Тамара Александровна Ворошилова, ответственный секретарь пресс-клуба "01" Главного управления пожарной охраны, сказала, что с интересом относится к моим полярным книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 23

коридорах. Тебе уже, наверное, говорили, что коридор каждого крыла во всю

свою шестидесятиметровую длину представлял собой сплошное огненное кольцо,

"как в туннеле и с каким-то голубым свечением" -- эту живописную подробность

наши ребята отмечают, не сговариваясь. Синтетика плюс тяга! Поэтому другой

особенностью Большого Пожара, на сей раз куда менее счастливой, была такая

тактика; отвоевывать у огня коридоры ползком, метр за метром, ползущих

впереди ствольщиков непрерывно поливать водой и менять их каждые две-три

минуты, больше никто не выдерживал. Да и эти две-три минуты, Ольга, дорого

давались ребятам: маски резиновые в первое время как будто от температуры

защищают, а потом могут так к лицу прикипеть, что с кожей снимешь... Но ведь

все равно ползли, газодымозащитники, гвардия!

Здесь, Оля, уместно поговорить о нашей боевой одежде. Знаешь, сколько

рядовой в полном снаряжении тащит на себе? Около двух пудов, и зто с первого

на какой придется этаж, и быстро, желательно бегом! Ну, когда эти два пуда

тащит Паша Говорухин или Леша Рудаков, это еще туда-сюда, но не всем бог дал

такую силушку. Слов нет, с годами снаряжение улучшается, но все равно пока

что пожарные оценивают его на тройку, а кое-что и с двумя минусами. Ломы,

топоры, рукава тяжелые, ремни грубые, чуть не с петровских времен; боевка не

эластичная и не вентилируется -- на морозе коробится, а летом и в жару

работаешь в ней мокрый как мышь. Может быть, в отличие от старой брезентовой

сегодняшняя боевая одежда элегантна, в ней красиво выглядишь, но мы ведь в

ней не на парады едем и не с девушками знакомиться... Вот, гляди, надел я

свою куртку -- куда там брезентовой, красота! А шея незащищенная, об этом

конструкторы одежды не подумали. И каски тяжелые, неудобные, забрало

опустишь -- все перед глазами плывет, видимость не та... Словом, нашу одежду

хорошенько покритикуй. Нам бы такую, как у космонавтов, -- легкую,

эластичную, теплозащитную... Ну а теперь о ходе операции. Значит, спасать

нужно было немедленно, и всех в первую очередь...

Я перечитала стенограмму рассказов Чепурина и поймала себя на том, что

они мало чем отличаются от рассказов Гулина и других пожарных. Все у них

просто и однообразно -- туши и спасай. Пуще всего на свете опасаясь

обвинений в нескромности, они тщательно обходят стороной одну непременную

особенность своей работы -- ее смертельную опасность: недосказывают,

отшучиваются, но ни за что не признаются, что не раз и не два за время

Большого Пожара -- и только ли его! -- рисковали жизнью. В характера это у

них, что ли, в свойственной людям этой профессии скромности, в традициях?

Подумав, я пришла к выводу, что дело не в этом, а в сложившемся веками

ироническом отношении обывателя.

Возьмем других людей, которые так же, как пожарные, и мирное время

ежедневно рискуют жизнью -- милиционеров. К ним тоже относились иронически,

над ними обыватель тоже посмеивался -- до тех пор, пока о скрытой от широкой

публики героической стороне работы милиции не пошли потоком очерки, книги,

многосерийные фильмы, пока в газетах не появились указы о наградах

милиционерам за мужество и геройство. И отношение к ним изменилось.

К ним, но не к пожарным. Странное дело! Когда, работая над этими

записками, я стала рыться в художественной литературе, то убедилась в том,

что о работе городских пожарных в мирное время последним писал Гиляровский,

который сам был пожарным и знал, как пахнет дым. Я подчеркиваю -- в мирное

время, потому что в войну о них писали много и хорошо -- Тихонов, Симонов...

А что нынче?

Нынче о городских пожарных появляются публикации в десять-двадцать

строк, короткометражки о профилактической работе, безликие плакаты "При

пожаре звоните 01", и, чтобы быть справедливой, вышел хороший поэтический

сборник "Грани огня". Кажется, все. О том, что пожарные ежедневно выносят из

огня десятки людей, получая при этом тяжелые травмы и погибая, -- и одной

публикации в год не найдете; куда чаще газеты рассказывают о случайном

прохожем, который бросился в горящий дом и спас детей, старушку. Вот и

получается, что в глазах не очень любящего размышлять и не очень

осведомленного человека пожарные в городах либо спят, либо ликвидируют

ерундовые загорания, а детей из огня, старушек спасают случайные прохожие...

Отсюда и отношение.

Наверное, в этом частично виноваты и сами пожарные: почему не

рассказывают? Кожухов, к которому я обратилась когда-то с этим упреком,

отмахнулся: "Нет у вас времени саморекламой заниматься". Да какая же это

самореклама, когда юноша, выбирающий, "делать жизнь с кого", не имеет

представления о профессии пожарного? Помните, как Кожухов избавился от

корреспондента? А ведь зря, мог рассказать парню такое, что у него бы глаза

зажглись, ну, не о себе, так о Гулине и Клевцове, например, о Чепурине и

Володе Никулькине, и корреспондент, быть может, написал бы хороший очерк или

рассказ, который читателей заставил бы задуматься...

А сколько интересного можно услышать от пожарных, беседующих в своем

кругу, когда никто не обвинит в нескромности или саморекламе, когда то и

дело звучит; "А помните?.." Я горячусь: "Про это по телевидению рассказать

нужно, и газеты написать!", а они смеются: "Все равно никто не поверит!"

А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное,

он тоже ответил: "А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут -- наврала".

Не на такую наивную напал! Не только его -- я всех расспросила, каждого

о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в

чем грешна, -- это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о

страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека...

Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:

-- Как твой Васька не расстается с Лешей, так и за мной по пятам ходит

Ваня Уткин, связной, -- как тень или ревнивая жена. И мне хорошо -- тыл

прикрыт, и Ваня доволен -- впереди все-таки не он, а я: начальник, как

известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от

времени его окликаю: "Ваня, где ты?", а он, будучи в маске, что-нибудь

крякает в ответ. Значит, восьмой этаж... Отправляю Суходольского тушить

левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые:

протушиваем часть коридора -- вламываемся в комнаты, если есть кто --

выводим, нет -- идем дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до

репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним

отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в "Несмеяну", после чего -- на

десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум

боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг

другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши:

пожарный надзор дважды штрафовал Новика за "подпольное" хранение декораций в

отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной

мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут

украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как

выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до

репетиционного зала, и -- нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно;

врываюсь -- помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую

мебель не спотыкаюсь -- все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым,

шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно -- никого... И тут

второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу:

"Ваня, где ты?" -- молчание. Хуже нет -- потерять в задымлении напарника, а

вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарем, и

тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой

помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в

зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал:

"Мама!", то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник

рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он,

оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь

вспыхнула, стал ее тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он

жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не

может удержаться, а мне -- это проклятое зеркало и в нем черное лицо с

разинутым в крике ртом. Наваждение!

Но это так, -- продолжал Чопурин, -- для смеху. А вот но-настоящему,

без капли юмора, я перепугался метров через десять... или, точнее, минуты

через три... Говорухина Пашу ты себе представляешь -- не человек, а

бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять

метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая

мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал

-- мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не

открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы

только замок отлетел, прогрохотал: "Пра-шу без паники!", и мы -- Паша, я,

Ваня и еще один боец -- проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение,

да еще с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади

примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там

называют, для тренировок, пианино... И все это имущестко в густом дыму, а у

открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико

и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу

заработало счетно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую

программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в

таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое,

Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с

Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до

окончания операции. Сказано -- сделано. Паша и боец... вспомнил, Михалевич

из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по

тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и

быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что

терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свел, в медпункт,

взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию... И вот тут-то я

по-настоящему и без всякого юмора перепугался... нет, не то слово: струсил!

Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи

-- нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой --

нет ее, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений,

ужас: вокруг черным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится,

горит, и если огонь проник в хореографию, я обрек на смерть не только

оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки

сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь -- нет!

И тут слышу родной голос, такой родной... Это Пашин львиный рык: "Пра-шу без

паники! Я еще на ваших свадьбах плясать буду!" Ну, дальше неинтересно,

пошли, таким же макаром всех из студии вынесли...*

* В последней фразе Чепурина имеется одна довольно-таки существенная

неточность: вынести-то вынесли, но совсем "не таким макаром"! Оставлять

людей в помещении, куда через треснувшую стену вовсю валил дым, больше было

нельзя, поэтому все четверо пожарных отдали им свои загубники и маски,

подхватили на руки -- и бегом по коридору в спасительный холл, а оттуда

вниз, на четвертый этаж. Все девочки и Анна Ильинична, балетмейстер,

живы-здоровы, несколько дней назад я собрала их у себя, сидели, пили чай,

вспоминали... Самое забавное, что две девочки недавно вышли замуж, а

Говорухин, как обещал, плясал на их свадьбах -- почетный гость!

Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.

В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская

дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых

действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически

выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.

Для меня в этом высокий символ; перед огнем все равны. И полковник

Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же

опасности, как и подчиненные им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по

наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и

спасательными операциями, логика событий неизбежно ведет к тому, что они

идут в бой рука об руку, а чаще всего -- впереди рядовых.

Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу

удивленное: "Как, разве полковники-пожарные тоже тушат и спасают?" Я всегда

отвечаю: еще как! С тех пор как Кожухов надел папаху, он не раз получал и

травмы и ожоги, как минимум раз в неделю Чепурин возвращается домой насквозь

пропахший дымом, мокрый, грязный и до того уставший, что нет сил забраться

под душ; в огонь, если требуют обстоятельства, идут и генералы-пожарные --

такое бывало и бывает. Идут, чтобы лично оценить обстановку, использовать

свой бесценный опыт для тушения особо сложного пожара.

А если вошел в опасную зону, чтобы руководить, и видишь, что можешь

спасти человека, -- разве остановит тебя служебное положение?

Чепурин вспоминал слова Савицкого: "Если ты плохо руководил боевыми

действиями, я тебя выругаю я буду учить, но если ты мог спасти человека и не

сделал всего возможного и невозможного, я тебе руки не подам".

Поэтому каждый офицер-пожарный считает делом чести не только

руководить, но и лично тушить, спасать.

Перед огнем все равны -- и генерал и рядовой.

-- Я доподлинно знал, -- продолжал Чепурин, -- что на восьмом этаже

осталось несколько человек, но мне не давал покоя девятый, да и Рагозин по

рации не переставал напоминать, что в "Несмеяне" много людей. Поэтому сразу

после хореографии я оставил Говорухина на правом крыле, где уже тушили

помещения музыкального ансамбля, Суходольското на левом -- пусть занимается

шахматным клубом, а сам затребовал подкреплений и стал пробиваться на

девятый.

Металлические части лестничных перил были так раскалены, что поведешь

по ним стволом -- вода шипит и превращается в пар; о лифтовых клетках и

говорить нечего -- в этой дымовой трубе температура перевалила за пятьсот

градусов, стальные конструкции в абстрактные скульптуры превратились; двое

молодых бойцов у меня не выдержали, вижу -- шатает, как пьяных, отправил их

вниз отдышаться. Словом, жара была трудновыносимая, сам только тем я

спасался, что совал ствол за шиворот и поливал себя, как капусту. Смешно,

правда? И тут мне подвалила исключительная удача; Дед со звеном на подмогу

явился! Сразу стало веселее: Дед -- он сделан по спецзаказу, в огне не горит

и в воде по тонет, видит сквозь самый черный дым и слышит, как летучая мышь.

Если бы существовал знак отличия "Пожарный божьей милостью", я бы первый

такой знак отдал Деду. Эталон! Будь у него высшее или хотя бы среднее

специальное образование, носил бы твой свекор полковничьи погоны и учил нас

с Кожуховым уму-разуму. Когда в свое время Савицкий пытался присвоить Деду

хотя бы первое офицерское звание, кадры подняли шум: "Он бином Ньютона

решать не умеет, он в "пифагоровых штанах" не разбирается!" Савицкий

доказывал, что у Деда на плечах крепко сидит профессорская голова, но ее

кадры в расчет не принимают, с нее нельзя сделать копию и подшить в дело.

Так Дед и демобилизовался .таршиной... А ты знаешь, что он, не прочитавши ни

единой книги по психологии, был лучшим психологом, которого я видывал? Не

шучу и не преувеличиваю -- лучшим, Савицкий не раз приходил к нему

советоваться по кадровым делам один на один. Между тем Деду дана была власть

лишь подбирать в свое отделение кадры газодымозащитников; казалось бы,

ерунда, пустяк, а и жизни, Ольга, получается, что дело это по-своему не

менее сложное, чем полководцу -- подобрать себе штаб. По-своему, конечно, но

принцип один и тот же: чтобы это был единый и нерушимый коллектив

единомышленников, с полной взаимозаменяемостью. Ого, как Дед обкатывал на

всех режимах того, кто просился к нему в отделение! Брал он, как говорят,

"рисковых" ребят, то есть тех, кто не только не боялся риска, но в силу

особенностей своей личности стремился к нему, находил в опасности, как

пишут, источник острых и возвышенных чувств; с другой стороны, он терпеть не

мог сорвиголов, которые стремились к риску исключительно для-ради острых

ощущений: похвалы Деда удостаивался лишь тот, кто, с одной стороны, тушил и

спасал достаточно смело, но, с другой стороны, тщательно оберегал при этом

собственную шкуру. Нынче в литературу вошел модный термин: "психологическая

совместимость". Дед у себя достиг ее стихийно, путем беспощадного отсева

тех, у кого в плоть и в кровь не вошло великое чувство товарищества: "Один

за всех, все за одного". А если к этому добавить, что каждый "знал свой

маневр" и в любой момент мог заменить другого, даже самого командира, то

отделение у Деда было -- пальчики оближешь, сладкий сон начальника караула.

Дед никогда на своих ребят не кричал, даже когда они этого заслуживали:

говорил негромко, спокойно, а чаще всего вообще объяснялся знаками, жестами.

И лишь после пожара, когда возвращались в караул, выдавал каждому за его

ошибки полной мерой.

Итак, на подмогу явился Дед, и у меня гора с плеч; наверное, к операции

большого масштаба я был подготовлен лучше, но потушить холл, коридор и

спасти людей -- в этом Дед любому пожарному генералу сто очков вперед даст.

Фактически он принял руководство на себя: несколько слов, несколько жестов

-- и его сорвиголовы в считанные минуты задушили из трех стволов огонь в

холле, залили пеной метров пятнадцать коридора, и мы ворвались в "Несмеяну"

как раз вовремя. Лучше бы, конечно, минуты на две раньше, но за счет чего

взять эти минуты? Не получилось раньше, и поэтому три женщины и Данилин, муж

твоей подружки Клюквы, получили довольно сильные ожоги. "Несмеяна" уже

горела, но, скажу тебе, Ольга, чистое золото твоя Клюква! Будь я молодой и

холостой... эй, чего записываешь? Не поливай она с девчатами из тазиков

двери и стену -- огонь ворвался бы к ним минутой раньше, и тогда... Даже

думать не хочется, что бы тогда с ними было. Они очень кричали, огонь уже

хватал за пятки... Ну, поработали из стволов по огню, по людям, выводили и

выносили, словом, пришли в самый раз, иначе было бы поздно, многие дыма

наглотались, были без сознания. Ты между прочим отметь себе, что на пожаре в

основном от дыма погибают, а не от огня... Двоих и я вынес, первую удачно, а

со второй хлебнул горя, точнее сказать, не горя, а дыма. Запиши, что Чепурин

совершил грубейшую ошибку, граничащую с головотяпством: несмотря на звуковой

сигнал, предупреждающий о падении давления кислорода в баллоне до

критического, я не успел своевременно спуститься вниз для замены баллона и

минуту-полторы работал без КИПа, ну и наглотался, конечно, всякой дряни до

одури. Помню, вынес ту, вторую, сбросил с себя боевку, уселся на пол и стал

изображать инвалида первой группы. Где? В холле, в Ванином КИПе -- с моим он

побежал вниз, менять регенеративный патрон и кислородный баллон. Ты потом

мне напомни, с КИПом у нас была связана одна пренеприятнейшая история... а

ну ее к черту, тень на весь гарнизон... Теперь об интересующей тебя детали.

Когда я сбросил с себя боевку, то остался в одной тельняшке, и женщина, та,

вторая, которую я нежно, или как он там написал, прижимал к своей груди...

вот трепач! -- эту деталь запомнила, доложила супругу: так, мол, и так, спас

Blog