Тишина настала такая, что было слышно, как потрескивают свечи перед образами. Аможет, это потрескивали, вставая дыбом, волосы на головах прихожан
| Вид материала | Документы |
- 1. Свечи в разных странах мира и вещества, из которых они сделаны, 215.69kb.
- Но всё это так выглядело только на первый взгляд, на этом острове всё же жили люди,, 75.28kb.
- Ночной ветерок трепал волосы Стива, и это было чудесное ощущение, 4606.29kb.
- Электричества не было. Поставлена была времянка, такая печурка. Пришел боец и сложил, 48.23kb.
- Отъезд из Портсмута, 3685.92kb.
- Лёшкины рассказы, 141.23kb.
- *На дворе выдался яркий солнечный денек, вне замка тишина стояла такая, какую не нарушал, 314.37kb.
- О дхарамсале я немного рассказал. Настала пора ехать сдавать экзамены по йоге, 152.23kb.
- Не существует лучшей, более открытой двери к изучению физики, чем обсуждение физического, 274.75kb.
- Остров настроения, 60.96kb.
попёрло
.
Вот почему он лучше всего знал эту эпоху.
Наполеон отнял у Англии Индию и Канаду, скотина. Правда, Индию он обещал Павлу, но, конечно, надул. А Павел, не будь дурак, оттяпал у Америки Калифорнию, на которую Штаты уже раскатали губу, и, желая иметь незамерзающий порт в Тихом океане, заставил принести себе присягу гавайского короля Камеамеа I. Набить бы морду этому Камеамеу, ведь русский император, вместо того чтобы сделать что-нибудь хорошее папуасам, или кто там у них на Гавайях живёт, устроил на островах базу подводных лодок.
[51]
А главное, они – Наполеон и Павел – растоптали Великую Германию! Вот почему папашка раз за разом талдычил ему одно и то же: надо укокошить Наполеона и Павла. «Роль личности в истории велика, сынок, – говорил он Клаусу, – и велика роль этих двух негодяев, но ты, убив их, окажешься личностью более великой».
А я согласен. Почему нет? Стать самой великой личностью в истории – очень приятно. Можно при случае намекнуть подружке: я-то, мол… Крутой, ващще… Решаю судьбы мира на досуге, между кофе и яичницей… Но всё же лучше получить in cash,
[52]
и вперёд.
Вопрос – кто заплатит. Совершив свой подвиг, я, вернувшись в
своё
время, никому ничего не докажу, даже папашке, и ни с кого никаких денег не возьму! Поэтому получить плату желательно
здесь
, и денежки – в банк, в банк их, на двести лет! С указанием в договоре: получить их может только Клаус фон Садофф, 01 июля 1983 года рождения, город Харрисвилл, в скобках – Гаррисбург. Сочтут за сумасшедшего? Плевать. Лишь бы заплатили.
* * *
«Вы б знали, как сложно в 1798 году заработать в Америке денег, чтобы свалить в Старый Свет и начать совершать свои подвиги!
Ведь жизнь – она затягивает. Кушать хочется каждый день. Так ведь? То-то же. А кто накормит? Пришлось мне искать работу. И что обидно, работы – навалом! Но каковы мои умения? Водить машину – здесь этого не надо. Регистрировать входящую корреспонденцию в банке – тоже мимо. Ну, значит, остаётся, как и в прошлом моём
погружении
, когда я спас Билли Пенна, ухаживать за свиньями, плотничать, валить лес и гробить время прочими идиотскими способами.
А ведь я не за тем сюда попал! У меня были
планы
!
Что ещё я умел? Стрелять. Да уж, чего-чего, а пострелять в этих кукол я был готов. Кстати, таким умельцам ещё и passк port
[53]
выправляют; от настоящего не отличишь.
…А потом чуть не спятил, заговариваться стал. Это после первого «дела» началось: и вправду стал говорить сам с собой. Нет, не сам с собой, – с тем молодым белобрысым почтальоном с Нижних территорий, которого пристрелил в упор, чтобы взять денежные переводы. Приходил он во сне пару раз… Болтунишка…
А потом встретил
серьёзных
людей.
В общем, на дорогу в Европу заработал».
…Обо всём об этом Клаус фон Садофф мог бы рассказать графу Палену. И о многом другом…
Когда он прибыл в Париж, 1800 год уже катился под горку. Клаус знал, кто согласится заплатить за голову Наполеона: глава банкирского дома Натан Ротшильд, – и даже вёз рекомендательное письмо от своего бывшего патрона; тот сообщал, что «The bearer of this in different skills is rather skilful».
[54]
Имевшаяся у Ротшильдов монополия на банковское управление позволяла им руководить общественными процессами, по своему усмотрению изымая или запуская в обращение необходимую денежную массу. Желая ускорить обороты, а значит, и свои прибыли, Натан заказал специалистам новый идеологический проект. Те изобрели бренд «демократия» и предложили красивый лозунг: «Свобода, равенство и братство». Но – всякое бывает. Некоторые люди ничего не поняли и затеяли резать как раз тех, кому должны были стать равными братьями.
Тогда Натан Ротшильд выбрал генерала Наполеона Бонапарта на роль «твёрдой руки» – разумеется, ожидая от него определённой благодарности, хотя бы крупного государственного займа. Но и этот ничего не понял: захватив Париж и взяв власть, укусил кормящую руку, отказался присоединиться к банковской империи Ротшильдов, отказался взять у них деньги в долг, а в довершение обиды учредил Французский национальный банк.
Ну, это вообще хамство. Натану такой вождь нации был не нужен. Его агенты наняли роялиста Сен-Режана организовать покушение, а сам банкир, от греха, уехал в Лондон. А Сен-Режан начал готовить подрыв кареты Наполеона, заранее зная, что 24 декабря 1800 года тот будет ехать в Парижскую оперу на первое исполнение оратории Гайдна «Сотворение мира» по улице Сен-Никез. А заранее он об этом знал оттого, что и билеты в оперу, и кучера с каретой предоставили Наполеону люди Ротшильда.
Эх! Что за недоумок сказал, будто «революции замышляют гении, совершают фанатики, а их плодами пользуются проходимцы»?.. Лажа всё это, словоблудие на потребу плебса и журналистов-недоумков. И замышляют, и совершают, и пользуются плодами всегда одни и те же люди – финансисты. Те, кто держит руку на крантике, из которого текут денежки. Те, кому денежек всегда хватает, чтобы самим оставаться в тени и только дёргать за ниточки, управляя движениями гениев, фанатиков и проходимцев.
Финансисты – они не лучше, не умнее, не сильнее и уж далеко не красивее тех, кем управляют, кого посылают на убой, кому отдают приказ стрелять в себе подобных, кого возносят над толпой, чтобы после за ненадобностью бросить под ноги этой же самой толпе. Но они в нужное время оказались рядом с мешком денег, на который не погнушались наложить лапу!
Клаус фон Садофф готов был любить таких людей и готов был их всех поубивать, только бы самому оказаться в числе держателей самого главного мешка.
Но он, как всегда, опоздал. И, не застав в Париже начальника, Натана Ротшильда, не зная, кто ещё в курсе деликатного дела с убийством Наполеона, стал болтать со всеми сотрудниками банка подряд, намекая, какой он великий специалист, и предсказывая, что покушение на первого консула сорвётся.
Он-то рассчитывал, что к нему, притащив с собою тот самый мешок денег, прибегут, чтобы нанять, но никто его не нанял, а когда покушение Сен-Режана действительно сорвалось, на него начали охотиться и люди Ротшильда, предполагая, что это он им
подгадил
, и люди Наполеона.
Ему оставалось одно: to clear out,
[55]
направив стопы свои в Санкт-Петербург, тем более что до покушения на императора Павла оставалось три месяца. Но путь был только через Испанию, Танжер и Стамбул; в итоге в Петербург он попал в самый канун покушения – 11 марта 1801 года.
Так что времени не было совсем. Выяснять, с кем его путают, Клаусу было некогда. Ну есть тут другой Садов, и чёрт с ним. Фамилия не из редких.
– Граф, – сказал он Палену, нарушая все приличия. – Мне известно о задуманной вами маленькой l’escapade.
[56]
– Заметив, что Жеребцова страшно побледнела, а граф поднял левую бровь, поспешил успокоить их: – И я на вашей стороне.
Если Ольга Александровна Жеребцова всем своим видом, всем поведением выдавала, что сразу поняла, на что намекает собеседник, то граф Пален был невозмутим.
– О чём вы? – удивлённо спросил он.
– Я о том, ради чего вы только что виделись с Александром Павловичем, ради чего собираетесь вечером у генерала Талызина, ради чего, наконец, в Петербург пришла сегодня английская яхта.
– И ради чего, по-вашему? – Пален был спокоен.
– Чтобы убить императора Павла.
– Чушь! Глупость! Да, с наследником мы обсуждали некоторые проблемы, и собираемся у Талызина, и даже, быть может, пойдём к Павлу Петровичу, но лишь затем, чтобы поговорить с ним!
– Surely.
[57]
А военная английская яхта будет последним вашим аргументом. Вы поймите, граф, я говорю с вами об этом не потому, что хочу вас выдать. Просто мне известно, что ваша авантюра обречена. Иначе бы я не стал вмешиваться.
– Что известно, откуда?
– Известно, что некий солдат в некое время поднимет некий полк и вас всех схватят, часть убьют на месте, часть повесят позже – в том числе и вас, граф. Англичане вас не спасут; лорд Уинтворт уйдёт от ответа, поскольку он дипломат; он спокойно уплывёт в Англию и женится там, совсем не на вас, графиня.
– А на ком?! – вскричала Жеребцова.
– Давайте не будем отвлекаться на пустяки.
– Ничего себе, пустяки! Да это же самое главное!
– Тихо, – внушительно сказал граф Пален. – Как вы можете знать о том, что будет, и про этого солдата?
– Неужели княгиня Радзивилл? Ха-ха-ха! – кричала Жеребцова. – Или княгиня Толстая? Кто? Скажите.
– Он не может этого знать, дорогая, – попытался успокоить её Пален. – Подумайте сами: откуда?
– Нет: кто? Кто?
– Какая вам разница, графиня, если вы будете на каторге? – удивился Клаус.
– Откуда ему знать, кто, когда и на ком женится? – топнул ногой Пален.
– Вы мне не верите? – улыбнулся Клаус.
– Помилуйте, но ведь нужны доказательства.
– Сегодня же вечером. Ведь это так понятно!
– Не знаю, что вам понятно, а я вам не могу доверять.
Клаус прошёлся туда-сюда, размышляя. Его собеседники с тревогой следили за ним. Что он мог им сказать? Что солдат по имени Степан успеет поднять полк и спасёт Павла? Он уже это, по сути, сказал, скрыл только время и место: почти полночь, Преображенский полк. Граф не поверил. А ведь это всё, что ему известно! Рассказывать, как об этом Степане напишут оперы и снимут кинокартины? Глупо. Он даже описать его не может.
Придётся блефовать.
– Вот так же мне не поверили в конторе мсьё Ротшильда в Париже, – сказал он. – И что? Покушение на Бонапарта не удалось.
– Он знает, знает про Ротшильда, – зашептала графиня, дёргая Палена за рукав.
– Молчите, графиня, – сквозь зубы ответил тот.
– Ну что ж, я уехал оттуда, уеду и отсюда. Мне-то какое дело, – сказал Клаус, делая вид, что уходит. – Прощайте, господа. Завтра посмотрю, как вас, граф, провезут по Невскому в клетке на осмеяние толпы, и уеду.
– Стойте, – сказал Пален. – Чего вы хотите?
– Сто тысяч рублей, и я выдаю вам солдата, который готов сорвать ваш business.
[58]
– Ха! Ха! Так я и думал! Деньги! Где ж их взять? Если бы у меня были такие деньги, я бы не… Тьфу! – И граф демонстративно отвернулся.
Клаус посмотрел на госпожу Жеребцову:
– Ну как, графиня, сказать ему, где взять деньги? Вы ведь уже поняли, что я знаю
всё
.
Графиня засуетилась:
– Граф! Неужели вы не найдёте такой малости? Я вас умоляю!
– Ну ладно, – махнул рукой граф. – Что, если мы вам отдадим Берг-коллегию? А? Президентом будете?
– А что это? – удивился Клаус. Он впервые слышал о такой конторе, как Берг-коллегия. Но Пален понял его вопрос иначе.
– Это контроль над всеми горными предприятиями России, – сказал он. – Алябьева всё равно надо менять. Павел метит на его место Соймонова, у Александра Павловича нет своего мнения, а я предложу вас.
– Сырьё? – задумался Клаус. – Это интересно.
– Конечно, вам, как специалисту, это должно быть интересно. Теперь я даже рад, что вы с нами.
– Но ведь это же просто обещание, граф! А деньги, они, знаете ли, деньги. Давайте так: двадцать пять тысяч наличными сейчас и ваше обещание этой должности… как её… после успеха дела. Идёт?
Степан скакал на коне, которого дал ему барин Николай Викторович, и повторял про себя пароль, чтобы не забыть. Он долетел до казарм за двадцать три минуты. И тут – кто бы мог этого ожидать? – из кустов выскочили вооружённые люди, и среди них – он же, его барин Николай Викторович! Люди суетились без толку, они, кажется, были пьяны; стащили Степана с лошади, бросили на землю.
– Это он, он! – кричал барин.
Генерал, которого Степан раньше не раз видел, но не знал по имени, грозно спросил:
– Ты кто? Зачем тут?
Степан посмотрел на своего барина.
– Ведь ты Степан, не так ли? – ласково спросил барин знакомым голосом, с таким привычным акцентом.
– Знамо, Степан.
– Ты ехал, чтобы спасти своего доброго императора?
– Я за императора завсегда готов, – удивлялся Степан. Что тут происходит наконец? Как барин мог сюда успеть раньше его?
Генерал пнул его ногой.
– С-скотина, – сказал он и, обернувшись, велел кому-то: – Начинайте! Пора кончать мартышку!
Часть людей побежала к Михайловскому замку, где жил император Павел Петрович.
– Ну вот. А нам осталось только один вопросик выяснить. – И генерал снова пнул Степана. – Кто тебя, скотина, сюда послал?
Степан непонимающе посмотрел на барина и сказал:
– Так вот же, вот Николай Викторович и послали. Вот же они стоят.
– Что ты врёшь, дурак! – крикнул барин.
– Что-о?.. – протянул генерал и указал на Клауса. – Точно? Он тебя послал?
– Он, он, ваше высокопревосходительство. А зачем же вы меня остановили, ежели вы заодно с ним? И почто бьёте меня?
– Понятно, – протянул генерал, повернулся к барину и стал теснить его всем телом. – Поня-ятно. Сам этого дурака послал, сам его нам сдал и за это денег получил и все недра российские в свою власть? Хитёр! Ой, хитёр! Впервые вижу такого афериста!
– Да врёт он! Не может он меня знать! Я только нынче в Петербург приехал!
– А я ещё удивлялся – как же вы, драгоценный наш академик, Николай Викторович, могли успеть в Париж съездить? А оно вот оно что! Руби его, ребята!
Барин завизжал, пытаясь что-то объяснить, но те, кто окружал генерала, уже валили его на спину и резали горло ножами. Степан тихо откатился к кустам – старый всё-таки вояка! – а там вскочил и опрометью кинулся к казармам с криком:
– Вставай, ребята! У меня письмо от батюшки-царя! Убивают императора!
Кто-то выстрелил, и он упал.
– Не стрелять, не стрелять! – кричал генерал. Но было поздно: крики и выстрел разбудили казарму. Заметались огоньки свечей, загомонили солдаты, послышались команды унтер-офицеров. Опять кто-то стрелял в сторону казарм, и оттуда ответили. Один выстрел, второй, третий… перестрелка становилась всё чаще.
– Разоружить полк! Выкатывай пушки!
…Кончено дело. Павлушка мёртв. Преображенский полк усмирён, в других воинских частях волнений не допустили. Ох, как же мы напились… Не надо было… Мне же к Александру… Объявить… Заставить дурачка подписать Жалованную грамоту расейскому народу…
А что убили папашу его? Так ничего, простит. Он теперь царь… Господи, какой из него царь?.. Только благодаря нам. Мне.
– Воды! – прохрипел граф Пален. Ему никто не ответил; все валялись, пьянее пьяного. Сам нашёл стакан с водой. Выпил, остатки вылил себе на голову. Бр-р.
Шатаясь, вышел в дверь. Утро? Не может быть. Март же. Да, светает. Куда подевались эти сучьи денщики с лошадьми?.. Сейчас отолью, и к новому императору. Докладать… Мол, так и так, апоплексическим ударом…
А эт-то что такое?!
По набережной, с непокрытой головой, беспрестанно озираясь, шёл Николай фон Садов. Не может быть! Ведь его зарезали? Я сам велел. Или не велел? Или то был не я? Или то не он?
Ах ты, ак-кадемик сраный. Аферист. Бесчестный тип!
Граф с трудом вытащил из-за пояса тяжёлый пистолет. Резко откинувшись назад, сумел поднять руку и выстрелил не целясь. Ах ты ж…
А? Каков я стрелок? Навскидку, спьяну, при боковом ветре, по движушшайся цели – влепил точно в голову! Эт-то выстрел века. И никто не видел… Не поверят жа… Бл… Бл… Бр-р… Эээ…
Петроград – Балтика, 4 августа 1934 года
– Дождались, – плюнув за борт парохода жёлтой от табака слюною, произнёс баталист Юстин Котов. – В собственной стране тайком, в машине с задёрнутыми шторками, через какие-то трущобы, с дочерью Верховного во главе, пробираться на свой корабль – это, я вам доложу, конец света…
– Да-с, батенька; Петроград, он вам не Урюпинск какой-нибудь, – со злобной усмешкой поддержал его портретист Михаил Соколов. – Здесь порвут на части, ахнуть не успеете. Лишь за то, что Москва теперь столица, а они уже нет.
– Тю! – воскликнул авангардист Коля Терещенко, всего год как перебравшийся в Первопрестольную из Малороссии. – Та нехай забирают ту столицу у зад! И разом усих тих, начальничькив…
– Тихо, Коля! – с тою же злобой прошептал портретист и оглянулся по сторонам. – Думай что говоришь.
– А що?..
– А то, что до Парижу не доедешь с таким длинным языком-то, – прошипел Соколов, а Котов пояснил:
– Снимут с парохода на хрен…
Четвёртый член компании, Виталик Лихачёв, засмеялся и хлопнул Соколова по плечу:
– Знаешь анекдот про северо-восток? – спросил он.
Они познакомились в купе поезда Москва – Петроград не далее как сегодня ночью. Трое из них были художники, ветераны войны, а Лихачёв представился «человеком обслуги». Вагон был набит мастерами кисти и персоналом, направлявшимися на выставку в Париж; элита же – Марина Антоновна со свитой – ехали попросторнее, в другом, шикарном вагоне.
Всю ночь новые знакомцы, естественно, отмечали встречу. Теперь художники вид имели несколько опухший, но поправлять здоровье пока не решались: посадка, таможня, погрузка картин – мало ли чего. Лихачёв выглядел куда лучше: пил он меньше прочих, отговариваясь тем, что утром, когда их, счастливчиков, на авто повезут к пароходу, ему ещё предстоит встречать важного члена делегации, прибывающего отдельно, из Вологды.
Теперь он, завершив свою миссию, присоединился к ним. Странного он привёз «члена делегации»: молодой парень, вроде бы их коллега, собрат, так сказать, по цеху, поднявшись на палубу «Queen Victoria»,
слишком
свободно подошёл к дочери Верховного – поздороваться и переброситься парой слов. Что это за никому не известный такой художник с повадками наследного принца? Нет, не наш человек. То ли дело Лихачёв!
Виталик Лихачёв – улыбчивый, слегка сутуловатый, с длинным носом парень – отличился тем, что, когда у них кончилась выпивка, вышел из купе буквально на две секунды и вернулся с литровой бутылью
настоящего
скотча. Ну ясно: «человек обслуги»! Чего вы хотите! Даже не сговариваясь, трое художников стали активно с ним дружить, демонстрируя свою приязнь как только могли. Вот и теперь портретист Михаил Соколов, мгновенно оставив злобный тон, изобразил на лице улыбку:
– Что за анекдот? Не знаю.
– А вот. Представь, что ты вышел из Москвы и идёшь строго на северо-восток. Куда ты в итоге придёшь?
– Это ясно. Туда же, откуда вышел.
– Нет. Ты же идёшь СТРОГО на северо-восток. Ну? Ты же ветеран войны, буссоль своими глазами видел, должен уметь ориентироваться на местности.
– Так. Иду. Иду, иду, иду. А, понял! Я приду на Северный полюс!
– Правильно! А теперь представь, что ты пошёл строго на юго-запад. Куда ты попадёшь?
– Куда, куда! На Южный полюс.
– Э, нет. Ты опять попадёшь на Северный полюс.
– Это ещё почему?
– А потому что когда ты дойдёшь до границы, тебя развернут, дадут поджопника и направят строго на северо-восток!
Михаил Соколов и Коля Терещенко захохотали; баталист Юстин Котов, как раз в этот момент затягивавшийся «Дукатом», поперхнулся и начал дико кашлять.
– С тобой, Виталик… помрёшь… не доезжая никакого полюса… – простонал он, когда пришёл в себя.
Матросы на причале отдавали швартовы. Отчалили!
Марина, одетая не так чтобы броско, всё же на фоне скупой корабельной раскраски и окружающей природы, состоявшей из ровной серой глади Финского залива и близкого тёмного берега, уставленного серыми портовыми кранами, была похожа на колибри. Тем более что окружавшие её были сплошь в парадном чёрно-белом, или бело-чёрном, или сером разных оттенков. Одна лишь Мими щеголяла в голубеньком. Но здесь, по правде говоря, это голубенькое даже на её маленьком изящном тельце тоже могло сойти за оттенок серого.
– Вы сегодня просто ослепительны, Марина Антоновна, – сказал Стас. Мими из-за спины хозяйки скорчила ему забавную гримаску. Он поцеловал Марине руку, припомнив, что ей нравятся галантные мужчины, но одновременно, в полупоклоне поцелуя, глянул снизу ей прямо в глаза и улыбнулся. Марина растерялась:
– Ах, я никакая после дороги. Что это за ужасные места, где нас везли?
– Не знаю, я приехал только что. Даже ещё не вселился в номер, или как её, каюту. Вы позволите? – И он собрался уходить, определённо ожидая, что она согласно этикету отпустит его кивком головы, но Марина смотрела на него молча, будто задумавшись, и лишь через несколько секунд, поморгав, сказала:
– Да, идите, разумеется. Ведь мы ещё увидимся.
Стас едва не ляпнул: «Это же корабль, куда тут денешься», но вовремя спохватился, что такая фраза не будет звучать галантно, и, ещё раз улыбнувшись, сказал:
– Для того и плывём, – и отправился вслед за стюардом, вселяться.
Каюта его была на верхней палубе, где жили Марина, министр культуры, Мими и другие важные персоны. Художников поселили ниже, в первом классе; прочий персонал ехал вторым. Стасу было интересно, куда поселили охранника Сержа и его безымянного напарника – не в коридоре же, где он их встретил слоняющимися от носа к корме.