных инженеров из Европы; был, да сгинул в Неметчине от брюшного тифа, и уже никто не мог опровергнуть, нанимал он или нет Эла Макка.
Марселя тоже отпустили, и Эл потерял его из виду. Впоследствии, когда он уже восстанавливал Невьянский завод, разорённый сволочью, поддавшейся на посулы его чернобородого знакомца, он прочёл в «Ведомостях» полугодовой давности о некоем полковнике Анжели, сосланном в Сибирь за подстрекательство к бунту. Находился ли при полковнике сын – о том в газете не было сказано ни слова. А разузнавать не стал: ни к чему это ему было.
В Екатеринбурге Эла Макка, переименованного в Алексея Ивановича, знал весь город.
А.И. Макк тесно дружил со всем городским начальством. Управлял заводом. Был зван в Санкт-Петербург, преподавателем в Горную академию, но отказался, оставшись верным захолустному Екатеринбургу, – супруга, дочка здешнего градоначальника, ему этого отказа не простила до конца жизни. Как управляющий заводом, нуждающийся в кадрах, он завёл такой порядок, чтобы с утра ему на стол клали сводки о всех въехавших в город; порядок этот не нарушался ни разу.
Когда майским утром 1798 года на одной из улиц Екатеринбурга околоточный обнаружил голого Николая Садова, который представился немцем-горняком, едущим к Турьинским рудникам и ограбленным ночью неизвестными злоумышленниками, первым (и последним) об этом узнал А.И. Макк и применил к самозванцу крутые меры: отправил в цепях на эти рудники пожизненно.
В начале 1800 года до императора Павла дошли слухи о деятельности против него английского посла лорда Уинтворта. В конце мая Павел приказал Уинтворту выехать из Петербурга. Ближе к осени из города за границу бежала и Ольга Александровна Жеребцова: она рассчитывала выйти замуж за Уинтворта, но он обманул её ожидания, женившись на герцогине Дорсетской.
В ночь с 11 на 12 марта 1801 года пьяные офицеры ворвались в спальню и убили императора. Граф Пален, находившийся рядом с Михайловским замком, явился с караулом только тогда, когда всё было кончено; если бы убийство не удалось, он бы выступил в роли спасителя Павла.
К вечеру 12 марта во всём Петербурге не стало шампанского: его выпили граждане империи, праздновавшие убийство законного русского императора. Наполеон, узнавший вскоре о событиях в русской столице, воскликнул: «Без смерти царя Павла Англия бы пропала…»
Плосково – Вологда, 20–25 сентября 1934 года
В Плосково Стас въехал на своём «звере» через три дня после
пробуждения
в имении князя Юрьева. Собственно, ехал он в Вологду – хотел проверить рассказ Кощея о ходоке Никодиме, который был родом из этого города. Через Кашин и Калязин доехал до Рыбинска; отсюда отправил телеграмму матушке: был у крёстного, всё в порядке. Мелькнула мысль – завернуть к Морозову, но вовремя спохватился, что навещал его всего неделю назад. Сорок три года
сна
не в счёт… А рассказать бы ему про Грюнвальдскую битву… Ведь не поверит.
Вечерело. Плосковская гостиница пустовала; он долго стучался, пока из окна не высунулась заспанная девка, которую он напрочь не помнил, а та его узнала, радостно охнула, открыла дверь. Первым делом он спросил, вернулась ли в село Матрёна. Нет, ответила та – шёпотом, хоть и были они одни в сенях. Как увезли, так и нету… А дед-то её дряхлый помер… Схоронили без неё. А вами, Станислав Фёдорович, интересуются… Офицер один…
– Кто?
– Как же их спросить, кто они, Станислав Фёдорович? Боязно. А ну не понравится им…
Стас отправился в Рождествено, в монастырь. Проезжая мимо дома Митяя, здешнего мотоцикловладельца, погудел; тот, услышав, появился на крыльце:
– А, студент! Никак мотоциклом обзавёлся? А мой-то ведь и не ездит совсем… Запчастей нету…
– Я к тебе, дядя Митяй, вот с каким вопросом. Ты ведь в Мюнхене войну заканчивал?
– В нём…
– А такой Котов тебе там не встречался?
– Юстин Котов?! Да как же не встречался! Мы в одном взводе были. А ты откуда его знаешь?
– А мы с ним в Париж вместе плавали, буквально две недели назад расстались.
– Ну, Юстин, большой человек! Ни хрена себе, в Париж! А он тебе адреса не оставил, случайно?
– Оставил, и совсем не случайно. Я ему про тебя упомянул, да ведь фамилии твоей я не знаю, а Митяев в каждом взводе небось было по нескольку. Он сказал, ежели ты его знаешь, дать тебе адрес.
– Так давай, давай! – И Митяй сбежал с крыльца.
– Вот. – Стас достал из кармана куртки бумажку. – В Ярославле он живёт. Держи.
– А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.
– Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.
– Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…
С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше – без малого сто Стасовых лет назад – не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.
– Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…
Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.
Под ногой Стаса, когда он пытался прокрасться мимо капитана, оглушительно скрипнула половица. Капитан проснулся, встал и, несмотря на худобу, заполнил собою все сени разом: своим напористым говором, мельтешащими тут и там руками, а также спиртными ароматами.
– У-уу, – радостно загудел он, – кто пришёл! Вас-то мне и надо, долгожданный! – И пропел на цыганский мотив: – Станислав Фёдорович, дорогой!
Стас пытался отстраниться от него, но здесь было тесно и капитан едва его не обнимал:
– Верите, нет – целую неделю, не сходя с этого кресла, в нетерпении встречи… Вообще-то, по большому счёту, с вас причитается, но я сам, сам готов немедленно
поставить
– накроем столик хоть у вас в номере, хоть у меня. Вы какое вино будете пить?
– Я не буду пить, – сказал Стас, открывая дверь горницы.
– Как?! – изумился капитан, тесня его внутрь. – Вы что же, собираетесь на сухую говорить о судьбе России? Это совершенно невозможно-с! Спросите у кого угодно, хоть у неё, – он потыкал длинным пальцем за спину, в сторону горничной, сидевшей тихо, как мышка. – Скажи, красавица, как тебя, Нюра! Россия гибнет?
– Я не знаю, – пискнула та.
– Вот видите? Если немедленно не выпить, можно умереть от горя, – всхлипнул капитан.
– Ни пить, ни говорить о чём бы то ни было я с вами теперь не буду, – решительно сказал Стас. – Завтра.
– Завтра?! – с театральными нотками вскричал незнакомец, невпопад раскидывая руки, и вдруг без всяких объяснений перешёл на ты. – Отчего ты уверен, дорогой друг, что я доживу до завтра? В моём сердце боль… – и гулко постучал себя в грудь.
– Доживёшь, если больше не будешь пить, – внушительно, с той же долей театральности – чтобы наверняка воздействовать на пьяного – сказал Стас. – Ни грамма больше. И утром… Готовься! Я буду ждать. Иди!
– Есть! – сказал пьяный капитан, повернулся к лестнице, едва не упав, и, хватаясь за перила обеими руками, полез вверх, на второй этаж.
Утром Стас вскочил с постели бодрым и весёлым. Сбегал на Согожу, искупался. Радуясь возможностям молодого организма, не только поприседал на одной ноге, но и под птичий пересвист прошёлся колесом, с ног на руки, возвращаясь к дому от реки.
Во время одного из переворотов и пришла ему в голову мысль, что связаться с потомками, фон Садовыми, можно просто и без затей, позвонив им по телефону! Но прежде следовало уладить здешние дела: съездить в Вологду, порыться там в архиве – уж больно многозначителен был рассказ Кощея о Никодиме, его дальнем потомке, неведомо куда пропавшем ходоке; и поговорить со вчерашним балбесом-капитаном.
А вот и он.
Капитан слонялся возле гостиницы. Увидев Стаса, смущённо двинулся ему навстречу, заговорил едва ли не робко:
– Станислав Фёдорович! Извиняюсь… Капитан Лапыгин! Я вчера, кажись, того-с… Был не прав. Заслужу ли вашего прощения?
– Легко, – ответил Стас, – если будете со мною искренним. Я сейчас оденусь, и поговорим.
И он оделся, и они поговорили, гуляя от Плоскова до Рождествена и обратно.
Капитана звали Петром Фадеевичем.
– Давай перейдём на ты? – сразу предложил он. – Мы ведь молодые ребята, мне так будет проще. Ты как?
– Как хочешь, – ответил Стас. – Так что у тебя ко мне за дело?
– Нет у меня никакого дела, если честно. Понимаешь, ты зачем-то нужен отцам-командирам. Даже, точнее, самому генералу Тухачевскому, Михаилу Николаевичу. И в штабе все встали на уши: что с тобой делать? Решили, надо хотя бы познакомиться – чтобы, когда генерал попросит, можно было бы без проблем тебя пригласить. Но не в Москве знакомиться, а подальше от всяких лишних глаз. И тут пришла информация, что ты едешь в это Плосково!
– Интересно, – поощрил его Стас. Он так и рассчитывал, что с похмелья, чувствуя себя виноватым, капитан всё ему выложит как на духу.
– А я просто по дурости в эту историю попал, – пожаловался капитан. – Я лётчик, я не штабной. Был в Москве на переподготовке. Услышал название «Плосково», да и брякнул – как же, это бывшая наша деревня! Штабные ослы ухватились: ты и поедешь. А я тут не был никогда, мой прадед эту деревню продал сто лет назад, и я знаю об этом совершенно случайно! Представляешь, какой я дурачина?