Geum.ru

Искатели счастья

Вид материалаДокументы
Последняя волна
Подобный материал:
1   ...   43   44   45   46   47   48   49   50   51

Последняя волна


Все эти события, связанные с Государем Николаем Александровичем и царем будущим, буквально перевернули нашу жизнь. Как-то заехал в наш храм владыка, увидел в алтаре государевы иконы и потребовал их вынести и сжечь. Отец Марк обратил внимание владыки на то, что иконы непрестанно мироточат, что является неоспоримым свидетельством того, что Господь Сам прославляет Царя и его святое семейство.

− Все эти чудеса показывают нам, что Царские страстотерпцы будут прославлены нашей Церковью, как они уже прославлены Зарубежной.

− Только через мой труп, − вскрикнул владыка и с великим возмущением покинул храм.

− Как пожелаете, − прошептал отец Марк.

Через месяц владыка скончался от сердечного приступа. Хоронили его в закрытом гробу.

− Знаешь, Юра, какие обвинения выдвигают противники канонизации Государя Николая? Те же, что в своё время фарисеи − Спасителю. Это, конечно, слабохарактерность, использования волхвования с помощью нечистой силы. Разумеется то, что не победил врагов и не изгнал их из страны, не пресёк предательства. По окружению прошлись, выплеснув лавины лжи на их головы. А как же! Не с интеллигентными фарисеями дружил, а с простым народом из глубинки, не с заумными богословами, а с подвижниками чистой веры. Не могут простить Божиего помазания, добровольной жертвенности за народ. И так пункт за пунктом. И те же приёмы: ложь, лжесвидетельства, вот это – «пусть лучше один погибнет, чем весь народ», предательство за серебренники. А как они себя выгораживают − целую религию придумали, чтобы убийство своё оправдать. Сколько денег ухлопали на это, сколько людей подключили! Это же целая медиа-империя − фильмы, газеты, книги, премии! И наказание нынешним противникам будет то же: кому петля на осине, кому «дом ваш будет пуст», а кому «камня на камне не останется». Несчастные, бедные люди!

Государь Николай Александрович со святым семейством Архиерейским собором был причислен к лику святых. На место покойного владыки прислали другого − епархиального бухгалтера. С его появлением храмам и монастырям увеличили отчисления в епархиальную казну. Священники и монахи стали носиться по благодетелям и заработкам с трубками сотовых телефонов в обеих руках − делали деньги. Только отец Марк по-прежнему продолжал молиться и принимать страждущих, большинство безмездно. Тут ему новый владыка припомнил непослушание прежнему епископу и вопиющее невыполнение нынешнего плана денежных поступлений − и прогнал из епархии отца Марка вон.

Отец Марк передал дела новому настоятелю, собрал небогатые пожитки и вместе с диаконом отбыл в неизвестном направлении. Через месяц позвонил диакон и сообщил, что их довольно тепло принял один южный архиепископ, знакомый батюшке по Афону. Помолился владыка, подумал по-стариковски неспешно и отправил отца Марка в дальний приход, «подальше от глаз начальства, которого велено бояться и на глаз лишний раз не попадаться».

Многие духовные дети батюшки поехали за ним. Кто-то продавал квартиры, кто-то сдавал в наём, приезжали в глухое село и покупали там недорогие дома.

Не сразу и далеко не в первых рядах приехал к отцу Марку и я.


Отдыхали мы как-то в августе в Сочи. Народу − тьма, жара − не продохнуть, от автомобилей в воздухе непрерывно висел удушливый смог. Мы всем нашим семейством с детьми и двумя бабушками ходили на пляж, как на работу, и терпели все издевательства нашего сервиса. В ушах постоянно стояли вопли: «горячие хачапури!», «холодное пиво!», «домашнее вино!», два дня на пляже у самой кромки воды плескалось полуобглоданное тело мертвого дельфина; по воде, прямо между телами плавающих отдыхающих с ревом носились водные мотоциклы. На рынке и в точках Общепита круглые сутки в очередях стояли потные голодные люди. Через неделю самоотверженного загорания на пляже и купания в мутной воде, пахнущей бензином, тухлой рыбой и мочой − мы устали и решили хотя бы разок пропустить посещение пляжа.

В тот день и произошло одно событие, которое почему-то надолго запомнилось. Может быть потому, что я его обозначил для себя, как «последняя волна». Да, это было похоже на волну, которая нахлынула и накрыла с головой. Зашли мы на рынок, выбирали овощи. Взял я в одну руку плоский и розовый помидор, в другую − круглый и бордовый… Вдруг под сводами здания, в просторном воздушном пространстве пролились аккорды электропиано и первые слова «Time, it needs time…» суперхита «Scorpions» «Still loving you» − я замер с помидорами в руках, да так и простоял до конца песни неподвижно. Потом оглянулся, нашел источник звука и бросился к прилавку, за которым торговал дисками печальный мужчина лет пятидесяти в бейсболке с логотипом «NY». Из-под кепки выбивались седые длинные волосы, стянутые резинкой в жиденький, но длинный хвост. Нет, диск «Скорпионов» мне не достался − кто-то более прыткий выхватил его у меня из-под носа. Зато странный торговец сказал, что «если уж так вставило», то на набережной есть кафе «Ностальгия», где собираются любители «старого доброго рока», и пригласил меня «зайти на огонёк».

Вечером, поручив детей нашим бабушкам, спустились мы с Юлей на набережную и вошли в переполненное кафе. С трудом отыскали свободный уголок на краю длинного стола и присели в тесноте, да не в обиде. Окружали нас не только седовласые любители классического рока, но и молодые пары. Мы заказали «просоветские» кильку в томате, салат-оливье, котлеты по-киевски − и погрузились в уютный, теплый, ароматный ностальгический омут. На миниатюрной сцене в окружении микрофона, колонок, микшера и двух ноутбуков сидел давешний торговец дисками с черно-красной гитарой «Gibson» в тонких волосатых руках. Все его тут звали Бобом. У него над головой плазменный экран крутил видеоклипы культовых групп. Нам достались знаменитые «Лесница в небо» «Лед Зеппелин», «Июльское утро» «Юрая хип», «Дым над водой» «Дип пёпл», «Перекресток» «Криденс», «Ле Гранж» «Зи-Зи Топ», «Калифорния» «Иглз Эйр», «Ходить по-египетски» «Бэнглз». Народ в кафе ушел в отрыв: они подпевали, безбожно фальшивя, по рукам ходили емкости с яркими цифрами «777» и «33», все обнимались, что-то друг-другу шептали, закатывая глаза. Вдруг встали двое разгоряченных седых мужей с пивными животами. Грохнули стулья и встала тишина. «Это «Лед Зеппелин» ты назвал туфтой?» − «Терпеть их не могу!» − «Так! Выйдем-ка на улицу, я тебе сейчас пару ласковых скажу!» − «Да не проблема!» Забияки вышли, следом за ними выскочил Боб. Вернулись через минуту втроём в обнимку. И всё продолжилось. Потом Боб откинулся на спинку стула, отхлебнул кофе и стал рассказывать о Борисе Гребенщикове и его группе «Аквариум».

О, БГ был гениален! БГ был обожаем! БГ был дивно красив и любим не только чувствительными дамочками, но и мужчинами. «Он Бог, от него сияние исходит!», − уверял цеховика и поэта Олега Крымова мальчик Бананан в фильме «Асса». Но увы, лично я не мог похвастать обожанием БГ. Его уход в буддистскую нирвану и «чисто интеллигентский винегрет в голове», когда «Иисусова молитва и мантры − одно и то же» − не могли вызвать во мне ничего кроме жалости: в буддизм легче вляпаться, чем выйти из его смертельных объятий. Ну не въезжаешь ты в тонкие материи, так и молчи, за умного сойдешь, ворчал я Борису в мысленном диалоге. Но музыкантом он был, конечно, великолепным, что я признавал, и отчего мучился еще больше.

Потрёпанный безденежьем, алкоголем и анашой рокер Боб исполнял удивительно красивые песни «Гарсон номер два» («Так гарсон номер два, гарсон номер два. То разум горит, а то брезжит едва. Но мысль мертва, радость моя, а жизнь жива. А все это сон, гарсон номер два…»), «Поезд в огне» («Я видел генералов, Они пьют и едят нашу смерть, их дети сходят с ума От того, что им нечего больше хотеть. А земля лежит в ржавчине, Церкви смешали с золой, И если мы хотим, чтобы было куда вернуться, Время вернуться домой»), «Дубровский» («Не плачь, Маша, я здесь, Не плачь, солнце взойдет; Не прячь от Бога глаза, А то как он найдет нас? Небесный град Иерусалим Горит сквозь холод и лед, И вот он стоит вокруг нас, И ждет нас, и ждет нас...»), «Серебро Господа моего» («Серебро Господа моего, серебро Господа. Hо разве я знаю слова, чтобы сказать о Тебе. Серебро Господа моего, серебро Господа. Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской»).

Завершила вечер длинная композиция на тему песни «Под небом голубым». Сначала Боб рассказал историю этой таинственной песни, подглядывая в мятый листок бумаги с карандашными каракулями. Оказывается, написал песню «Рай» в 1973-м Алексей Хвостенко на слова ленинградского поэта Анри Волохонского и музыку Франческо да Милано в обработке Владимира Вавилова, сыграл её на гитаре и разошлась она по всей стране в магнитоальбомах. Услышал Борис Гребенщиков её в 1976-м на спектакле «Сид» по пьесе Корнеля в студии Эрика Горошевского «Радуга», где песня «Рай» звучала в качестве музыкального сопровождения. В том спектакле играл одну из ролей клавишник «Аквариума» ссылка скрыта "Дюша" Романов. Видимо, БГ песня «зацепила», и он стал ее исполнять на своих концертах, потом она прозвучала в фильме «Асса», когда Алика с Банананом поднимались в кабинке фуникулера над крышами старой Ялты. На первых порах автор песни значился неизвестным: Вавилов тогда умер в возрасте 47 лет, а Анри Волохонского за прозрение Небесного Иерусалима КГБ выслал на родину предков, в Иерусалим земной. И лишь спустя многие годы автор замечательных слов стал известным и публично благодарил БГ за то, что песня без малого сорок лет поётся на Родине и стала столь популярной. (Ну и разумеется, − ворчал я себе под нос, − авторские «Над небом голубым», не сумев прозреть нечто выше небесного свода, БГ изменил на вполне земные «Под небом голубым». Ох уж этот интеллигентский винегрет в голове!..)

Но вот прозвучали первые аккорды акустической гитары, БГ прошептал «Под небом голубым»… (Я в последний раз дернулся, вздохнул, и растворился с медленном течении райской реки.) «…есть город золотой, С прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад, всё травы да цветы; Гуляют там животные невиданной красы…» Мы с соседями обнялись и, раскачиваясь в такт музыке, подпевали. Сейчас мы − ностальгирующие и просто заглянувшие послушать хорошие песни − стали одним народом, одной душой, единым дыханием. В тот миг не было у меня претензий ни к кому и ни к чему, я любил БГ, Боба, Юлию, потных пьяных соседей и… всех − и все любили меня. «Тоже мне, нашел Боб, кем закончить такой шикарный вечер. Да БэГэ − это отстой!» − «Может, выйдем!» − «Да ладно, старик, это я так, «тихо сам с собою» » − «Вот и давай, пацан, чтобы тихо! Не ломай кайф солидолам!» Потом вывалились мы гурьбой из кафе, пошли по набережной и нехотя разбредались по домам, провожая каждого крепкими объятьями и шлепками по спине. Стояла черная южная ночь и в тишине там и тут раздавались удаляющиеся, затихающие старые песни.

Уложив усталую подругу жизни в постель, обойдя бдительным дозором комнаты с мирно сопящим населением, я вышел на веранду и погрузился в созерцание ярких звезд на черном небе, огромного ночного светила, плеснувшего на зеркало моря жидкое серебро лунной дорожки. Вот, оказывается, как на самом деле! Люблю я!.. До сих пор люблю рок-музыку. И даже БГ прощаю его либеральные заскоки и способен снова и снова до боли в сердце, до слез слушать эти старые песни, которые так легко уносят меня от пыльной земли в чистые небесные высоты. Что это? Шизофрения? Остаточный бред, умирающего во мне мира сего? Застарелая страсть, и не думавшая покидать мою душу? Господи, прости меня! Но я это по-прежнему люблю… Заснул я в ту дивную ночь с первыми лучами восходящего солнца.

А наутро налетели облака, потом серые тучи − и пролился веселый дождь! Взяли мы с Юлей зонты и под мягкий шорох теплой небесной водицы гуляли по опустевшим улицам. Приятно благоухали намокшие цветы, листья платанов и акаций, блестели будто покрытые лаком пальмовые лопасти. Пенилась морская волна, поднятая легким штормом. Горы заволокло голубоватыми облаками. Улицы и набережные стали тихими, уютными. Только мы и невидимые птицы, чирикающие из укрытий, радовались прохладе и монотонному шороху дождя. В тот день мы поняли, что жара и толпа нам здорово надоела. Не дожидаясь возвращения пекла, мы отправили домой детей с бабушками, сели с женой в поезд и поехали в гости к отцу Марку.


Захолустное село оказалось не таким уж маленьким, оно растянулось вдоль реки не меньше, чем на километр. Пока от поезда машина такси везла нас по полям и перелескам, хуторам и селам, мы прильнули к окнам и разглядывали необычные места, где роскошь природы причудливо смешалась с человеческой нищетой.

Когда уж приехали на место и разместились в доме причта, за столом отец Марк рассказал, что первый человек, поддержавший батюшку на новом месте, как и тот, кто первым вошел в рай, оказался разбойник.

Федор, вероятно по причине мощного телосложения и округлого чрева, носил прозвище Тощий. Несколько месяцев назад он вышел из тюрьмы, начинал новую жизнь и потянулся за молитвенной поддержкой к новому священнику. Это он купил батюшке машину дров, досок для ремонта храма и продуктов питания. Это он отвадил местных воришек и объявил населению об охране храма от криминальных наездов. Его рабочие, такие же как он сам освободившиеся заключенные, бывший клуб перестроили в довольно приличный храм. Ну, а позже и бывшие чада отца Марка стали подтягиваться в эти края и обосновываться.

С храмовой общиной мы познакомились на первой же вечерней службе. Батюшка представил нас и просил принять с братской любовью. С того вечера нас просто засыпали приглашениями, и мы стали ходить по гостям. В первую очередь мы посетили двухэтажный дом Федора с просторной мастерской и гаражом на три машины. Кроме семьи там находились бездомные рабочие и приезжие родственники. Хозяин показал цех по производству мебели, магазин и приусадебный участок с прудом, заселенным карпами. За столом, перебивая друг друга, многочисленные гости рассказывали о своей жизни.

Потом Федор поздно ночью привел нас в монашескую келью на краю села. В маленьком домике, скрытом от глаз обильной южной зеленью проживал отец Паисий. Он подвизался с отцом Марком на Афоне, потом жил в затворе в Новоафонской пещере. Сюда пришел после ночного молитвенного откровения: ему явился старец Даниил и сказал, чтобы шел пешком в это село и помогал брату своему Марку. Отец Паисий предложил нам жидкий чай с серыми сухарями и яблоки из своего сада. Потом вышли мы во двор, где в укромном уголке было летнее молитвенное место с канунником, свечами, иконами и скамейкой. Мы с час молились под яркими звездами на черном небе. Всё это было необычно: и ночная молитва под стрекот сверчков, и огромные мигающие звезды, и тихое бормотание монаха, и то, что ни один комар не укусил нас и ни одна псина в округе не тявкнула, и вот это − почти физическое ощущение Божиего присутствия, и сладкий страх, и тихая радость, и безмятежная любовь...

В ту ночь на грани яви и сна пришло мне откровение.