Квасник: Разбежались чади Татищева, аж и не бывало

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

(Квасник и Лычка смотрят друг другу в глаза. Квасник подходит к Лычке и подает руку.)

ИВАН (Лычке, грозно): Крепко целуй, княже, да не внидет в сердце твое хулен помысел на меня.

ЛЫЧКА (смотрит на Ивана в изумлении): Что ты, государь? Я — князь Лычка, прародитель мой под золотым венцом княжил, а ты меня, Северских владык настоловника, убожишь, слугой слуги твоего ставишь.

ИВАН (сквозь зубы): Целуй, князь. Именем Пророка тебя молю: смертным сущим и тленным подобает Христа ради смирятися и любити всех, не токмо своих и единоплеменных, но и врагов наших по евангельскому гласу.

ЛЫЧКА: Помилуй...

ИВАН (в ярости, стуча посохом): Ну!!!

ЛЫЧКА (обреченно): Речено: с безумным не множи словес. Буди по слову твоему.

(Лычка становится к Кваснику и целует его.

Иван медленно склоняется, берет Квасника за сапог и ставит на ногу князя, хлопает несколько по ноге, требуя стоять крепко.

Присные усмешками травят Лычку.)

КВАСНИК (Ивану): Суров ты, отче, — принужил целовать ехидну. (Лычке под ноги.) Тьфу.

ИВАН (Кваснику): Зане князь Матфей Лычка отныне и до веку брат твой возлюбленный. Брат же любящий брату ни в малом, ни в великом не откажет. Аминь, князь?

ЛЫЧКА (темный от позора): Аминь, государь.

ИВАН: Ни поместьем, ни родством, ни в пиру, ни в беседе, ни в домашнем обиходе не побрезгает.

МЕНЬШИК (Кваснику): С тебя мерник вина, Филофей.

КВАСНИК: Что вина, Щука? Осыплю камением драгим и многоценным жемчугом!

МЕНЬШИК: Где возьмешь, еже ты убогий?

КВАСНИК: У Лычек, где мне взять, нищему? Авось уделят Лычки сельцо або город сроднику. За невестой. За Евдокией. (Подмигивает Лычке.) А, брате Матфей Данилович?

ИВАН: Уделишь, князь?

ЛЫЧКА: Смилуйся, государь, Евдокия млада суща, пятнадесяти лет.

ВАСЮШКА: Не лги блаженному, Матфей Данилович. Княжна прииде в совершенный возраст, подобна на сочетание брака.

ВЫРОДКОВ: Выкунела отрочица — перси, отче, у княжны, яко луны, полны. От людей слышахом: Евдокия зельне воздыхает, очи изменяет и зубы своими скрегчет, и что речет ея мати, и она пыхнет, и плачет день и нощь без мужа.

КВАСНИК (Лычке): Не по Бозе творишь, князь Матфей Данилович, — блаженный просит.

ВАСЮШКА: Отступи поздорову, боярин: старец Иван долго носит обиду под пазухой, по некоем же времени воздаст.

ЛЫЧКА (тягостно): Уделю...

ИВАН (довольный унижением Лычки): Покорно слово кость ломит. Мед-сытень слова твои, Матфей Данилович Лычка-Северский. Не отвращай лица, княже! Мнил ты с конюшим боярином Шунежским сродниться — дочерь Евдокию чаял княжичу Шунежскому Меньшому вдать, поне Лычки Северские честию нижче Шунежских. Чего ради, княже? Того ради, что Шунежские у государя в брежении и в жаловании, купно же вы — ополчение, войско! (Осифу.) Правда, государь?

ОСИФ: Земля вопиет ти, игумен. Сказую ти, окаянный: возьмя плати, аще не по правде живешь, гореть будешь уже в царстве оном.

ИВАН: Государь благословляет. (Лычке.) Сам Евдокию-княжну приведи. Даровал ей государь мужа многоценного, умом не убогого. (Лазарю:) Пиши, детище: «Князь Матфей Лычка Северский, прося государя обручить дщерь его Евдокию рабу его Филофейку, пореклому Квасову, новеградского жильца...» От кого родися ты, Филофей?

КВАСНИК (не спуская с Лычки пристального взгляда): Не помню, отче.

ВЫРОДКОВ: Его матерь от скомороха понесла.

КВАСНИК: Не лги преподобному, изветник! (Ивану.) Родителя не помню, блаженный, матерь же Катерину (в упор смотрит на Лычку) чади княжати Лычки в яме сожгли, говоря — Катерина де черовница, шептунья.

ИВАН (Лазарю): Пиши: «Поблудка, без роду-племени». Пиши, юначе: «И бе на браци у тех блудного Квасника и княжны Евдокии старец Иван, пастырь от стада не по закону княжим лукавством отлучен...»

ЛАЗАРЬ: Отче, нескладно выходит...

ВАСЮШКА: Пиши, жердина! Сложишь потом.

ИВАН (властно): «От стада долготерпеливого лукавством князей не по Бозе согнан. Не по правде отчины отлучен. И видев праведный владыка лжей, израды и чародейства, бесприкладно плакал. Имя же тем окаянным бояром есть...» (Присные оглядывают великородных, понимая, что сейчас будет оглашен список крамольников.) «Иже отлучители есть: боярин конюший князь Леонтий Шунежский, боярин Артемий Казарин, князь Богдан Тыртов Меншой, князи Василька Несвицкий, Михайла Дымов, Федор Голица, Афонасий Троекуров, князь Романов Данила Петрович».

(Васюшка и Квасник разочарованы — не назван Василий Хабаров, самый богатый боярин.)

ШУНЕЖСКИЙ (Романову, с заметной тревогой): Скажи ты, Данила Петрович — ты стар, тебе умирать не страшно.

РОМАНОВ: Страшно, конюший боярин, ино вси есмя человецы. Аз вопреки не глаголю государю своему.

ШУНЕЖСКИЙ: Так вы, Романовы, от веку служите: и Христу, и антихристу.

РОМАНОВ: Говори сам, княже, ведомо бо: где пир, там вы, Жунежские-Ростовские, но где мука от правды, Шунежских там нет. Я же сам себе несть убийца.

ЛЫЧКА: Таковаму владыци чего ни отвечивай, от сего нам несть пользы, токмо лише нам злое погубление.

ТЫРТОВ: Обернулся мал топорок большой секирой. А не вы, Романовы да Шунежские, да Несвицкие, Васильчиковы Тверские, Хлудневы Ярославские скимна сего на погибель свою и нашу выпестовали?

ШУНЕЖСКИЙ: Не по чину в ряд становишься, Тыртов Меншой. Вперед конюшего, вперед кормленщиков...

ТЫРТОВ: Ты кормленщик, Леонтий Михайлович? Так иди впереди нас, конюший боярин.

ШУНЕЖСКИЙ: И пойду! Похочет Бог — с женой и княжатами и с рабами к престолу Его предстану.

ФЕДОР ГОЛИЦА (до сих пор сидевший смирно, Шунежскому): Не срами бороды, Леонтий Михайлович. Прадед твой, благоверный князь Михаил, в Орде скончася мученическим подвигом в славу Христа и венцем навеки увязеся мучения от вседержительныя руки, ты же пред сим скоморохом суть бесом видимым на колено припал.

ТРОЕКУРОВ: А сам что бледен, князь Голица?

ГОЛИЦА (Смотрит Ивану в глаза.) Пред кем бледнеть, отцы и братие, коли ту государя ниту?

ЛАЗАРЬ (смотрит то на Ивана, то на присных, то на безумного Голицу): А он кто? (Показывает на Ивана.)

ГОЛИЦА: Отречник худый, виноватее окаянного Ирода. Изуметился царь от пияньства и преблужения.

ШУНЕЖСКИЙ: Повинись, князь Голица Ростовский, наклони главу свою, поклоны главы меч не сечет.

ГОЛИЦА (кивает на Ивана): Его меч всякия головы сечет, он бо злочестивый царь пленил рускую землю, безвинную кровь пролиял, аки воду сильну, и християн умучи.

ЛАЗАРЬ (Ивану в изумлении): Блаженный, сие писать?

ВАСЮШКА (быстро подходит к Лазарю и бьет по голове): Язык урежу, ослоп!

ЛАЗАРЬ: За что биешь, дядя Васюк? Больно же. (Чешет ушибленное место.) Почто аз, неразумный, дом покинул, матерь опечалил? Лучше бы остался. Били меня и там, а ту паче — не прибьют, так отделают. Подьячий разит в скриптории, таже дьяк, таже правщик, староста разит нещадно, князи великородные — и те биют мя, бедника. О, дивно мне, государю премилосердный: чего ради ипату, стратигу, шубашу на скрипторе убогом руце свои пребелыя марать? Вели на псарне выдрать, псари уж потщатся — сердце вынут из персем и в смолу кипящую ввергнут. Аж нет, сам разит. Левой за ключицу ухватит, правой рукой ухо рвет. Обида мне, аз князю великому, государю вотчинному работаю, а мне бити никого не можно, токмо бессловесных.

ИВАН (пораженный неожиданным поворотом, стуча посохом): Так рази бессловесных, велбуд!

ЛАЗАРЬ (хныкая): Разил един раз, блаженный, и нестерпимою скорбию уязвися, плачут бо, во сне являясь, с великою тугою и печалью. Матушка диаконица говорила ми: «Кошка суть ведьма». А я ведьму сию казню — она плачет, аки ластвица, отлученная от детей. Ажно сердце преторгается.

(Даже Осиф удивлен, он смотрит на Лазаря с сочувствием. Присные покатываются со смеху. Васюшка удручен: зная лучше других Ивана, он понимает, что легко может поменяться местами с Лазарем и даже с Голицей.)

ИВАН (крестится): Господи, Боже, царю небесны, крепки и сильны, помилуй мя Пречистыя Матерь, Владычица наша! Михаил Трубецкой, се ты говоришь?

ЛАЗАРЬ (шепотом, в страхе): Аз несть Михаил, отче, аз есмь Лазарь именуюсь.

ИВАН (присные помогают Ивану стать на колени и все время поддерживают под руки. Зовет, подползая к Лазарю): Михаил Трубецкой, свете мои драгы, ты говоришь Лазарем? Ты говоришь им, Михаил?

(Лазарь замечает на себе холодный взгляд Васюшки.

Иван подползает к Лазарю и говорит ему так, словно Лазарь и есть пятнадцатилетний Михаил Трубецкой, задушенный по его капризу в детстве.)

ЛАЗАРЬ (шепотом): Нет, отче, я Лазарь, мною никто не говорит, я сам говорю.

ИВАН: Лазарь? А Михаил где?

ЛАЗАРЬ: Не знаю, нет же никакого Михаила.

ИВАН: Нет никого. Никого нет. А подкеларник где? Никого нет, а Михаил есть. Михаил, служилого князя Богдана Трубецкого сын, удавлен, говорят... Удавлен. (Хватает Лазаря за руку.) Чур меня. Чур! Не я — они удавили, от друга паче брата любимого отлучили меня, на меня же показывают, говоря: «Нача Иванец дванадесяти лет человеков ураивать, Михаила Трубецкого с великие ярости чади своей удавить повелел у своего стану перед своим шатры», хотяща по зависти и без вины восхитить от стада меня, хотяша сами быть в мое место. Я любил его. Брата Георгия, святопочившего, не так любил, как Михаила, и ныне терплю отлучение Михаила от мене. (Осифу.) Ты веришь мне, Божией милостью государь и сопрестольник наш?

ОСИФ: Не верю, керасть.

ИВАН (Лазарю): А ты, скриптор Лазарь, ты вериши ми?

ЛАЗАРЬ: Верую просвитерови моему праведному не прибыточества ради или тщая славы желая...

ИВАН: Спаси Бог, честный Лазарь. Так бы благородныя вельможи солнце правды любили, так бы повиновались царю, не охабил бы аз их на сиротство. Днесь князь великий тебе не заступник, сыне Лазарь, ано Царь Небесный зрит ангельскую твою чистоту. Речено бо есть: «Судия нелицемерен, воздаст комуждо по делом его». В будущем веце богоначальным Исусом обласкан будешь — за меня, сироту убогого. (Поворачивается к боярам.) Зрите ли, мужие, кую хулу воздвигли вы на своего государя, уподобив его нечестивым царям? (Показывая на Осифа.) Он простил меня, грешника. Что же вы не простили государя своего, согнали меня от стада? Коего зла и гонения от вас не претерпел я! (Леонтию Шунежскому.) Леонтий Михайлович, боярин конюший, ты мой кормленщик был, ты у смертного одра отца моего стоял, прости же меня.

ШУНЕЖСКИЙ: Не могу, занеже аз раб твой, а раб не судит господина своего.

ИВАН: Аще ты раб мой, — скажи ми, кто твой царь: он или я (показывает на Осифа)?

ШУНЕЖСКИЙ: Не подобает тебе мимо царевичей сопрестольника на государство поставлять.

ИВАН: Он или я?!

ШУНЕЖСКИЙ: Убо кто царю противится — сей отступник, еже убо горчайшее преступление. Ты царь.

ИВАН: Тыртов Меншой, князь Богдан, муж в добродетелях совершенный, ты мне фряскую землю начисто повоевал: не прогоняй от царства, аз государь твой. (Тыртов отворачивается, не желая потакать сумасбродству Ивана.) Федор Голица, любоискусный ратоборец, ты первый в советех царских, ты меня от казанцев назад отпленил, не отвращайся от меня, ибо не мощен буду с враги управиться без тебя.

ГОЛИЦА: Глупающему отвещати не подобает. Иди к ласкателям своим. Но сказую ти, Ирод: слышах от священных писаний, хотящая от дьявола пущена быти на род христьянский погубителя, и видех ныне советника, всем ведома, иже днесь шепчет во уши ложная тебе и льет кровь христьянскую, яко воду.

ИВАН (поддерживаемый присными под руки продолжает ползать перед князьями): Василька Несвицкий, Артемий Казарин, Афонасий Троекуров — князи Суздальские, Стародубские, Ростовские, Северские, о братие, царь я вотчинный или он царь?

РОМАНОВ: Всегда на царском месте подобно быть царю, а не мало чести в себе имущему. Прими от нас поклонение и честь, крестного целования не преступим.

ИВАН (не принимает неопределенного ответа): Данила Романович, я или он?

РОМАНОВ: Кому оставляеши нас, государь, к кому прибегнем? Ты убо по Бозе заступник наш и помощник во всех скорбех и напастех душевных и телесных.

ИВАН: Он или я?!

РОМАНОВ: Ты, тебе крест целовали.

ИВАН: Василька Несвицкий, кравчий, ты перед катом стоял честно без стыдения: я или он?

НЕСВИЦКИЙ: Едиными устами и единым голосом вкупе молим тебя, самодержец: взявши скифетр, не юродствуй, но будь пастырь мудрый, и поработают тебе князи, славу присовокупляя благородству своему.

(Васюшка и Квасник подходят с двух сторон к застывшему Ивану.)

ВАСЮШКА: Отче.

КВАСНИК: Блаженный.

ИВАН (бормочет): Горе мне, убогому. Помилуй мя, пречистыя Матере, Ты бо Заступница наша, на Тебе надеем, от тебе милости просим. Отделают бояре инока Иванца. Язык урежут, руце усекут. Зело страшуся аз сердцем своим. Братие, молю вас Господа ради и для ради всех святых, покажите на мне милость свою, подайте ми свое благословение, отпустите мя ко отцу моему духовному, да покаюсь, елико согреших.

КВАСНИК: Не бойся, честный старик, — царь к убогим приветен и купно милостив.

ИВАН: Царь милостив, цари вси милостивы, соколич, царя не страшусь, их страшусь (показывает на бояр). Разорили прегордое царство, подручным себе сотворили, на меня худо замышляют. (Шепотом Васюшке.) Боярин Леонтий Шунежский в Казань поскакал, татарскую княжну за сына берет, днесь Шунежский казанскому царю сродник. Мне убогому, царевичам Димитрию, Ивану очи поткнет, дочь Анву собаками затравит.

ШУНЕЖСКИЙ: Господи, призри на наше смирение, молю твою быструю помощь.

КВАСНИК: Не затравит, прежде Шунежского мы собаками затравим, отче.

ИВАН: С ним Романов Даниил, Василька Несвицкий, Казарин Артемий, Михайла Дымов — все за него, а меня с престола моего свести хотят.

КВАСНИК: И тех на трески усадим.

ВАСЮШКА: С женами и княжатами.

ВЫРОДКОВ: А дочерей себе возьмем для утех. И тебе потешенье будет, и скриптору.

ИВАН: Правду ли се ты глаголеши, соколич?

ВАСЮШКА: Паче правды не бывает, блаженный прозвитер. Подумай сам и сам в себе рассуди: кто тебя, старца праведного, нищекормителя, обидеть может? Разве поганый кто, так мы тебе на что?

КВАСНИК: За Евдокию, княжну Лычку, отче, я тебе и князя Шунежского из Казани пригоню, и самого Вельзевела со дна адова приволоку.

ИВАН: Любишь Евдокию Лычку, соколик?

КВАСНИК: Люблю, господине мой. Тебя не так люблю, как боярышню Евдокию.

ИВАН: Верю, сыне Филофей. Ось мое слово к тебе: в посаде девицы от сна не прокинутся — Евдокия тебе жена будет, и ты утолишься. Ибо сам любил, Бог весть. (Осифу.) Сопрестольный государь, покажи на мне милость свою, отпусти мя в монастырь.

ОСИФ: Ступай, камо сам веси.

ИВАН (боярам): И вы отпустите, враги мои, ищу пристанища тиха, за души ваши вседержителя присноблагодатного молить иду, иду учить людей во правду. Христос глаголаше: «Аще кто оставит отца и матерь, или жену, или чада, и села имене Моего ради, стократицею приимет и живот вечный наследит. И аще кто не возьмет креста своего и вслед Мене грядет, сей несть Мне ученик». Уже бо лица моего не узрите и гласа не услышите. Будет кому кую грубость учинил по неправде или от неразумия, простите. Но молю вас, о мужие, да не скорбите о мне всуе. Аще кто отдаст в дар нечто Богу и жалеет о том, несть ему спасения. Благодарите Бога, что Господь мя исторгнул от сетей мира сего лестнаго, влекущих души наша во дно адово. (С угрозой.) Пред страшным Судиею во второе Его пришествие вси вкупе предстанем, истязаеми от Бога, яже что кто соделал, добрая или злая, такожде и мзду примет от Христа. Добро или зло, яже кто что посеял, то и пожнет.

(Иван кланяется — Осифу, князьям, отдельно и долго кланяется боярину Лычке. Вспомнив о Лазаре, мгновение думает и затем кланяется и ему. Лазарь от испуга роняет перо.)

ВАСЮШКА (Лазарю): Пиши, велбуд: «Многа зависть и крамола на царя воста, многа брань от бояр ему на его державу. Бысть мятеж велик и шум, а не хотят государю служить. И бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя...»

ИВАН: «Многия бранныя ко государю».

ВАСЮШКА: «Ко государю. И видев царь боярскую жестокость, поклонися с престола своего им на все страны и почал говорить, воздохнув из глубины сердца своего: «Зело стужаете народ, вельможи, от них и слышати не могу всегдашняго плача и рыдания людеи моих. И терпети не могу досады мне от вас. Аз повелеваю никако же скорбети о моем шествии, но пребывати в подвизех духовных, и в посте, и воздержании, и многи мольбы творити за мя, нищекормителя, и за ся, и бедных миловати».

ИВАН: «Вас же молю, любезныя мои, не скорбите, во оном веце не узримся. Ко святей церкви притекайте и мене поминайте в своих молитвах».

ВАСЮШКА: «В своих молитвах». Написал, шиша?

ЛАЗАРЬ: Ато.

ИВАН: «И востав от земли старец Иоанн, и простер руце на небо, и молитву исполнив, и прилете к нему с небеси голубь, глаголя: «Дерзай, Иване, избранниче Божий, услышана бысть молитва твоя и сокрушатся враги твои».

ЛАЗАРЬ: «Избранниче Божий», «бысть молитва твоя», «сокрушатся враги твои».

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Время вечерни приближися, отче, братия начата пети в соборе.

ИВАН (кланяется Мисюре Неупокоеву): Спасибо Бог, сыне Мисюр. (Боярам.) Имам ити к вечерни, князи. (Присным.) Грех моих ради болезнь продолжися. Терпите, чада мои, Бога ради, и Господь сотворит с вами милость. К вам слово Его простираю и подвизаю вас на проповедь, сице глагола бо Пророк: «Се Аз посылаю вас, яко овцы, посреди волков. Предадят бо вы на сонмы и на соборищи, и пред цари и владыки ведени будете имени Моего ради. И не убойтеся от убивающим тело, души же не могущих коснутися».

(Присные, доверенные Васюшка и Квасник, поддерживают Ивана под локти. Выродков хочет нести посох Ивана, но Мисюра Неупокоев успевает перехватить. Шествие замыкает Никита Меньшик.)

МЕНЬШИК: Прогавил, Щука? Не быть тебе а ни конюшим, а ни кравчим боярином.

ВЫРОДКОВ: Чур меня, чур. Будто ты, Никита, кравчих да оружничих на кольях не видел.

МЕНЬШИК: Я не видел!? А кто по неделе Бориса Курлятева Ушатого сажал, жену его Акилину Васильевну, сына Якова, дщерь Улиану? Ох, Игнатий, ох! Князь Борис Юрьевич скоро ко Господу отошел — зело муж тяжькый, восьми пудов, треска под ключицей у него вышла, а княжна Улиана (качает головой)... (Лазарю.) Затвори рот, клюся ушастый, — ворона залетит, говно склюет, чем срать будешь?

(Иван громко хохочет.)

ИВАН (Меньшику): Щука, святые дары забери!

МЕНЬШИК: Лазарь, забери святыни.

ЛАЗАРЬ: Заберу, госу... Отче!

(Леонтий Шунежский быстро подходит к Лазарю, хватает его за ключицу.)

ШУНЕЖСКИЙ: Князи великородные разят, Иуда? Чего ради шубашу руце свои марать, бесермен, мардуй?

ЛАЗАРЬ: Ай-яй-яй. (Шмыгая носом, собирает святыни.)

5

Иван, Васюшка, Никита Меньшик, Квасник, Выродков, Мисюра Неупокоев, Ежиха, Гафья, Лазарь, Княжна Евдокия

(Покои рядом с молельней Ивана. На столе еда, кубки, церковная утварь. По лавкам разложены святыни, расшитые платья, шубы — принесенное присными после разгрома поместья князя Бориса Курлятева Ушатого. Лазарь в углу перебирает грамоты. Присные забавляются с Ежихой и Гафьей, бабой постарше и девкой, одетыми просто, как посадские.

Васюшка рассматривает отделанный камнями кинжал.)

ВАСЮШКА: Славетный меч, ах, славетный. Князь Борис его из царства перского привез. Выпрошу у государя.

МЕНЬШИК: У которого? Их два, Грозный да Кроткий. Проси у сопрестольника — даст.

ВАСЮШКА: Ну ты, дурак, говори — не заговаривайся. Неравно услышит блаженный.

МЕНЬШИК: Не полоши напрасно, Ярыга Васюк, не слушаю тебе и не боюся.

ВАСЮШКА: Не хвалися, протозанщик: Иван жали не ведает, а мы крест за тебя целовали.

МЕНЬШИК: Государь меня любит. Блаженный мне шубу дал, с себя снем.

ВАСЮШКА: Его же любит царь, того и наказует. Курлятева, доброхота, государева названого брата, на кол посадили, а ты кто? А Игнатий Шишка? Петр Тутышев, Третяка Кротких, Алферий Дедяев, Немира Спячий, Максентий Безнос — где они все? Изомроша от железной тягости.

МЕНЬШИК: Гуляй, Васюшка, донде жив. Смерть грамоты никому не пошлет.

ВАСЮШКА: Не пошлет, а и торопить ю незачем. Ты взгляни вокруг — что делается. Людей, как собак, бьют.

МЕНЬШИК: Сами же и бьем.

ВАСЮШКА: Не мы бьем — нами бьют. Мы люди подневольные. Не мы — так нас. Правды нет, а неправда (глазами показывает на дверь в молельню Ивана) раньше нас родилась. Пей, Никита, вино у новопреставленного князя Курлятева славное. Я знаю — не одино лето Борису Юрьевичу работал.

МЕНЬШИК: Жалко тебе князя Бориса?

ВАСЮШКА: Князя-то? Князя нет. Пожил Борис Юрьевич, слава Богу. Жалею о княжне Улиане.

КВАСНИК (сталкивает с себя Ежиху): Потому ты на Курлятева двор не пошел?

ВАСЮШКА: А ты б пошел? Пять лет от княгини Марии Васильевны только ласку знал, княжну в пеленах помню.

КВАСНИК: И ходил, и пойду, потому я душегубец. Как и ты, Васюшка.

ВЫРОДКОВ

Blog

Квасник: Разбежались чади Татищева, аж и не бывало