Квасник: Разбежались чади Татищева, аж и не бывало

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

(Выродкову.) А, Щука?

ВЫРОДКОВ: Истинно так, блаженный. Усекли и вметали, сам видел очима своима.

ИВАН (горестно): За что муки сея вся терплю, Господи? Плачь, Филофей окаянный: той плачь вельми полезен и угоден Богу. Прости мне, Христа ради, Филофей. Ано сказую ти: сладко есть рабу умрети за господина своего, паче же кому за государя, несть бо то смерть, но живот. Да претерпите, чады мои, раны отца духовного, неже ласкательные целования вражий. По грехом моим учинилось, что мои князи и бояре учали мне изменять, и аз вас, страдников, приближал, хотячи от вас службы и правды, а не татьбы, измен и пияньства. Рече бо Господь во святом Евангелии: «Не может раб двема господинома работати, любо единаго возлюбит, о друзем нерадити начнет». Не возможно единем оком зрети на землю, а другим на небо.

(Квасник мычит. Выродков уводит княжну Евдокию. Меньшик с Васюшкой подхватывают Квасника и выносят.)

ЛАЗАРЬ (в страхе перед величием и самовольством Ивана): Житие подобно травному цвету: сего дни цветет, а утре изсыхаемо и ногами попираемо.

ГАФЬЯ (Ежихе): Тетенька, уведи меня, Христа ради. Страшно мне, тетенька.

ЕЖИХА (тараща на нее глаза): Молчи, дура! В прорубь захотела? Отсюда пути никуда нет.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (Лазарю): Пиши, юнак: «Князь Иван Митнев с дети. Служка Филофей Квасов».

6

Иван, Васюшка, Козьма Вислой

ВАСЮШКА: Дворский боярина Лычки Никита Кафтырев поведа нам: чади князя Лычки, изловив Филофея в слободе, отсекоша главу его. Распаляся злобою к тебе, князь повеле главу обшить овчинно и вметать тебе, государю, на двор: знай де, Иванец, како преуставлено тебе, аще не уступишь боярам.

ИВАН: Упокой душу его, Господи, Ты же свидетель долготерпению моему.

ВАСЮШКА: Князь Лычка с женой в церкви молятся безвыходно. К воротам двора его братия медведей привязали, а людей повесили. Велено князю не погребать людей.

ИВАН: Добро ли сотворяете, Ярыга Василей, что люди оставлены без погребения?

ВАСЮШКА: Не люди — псы лютые. Довел жилец Соль Вычегодский Иаков Болнищев об изменном деле боярина Тыртова и сынов Тимофея, Саввы, что приходили Тыртовы на площадь, говоря — царь де народ свой невзлюбил, стары честны домы хощет расхитить да сжечь. Нецыи мужии, купцы града Каргопола, доказали: боярин Тыртов к старцам печерским писал, чтоб молились о вразумлении государя. Тыртов с дети отделаны железом, жена и дочери палками, люди его отделаны из пищалей. Иных дел, отче: в Старице, Пскове, Ростове мор. Из Воронача, из Керети, из Волока Ламского братия без корма воротились — взять не у кого. В Смоленске же отделаны семьдесят человек посадских, торговых. В Новеграде отделаны триста человек из пищалей, средь них емцы да литвины.

ИВАН: Мне до емцев и литвинов и до всего этого дела нет. Что крестник мой, царь Кроткий?

ВАСЮШКА: Скорбит крестник безпрестани, князи бо к нему не идут, грамот его не читают.

ИВАН: А ты пиши грамоты от него — жалуй князей чинами и уездами и городами.

ВАСЮШКА: Да уж пишем. И сам пишет. Новгородцам даровал прощение от опалы, Смоленску прощение вин. Княжати Куракину вернул уезды и грады, ему же сопрестольник веле быть к Москве из Чудова монастыря.

ИВАН: Что князь Куракин, пришед ко граду?

ВАСЮШКА: Куракин благодарит вельми, ано просит оставить в келье его, уезды же со пригороды и кабаки жалует в казну — на выход радивым людям.

ИВАН: А царь?

ВАСЮШКА: Царь повеле всем князем, воеводам, середним и обычным готовым быть на службу с коньми и со отроки. Раслав листы по градом на собрание воинственного чина, да скоро соберутся вся воинская дела творящее люди.

ИВАН (с усмешкой): Собрались?

ВАСЮШКА: Благородные вельможи вся сильныя ни един, а токмо безпоместные боярские дети да обышныя вои — пешцы, возящие ратны запас. Видев же тех вои своих, убозех суицих и нужных всем, оле скоро собравшихся по словеси его, сопрестольник нестерпимою скорбию уязвися, и не может от великия печали стояти. На много час безгласен бывши, нача Кроткий слезити: «Аз к вам с любовью и вам служу, вы же себе не служите, погибель на себя призываете». Дивно царю: князи за сельцо сварятся, ано отчин от него не приемлют.

ИВАН: Что мне князи великородные? У них свой царь есть, крестник мой, пусть служат, а не хотят — что же, мне не служили, ему не служат, что тут дивного? Князи только себе служат. Что в народе?

ВАСЮШКА: В народе, блаженный, шатость и блуд.

ИВАН: И шатость, и блуд?

ВАСЮШКА: Увы, отче. (Поискав среди вороха листов.) Пятого дня седьмицы распоп Козьма Вислой явися к жене холщевника Некрасы Поповкина Малашке, глаголя: «Не скорби, жено, мною избавит тя Бог от духа нечистаго». Тая же Малашка глаголет ему: «Кто еси ты, господине мой, и откуду?» Той же Козьма отвеща ей...

ИВАН (предвкушая занимательный рассказ): Дале, пономарь!

ВАСЮШКА: Дале распоп Вислой, став к оной Малашке Поповкиной, не плошаясь похоть вдел в чрево ея. По мале часе явися муж ея Некраса Поповкин, бывший пред тем в купивле. Уды Некрасы вострепеташа вси, и предивно ему: распоп на Малашке, согбенной подобно глаголу, несытную похоть свою востязает.

ИВАН: Что же Малашка?

ВАСЮШКА: Малашка пониче лицем на землю, не имея что отвещать, сама в недоумении велицем: откуду нечистый явися, не иначе счаровал ю, честную супругу? Днесь распоп Козьма Вислой в порубе пасмы на себе рвет, ему уж шибеница утвержена, сам на Малашку доказывает — Малашка де шептунья, блудница в посадах всех знаемая, а он де Малашку не опаивал. Распоп, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, толкует о беде над старцем Иваном.

ИВАН: Сице рече распоп: «Старцем Иваном», не «великим государем»?

ВАСЮШКА: В правду так, блаженный. «Старца Ивана Господь обрал народы и станы править, — вопиет распоп, — а князи, губители души и тела, иже детьми своими паче Кроновых жрецов действуют». Доведал Козьма Вислой в Писании о велицем знамении над старцем Иваном, сиречь тобой, богоизбранным государем: «Прииде волк в коже овчией, нарече ся Кротким да праведного владыку сведет во гроб». Читал де сам и архиерею писал, архиерей же прогнал Козьму от себя. «А писанейце де сие, слезами измоченное, во гроб с собою повелю вложить, грядущи на суд Бога моего Исуса», — рече Вислой.

ИВАН (смеется): Искусный поп. Призови его. Исповедаю сего отступника.

ВАСЮШКА (в сторону): Щука, Козьму из ямы к блаженному! Кроме тех дел, отче, се рассмотри: коломенский муж Пинай Хвостов показал на людей, что по деревням баб шепчущих добывали: отделаны. Подьячий Китай Ишуков...

ИВАН (недовольно): Како отделаны, пономарь?

ВАСЮШКА: Какие из пищалей...

ИВАН: Худо.

ВАСЮШКА: Какие с шибеницы воронам языки показывают...

ИВАН: Лутче.

ВАСЮШКА: Шемяка Спячий в котле сварен. Яким Вялицын на бревнах спален. Мишуй Бовыкин собаками затравлен.

ИВАН: Любо.

ВАСЮШКА: Так же Кормового приказу подьячие Пимен, Сухан да Симеон. Хлебенные дьяки Мижуй Крюков, Яков Селин, Ждан Братской, Тимофей Лисин...

ИВАН: Что люди говорят о том?

ВАСЮШКА: Оскудевшие, безжитвотные да похолопленные, те говорят: «Бояре да дьяки встреч прозвитера Ивана, царя вотчинного государились, всякое претыкание Ивану творили. Взявши же царство, держать не умеют».

ИВАН: Словеса их паче елея. Покорность словесного стада угодна Богу и на пользу им.

ВАСЮШКА: Какие поместные да рядовичи-гражане — те: «Зимусь, — глаголют, — государь бояр казнит, веснусь за холопей возьмется, сиречь вас».

ИВАН (с улыбкой): Возьмусь, грамоты не пошлю.

(Мисюра Неупокоев и Выродков тащат Козьму Вислого, швыряют на пол.)

КОЗЬМА (ползет на боку к Ивану, простирая к нему руку, в чрезвычайном воодушевлении): Поткни мне очи, Иванец праведный, абы не мощен бых аз видети бесовского беззакония! Вели язык мой мечем усекнуть, абы не сказал он правду, она же горше слез сиротских! Сердце вынь из персем, бо вся беды за множество их не могу изрещи, понеже горестью душа моя объята! Но вкупе вся реку: всего лишен и от тебя злотворцами туне отогнан! Аз, хужеший раб твой, тебя умолити разум понужаю! При смертных вратех стоя, к тебе руце проницаю, прещу тебе, отче, от Бога священным письмом! Срозе заклинаю Страшным Божиим Судом тя, православныя веры наставника, на Божиа враги борителя! Государю превеликоименитый, тебе моление прилежно приношаю, да не яростию обличиши мене, но с любовию благоволиши ми молити тебе, ибо в велице скорби ми сущу и в тузе! Чувства бо человечества нудят мя с молением к ти...

ИВАН (распоп ему нравится — нашелся еще один скверный слуга): Многошумен ты, распоп, паче меры, во многоглаголании же несть спасения!

КОЗЬМА: Милости прошу от твоего святительства и велие благодарение воздаю ти за вся твоя благая! Здрав буди, государь, и спасен, отче святый, чрез многие лета, молю Бога за святейшаго царя и твои царевичи! Ты бо, государь, есть свет учителем, язык Божий, глас небесный и книжник живота! Мы же, твоя смиренная чада, Бога молим о многолетнем здравии твоего святительства, и о всем православном христьянстве, и чтобы Господь избавил от латынства и помощь бы и крепость свою послал тебе, государю нашему, на наши да на твои враги — на боляры!

ИВАН: Тебя шибеница дожидается, а ты в смехотворении неподобном упражняешься?

КОЗЬМА: О премудрый в человецех и чудный учениче Христов! Иванец, церкви столп непоколебимый, смерти аз не страшуся, потопит бо Господь беззакония мои в море своей милости, суд Бога моего страшит мя: взыщет Вседержитель, что оставил тя без скорого поспешения...

ИВАН: Что поспешение твое, язык поганский? Рцы ми вкратце.

КОЗЬМА: Никому не мщу аз, непотребный раб, малоумень бо, аз страшуся Божия немилости! Страх твой, Иванец, на мне и трепет, зане аз не почитаю ни пастыря, ни брата, ни государя паче истины. Пред стадом твоим хожах и исхожах и никоего тебе безчестия приведох, но развее победы пресветлы помощию ангела Господня во славу твою поставлях. Господи превеликий государю, доколе поносим буду от ненавидящих мя? И не презриши на мя единому тебе работающа! Аще не приклониши высоты твоея услышати моего недостачества, к кому убо прибегну от ненавидящих мя супостат?

ИВАН (снисходительно): За Иванца поменяю тебе виселицу на секиру. А больши сего не проси.

КОЗЬМА (рвет волосы на голове): Поменяй опять, сожги на тихому огни, жедаю суда Бога моего, и аз возопию к Нему: «Господи, туне вещал аз к государю моему — мало заточен Иванец бе, уклонишася от правды. Помилуй мя, Господи Судия нелицемерный!»

ИВАН (теряя терпение): Утомил, тумбан! Верну тебе протопопствие и кизичку денег негли пожалую. Видишь, коль тобою печется государь? Теперь говори без юродства.

КОЗЬМА (спохватившись, подползает к Ивану, норовит коснуться его ног): От неправды терплю, превеликий отче. Не в едином лете, ни в двою, но в довольных летех потрудихся тебе многими поты и терпением, против врагов твоих ополчяхся, мне же Господь свидетель, паче учащен бых ранами от варварских рук... Видев убо диавол свою окаянную и немощную силу, яко паучину раздираему от меня, простре сеть во уловление, яко же древле на Адама, вложив бо мя во грешение...

ИВАН (стукнув посохом, резко): Дале, мардуй, Дале!

КОЗЬМА (чуть не рыдая, торопливо): Не срамляйся, отче, неведением, но спроси ведущего. Стал аз, хужеший раб твой, противу еретики, за то от алтаря прогнан неповинно, от земли к Богу вопию день и нощь. И говорят и мудрствуют негораздо о святых канонах. Люторы свили гнездо в обители, попались многие — игумен Савва да инок Протасий сложились с бесовской прелестью, умышляючи на христьянский род мучительные сосуды, купно ввязали братию в торок — Варсанофья, Зосиму, Малха, Пимина, Мельхиседека. Вещают: устав де православный зело не добр, а вера люторская слаще, то кто же так глуп, отцы и братие, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего? А Иванец, толкуют, нам не закон. С ними воевода Протасий Сумарок, ловчий его Третяк Змиев, дети боярские Иван Малечков, Глеб Собакин, Егорь Михайлов, Денис Перфуров. Покрывают игумена сытенный дьяк Никита Паюсов, князь Борис Тригорин, дьяк Щелкан Циплятев, с ними их люди и жены и сыны.

ИВАН (спокойно): Неподобно, поп, христианам убивать еретичествующих, яко же творят ненаучены, но паче кротостию наказывать противящаяся. И молитись о них, да даст им Бог покаяние в разум истины взникнуть. Изыди, мамонь!

КОЗЬМА: Безмерно милосердие твое, отче. Посем же и сея рассмотри: люди в Рязани мало что еретики, на крест плюют, бороды обрили... (оглядывается по сторонам, шепотом:) Толкуют всякое о тебе...

ИВАН: Что толкуют, сквернитель?

КОЗЬМА: Приклони уши свои, да скажу ти: государь де Иван Васильевич не в праве обема властьми править — и святительскими, и царскими, ано лучше нам, братие, аки латинцы, самим государя на правление обирать. Не по Божией воле, ано по их, бояр да архиереев — окаянных и злочестивых еретиков, врагов Креста Христова хотению. Вещал Сумарок в келье игумена: «Приклад есть, еда не зрите, отцы и мужие: Август Жигимонт кроль ляцкий, Юхан кроль езейский». Вскую нам Иванец, сей Вельзевел видимый, егда нам можно самим себе государя брать?»

ИВАН: Господь повелевает никого же прежде суда осуждати и берно из своего ока первие отъимати, и потом сучец из братия ока изымати. Аз прощаю отступникам, и ты прости, распоп, яко ты веры христьянскои.

КОЗЬМА (сделав над собой усилие, говорит громким шепотом): Матерь твою, княгиню Елену, уподобляюше ко всем нечестивым царицам: ты, отче, толкуют князи да старцы, государь де сумлинный — не то великого князя Василия Ивановича сын и последник, не то боярина Овчины-Телепнева наследок. Бо князь великий Василий Иванович два на десять лет детей не родил, а тебя княгиня Елена не абие родила, но по неколицех лет. Так и мнози в Рязани толкуют — и торговые, и седельники, и кабатчики, и холщевники, и сошники, и боярские дети, а игумен Савва с алтаря воззвах к братии: «Всем ведома, Иван от преблуждения рожден есть от боярина Овчины-Телепнева, ныне льет кровь христьянскую, яко воду, и выгубил уже сильных во Израили. В закони же Господни первом писано: «Моавитин, и аммонитин, и выблядок до десяти родов во церковь Божию не входят». (Торжественно.) Удел свой — Русию, благочестия ревнитель отче, от диавольскаго пленениа злые ереси отврати! Повели предать огню и мечю неповинующих царьскои твоеи воле и веровать не хотящих — жестосердых боляр злых и не покоривых латын-обновителей. Аз хочу ити на поганскиа языки и христианохульники! Теперь казни, блаженный, раба Козьму.

ВАСЮШКА (с отвращением к трясущемуся от страха Козьме): Ведаешь ли, поп, что творишь?

КОЗЬМА (Васюшке, грозя ему пальцем): Аз, грешник, государю своему служу верою, и всегда о нем Бога молю и ложно отнюдь не благолю пред ним, но с покорением истину отвещаю, яко Богови. (Ивану, сияя.) Аз око твое, отче, а око телу светильник есть. Аще око темно будет, все тело всуе шествует, в стремнинах разбивается и погибает.

ИВАН: Ведомо ли ти, распоп, что содеется людем, на коих наводиши мя?

КОЗЬМА: Рече апостол Павел: «Аще убо человеком угождал бых, Христу раб не бых был». Аз стадо мое честно упас, человеком угодия не творил и единосущней Троице непрестанно служих в молитвах и бдении день и нощь.

ВАСЮШКА: Страшен в гневе царь Иван Васильевич: младенцы рязанские в чревах матерних посивеют, отметник! Узриши ты Рязань разорену и пожжену, вдовы и стари сетующа и гладом таеми, невесты возхищены и обоимани руками нечистых, и младенцы... младенцы, слуга сатанин, раздробляемы!

КОЗЬМА (Васюшке): То же воистину и врачеве премудрые творят: дикие мяса и неудобь целимые гагрины бритвами режут аж до живаго тела и потом наводят помалу и исцеляют недужных. (Ивану.) На Страшней При пред Создателем ответ даси, государю превеликий, аще видяще недуги наши душевные, неудобные ко исцелению, не спасеши нас!

ИВАН: Знаю, злопомник, безвинно на Рязань меня опаляешь. И ты знаешь, что, как я сказал, что милую тебя, так и будет. Так зачем ты гнев великий на город наводишь? Какая тебе в том корысть?

КОЗЬМА (с благоговением): Елико кто смыслит, тако и подвизается. Корысть моя — истина, сиречь ты, царю вечный. Речено есть: царь народу — светильник! Тебе боюся и служу верою тебе и твои царевичи, и ложно отнюдь не глаголю пред тобой, но с покорением истину отвещаю ти, яко самому Богу. От тебя утешен буду, милостию твоей государскою, паче же Богу ми помогающу.

ИВАН (ходит): Опять вопрошу тебя, Иуда, и берегись, аще слукавишь, — велю кожу с тебя содрать и межу бревен горящих простерти. (Хватает Козьму за грудь и, резко притянув к себе, смотрит ему в глаза.) Говори, Каин: чего ради друг друга оклеветуете, чего ради брат брата угрызаете? Ну!

КОЗЬМА: Того ради, блаженный, что не подобает рабу почитать ближнего своего паче царя, и если бы не князей алченосных претыкания, из Божией помощью вся земля была бы за православием! Ты, отче, по Евангельскому словеси, поистине пастырь доблий, не токмо душу свою полагаешь за святыя церкви, но и за вся словесныя овца Христова стада православных христьян о избавлении латыньскаго нашествия! Ты — апостольский сопрестольник и учитель вселенский, меч в руце Господа, тобою хощет Пророк исправить законопреступления!

ИВАН (бросив Козьму, обращается к небу): Ты слышишь, подкеларник? Бог хочет мною преступления исправить! Мною! Не молитвой, не святительством, не доброчинием! Мною, мечем! Будет вам меч, неразумные! (Пинает Козьму.) Не тщися, распоп, напрасно, что усмыкнеши в тихую келью. Пойдешь к Рязани с братией — спекулатором тебя ставлю, сиречь служилым катом, править крестопрестников. (Васюшке.) Меч ему дай незаточенный. Ты слышишь, расстрига, тупым мечем отделаешь непослушников — и стара, и млада, и простого, и черноризца. Случись жена чреватая — жену чреватую. Случись жена с пеленочником — жену с пеленочником. А Оглобля присмотрит, чтобы ты исполнил. Превзойдет плач Рязани выше Вифлеемскаго плача, там бо токмо едини младенцы убиваеми биваху, зде же всяк возраст не пощаден будет. (Снова вверх, резко вскинув два перста.) Молчи, подкеларник! Многажды много к тебе просих — молися о мне, окаянном, понеже напасти и беды на нас кипеть многи начинают! Ты же мне ката сего явил, Ирода, блатогрызца! Аминь, подкеларник! Быти по воле твоей.

(Падает на колени. Васюшка пинает ногой Козьму.)

ВАСЮШКА (Козьме брезгливо): Иди, волк, овцы жертвенные заждались.

КОЗЬМА (крестится): Тебе, Господи, жертву приношу невинну, за государя молю, за царевичи. Призри, помилуй мя, безответного раба.

ВАСЮШКА: Иди, иди, колода. Людей бить — не кадилом чадить, мохнатая рожа.

КОЗЬМА: Всем людей ведомо, протозанщик, и ти ведомо буди: ни единою, ни дважды, но многажды аз идолопослушников правил. Не изыде из града еретик ни един. (С сомнением.) А коей еси ты веры, сыне мой?

ВАСЮШКА: Не твоей, ехидна!

(Васюшка выталкивает Козьму. Навстречу Ежиха и Гафья ведут девушку, одну из отобранных на растление дворянских дочерей.)

ЕЖИХА (тихо зовет): Отче.

(Иван стоит на коленях, свесив голову.)

ЕЖИХА: Государь, к твоей милости.

ИВАН (не поднимая головы, глухо): Кто?

ЕЖИХА: Анва, дочерь дворянская, прозвищем Колтовская.

ИВАН (мрачно): Верует ли Анва Колтовская во Отца Господа нашего Исуса Христа?

ГАФЬЯ: Верует, государь. Дева вельми благочестива и боголюбезна смирением и кротостию, нищепитательством, зело урядна и красна, аки прабаба наша Евва. Таковых не бысть в девах, коих возяще на зрение тебе.

ИВАН: Девство не прокудила Анва сия?

ЕЖИХА: Дева чесна, преблаженный, хвальна и почитаема от всех людей.

ИВАН: Глаголют премудрые: «Застаревшиеся злые обычаи в душах человеческих многими леты во естество прелагаются и неудобь исцельны бывают». Тебе молю, всесвятая Богородице, Твоему благосердию: стани, Молитвенница, к рождьшемуся из Тебе Богу, да поможет ми, конечно погибающему, да изымет от напастей неисцельных. (Шепотом — подкеларнику.) Поминай мя во святых своих молитвах, отче, дабы избавил Бог от зверя, вреждающаго души наша. Грех на мне, подкеларник: смерти страшуся паче погибели души. Приди, отче-суперник, да вникни во гробицы. Можеши узнати, кое был царь или вельможа, богат или нищь? Составы и сосуды плоти нашея, яко прах и смрад, снедь червем быша. Преже составы плоти нашея любезны, ныне же гнусный и смердящий, яко сухи кости наша, не имуще дыхания. Смотри и раздвизай руками своими. Где красота лица? Где помизающи очи ясни? Не се ли растекошася? Где власи лепи? Се отпадоша! Где вознесенная выя? Се сокрушися! Где брови и благоглаголивый язык? Се умолче! Где руце? Се разсыпашася! Где величество тела? Се разтася! Где безумие юностное? Се мимо идее! Где великовеличавый человек? Се паки прах и смрад. Где злато и сребро и раб множество, где юность и лепота плоти? Вся изсхоша, яко трава, вся погибоша. О, человече неразумный, что ся ты зачаял, что ся вознесл ты? Кал ты, вонь ты, пес ты смрадны. Где твое спесивство? Где высокоумие? Где твоя гордость безумная, и где твое злато и сребро, где твое имение? Истлеша! Изсхоша! Изгниша! Исчезе! Минуло! От богатства нашего, кроме единого савана, ничтоже возьмем. Но все останется, богатство, друзи и сердоболи, жена и дети. Но койждо примет по делом, еже содела. От смерти милости никто не ищи. Аще кто ищет — не обрящет, не весть бо ни един от нас, когда прииде смерть, приходит смерть, аки тать, грамоты не пошлет, ни вести не подаст.

Blog

Квасник: Разбежались чади Татищева, аж и не бывало