Тамара Александровна Ворошилова, ответственный секретарь пресс-клуба "01" Главного управления пожарной охраны, сказала, что с интересом относится к моим полярным книга
| Вид материала | Книга |
| 6. Агония большого пожара |
- Сборник статей / Под ред. Денисенко М. Б., Троицкой И. А. М.: Макс пресс, 2008. ("Демографические, 4733.23kb.
- Вспомогательные исторические дисциплины в пространстве гуманитарного знания, 60.56kb.
- Министерство российской федерации по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям, 1488.71kb.
- Ольга Александровна Никитина, ответственный секретарь сно, кандидат филологических, 345.55kb.
- Общие положения, 502.25kb.
- Федоров Виктор Васильевич, президент Российской государственной библиотеки (ргб). Ответственный, 70.53kb.
- Стоимость услуг противопожарного назначения, предоставляемых персоналом ведомственной, 22.28kb.
- Администрация, 42.99kb.
- Кегеян Тариел Давидович, главный секретарь Смирнова Олеся Александровна, начальник, 117.66kb.
- П. В. Анисимов Ответственный секретарь, 6038.72kb.
-- Мы с Юрой решили, -- начал Николай, -- что раз у него уж так
получилось с рукой, пусть лезет наверх, снизу работать тяжелее. Женщины
первыми подниматься отказались, спасайте, говорят, наших детей, а один
мужик, суетливый такой мордоворот, раскричался, чего, мол, уговариваете и
время тратите, меня, говорит, за это время можно было поднять. Юра на него
цыкнул, а потом придумал такую штуку: посадил себе на плечи мальчишку, тот
обнял его руками и Юра с ним поднялся наверх, а потом спустился и взял
девочку. Только она очень боялась и плакала, так мать сняла с себя платок,
шаль точнее, и привязала дочку к Юре.
-- Ты забыл сказать, что на семнадцатом двенадцать человек было, --
напомнил Юрий.
-- Считай, что сказал. А вот что я в самом деле забыл: к этому времени
Уленшпигель свою цепочку до нашей дотянул, так что не пришлось больше
разбивать перегородки из стеклоблоков на лоджиях, Уленшпигель с напарником
Рожковым тоже своих клиентов наверх поднимали. Сколько у Володьки там было,
не помнишь?
-- Человек пять-шесть, -- сказал Юрий. -- Ему там тоже несладко
пришлось, сама его порасспроси. Валяй дальше, Коля.
-- Одиу женщину я уговорил, помог ей встать на штурмовку и ноги
переставлять со ступеньки на ступеньку, пока Юра ее сверху не подхватил; а
вторая, понимаешь, тоже была согласна, но все время, хотя я ей запрещал,
смотрела вниз и обмирала, а это очень опасно: вдруг на штурмовке -- и в
обморок? А она маленькая такая, как птичка, и я подумал, что сил у меня
хватит: посадил, как ребенка, на шею и вместе с ней поднялся... Ну а мужики
сами полезли, пришлось только подстраховывать... Вот и все о 16-м, а если
тебя интересует психология, то такая деталь: тот самый мордоворот, который
хотел первым спасаться, стал требовать, чтобы я его чемодан наверх поднял,
какой-то, документ показывал, начальству грозился жаловаться. Попадаются же
такие субъекты! Сказал бы ему, не будь при исполнении... Ладно. Итого нас на
17-м оказалось, считая Юру и меня, двадцать один человек, повернуться было
трудно, и у Уленшпигеля через перегородку немногим меньше. Оставаться там
было нельзя, дым так валил, что даже на свежем воздухе воэдуха не хватало,
мордоворот и о чемодане забыл, на штурмовку рвался.
-- Погоди, -- перебил Юрий, -- не двадцать един, а двадцать два, ты про
горничную забыл. Она к вам пулей на лоджию выскочила, очень кричала, не
столько от ожогов, сколько от страха. Обожгло ее не очень, колготки
подпалила.
-- Галя Макаренко, -- улыбаясь, припомнила я. -- Она и сейчас работает
на семнадцатом, только не горничной, а дежурной по этажу. Она хвасталась,
что прокатилась, как панночка у Гоголя, на шее у "красавчика пожарного". На
твоей шее, Коля?
-- На моей, -- проворчал Николай, -- я ведь ту, птичку-вевеличку, снова
на себе поднимал, и твоя панночка тоже умолила. Так в меия вцепилась, что
через боевку синяков наставила... Словом, подняли мы всех на 18-й, потом на
19-й, а там... прямо в кухню ресторана. быстро подняли, нам два повара
сверху помогали. А они там хорошо забаррикадировались, двери у них плотные,
обитые жестью, на кухне и дыма почти не было. Уленшпигель тоже своих
погорельцев поднял, оборванных и замызганых, такой антисанитарии на кухне
небось отродясь не видывали. Нас стали угощать, но мы только по чашке кофе
выпили, и то на ходу -- поспешили по внутренней винтовой лестнице, по какой
официанты с подносами ходят, прямо в ресторан, на двадцать первый этаж...
Рассказ Володи Никулькина я застенографировала, вот он без всякой
редакции:
-- Не знаю, как чувствовали себя на верхотуре товарищи капитаны, а
тогда лейтенанты Клевцов и Кожухов, а я лично чуть не помирал от страху.
Граждане, думаю, братья молочные, как пишет Зощенко, и чего я попер в
пожарные? Я ведь, Ольга, Николаевна... ладно, просто Ольга, я ведь ужасно не
люблю гореть синим пламенем, мама сто раз говорила, что лучше бы ты,
Вовочка, -- это для мамы я Вовочка, для мамы небось и сам полковник товарищ
Кожухов просто Мишенька... -- так лучше бы ты, говорит, как твой папа, стал
бухгалтером в пищеторге и тебя бы во всех магазинах цветами встречали.
Правильно, говорят, тебя народ прозвал Уленшпигелем, авантюрист ты и
шалопай, женился даже не как все люди, а в ванной -- это потому, что я со
своей Ритой в ванной познакомился, когда ее квартира горела. Недоразумение,
говорит, ты, а не пожарный, пожарные должны быть матерые, серьезные и с
усами, а ты коротышка, общий насмешник, и ветер у тебя в голове, семейным
людям на спину Нефертить клеишь и рекламу "Пейте томатный сок"
Выпалив одним духом эту тираду, Володя продолжал:
-- Но поскольку вы, Ольга Никола... или просто Ольга, в наших делах
собаку, извините, съели и вас не обманешь, признаюсь, что от страху я чуть
не отбросил сандалии, не сразу, а тогда, когда зыркнул вниз с 19-го этажа.
Мама моя родная, теща любимая! В жизни еще так не пугался, разве что когда
-- вспомнить жутко! -- шмякнул о дверь авоську с бутылками пива. Не
волнуйтесь, Ольга, и не меняйтесь в лице, не разбил, только одна чуть
треснула, не принял обратно грубиян из "Стеклотары"... С цепочки, что ли,
начинать? Впереди лейтенанты полезли, я за ними налегке: "фомич", две
спасательные веревки в мешочках, "Дымок" -- это сигареты такие, высшего
класса, и фотокарточка жены в боковом кармане. Был я третьим, чувствовал
себя человеком, а потом черт дернул начинать свою цепочку -- это когда
лейтенанты на пятой лоджии застряли. За мной Рожков Боря полез, за ним
другие на подхвате -- словом, "связали" цепочку и стали спускать артистов,
как мы их условно называли, потому что в гостиничные номера только артистов
поселяли, которые приезжали на гастроли. Мы, конечно, документов на лоджии
не проверяли, но из стенгазеты потом узнали, что одного народного артиста
спустили, двух заслуженных и сколько-то, не помню, обыкновенных, у которых
всемирная слава впереди. И знаете, что в высшей степени странно и даже
необъяснимо? Что обыкновенный, то есть менее ценный для зрителя субъект,
хочет жить ничуть не меньше, чем заслуженный и даже народный! Один
заслуженный одним обыкновенным возмущался: "Без звания, без таланта, на
ролях "кушать подано", а вперед лезет!" Это потому, что мы того самого
"кушать подано" первым спустили, у него сзади так штаны обгорели, что ни в
один ресторан не пустят. А народный оказался отличным малым, даже шутил,
хотя и зубами лязгал. Фамилию забыл, помню только, что не Смоктуновский и не
Гурченко. Вношу поправку! Я вам говорил, что там были одни артисты, но
правил нет без исключений, так как администраторы в гостиницах люди
исключительно отзывчивые и сердечные, за простое спасибо плюс десятку хоть
слона из зоопарка в люксе поселят. Вот капитану, а тогда лейтенанту Клевцову
один тип с чемоданом попался, а мне -- с тремя ящиками, и в каждом по пуду
помидоров, на рынок привез. Очень сокрушался, четвертной билет, говорит,
этой рыжей за полулюкс подарил, а для чего? Чтобы чуть не сгореть в этом
полулюксе, будь он трижды проклят! Слезу даже из меня выжал -- от
сочувствия. Ведь в самом деле чуть не сгорел, я его из полулюкса волоком до
лоджии тащил, очумелого, а он отдышался и стал оплакивать ящики, я ведь не
для себя, говорит, я для народа, который скучает зимой без помидоров.
По-настоящему веселых случаев больше не было, дальше пошла суровая проза
жизни. Одна дама, помню, как встала на штурмовку, так и отключилась -- Боря
Рожков на лету за рукав норковой шубки поймал, а рукав лопнул, чуть оба не
полетели. Боря потом еще извинялся за шубу, дорогая вещь, а дама после
пожара его разыскала и до сих пор письма к праздникам пишет. И еще случай,
когда я стоял на 16-м и одного погорельца за волосы наверх тащил, тоже
вырубался, но не от нервов, а от ожогов, страшновато на него смотреть было.
А жонглерка, что ли, одна была прехорошенькая, такую я бы тоже, как
лейтенант, себе на шею посадил, так нет, для нее лестница как для рыбы вода,
любому из нас даст сто очков вперед... Сколько людей всего спустил-поднял?
Для благодарности в личное дело много, для ордена мало, в самый раз на
медаль хватило, а мне больше ничего не надо, я человек маленький, сто
шестьдесят пять сантиметров. Да, самое главное, чуть не забыл! На кухне
поваром отцов брат был, дядя Андрей. Увидел меня, прослезился, "виват
Никулькиным!" орал и шницель мне в зубы сунул, когда мы в ресторан побежали.
6. АГОНИЯ БОЛЬШОГО ПОЖАРА
К тому времени, когда Клевцов и его товарищи бежали к ресторану,
газодымозащитники Головина и Баулина уже поднимались на 15-й этаж.
До конца Большого Пожара оставалось минут тридцать.
Потом, когда все останется позади и можно будет трезво оценить боевые
действия, Кожухов скажет, что главной своей удачей считает "попадание иа
исполнителей" -- на первопроходца Клевцова и на сержанта Никулькина,
самостоятельно, без подсказок, рискнувшего связать вторую цепочку. О своей
же идее он заметит, что "она лежала на поверхности и пришла бы в голову
всякому".
А пока, в эти последние тридцать минут, Кожухов испытывал огромное
удовлетворение от сознания того, что пожар в главном здании локализован и в
пылающий факел высотка не превратилась. И не превратится -- теперь, после
того как начали тушить 15-й этаж. Кожухов был в этой уверен. И потому, что
по внутренним лестницам наверх шли отборные силы, и потому, что ветер стих,
и потому, чте интуиция пожарного, никогда не подводившая Кожумва, заверяла
его, что до ресторана огонь теперь не дойдет -- его задавят на подступах.
Боевой участок на крыше кинотеатра прекращал свое существование.
Десятки людей, спасенных по штурмовкам, были эвакуированы с крыши по
автолестнице, Других, отсеченных огнем на 15-м, подняли наверх, а
большинство бойцов, осуществлявших эти операции, влились в подразделения,
штурмующие высотку изнутри.
Но не успел Кожухов сообщить по рации Чепурину, что спускается вниз,
как из эфира послышался голос Баулина: "Первый, я Восьмой, прием!..
Внутренний водопровод на 15-м отказал, работаем одним стволом, срочно нужны
рукава на вторую линию!"
Убедившись в том, что Чепурин все слышал и распорядился, Кожухов
сообщил ему, что принимает боевой участок на 15-м этаже,, включился в КИП,
вошел в высотку и вместе со связным сержантом Бровиным стал подниматься по
внутренней лестнице.
Она была неузнаваема, красавица высотка, с ее изящной отделкой,
многочисленными панно и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной
по эскизам местных художников. Многие помещения превратились в выгоревшие
бетонные коробки, полы по щиколотку были залиты водой, с потолков свисали
обрывки проводов, а трубы коммуникаций от страшного жара либо полопались,
либо скрутились в узлы. Вот такая она, неэстетичная, наша работа, в который
раз подумал Кожухов, никого и не позовешь полюбоваться результатами своего
труда -- отшатнутся; пострадавший будет во всем обвинять пожарных, которые
пришли на помощь слишком поздно, спасенный в лучшем случае поблагодарит и
эабудет, а городское начальство, подсчитав убытки, обязательно проворчит,
что уж очень пожарные разошлись -- и воды слишком много пролили, и паркетные
полы, стены изуродовали (а их вскрывали, чтоб потушить огонь в пустотах), и
вообще нужно было работать поаккуратней, народное добро все-таки. А о том,
что без пожарных от всего этого добра осталось бы одно воспоминание, мало
кто подумает, а если и подумает, то непременно напомнит: "Вы же за это
деньги получаете". Будто то, что сделал Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и
их товарищи, можно оценить в деньгах...
Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших, а лестница была узкая, и
Кожухов останавливался, пропуская их; пострадавших, однако, отметил он, для
такого пожара было относительно немного -- и большинство людей с лоджий
эвакуировали, и счастье помогло: поезд с артистами драматического театра из
Москвы только в эти минуты прибывал на городской вокзал, об этом рассказал
иа крыше один артист, приехавший на сутки раньше товарищей. Не хотелось
думать, что произошло бы, окажись в номерах те самые полсотни человек,
которые сейчас выходили на перрон.
Поднимаясь и вынужденно отдыхая, пока спускали пострадавших, Кожухов
подмечал то, что потом скажет на разборе: вот здесь догорает паркет -- не
вскрыли и не полили; на 13-м полно дыма -- проморгали какой-то очажок; тут
валяется крышка от противогаза -- значит, кто-то работает с опасностью для
жизни, зацепится за что-нибудь, разорвет дыхательный мешок КИПа и может
наглотаться дыма.
На марше перед 15-м Кожухов пропустил двух бойцов, выносивших на руках
крупного мужчину.
-- Жарко там, товарищ полковник, -- доложил на ходу один из них. --
Воды мало, только одна рукавная линия.
-- Вторую линию Нестеров снизу прокладывает, товарищ полковник, -- уже
на 15-м доложил Баулин.
Кожухов хотел было резко отчитать его за то, что слишком понадеялся на
внутренний водопровод, но сейчас это было бы пустой тратой времени.
-- Где Головин?
-- Ушел со звеном на 16-й, товарищ полковник!
-- Звено на помощь Нестерову, быстро!
-- Слушаюсь, товарищ полковник!
Коридор 15-го этажа от лифтового холла до лоджии был весь охвачен огнем
с тем самым голубоватым свечением, о котором в один голос говорили пожарные
на этажах главного здания. Вода! От нее сейчас зависело, останутся ли в
живых люди, которые не успели или не догадались, когда еще была такая
возможность, выбежать на лоджию и крики которых доносились из номеров. Нет
ничего хуже для пожарного -- испытывать острую нехватку воды. Спасаясь от
нестерпимого жара, бойцы столпились в начале коридора, а вперед с
единственным стволом полз Говорухин, сантиметр за сантиметром сбивая огонь и
то и дело поливая самого себя -- лицо, боевку, ствол за шиворот... Идущего
впереди куда лучше поливать сзади, и обязательно непрерывно, иначе вода,
быстро испаряясь, может сильно ошпарить.
Есть вторая линия!
Кожухов придавил ногой рукав -- полный.
-- Сменить Говорухина!
Недавно мы были у Говорухиных, вспоминали о Большом Пожаре; я спросила
Пашу, где ему досталось больше всего.
-- На 15-м, -- ответил он не задумываясь. -- Там я испытал два
взаимоисключающих чувства. Первое неочень приятное -- когда поджаривался и
превращался в мумию, а второе чувство, исключительное и замечательное -- это
когда Вася оттащил меня за ноги и стал поджариваться сам.
Говорухину крепко досталось и на других этажах, особенно в хореографии,
но на 15-м этот гигант впервые в своей пожарной жизни дошел до обморочного
состояния -- слишком перегрелся и ошпарился, "черной завистью змее
позавидовал, -- шутил он, -- что кожу может сменить". А Васе, который сменил
Пашу, досталось меньше, так как стволов было уже два и оба ствольщика
поливали то огонь, то друг друга. Вторым ствольщиком, к своей нескрываемой
радости, стал Слава Нилин.
-- Дорвался, лично Чепурин отпустил наверх! -- ликовал Слава. -- Под
самое шапкозакидательство -- вот повезло! А то, представь себе, спросят, что
делал на Большом Пожаре, а что ответить? Гидрантами, водой внизу командовал?
Из номеров на горящем этаже спасли восемь человек, а вот сам Кожухов не
уберегся. Когда, в отвоеванной части коридора стали взламывать двери, из
одного номера от сквозняка произошел сильный выброс пламени, и Кожухов,
который в этот момент протирал запотевшие очки, получил серьезный ожог
сетчатки глаз. Его сразу же вынесли на лоджию, но когда убедились, что он
ничего не видит, свели вниз.
Уже по дороге в госпиталь, в машине "скорой помощи" полковник узнал,
что очаги огня на верхних этажах ликвидированы и Большому Пожару пришел
конец.
В РЕСТОРАНЕ (Рассказывает Нестеров-младший)
Три события потрясли общественность: во-первых, исполнилось ровно пять
месяцев с того дня, как Ольга начала свою бурную литературную деятельность,
во-вторых, ровно шесть лет тому назад мы с Ольгой расписались и, в-третьих,
что и есть самое главное, Микулин отвалил Ольге четыреста рублей аванса. Ну
а такое сцепление обстоятельств порождает в слабой душе человека склонность
к мотовству и гульбе. И семейный совет, на который с правом совещательного
голоса были допущены Слава, Дима и Леша, решил эту свалившуюся с неба сумму
возвратить в казну наипростейшим путем, то есть прокутить. И не в
какой-нибудь забегаловке, а в нашем лучшем ресторане на 21-м этаже Дворца
искусств. Решение приняли единогласно, при одном воздержавшемся.
-- Транжиры, -- корил нас Дед, -- тоже выдумали юбилей. Ну, была бы еще
серебряная свадьба или, на худой конец, бронзовая. А то -- шесть лет, курам
на смех. Это как ее считать -- деревянная, что ли? Или целлофановая? Лучше
бы на эти деньги Леля с Бубликом на юг поехали, в море поплескаться, а дома
могли бы просто пивка попить, тем более что Нефертити воблу из Астрахани
привез. Так нет, ресторан им нужен, пыль в глаза пускать, одних чаевых
небось десять рублей вынь да положь. Гуляки!
Уничтожив нас морально, Дед вытащил из шкафа сшитый лет тридцать назад
бостоновый костюм с брюками-парусами и понес на балкон проветривать от
нафталина.
Дед был железно прав: у меня лично в глазах потемнело, когда я увидел
список приглашенных. Ольге что, она может Кожухову и Чепурину выдать такое,
о чем нам даже про себя подумать страшно. В обществе начальства хорошо
сидеть на собраниях, а не за столом, где не то что не разгуляешься, а первой
рюмкой поперхнешься, ибо когда напротив тебя сидят полковники, так и
подмывает вскочить и проорать; "Смир-рно! Товарищи офицеры...")
Дима тоже был за скромный междусобойчик, но на совете Ольге не перечил,
даже поддакивал. Свою беспринципную позицию он объяснил так:
-- В отличие от вас, людей простых, как веники, -- высокопарно заявил,
он, -- я усвоил, что в основе великих решений лежат малые причины. Красиво
сказано? Хотя нет, вы все равно не оцените, ваш уровень -- это рукава и
гидранты. Но мы со Львом Толстым и Достоевским знаем, что душа женщины
неисповедима. Бьюсь об заклад, рыжая ведьма весь этот шабаш затеяла
исключительно для того, чтобы показаться в новом платье и насладиться
комплиментами..." Идея! Как она войдет, расфуфыренная, давайте не
реагировать, будем говорить исключительно о футболе. Увидите, как она
завертится!
Этому коварному плану не суждено было осуществиться: Ольга в своем
новом бархатном платье, да еще на диво причесанная Клюквой, была так
неожиданно хороша, что все дружно рявкнули и закатили глаза, а Дед
завертелся юлой: "Эх, где мои шестьдесят лет!" (Деду через месяц шестьдесят
один.)
-- Нет, в самом деле ничего? -- озабоченно спрашивала Ольга, вертясь
перед зеркалом.
-- Сойдет, -- басом скааал Бублик. -- А почему у тебя сережки разные,
специально или для смеху? -- И проводив глазами заахавшую Ольгу, осуждающе
пробурчал: -- Целый час наряжается, пока придем, всю пепсиколу выпьют.
-- Держись меня, -- подмигнул ему Леша. -- Мороженого наеди-и-мся...
-- А Дима не так глуп, каким кажется на первый взгляд, -- сказал Слава.
-- Рыжая в этом платье с самой Клюквой поспорит.
-- Смотрю на вас и поражаюсь, -- сказал я. -- Платье, комплименты... А
ведь достаточно вам было напрячь свои бедные мозги...
Закончить я не успел, вошла Ольга.
-- Вася, -- сказала она, -- в мою сумочку не помещается, сунь в свой
пиджак.
И протянула мне тетрадку и ручку.
-- Вопросы есть? -- спросил я.
Ресторан размещался в огромном зале, сплошь застекленном с трех сторон
от пола до потолка. Это была одна из главных приманок ресторана: через
пятиметровой высоты стекла открывалась панорама всего города. В центре зала
возвышалась драпированная тканями колонна толщиной в баобаб, а от нее вниз
шла винтовая лестница, по которой можно было спуститься на 20-й этаж с его
подсобными помещениями, кассой и туалетом, и на 19-й, занятый кухней.
Для банкета Ольга выбрала большой овальный стол, для лучшей слышимости
и обзора, как пояснила она. К ее огорчению и нашему превеликому
удовольствию, в город нанес неожиданный визит генерал из ГУПО, и все
начальство блистательно отсутствовало.
-- Хоть разговеемся малость, -- потирал руки Дима. -- Я-то уже
готовился к тому, что весь вечер будем оглушать себя боржомом. Спасибо
товарищу генералу!
Дима еще не знал, какой сюрприз его ожидает!
Помните, я советовал моим приятелям напрячь свои бедные мозги? Уж
кто-кто, а я знал, для чего Ольга затеяла этот шабаш. Но все тайное
становится явным, и через несколько минут после начала банкета Сергей
Антоныч Попрядухин Ольгу разоблачил.
-- Друзья! -- провозгласил он. -- Много лет зная Лелю и всю жизнь Васю,
с уверенностью говорю, что вряд ли они придают значение своему юбилею,
смехотворному в глазах таких Мафусаилов, как мы с Дедом. Общественность
высказывала различные догадки. Одни полагали, что Леля и ее закадычная
подруга Даша поспорили, кто из них за этот вечер разобьет больше сердец,
другие уверяли, что на банкете настоял Бублик, который уже раздулся от
пепси-колы и потихоньку таскает бутылки от соседей, третьи... четвертые...
пятые... Я вспомнил "Трех мушкетеров", когда Атос спросил у друзей, что они
едят, выслушал ответы и хладнокровно заметил: "Вы все ошибаетесь, господа:
вы едите конину". Великая книга, я ее часто перечитываю на заседаниях, с
которых нельзя улизнуть. Так вот, вы все ошибаетесь: истиная причина
заключается в том, что в Лелином сочинении на месте главы о ресторане --
зияющий пробел. Отсюда следует, что вас, ребята, пригласили для того, чтобы
весь вечер потрошить. Учтите, даром вас кормить никто не будет! Ибо сказано:
в поте лица своего зарабатывай шашлык свой. Я догадался о замысле этой
плутовки, когда увидел список приглашенных. Вот он передо мной, сей
изобличающий документ. Обратите друг на друга внимание! Кроме трех человек,
которые горели в других помещениях, все остальные имеют то или иное
отношение к месту действия! Что, попалась, Патрикеевна? Ну, Деда, его семью,
Васиных сорвиголов все знают, представляю остальных:
Николай Клевцов, Юрий Кожухов и Владимир Никулькин, он же Уленшпигель
-- воздвигнитесь! Рыцарям штурмовых лестниц -- гип-гип-ура!
Анатолий Аничкин! Он едва перевалил за тридцать пять лет, но уже без
пяти минут доктор технических наук. Неоднократно бит за острый язык и
чинонепочитание. Саша Ковальчук! Тоже мой ученик, прославленный победитель
конкурса молодых ученых НИИ по сортировке картошки на овощных базах. Обоих я
затащил сюда на аркане по требованию Лели, поскольку они -- участники того
самого юбилейного банкета в честь нашего Арбуза. Для непосвященных: Арбуз --
Аркадий Родионович Бузукин, отличнейший парень и наш директор.
"Несмеяна" и народный театр представлены несравненной Дашей Метельской.
Сегодня я за ней с удовольствием приударю, несмотря на присутствие ее мужа
Бориса Данилина, выдающегося драматурга нашего времени, автора одной
провалившейся пьесы и двух комедий, имеющих сиогсшибательиый успех -- среди
нас, его друзей и знакомых.
Григорий Косичкин, краса и гордость ресторанного ансамбля, это он
сейчас орет в микрофон с эстрады о своей любви к какому-то существу. Но меня
ему не перекричать! Будят надеяться, однако, что он скоро охрипнет и
присоединится к нам.
Вадим Петрович, бывший официант, а ныне -- внимание! -- метрдотель
ресторана, устроивший Леле по блату этот превосходный стол. Вадим Петрович
не позволит официантам ободрать Лелю до нитки, лично проверит счет.
Наконец, Нина Ивановна, от которой исходил первый импульс по тушению
Большого Пожара и при взгляде на которую мне так и хочется напроситься в
гости, ибо вкуснее ее пирогов я ничего не едал.
Таково наше разношерстное, но изысканное общество. Остальные
приглашенные не явились по уважительным причинам, что сэкономит Васе и Леле
кучу денег. За их здоровье! Призываю отныне не увлекаться умильными тостами,
а выкладывать все, что вам известно, для Лелиной тетрадки. Приготовиться
Аничкину.
Несмотря на призыв Сергея Антоныча, поначалу гости пошли по пути
неприкрытого саботажа: никому не хотелось вспоминать далекие и не слишком
приятные эпизоды. Посыпались тосты за дам, остроты, да еще оркестр призывал
к танцам -- словом, Ольга демонстративно закрыла тетрадку. Это вызвало общее
ликование, даже Дима шепнул мне: "Кажись, потрошение не состоится". Они
плохо знали, с кем имели дело!
Не прошло и часа, как гости обнаружили, что на столах не осталось ни
капли спиртного и что хозяйка не предпринимает никаких усилий, чтобы
возобновить его запас, а в ответ на запросы и иамеки отдельных гостей
официанты, симулируя непонимание и глухоту, притаскивают целые батареи
бутылок с минеральной водой.
Сергей Антоныч хохотал до слез.
-- Кожей чувствовал, что она возьмет свое, -- с торжеством восклицал
он, -- не мытьем, так катаньем. Сдавайтесь, ребята! Патрикеевна, пью этот
боржом за твою удачу!
Ольга скромно поблагодарила и раскрыла тетрадку.
Анатолий Аничкин и Саша Ковальчук, молодые коллеги и любимые ученики
Сергея Антоныча, уже бывали в нашей компании и посему чувствовали себя
вполне раскованно.
-- Вообще говоря, меня смущает эта тетрадка, -- начал Аничкин. -- Мало
ли чего я спьяну наговорю? Или лучше сказать -- с боржому? С одной стороны,
приятно, конечно, стать персонажем крупного художественного полотна, но с
другой -- диссертацию скоро защищать, как бы кого не обидеть, а, Сергей
Аатоныч?
-- Только умолчи, я тебе первый на защите черный шар брошу, --
пригрозил Сергей Антоныч. -- Крой, не взирая на лица!
-- Шеф имеет в виду, -- пояснил Аничкии, что далеко не все из ста
сорока трех гостей вели себя в достаточной степени благородно. Шефу хорошо,
Арбуз ему все прощает, летом шорты, а зимой свитер, которому место в
Ольгином музее -- кустарное изделие времен Бориса Годунова, а каково нам с
Сашей? Раскроет начальство будущую книгу и с возмущением прочитает, как
старший научный сотрудник Аничкин, который через несколько месяцев нагло
рассчитывает защитить докторскую, распространяет о членах ученого совета
самые чудовищные небылицы... Извините, я пас.
-- О начальстве или хорошо, или ничего, -- вставил Ковальчук.
-- Есть один выход, -- предупредив грозный окрик шефа, заметил Аничкин.
-- О тех, кто вел себя пристойно -- так и скажем, а тех, кто праздновал
труса и ревел, как корабельная сирена в густом тумане, скроем под
псевдонимами.
-- Валяй, -- великодушно разрешил Сергей Антоныч. -- Шила в мешке не
утаишь, каждый себя узнает.
И дальше последовал рассказ.
Аркадий Родионович Бузукин в свои шестьдесят пять лет выглядел на
пятьдесят: бывший капитан первого ранга сохранил морскую выправку, уверенную
походку (о том, что вместо правой ноги до колена у него протез, знали далеко
не все) и мозг без признаков склероза. Несмотря на внешнюю суровость и
попытки наладить в НИИ флотскую дисциплину, директор был типичным добряком и
ходатаем по делам подчиненных, которые, надо отдать им справедливость, умело
пользовались этой слабостью. Арбуз в институте был любим, а к его юбилею
готовились с энтузиазмом: сбросились по десятке на банкет, сочинили куплеты
и шуточные адреса, соорудили стенды, на которых отражались его жизнь и
деятельность. Жена Арбуза, его боевая подруга по морской пехоте Анна
Алексеевна, предоставила юбилейному комитету альбом с семейными
фотографиями. Особенно сильное впечатление производила любительская
карточка, на которой полуторагодовалый карапуз торжественно нес в руках
ночной горшок. Надпись гласила: "Профессор Бузукин в начале жизненного
пути". Были и другие экспонаты, вызывавшие тоже положительные, но совсем
иного рода, эмоции. На одной карточке капитан второго ранга, совсем еще
молодой, целовал перед застывшим строем гвардейское знамя, а на другой того
же кавторанга, опирающегося на костыли, держала под руку молоденькая
медсестра в гимнастерке, из-под которой виднелась тельняшка. И надпись:
"Поддержка на всю жизнь".
Руководили банкетом три человека.
Как и всякий директор, Аркадий Родионович опирался на особо
приближенных людей, которым передоверил все хозяйственные функции: на
заместителя по общим вопросам Глебушкина, референта Баринова и председателя
месткома Курова. В жизни часто бывает, что самые приближенные не всегда
оказываются самыми преданными, но когда хозяин об этом узнает, они обычно в
его покровительстве уже не нуждаются. Будучи человеком мудрым, но столь же
доверчивым, Аркадий Родионович полагал, что в данном случае имеют место
исключения, и сердился на жену, которая в этом вопросе проявляла большую
проницательность, и на Попрядухина, который в глаза и за глаза обзывал
тройку фаворитов "арбузными корками, прилипалами, бездельниками и
мошенниками". Почти все остальные сотрудники были солидарны с Попрядухиным,
но старались на сию опасную тему не высказываться, ибо почему-то так
получалось, что каждый, кто высказывался, выпихивался в отпуск в апреле или
ноябре и таинственным образом исчезал из списка на распределение квартир.
-- Я потому начал с этих людей, -- разъяснил Аничкин, -- что двое из
них сыграли существенную роль в первом же акте нашей драмы, я бы даже сказал
-- в первые минуты первого акта. Опоздавших, в том числе Сергея Антоныча, мы
решили не ждать: "Пусть опоздавший плачет, судьбу свою кляня!" -- заявил
Арбуз. И едва оркестр по знаку тамады Глебушкина грянул попурри на морские
темы, и едва сам Глебушкин проникновенно пропел длинный и приторно сладкий
экспромт в честь юбиляра, и едва сам юбиляр успел приказать: "Матросам пить
водку и веселиться!", и едва все сто сорок три человека приступили к этому
приятному занятию, как до нас донеслись крики и потянуло дымом.
Поначалу эти факты не очень нас встревожили: "Наверное, повар влюбился
и жаркое сгорело", -- сострил Глебушкин. Но когда крики усилились и дым
всерьез защекотал носоглотки, Арбуз велел Баринову и Курову разведать
обстановку и доложить. Те почтительно выслушали приказ, рысцой выбежали из
зала в лифтовой холл и через несколько мгновений влетели обратно, размахивая
руками и вопя: "Пожар! Горим!" Мы и опомниться не успели, как они снова
исчезли -- с тем, чтобы больше на сцене не появляться.
-- Так вот они кто... -- протянуяа Нина Ивановна, -- а я-то думаю,
откуда мне знакомы эти фамилии? Только насчет сцены вы ошибаетесь,
объявились они, голубчики, объявились. Раза четыре в 01 звонили, мы еще
удивлялись, почему они так просят их фамилия запомнить, сигнализировать, что
проявили бдительность, что ли? Один из них, помню, очень сокрушался,
пожарным просил передать, что жена его в ресторане, а она на пятом месяце,
ей вредно волноваться... Так он, прохвост, жену бросил?
Ненадолго прерву повествование, чтобы поделиться одним размышлением.
Эти двое оказали своим товарищам чрезвычайно плхую услугу.
Когда в изолированном помещении оказываются совершенно не готовые к
экстремальной ситуации люди, нет ничего легче, чем посеять среди них панику
-- с непредсказуемыми последствиями. Цепная реакция страха! Вот два
хрестоматийнйх подлинных эпизода, о которых нам рассказывали еще в училище.
Однажды в кинотеатре от одного такого панического выкрика "Пожар!" погибли
десятки людей, когда зрители, давя друг друга, кинулись к закрытым дверям, а
в другом, совершенно аналогичном случае, администратор вышел на сцену и
спокойно, даже с юмором, объявил, что из-за неисправности аппаратуры сеанс
отменяется, и зрители, за исключением тех, кто проник в зал зайцем, могут
возвратить билеты в кассу и получить свои деньги обратно. И зрители,
поругивая "сапожников", обычным порядком вышли на улицу и лишь там увидели,
что фойе и крыша кинотеатра горят, а со всех сторон подъезжают пожарные
машины.
Страшная штука -- паника. На пожарах она бывает особенно страшна тогда,
когда пути эвакуации отрезаны и толпа рвется к выходу, которого нет.
-- Это Баринов, -- сообщил Нине Ивановне Сергей Антоныч. -- Горлодер,
подхалим и редкая скотина!
-- Сергей Антоныч, -- с упреком сказал Ковальчук, -- почему одного
Баринова отмечаете? Я бы на месте Вити Курова на вас обиделся, он ведь тоже
забыл свою Татьяну. Да, вы же этого не видели! Когда нас вывели на улицу и
Витя с радостным воем бросился Татьяну обнимать, она влепила ему такую
пощечину, что даже у нас в ушах зазвенело. А пожарный, который нас выводил,
совсем еще пацан, очень Татьяну похвалил: "Браво, красотка, народ требует
"бис"!
-- Не говорил я красотка, -- возразил Уленшпигель,-- я ее малюткой
назвал. Мы с ней по дороге познакомились, она вся извелась -- так мечтала,
поскорее любимого мужа увидеть, вознаградить за любовь и преданность.
-- А вот Баринову повезло, -- припомнил Ковальчук, -- у его Светланы на
оплеуху сил не осталось, только всего и сказала: "Боже, какой ты негодяй!"
Ладно, наплевать и забыть, продолжай, Толя.
-- Наплевать -- это верно, а вот забыть... -- проговорила Ольга, занося
в тетрадку свои крючки. -- Анатолий, вы остановились...
-- ...на исчезновении этой парочки *, -- закончил Аничкин. -- Кроме
нас, институтских, за несколькими столиками сидели "аутсайдеры", не имевшие
к нам отношения посетители; всего в ресторане было человек сто восемьдесят
или чуть больше.
* Дальнейшая судьба двух "отважных разведчиков" сложилась так. Бросив
на произвол судьбы столь любимого ими юбяляра, товарищей и обеих жен, они
спустились вниэ на последнем лифте, поздравили друг друга с чудесным
спасением и, смутно чувствуя, что в моральном плане выглядят не лучшим
образом, стали изображать бурную деятельность: давали советы пожарным (пока
те не выставили их за оцепление), звонили в 01, в различные и нисколько в
этом не нуждавшиеся городские инстанции и т. д. Увы, это не спасло их от
пренеприятнейших разговоров и дома и в кабинете директора. Что касается жен,
то они в конце концов их простили -- и детей жалко, и женское сердце
отходчиво. Но Арбуз был неумолим. "В боевой обстановке я бы отдал вас обоих
под трибунал, -- заявил он. -- Нынче и обстановка и времена другие,
простимся по-хорошему, но с одним условием: не оправдываться и на бить на
жалость! Иначе будем прощаться по-плохому".
Баринов подал заявление "по собственному желанию", а Курову срочно
созванное профсоюзное собрание откаэало в доверии (прим.
Нестерова-младшего).
-- Сто пятьдесят семь клиентов, -- уточнил Вадим Петрович, -- плюс
двенадцать официантов, восемь музыкантов и кассирша на двадцатом этаже.
-- Итого сто семьдесят восемь душ, -- быстро подсчитал Аничкин. -- И в
каждую из них вопль "Пожар!" вонзился, как кинжал. "Где пожар? Какой пожар?
Горим!.."
В зависимости от темперамента, быстроты соображения, порядочности,
чувства долга и других параметров, -- продолжил он, -- я бы разделил сто
семьдесят восемь душ на три группы: одни мгновенно превратились в толпу и
бросились к дверям, вторые охотно последовали бы примеру первых, но,
скованные ужасом, примерзли к своим стульям, а третьи -- их было меньшинство
-- стали пытаться вносить в этот хаос разумный элемент. Саша, ты ближе к
дверям сидел, добавляй.
-- Классификация условная, но, в общем, справедливая, -- согласился
Ковальчук. -- Не знаю, как бы все сложилось, если бы Баринов и Куров не
подняли паники, но думаю, что мы успели бы поставить у двери кордон. А так
туда рванулось человек тридцать-сорок, возникла куча мала, давка, Алевтине
Павловне из вычислительного отдела вывихнули руку, кое-кому сильно помяли
ребра... И вдруг те, кто успел проскочить к лифтам, рванули обратно, а за
ними -- клубы дыма, да такого омерзительного...
-- Мы уже думали, что за дымом пойдет огонь, -- продолжил Аничкин, --
но, к счастью, ошиблись. Потом, когда в институте выступал Чепурин, мы
узнали, что в аэродинамической трубе, каковую представляет собой высотка,
дым распространяется вертикально со скоростью восемь метров секунду, огню не
так просто его догнать. Но тогда нас не столько интересовал механизм
распространения дыма, сколько его количество и поразительно гнусный запах.
Именно тогда, когда вместе с толпой, рванувшейся обратно, в зал хлынул дым,
и началось светопреставление. По какому-то свойству памяти запечатлелись
совершенно ненужные и несущественные детали, которые, однако, производили
впечатление, да еще какое! Так, напротив меня вдруг завизжала дама, фамилии
которой я вам не назову, поскольку она является членом учевого совета..
-- ...и единственной в нем дамой, -- уточнил Сергей Антоныч. -- Плохи
твои дела, Аничкин, проболтался, черВЫЙ шар от Беркутовой обеспечен.
-- Предусмотрено, -- отпарировал Аничкин. -- Если Ольга и напечатает
свой опус, то после моей защиты!.. Этот визг мощностью в один миллион
децибелов, заразительный, как кухонная склока, был подхвачен другими
слабонервными особами, а грохот стульев и падающей посуды, крики и ругань,
стоны пострадавших да еще напавший на всех кашель, будто мы одновременно
подхватили коклюш, да еще слезы из глаз от едкого дыма -- все это создавало
такое впечатление, будто мир взбесился и идет ко всем чертям и нет такой
силы, которая вернула бы его в прежнее состояние... Такая сила нашлась, но
об этом чуть позже, сначала еще об одной незначительной детали. Во время
этого бедлама я, неспособный еще к активным действиям, с растущим интересом
и сочувствием наблюдал за попытками одного официанта удержать на вытянутых
руках загруженный снедью поднос. Мне почему-то казалось, что этот парень
чувствует себя не совсем уютно. Стоя на одной ноге (другую ему, видимо,
отдавили), он то взывал к совести клиентов, которые носились вокруг него,
как ракеты, то осыпал их проклятьями; его лицо, как должна написать Ольга,
было искажено страданием и мукой невыразимой, он знал, что обречен, что рано
или поздно его снесут, но профессиональная гордость заставляла держаться до
конца. Когда я встал, чтобы ему помочь, меня пребольно толкнули в спину, я
полетел, боднул его головой в живот, и бедняга, подломившись, тут же рухнул
вместе со своим подносом.
-- Так это был ты? -- под общий смех угрожающе воскликнул Вадим
Петрович. -- Попался, голубчик! Тоня, -- обратился он к официантке, --
припиши этому клиенту за изничтоженные порционные блюда тридцатку. Вот тебе
и "незначительная деталь"!
-- А вы изменились в лучшую сторону, -- польстил Аничкин. -- Я имею в
виду ваш лексикон. Когда я вас боднул, вы поименовали меня не голубчиком,
а... -- Аничкин пощелкал пальцами, -- нет, в присутствии дам... Однако
весьма рад с вами познакомиться и спасибо за предупреждение: теперь я ни за
какие коврижки не назову человека, который нанес ресторану куда большие
убытки! Но это потом, не буду отвлекаться. Обращая внимание на
незначительные детали... гм, прошу прощения, Вадим Петрович! -- я в дыму и
суматохе не заметил самого главного: третья, наиболее уважаемая группа, о
которой я имел честь говорить, уже начала действовать, а возглавил ее не
кто-нибудь, в лично Арбуз. У нашего Арбуза, к слову сказано, такой бас, что
на его фоне даже баритон профессора Подрядухина кажется детской пищалкой...
Я не обидел вас, Сергей Антоныч?
-- Сказано нагловато, но, в общем, справедливо, -- признал Сергей
Антоныч. -- Валяй дальше.
-- И этот бас гремел: "Прочь от дверей! Саша, Толя, Илья -- заслон! Эй,
официанты, живы? Тащите сюда тряпье, полотенца! Аня, собери салфетки со
столов!"
-- Я забыл сказать, что к этому времени вполне обрел способность
соображать. Под руководством Анны Алексеевны я собрал со столов дюжину
салфеток и побежал к дверям -- затыкать щели. По дороге меня толкали и
сбивали с ног, кто-то заехал локтем в лицо, но я преодолел полосу
препятствий и вручил салфетки Арбузу. А он был хорош! На нем был парадный,
увешанный орденами китель, облитый соусом и заляпанный шпротами, а худое,
высеченное из гранита лицо Арбуза украсила багровая шишка размером с куриное
яйцо. Но в Арбузе проснулся командир бригады морской пехоты, глаза сверкали,
бас гремел -- отличнейший парень наш Арбуз! "Саша, Толя, -- приказал он, --
быстренько к лифтам, проверьте, не остался ли кто!"
Около Арбуза уже стояли несколько наших ребят, из тех, кто двигает
вперед науку на овощных базах, да еще Гриша Косичкин из ансамбля со своими
париями. Легок на помине! Гриша, ты какое задание получил?
-- Спуститься по винтовой лестнице, разведать и доложить, -- ответил
Гриша.
-- Анна Алексеевна взяла у официантов полотенца, -- продолжил Аничкин,
-- смочила их нарзаном, обмотала нам головы и мы пошли к лифтам. Двери за
нами, конечно, закрыли, а лифтовой холл задымлен и мы с Сашей поползли на
четвереньках, внизу дыма все-таки поменьше. Все равно наглоталась, но
обнаружили и втащили в зал Семена Петровича Козодоева из нашего отдела
кадров, потом Арбуз снова послал нас искать, но больше никого не нашли.
Хороший человек Семен Петрович, отзывчивый: когда его откачали, он нас с
Сашей со слезами обнимал, век обещался не забыть, но уже через пару месяцев
с его глазами что-то случилось и он перестал нас замечать.
-- Клевещешь на хорошего человека, -- возразил Ковальчук. -- А кто тебя
представил к выговору за два опоздания на работу? А кто пять лет подряд
устраивает нам по блату отпуск в марте?
-- Руку, ребята! -- засмеялся Гриша. -- На 20-м мы вытащили из кассы и
внесли наверх очумевшую от дыма кассиршу, Раису Федоровну. Так она, когда
отдышалась, хватилась за сумку, пересчитала деньга и завопила, что ее
наказали на полсотни, потом снова пересчитала и снова вопила, на этот раз
четвертной не хватало. Ваш директор даже затрясся, вынул бумажник и сунул ей
четвертную, только чтоб заткнулась... А на 19-й мы не прошли, повара на
кухню не пустили, двери наглухо закрыли -- дыма боялись.
Когда мы второй раз вернулись из лифтового холла,-- припомнил Аничкин,
-- Арбуз приказал задраить двери, но только мы это сделали, как вот из-за
этой самой деревянной решетки, вот этой, что у дверей, повалил такой густой
дым...
-- Вентиляция там, -- подсказал Вадим Петрович, -- не отключили. И
кондиционер тоже.
-- И в эту довольно скверную минуту, -- сказал Аничкин, -- когда крики,
кашель, грохот мебели и падающей посуды слились в невыносимый для нервной
системы гул, одному человеку пришла в голову простая, но в то же время
гениальная мысль. Учитывая, Вадим Петрович, тридцатку, которую вы на меня
навесили, я назову этого человека Иксом. Видите эти пятиметровые стекла? По
мудрому замыслу архитектора... морду бы ему набить за эту мудрость! -- они
наглухо закреплены в алюминиевые рамы. То есть тогда были закреплены, теперь
здесь сделаны фрамуги, можно приоткрыть... Свою гениальную мысль Икс
сформулировал в виде короткого афоризма: "Если окно не открывается, его
можно и нужно выбить!" Икс отнюдь не был Геркулесом, к тому же он был был и
едва ли не растоптан толпой, но беззаветная любовь к кислороду утроила его
силы: он схватил тяжелый стул, метнул его вот в это, -- Аничкин указал
пальцем, -- стекло, оно с треском разлетелось и в зал хлынул свежий морозный
воздух... Спустя две-три недели директор ресторана предпринимал колоссальные
усилия, чтобы разыскать Икса, сердечно его поблагодарить и вручить счет,
рублей, кажется, на восемьсот -- чрезмерный и несправедливый счет, ибо Икс
вышиб всего лишь одно стекло, остальные сокрушила в одну минуту восхищенная
его подвигом публика. Но Икс, будучи от природы человеком смышленым,
скромным и чуждым рекламы, на отчаянные призывы директора так и не
отозвался.
-- Тоже мне уравнение с одним неизвестным, -- пренебрежительно заявил
Гриша. -- Этот Икс ножкой стула чуть мне ухо не оторвал! Вадим Петрович,
поставишь ансамблю дюжину пива -- твой будет Икс, тепленький!
-- А дюжину водопроводной воды не хочешь? -- Вадим Петрович подмигнул
Аничкину. -- Сказать, почему я тебя директору не выдал? Второе-то стекло
вышиб я.
-- Вадим Петрович, дорогой, -- проникновенно сказал Гриша, -- поставишь
ансамблю дюжину пива, если я немедленно не выдам тебя директору?
-- Несмышленыш, -- ласково произнес Вадим Петрович, -- тебе-то еще
дороже обойдется.
-- Это почему?
-- А потому, что третье стекло вышиб ты, причем не стулом, цена
которому десятка, а саксофоном, его потом даже в утиль не приняли.
Гриша поднял вверх руки.
-- Сдаюсь, этот человек слишком много знает!
-- От самой грозной опасности, от ядовитого дыма, -- продолжил Аничкин,
-- мы избавились, но, когда дым рассеялся, перед нашими глазами предстала
картина ужасающего разгрома. По залу забегали официанты, с охами и ахами
подбирая разбитую посуду, на них покрикивал метрдотель, ваш, Вадим Петрович,
предшественвик; растерянные, ошеломленные столь крутым поворотом событий, мы
столпились у разбитых окон... Как сейчас вижу: Дворец горит, из окон кричат,
спускаются на шторах, подъезжают пожарные машины, из них вытягиваются
лестницы... Огонь охватывал этаж за этажом... из отдельных окон вдруг
вырывалось пламя и, как щупальце осьминога, хваталось за окно вверху, а там
ведь люди... Страшноватое зрелище, не хотелось бы больше такое увидеть.
Конечно, у страха глаза велики, однако на сей раз оснований для него было
предостаточно: кто помешает этим щупальцам подняться к нам? И что нам тогда
делать? И тут снова стоголосое "ах!", крики, истерики -- погас свет... Ну,
совсем темно у нас не было, скорее сумерки, это потом почти совсем ничего не
было видно; сам факт произвел сильное впечатление -- будто пожар
предупредил, что вот-вот придет. И еще одна беда: свежий воздух, которому мы
так порадовались, обернулся лютым холодом, по залу свободно загуляли
сквозняки, от которых некуда было деться...
-- Нам бы с Боречкой ваши заботы, -- улыбнулась Даша. -- Нам бы
сквознячки да без огня, правда, Боря?
-- Чистая правда, -- подхватил Аничкин, с удовольствием глядя на Дашу.
-- У вас, конечно, похлеще было, но и у нас не курорт. Мужчины -- те хоть в
пиджаках, а дамы -- в бальных платьях, и многие хорошо декольтированные, как
сейчас наша великолепная Клюква. Но дамы в отличие от упомянутой и,
подчеркиваю, великолепной Клюквы...
-- Что ты заладил, Клюква да Клюква, -- недовольно прогудел Дед, --
свет, что ли, на этой ягоде сошелся? Будто и никого другого нет за столом,
не хуже, чем твоя Клюква!
-- ...и прелестной, божественной рыжей Ольги,-- под общий смех
продолжил Аничкин, -- горько тогда сожалели о своем легкомыслии, об извечном
стремлении показать себя в наиболее выигрышном свете. Не будь я
джентельменом, воспитанным на глубоком уважении к женщине, то сказал бы, что
они замерзли, как бездомные собаки. Некоторые, самые догадливые, успели
задрапироваться в снятые со столов скатерти и стали похожи на
куклуксклановцев. Помню, когда период первого возбуждения прошел и главлым
врагом стал холод, мы начали сбиваться в толпу, как пингвины, и каждый
норовил пробиться в середку. Невероятная, совершенно на первый взгляд
аморальная картина! В большинстве своем замужние дамы, на репутации которых
не было ни пятнышка, нисколько не возражали, когда -- слышите, Клюква? -- их
крепко обнимали. Один мой коллега, фамилии которого не назову по известной
вам причине, до того наобнимался с другим моим коллегой женского пола, что
они продолжают этим заниматься и по сей деньправда, уже на законных
основаниях.
-- Совсем, как мы с Боречкой, -- с явно деланным простодушием пропела
Даша. -- Он, как стал законным, до того полюбил обниматься, что ему пьесы
некогда писать.
(Мое добавление к стенограмме; все со смехом и трудно скрываемой
завистью посмотрели на Бориса, который побагровел, засуетился и в ответ на
многочисленные советы стал молча протирать очки.)
-- Толя, ты забыл о приказе Арбуза, -- напомнил Ковальчук.
-- Вот спасибо, -- спохватился Аничкин, -- чуть было Ольгу без такой
детали не оставил! Только, Саша, не один приказ, а два. Первый! "Всем
мужчинам, которые еще не догадались этого сделать, предлагаю стать рыцарями
и отдать дамам свои пиджаки!" Скажу прямо, не все восприняли это указание с
энтузиазмом...
-- Голову на отсечение, что главная "арбузная корка" не отдала, --
оживился Сергей Антоныч. -- Не разочаруешь старика, Толя?
-- Если шеф имеет в виду Глебушкина, то одну из целей он поразил точно.
Сначала Глебушкин просто спрятался и дрожал где-то в углу, а когда его со
свистом и гиканьем выволокли на божий свет -- кто бы час назад подумал, что
Глебушкина, грозу института, можно выволочь со свистом и гиканьем? -- то он
стал молоть чепуху о своем здоровье, и Арбуз огласил второй приказ: отныне
считать Глебушкина бабой и пиджак с него не снимать. Сейчас это кажется
смешным, а тогда... То вдруг клубы дыма пробьются, то искры с нижних этажей
летят, то вдруг кто-то заорет, что 20-й этаж уже горит и толпа разрушается,
от одного разбитого окна валит к другому, крики, обмороки... Помните, я вам
говорил, что дым шел из-за деревянной решетки, где вентиляция, мы ее еще
несколькими шторами задраили, так вдруг оттуда как полыхнет! И не
какой-нибудь язык пламени, а будто волна огня -- и на нас, кто ближе к
решетке был... На этом разрешите закончить и передать слово Саше, поскольку
все дальнейшее рисуется мне в совершеннейшем тумане.
-- Тогда многих обожгло, -- кивнул Ковальчук. -- На нескольких женщинах
платья загорелись, по полу стали кататься, с такими криками... Я никогда не
видел, не знал, как это страшно, когда на человеке горит одежда... Мы их
оттаскивали, огонь с них сбивали, ну, чем придется -- ладонями, кто воду из
бутылок лил, даже огнетушителем... Толя не сказал, что Арбуз чуть ли не с
самого начала велел нам отовсюду, где только можно, собрать огнетушители.
Вадим Петрович очень помог, он в добровольной пожарной дружине состоял,
знал, где и что. Всего у нас огнетушителей было штук восемь или девять, без
них, наверное, нам пришлось бы худо. Не стану категорично утверждать, что
ресторан бы сгорел, но именно с их помощью мы ту волну все-таки потушили,
так что с огнетушителями нам очень повезло. Только пятерым, кого сразу
обожгло, не повезло, и еще двоим, которые в туалет на нижний этаж спустились
-- пламя как раз через них прошло, а помочь было, некому... Анна Алексеевна
в дальнем углу что-то вроде лазарета устроила, метрдотель аптечку принес, но
разве поможешь в таких условиях обожженным? А ведь, кроме них, еще и другие
пострадавшие были, помните, в первой давке у дверей. Мы на себе рубашки
рвали, в чайной заварке смачивали, и Анна Алексеевна на обожженных
накладывала. В темноте их крики сильно на нервы действовали, не мне вам
рассказывать, как им было больно, и в этой обстановке многие за столы
уселись, стали глушить себя спиртным, кое-кого даже силой приходилось
унимать... Словом, как констатировал Арбуз, не таким он мыслил себе свой
юбилей. Боюсь, что у пожарных, когда они к нам вошли, создалось о нас весьма
превратное представление, не так ли?
-- Ну что вы, -- улыбнулся Клевцов. -- Вполне интеллигентное общество,
очень приятно было познакомиться.
-- Лучше бы при других обстоятельствах, но очень приятно, -- вторил ему
Юрий Кожухов. -- Правда, Володя?
-- Как будто на праздник пришли, -- подтвердил Уленшпигель. -- На
маскарад. Женщины в тогах, как римские мадонны, мужики в рубахах и майках
щеголяли. Только цветов, помню, не было.
Ковальчук засмеялся, выдернул Уленшпигеля из-за стола и легко поднял
его на руки.
-- Вот этот... входит в противогазе...
-- Положь, где взял, -- проворчал Уленшпигель. -- Клюкву лучше подними.
-- Представьте себе, -- опуская Уленшпигеля, продолжил Ковальчук, --
будто из колонны вдруг выходят три призрака, три черных инопланетянина,
освещают нас фонарями, а мы смотрим на них, остолбенелые, догадываемся, кто
это, и как грянем: "Ура! Да здравствуют пожарные!" И каждый норовит их
обнять, хоть рукой дотронуться, убедиться, что не сон -- шутка ли, пожарные
до нас добрались! Никогда еще не видел, чтобы люди так захлебывались
радостью. Ведь если к нам есть вход, то должен быть и выход!
-- До чего глубоко и здорово сказано, -- восхитился Уленшпигель, --
сразу видно, что ученый, кандидат наук. Только малость обидно: я-то думал,
вы просто обрадовались с такими людьми, как мы, познакомиться, а у вас,
оказывается, задняя мысль была -- побыстрее на выход. А кто был тот крупный
мужчина, который у товарища капитана Клевцова, а тогда лейтенанта, чуть руку
не оторвал, требовал, чтоб его немедленно и с удобствами вывели?
-- Не иначе, как этот выступальщик Глебушкин, -- догадался Сергей
Антоныч.
-- Он самый, -- засмеялся Ковальчук. -- Арбуз прикрикнул на него, чтобы
не позорил, а Глебушкин как рявкнет в ответ: "Можете командовать у себя в
кабинете!" А Арбуз: "Ай-ай,--ай, вы же всего полтора часа назад мною
восхищались!" И Анна Алексеевна: "Аркадий, пора бы тебе стать более
осмотрительным в выборе друзей, не забудь, что ты уже стал
совершеннолетним". Тут кто-то подбежал и стал уговаривать пожарных выпить, а
Володя Никулькин -- это теперь мы знаем, кто ты такой! -- очень вежливо
сказал: "Что вы, товарищ, я сегодня в газете читал, что алкоголь вреден для
здоровья". Потом он нам стал рассказывать всякие веселые байки, но нам уже
было не до них, хотелось скорее спуститься...
-- Володя вам зубы заговаривал, -- пояснил Кожухов. -- По штурмовкам мы
вас спускать не могли, для этого бы несколько часов потребовалось, а вести
вниз без противогазов -- опасно, внутренние лестницы были еще задымлены. Вот
и пришлось тянуть время, пока наши снизу не подошли.
-- И заключительная сцена, -- торжественно, сказал Ковальчук. -- Стали
мы спускаться вниз, первыми пострадавших вынесли -- там на каком-то этаже
что-то вроде медпункта было, и окна на маршах разбиты, перила перекручены,
гарь, копоть... Спустились на крышу главного здания, там снег, ветер, мы
бегом по крыше на правое крыло, где люк, полуголые -- кадры для
документального кино! А уже внизу стали договариваться с пожарными, чтобы
встретиться на будущей неделе, отметить, только наша встреча не состоялась,
как-то не до этого было: хоронили товарищей...
-- Мы тоже, -- сказал Клевцов.