В. Г. Михайлов «неутомимые искатели», Рассказ

Вид материала

Подобный материал:

НЕУТОМИМЫЕ ИСКАТЕЛИ

В.Г.Михайлов «НЕУТОМИМЫЕ ИСКАТЕЛИ», Рассказы о науке. Ташкент, Изд-во литературы и искусства им. Г.Гуляма, 1982, с.76-100

Врача Джалангарской сельской больницы Юсупова разбудили ночью. Он был единственным врачом на двадцать километров вокруг и привык к ночным вызовам.

Стояла поздняя осень 1942 года. С вечера шел дождь, но дорога уже просохла, и Юсупов бодро шел по сонным улицам кишлака. Миновав здание правления колхоза, врач и санитарка подошли к небольшому домику медицинского пункта.

— Заболел сын бригадира Гафур Ходжаев. Он в тяжелом состоянии. Поэтому я и решила побеспокоить вас,— рассказывала по дороге Мария.

В приемной медпункта врача уже ждал отец больного. Больной лежал на кушетке неподвижно со сжатыми кулаками, согнутыми в локтях руками и вытянутыми ногами.

— Гафур, а Гафур, — начал тормошить его Юсупов, думая, что больной заснул. Но Гафур не отозвался.

— Дайте свет поближе!

Мария поднесла лампу к лицу больного. Гафур даже не пошевельнулся. Врач приподнял его веки. Зрачки на свет не реагировали.

Больной без сознания, — заключил Юсупов.
Гафур сегодня днем работал в поле, но после обеда ушел домой, — рассказывал отец. — От ужина отказался, почувствовав себя плохо.

«Наверное, тяжелая форма сыпного тифа», — решил врач — за последнюю неделю в кишлаке было несколько случаев этого заболевания.

Юсупов назначил больному лечение и сказал родным, что утром посмотрит его еще раз. Однако уснуть врачу в ту ночь так и не пришлось. В 5 часов утра в медпункт привезли еще одного больного. Он лежал в приемной в такой же позе, что и Гафур. Юсупов, назначив и ему лекарства, снова вернулся к первому больному. Гафур по-прежнему находился в бессознательном состоянии. Температура повысилась до 39. Тоны сердца стали совсем глухими. Юсупов распорядился ввести ему средства для поддержания сердечной деятельности.

Выходя из больницы, врач встретил председателя колхоза.

Ну что с ними? — взволнованно спросил председатель.
Наверное, тяжелая форма сыпного тифа. У нас уже есть несколько случаев. Это подтвердил инфекционист, вызванный мною из Хаваста — ответил Юсупов.

Днем врача вызвали в соседний колхоз, а когда вечером Юсупов вернулся в кишлак, он увидел, что у дома больного стояла толпа мужчин. Из дома доносился женский плач. Врача встретили хмурым молчанием. Больной уже не нуждался в медицинской помощи. Он умер, не приходя в сознание.

Следующий день был для врача еще более беспокойным. Пятнадцатилетний Туичкул Маматов, которого врач наблюдал уже несколько дней, после окончания лихорадки вдруг разучился ходить. Он встал с постели, хотел немного пройтись по комнате и упал.

К вечеру, не приходя в сознание, умер Гафур. Кишлак гудел, как потревоженный улей. Юсупова вызвали в сельсовет.

— Не следует ли посоветоваться еще с другими врачами? — спросил его председатель сельсовета.

— Что же, это не помешает, — ответил Юсупов.

Но в этот вечер дозвониться в Ташкент так и не удалось. «Связи нет», - ответила телефонистка из Хаваста.

Лишь на другое утро, наконец, дали Ташкент.

Звонок из Джалангара случайно застал заведующего Ташкентским облздравотделом Гафурова на месте.

Что у вас стряслось? — взволнованно спросил он у председателя.
Положение в кишлаке очень тяжелое. Много колхозников болеет. Двое умерли от сыпного тифа. Просьба помочь.
В ближайшие дни постараюсь приехать, — ответил Гафуров. — А пока направим врачей из Хаваста.

По дороге из Хаваста в Джалангар двигалась райздравовская пролетка. Дорога шла в гору, лошадки бежали рысью, и сидящие в этом старомодном экипаже обсуждали события в Джалангаре. Заведующий райздравотделом доктор Сабиров рассказывал своим спутникам о том, как быстро ликвидировали вспышку сыпного тифа в одном из колхозов области. Он слышал об этом на недавнем совещании в облздравотделе.

Доктор Таргонин вспоминал аналогичные случаи из своей богатой практики. Третьей спутницей была молодая миловидная женщина — доктор Шульженко. Она только в этом году окончила медицинский институт и была направлена на работу в больницу на станции Урсатьевская. Шульженко внимательно прислушивалась к рассказам своих коллег, особенно Таргонина, который считался лучшим в районе инфекционистом. Он работал врачом еще в войсках царской армии.

Скоро ли Джалангар? — то и дело спрашивала Шульженко.
Не спешите, милая девушка, успеете еще к больным, в Джалангаре недостатка в них не будет.

Наконец лошади с трудом взобрались на последний холм перед кишлаком.

— А вот и Джалангар, — сказал Сабиров.

Кишлак лежал чуть правее, среди пологих хребтов и балок с обрывистыми краями. Невдалеке высились снежные вершины Туркестанского хребта, с которых несла свои быстрые воды безымянная речка. Она обходила Джалангар стороной, но хорошо был виден большой арык, в который вливалась вода реки. В медпункте врачей уже ждали.

— Еще пять колхозников заболело, трое из них в тяжелом состоянии, — взволнованно рассказал Юсупов, — не знаю, что и делать.

Весть о приезде врачей из Хаваста тут же разнеслась по кишлаку, и не успели они отдохнуть с дороги, как у дверей медпункта образовалась очередь. У некоторых больных была высокая температура.

— Смотрите, Александра Васильевна, — обратился Таргонин к Шульженко. — У этой десятилетней девочки на груди и животе розовая сыпь, величиной от макового зернышка до чечевицы. Температура у нее высокая. Это типичный сыпной тиф. Девочку нужно немедленно госпитализировать. Правда, больничка здесь всего на 15 коек. Но ничего не поделаешь. Страшной бывает эта болезнь, если с ней не бороться. Нужно срочно выявить всех больных в кишлаке, госпитализировать их и провести поголовную санитарную обработку. Тогда и сыпной тиф исчезнет, — закончил Илья Николаевич. Через несколько дней колхозного плотника увидели за ремонтом полуразрушенной бани, а из Ташкента военный грузовик привез какой-то непонятный предмет. Его поставили рядом с баней. Колхозники с удивлением рассматривали сооружение, состоящее из большого котла на колесах, к которому спереди был приделан длинный цилиндр.

— Это дезинфекционная камера, — объясняла любопытным санитарка Мария.

В это время в конторе колхоза Сабиров попросил председателя и членов правления устроить общее собрание.

Через час небольшой клуб был переполнен. Доктор Сабиров рассказал колхозникам, как передается сыпной тиф и что нужно сделать, чтобы не заразиться.

На другой день с утра над баней вился дымок, мылись сначала женщины, а их одежду тут же дезинфицировали. Санитарная обработка кишлака продолжалась целую неделю. Но несмотря на это количество больных все увеличивалось. Медики сбились с ног. Несколько раз бывал в кишлаке заведующий облздравотделом Х.Г.Гафуров. О положении в Джалангаре знали уже и в Наркомате здравоохранения республики. Видя, что заболеваемость и смертность среди джалангарцев растет, Гафуров решил обратиться за помощью к наркому.

Нарком здравоохранения республики Юсуф Атабекович Атабеков в 9 часов вечера был еще в наркомате. В то время работали допоздна, иногда до 3-4 часов ночи. За окном давно уже было темно, — стоял конец декабря 1942 года, улица перед наркоматом казалась пустынной.

Атабеков снял пиджак, ослабил узел галстука и углубился в бумаги. Только что он прослушал сводку Совинформбюро об успешном наступлении наших войск под Сталинградом.

В дверь постучали, вошел Халык Гафурович.

— Положение в Джалангаре ухудшается, — доложил он, — в кишлаке много больных и уже 26 человек умерло. Прошу вас направить специалистов из Ташкента.

На другой день по просьбе наркома в Джалангар приехал инфекционист Гальперин. Небольшая колхозная больница была переполнена. Общая картина болезни, о которой рассказал Гальперину во время обхода доктор Таргонин, заставила Евгения Абрамовича усомниться в правильности диагноза. А оснований для сомнений, как выяснилось, было немало. У многих больных были изменения нервной системы, которыми сыпной тиф не сопровождался. Правда, у некоторых диагноз сыпного тифа не вызывал сомнений. Гальперин установил» что в кишлаке было много больных туберкулезом.

Мест в больнице не хватало, и больных лечили на дому. Гальперин не оставлял без внимания и их. Под вечер он зашел в кибитку больной колхозницы. Она лежала под двумя одеялами, грея ноги над сандалом. Когда доктор наклонился над ней, больная вдруг вскочила и бросилась на врача. Затем дико закричала и стала биться головой об пол. Больную еле уложили и дали успокаивающее лекарство.

«Что-то не похоже все это на сыпной тиф, — думал Гальперин, — хотя бывает и при сыпном тифе период возбуждения, правда, он выражен не так ярко».

У другого колхозника, которого врач осматривал дома, болезнь протекала иначе — вначале появились головные боли, затем он внезапно потерял сознание. Гальперин отметил у него непроизвольные движения правой руки и левой ноги. Больной несколько раз порывался куда-то бежать, и поэтому его пришлось привязать к кровати.

— Все эти симптомы напоминают воспаление головного мозга — энцефалит, — рассказывал коллегам о своих первых наблюдениях Гальперин. — Юсупов, вероятно, наблюдал молниеносные формы энцефалита.

Приехавший вслед за Гальпериным патологоанатом Товий Абрамович Сирота в одной из пристроек к больничке оборудовал секционную. Чтобы установить правильность диагноза, всех умерших начали вскрывать. Гальперина интересовало, действительно ли колхозники погибают от воспаления мозга, и поэтому он часто был гостем патологоанатома.

Внешне мозговая ткань изменена так же, как и при энцефалитах, но для более точной диагностики требуются дополнительные гистологические исследования, для которых в Джалангаре условий нет, — разъяснял Сирота.
Без опытного невропатолога нам не обойтись, — заключил Гальперин. — Сегодня же сообщу об этом в облздравотдел.

Через несколько дней в кишлак приехали доцент клиники нервных болезней Ташкентского медицинского института Яков Яковлевич Гордон и заведующий облздравотделом.

— В кишлаке с каждым днем больных больше, — докладывали Гафурову, — госпитализировать их негде. Многие лежат дома. Возить больных в Хавастскую больницу слишком далеко. Необходимо срочно открыть еще одну больницу в Джалангаре.

Высокого роста, сухощавый, с темными глубоко сидящими глазами, смотрящими живо и проницательно, очень энергичный, Гордон был назначен главным врачом еще _не существующей больницы. Яков Яковлевич с жаром взялся за ее организацию. Под больницу сельский совет выделил здание школы.

Через неделю оборудованная в школе больница приняла первых больных. Все жители кишлака несколько раз прошли санитарную обработку.

Еще через три недели с сыпным тифом в Джалангаре было покончено. Теперь необходимо было браться за другого, более страшного врага — энцефалит, который унес уже 83 жизни. И это в кишлаке, едва ли насчитывающем тысячу жителей.

В конце января 1943 года у больницы остановилась новенькая легковая автомашина с брезентовым верхом. Из машины вышел нарком здравоохранения Атабеков, а вслед за ним профессор-невропатолог Лев Яковлевич Шаргородский.

Невысокий, полный, с добродушным лицом и щеточкой усов над верхней губой, Лев Яковлевич прямо «с колес», как выразился нарком, начал осмотр больных.

— Это энцефалит, — заключил он, — и какая-то особенно тяжелая форма.

В Джалангаре находилась уже целая экспедиция ученых медиков, которую возглавил Халык Гафурович Гафуров. Лучшие медицинские силы были брошены на то, чтобы потушить эпидемию. Это была поистине катастрофа — из каждых 10 заболевших 7-8 человек умирали, несмотря на самую квалифицированную медицинскую помощь, а выздоровевшие становились инвалидами.

Много времени уделял Яков Яковлевич тщательному неврологическому обследованию больных. По его наблюдениям, джалангарский энцефалит по клинической картине болезни и по течению резко отличался от описанных в медицинской литературе, он представлял собой пока неизвестную врачам форму воспаления головного мозга...

Джалангар когда-то стоял на перекрестке торговых путей из Китая в Бухару, и жили в кишлаке люди очень зажиточные. Джалангар славился в то время изделиями своих мастеров: чеканкой по меди, кувшинами и ведрами с местными узорами. Джалангарский караван-сарай был Хорошо известен купцам древнего Востока. Однажды глубокий старик Рахим-бобо, беседуя с медиками за чашкой чая, рассказал им древнюю легенду, которая, по его мнению, имела ярямую связь с эпидемией в кишлаке. «Это было очень давно, — рассказывал Рахим-бобо, — мой дед тогда был еще мальчиком. На месте этой чайханы стояла другая, стены которой были расписаны настоящим мастером, а подпирающие крышу столбы покрыты замечательной резьбой. Впрочем, один столб еще сохранился, — Рахим-бобо показал на потемневший от времени столбик, на котором действительно можно было различить красивые узоры. — В кишлаке тогда жили очень богатые и очень жадные люди. В этой чайхане постоянно готовили жирный плов, наваристую шурпу и особый шашлык по-джалангарски. Отведать их приезжали даже самаркандские баи. Рядом с чайханой в тандыре пекли вкусные лепешки, а нет ничего лучше горячей лепешки к кок-чаю, — продолжал Рахим-бобо. — Однажды шедший издалека старик-странник с разбитыми в кровь ногами попросил у чайханщика поесть.

А деньги у тебя есть? — спросил чайханщик.
Ни таньга, — ответил тот. — Сейчас мне заплатить нечем, но долг я верну.
Иди отсюда, много здесь таких шляется, — и чайханщик ушел резать мясо для плова.

Случайно оглянувшись, он заметил, что старик схватил лежащую у тандыра лепешку и бросился бежать. В несколько прыжков чайханщик догнал его, вырвал лепешку и избил. Затем он приволок несчастного к чайхане, где собрались уже посетители. «Убить его, — кричали некоторые. — Пусть это будет уроком другим».

Когда старик уже не мог подняться, его оттащили от чайханы и бросили у дороги. Вечером дочь одного из бедняков-дехкан принесла тихо стонущему старику воды. Он напился и так сказал ей: «Отныне ваш кишлак будет проклят. Время от времени все его жители будут вымирать, затем кишлак будет снова возрождаться. Так будет повторяться много раз, до скончания века», — с этими словами он умер.

Предсказание старика, который, наверное, был злым колдуном, оказалось вещим. Последний раз кишлак почти полностью вымер лет двадцать назад, а теперь все повторяется снова», —закончил Рахим-бобо.

«Легенда, как и всякое народное предание, на чем-то основана. Возможно, что периодически по каким-то причинам в кишлаке вспыхивали эпидемии, от которых большинство жителей кишлака, лишенные медицинской помощи, умирали. Именно об этом и легенда», — думал доцент Гордон.

Какова же причина энцефалита? Ведь он протекает не так, как описанные в медицинской литературе формы этой болезни. Этот вопрос не давал врачам покоя. Если это пищевая интоксикация, то она связана или с водой, или с продуктами питания. Чтобы проверить это, в Джалангар приехал профессор из Московского института питания.

Он прежде всего тщательно исследует воду.

Вода как вода, — докладывает он членам экспедиции. — Никакого отравления она вызвать не могла. Что касается хлеба, то я предлагаю следующий вариант: проверить качество зерна в сжатые сроки трудно и, пожалуй, даже невозможно. А что если заменить всю пшеницу, имеющуюся у колхозников, на самую высококачественную?
Что же, это мысль, — сказал Николай Иванович Ходукин, научный руководитель экспедиции.

Уже через неделю можно было наблюдать, как к колхозному складу направлялись крестьяне с мешками пшеницы на плечах. Здесь заведующий складом Анвар Сахибаев тщательно взвешивал приносимое колхозниками зерно и тут же выдавал в обмен такое же количество первосортной кубанской пшеницы. В течение двух дней все запасы местной пшеницы были заменены на кубанскую. В колхоз привезли также и мясо, которое выдавали в счет трудодней.

К тому времени уже было известно несколько форм энцефалитов. К какой же форме отнести заболевание в Джалангаре? Ответ на этот вопрос был исключительно важен. Ведь другие виды энцефалита были уже хорошо изучены. Заболевание передается от человека к человеку, и переносчиком болезни часто являются насекомые. Если установить форму энцефалита, то можно будет тотчас же принять меры к ликвидации его.

«Какая лее это форма?» — в тысячный раз спрашивал себя Яков Яковлевич. Может быть, она протекает по типу японского? В 1935 году в Японии наблюдалась вспышка этой болезни. У перенесших японский энцефалит голова свешивалась набок в результате паралича шейных мышц. Поэтому болезнь по-японски назвали «кубиасара», что означает «вислая шея».

Выздоровевшие от энцефалита в Джалангаре держали голову ровно — паралича мышц у них не было. Кроме того, в Японии болели пожилые люди, а в Джалангаре — молодежь и даже дети.

За 5 лет до джалангарских событий на Дальнем Востоке наблюдалась еще одна форма энцефалита. Эта болезнь сопровождалась сильными головными болями, головокружением и рвотой. Затем развивался паралич рук и ног, расстройство речи. Как будто бы симптомы похожи, — рассуждал Гордон. Но эта болезнь наблюдалась почти всегда весной. Да и смертность при дальневосточном энцефалите была гораздо меньше— из 10 заболевших умирало 3-4 человека. Энцефалит в Джалангаре был осенне-зимним заболеванием. Ясно, что это какая-то другая форма болезни, еще никому неизвестная.

— Подведем предварительные итоги нашей работы, — обратился профессор Ходукин к участникам экспедиции. — По утверждению доцента Гордона, мы имеем дело с какой-то новой формой энцефалита, никем еще не изученной. Можно думать, что джалангарский энцефалит — заболевание инфекционное. Но это еще надо доказать. И я попрошу вас, Маргарита Николаевна, — обратился он к Сошниковой, — проверить это предположение.

«Вероятнее всего, болезнь вызывается вирусами¹, — думала Сошникова, — ведь все другие формы энцефалитов тоже являются вирусными».

Чтобы проводить вирусологические исследования, необходимы определенные условия — во-первых, лаборатория, а во-вторых, белые мыши.

Под лабораторию Сошникова оборудовала один из заброшенных хозяевами домиков. Первую комнату она превратила в операционную, а вторая была занята клетками с мышами.

Каждое утро Маргарита Николаевна приходила в лабораторию и проводила опыты, теперь уже не на кроликах, а на мышах. Несколько дней напряженной работы и 105 мышей было заражено. Затем она с нетерпением ждала первых признаков болезни. На четвертый день Маргарита Николаевна заметила, что некоторые из мышей стали вялыми, у других взъерошилась шерсть.

Сошникова послала за Ходукиным.

— Смотрите, Николай Иванович, — говорила она, подводя Ходукина к клеткам и дотрагиваясь тоненькой палочкой до мышей.

При самом легком прикосновении мыши с писком отбегали, у некоторых даже появились судороги. Еще через несколько дней многие мыши не могли бегать, а только ползали на передних лапках, задние были парализованы.

Около клеток собрались почти все участники экспедиции.

Чем это не картина энцефалита?— спрашивал Ходукин у Гордона.
Да, действительно, похоже. Впрочем, мыши болеют не так, как люди, — отвечал Яков Яковлевич.

На 9-10 день с момента заражения 43 мыши уже лежали лапками вверх. Теперь у Сошниковой наступили самые горячие дни. Необходимо было сохранить возбудителя болезни в «живом» состоянии. Для этого исследовательница заражала партию мышей, ждала, пока они заболеют и погибнут, затем мозг погибших мышей вводила здоровым, ждала, пока они заболеют и т.д. Таким образом, Сошникова делала бесконечные пересадки вируса от одной мыши другой. Такой метод называется в вирусологии методом пассажей.

После нескольких пассажей вирус приобретал такую силу, что все зараженные мыши гибли.

— Осталось доказать, что возбудителем болезни действительно является вирус, а не бактерия, — сказал Ходукин Сошниковой.

Для этого он взял у погибшей мыши кусочек мозга, растер его с физиологическим раствором и затем развел в 100 раз.

— Если в этой эмульсии есть бактерии, попробуем отделить их, — решил Ходукин.

Он достал привезенный из Ташкента специальный фильтр, который был сделан из пористого фарфора и задерживал самые маленькие бактерии, но пропускал вирусы. Через 2 часа исследователям удалось получить несколько десятков миллилитров светлой жидкости, которая просочилась через фильтр.

— Попытайтесь заразить новую партию мышей этой жидкостью, — обратился Ходукин к Сошниковой, — если болезнь вызывается микробами, то мыши наверняка останутся здоровыми, ведь фильтр задержит микробы.

Все 15 мышей, которым ввели по нескольку капель не содержащей ни одной бактерии жидкости, погибли. Но после дальнейших пассажей мыши вдруг начали выживать. Сошникова немедленно доложила об этом Ходукину.

— Значит, вирус утерян? — спросил он свою сотрудницу.

—Выходит так.

К лету 1943 года болезнь притаилась: в июле) и августе не было ни одного заболевшего. С сентября вновь начали появляться больные энцефалитом. Но эта очередная вспышка не застала врачей врасплох. Было открыто специально оборудованное нервное отделение, где за больными вели тщательное наблюдение опытные специалисты. Больных начали лечить самыми современными для того времени средствами. Несмотря на все это смертность от энцефалита продолжала оставаться высокой.

В Джалангар приехал новый патологоанатом Магрупов, который сменил Т. А. Сироту. В своих долгих беседах с Гордоном они пытались уяснить, действительно ли джалангарским энцефалитом заражаются неконтактным путем — ведь за пределами кишлака никто не болеет.

Почему энцефалитом не болеют жители близлежащего колхоза, до которого рукой подать — всего каких-нибудь полтора километра? Колхозники ведь в гости друг к другу ходят, «Остается только удариться в мистику и поверить в проклятие, висящее над Джалангаром», — шутили они, — а может быть, вирусологи ошибаются и возбудитель болезни вовсе не вирус? В сентябре 1943 года Гордон поставил диагноз энцефалита у двух колхозников, которые жили на Нижнем комбайн-участке.

______________________________

¹ Вирусы — мельчайшие микроорганизмы величиной в несколько тысячных долей микрона. Вследствие малых размеров проходят через бактериальные фильтры, поэтому называются фильтрующимися.

Нижний участок представлял собой поле, засеянное богарной пшеницей, где работало около 70 колхозников. Они постоянно жили в Джалангаре, но в период полевых работ переселялись в несколько глинобитных домиков, расположенных прямо в поле — ведь от поля до кишлака было 16 километров.

Самое интересное то, что в сентябре-декабре 1943 года в Джалангаре заболели 25 колхозников, и 24 из них работали до этого на Нижнем участке.Профессор Ходукин рассказал довольно интересное предание, услышанное им во время пребывания в соседних колхозах «Мехнаткаш» и «Коммунизм».

Нижний участок, — говорил он, — относится к Янгимазарскому массиву. Лет 60 назад на этом массиве поселился богатый землевладелец, но в течение нескольких лет его большая семья, он сам и его многочисленные стада погибли от какой-то непонятной болезни. В связи с этим урочище и получило название Янгимазар, что означает «новая могила».
Одни сплошные легенды, — усмехнулся Гордон. — Впрочем, я думаю, что от них отмахиваться нельзя. Народные предания, несомненно, на чем-то основаны.
А ведь это действительно так, — продолжал Ходукин. — Среди местных жителей урочище пользуется дурной славой, а заболевание энцефалитом, по мнению старожилов, связано с освоением земель Янгимазарского массива. Вероятнее всего, переносит болезнь какое-нибудь насекомое, а резервуаром вируса в природе является зверек, обитающий в непосредственной близости от кишлака
и, конечно, на Нижнем участке.

В составе экспедиции были энтомологи. Они обследовали Джалангар и его окрестности и выявили, что во все времена года в кишлаке в большом количестве находились клещи. Во время летней жары их активность обычно снижалась. Ходукин задался целью проверить, могут ли клещи переносить вирус энцефалита.

Опять опыты, опыты, опыты... Ходукин не был кабинетным ученым, его часто можно было видеть на Янгимазарском массиве вместе с Гордоном. Они искали клещей.

Более 3000 клещей обследовали Н.й.Ходукин и его сотрудники. Если учесть, что каждый клещ имеет величину 5-7 миллиметров, а его мозг и того меньше и что нужно этим мозгом заразить мышь, то можно представить, какую гигантскую работу проделали ученые.

Но... ни у одного из клещей вирус не был найден.

Джалангар в это время представлял собой зрелище довольно печальное. Появилось много пустующих домов, жители которых либо умерли от энцефалита, либо в панике разбежались по соседним кишлакам. Виноградники, а ими был так богат Джалангар, остались без хозяев, спелые гроздья свешивались с лоз, их клевали птицы. Собирать урожай было некому.

Эпидемическая волна 1943—1944 годов оказалась последней большой вспышкой энцефалита в Джалангаре. Но в 1945 году заболевания наблюдались уже в нескольких соседних колхозах — одному из них были переданы для обработки земли Нижнего участка.

Поэтому Ходукин решил принять необходимые меры. Начиная с конца 1945 года на массиве Янгимазар посевы не производились в течение года. В конце 1946 года на полях этого массива было разрешено работать только небольшим группам трактористов. Эти группы находились под постоянным наблюдением врачей-эпидемиологов и энтомологов. Они не только проводили на полевых станах общий санитарный надзор, но и вели борьбу со всеми кровососущими насекомыми, особенно с клещами. Уборку хлебов, как правило, начали проводить комбайнами. Кроме того, на полях Янгимазара был запрещен выпас лошадей и крупного рогатого скота.

Впоследствии Н.И.Ходукин писал: «Надо думать, что вышеуказанные мероприятия оказали решающее влияние на эпидемическую вспышку. Эти, факты подтверждают взгляд на Джалангарский энцефалит как на природно-очаговое заболевание».

Но все же Ходукина точил червь сомнения. Если клещи переносят вирус джалангарского энцефалита, то почему вирус у них не был найден? А может быть, болезнь переносят другие насекомые?

Ранней весной 1946 года Николай Иванович приехал на прием к наркому. Гафуров выглядел усталым и озабоченным. Ходукин на этот раз был немногословным.

Он предложил пригласить в Джалангар профессора Левкович, которая вместе с Зильбером выделила вирус дальневосточного энцефалита — ведь причина болезни была разгадана не до конца.

Вскоре в Ташкент прибыли Елизавета Николаевна Левкович и профессор-энтомолог Полина Андреевна Петрищева, а еще через несколько дней они были уже в Джалангаре. В домике, где когда-то работала Сошникова, обосновалась Левкович. Петрищева приступила к исследованию насекомых и в первую очередь клещей.

Исследования Левкович отличались большой методичностью и тщательностью. Ученым удалось обнаружить у клещей в природных условиях вирус, вызывающий энцефаломиелит у лошадей. Носителем этого вируса оказались клещи, выловленные на Янгимазарском массиве.

После этого стали понятными наблюдавшиеся в колхозе имени Фрунзе массовые заболевания лошадей. Их местные жители называли «сулюк». Эта болезнь несомненно вызывалась вирусом конского энцефаломиелита и передавалась клещами.

Однако выделить вирус джалангарского энцефалита московским ученым не удалось. Они были далеки от мысли связывать болезни у лошадей с заболеванием населения Джалангара. Но они подтвердили, что клещ, являющийся постоянным обитателем жилищ в Джалангаре, может не только переносить вирусы, но и заражать ими животных.

Казалось бы, все ясно. И вдруг... в науке иногда бывает это вдруг, которое опрокидывает все прежние представления.

...Заведующий инфекционной клиникой Ташкентского медицинского института доцент Альтман заканчивал обход, когда его пригласили к телефону. Звонила диспетчер санитарной авиации.

— Борис Михайлович, — раздалось на другом конце провода, — в Булунгурском районе Самаркандской области какая-то странная эпидемия. Местные врачи не разобрались, в чем дело. Не можете ли вы вылететь в Булунгур?

День у ученого был очень напряженным, с утра лекция, затем обход больных и разбор наиболее сложных случаев. Тем не менее он ответил:

— Высылайте машину.

В небольшом домике воздушной скорой помощи, примостившемся на краю аэродрома, его уже ждали. Сидевший у аппарата связи начальник авиаотряда дружески кивнул Альтману.

Самолет стоял невдалеке. Это был заслуженный ПО-2. Его неприхотливость, способность сесть на любую маленькую площадку и другие летные качества уже много лет с успехом использовались в санитарной авиации.

Пилот помог врачу забраться в кабину, закрыл фонарь. Повернувшись несколько раз, винт начал вращаться все быстрее, мотор взревел, и самолет медленно вырулил на взлетную дорожку. Через несколько минут он был уже в воздухе, и Альтман с любопытством следил, как по тонкой ленте дороги медленно двигались казавшиеся игрушечными с высоты автомобили. Рядом с дорогой расстилались хорошо очерченные квадраты полей, через час сменившиеся какими-то поросшими зеленью холмами.

Самолет начал снижаться, холмы превратились в покрытые лесом невысокие горы, внизу мелькнули дома поселка, пилот сделал круг над больницей, и пошел на посадку. Борис Михайлович ловко выпрыгнул из самолета и увидел подъезжавшую к полевому аэродрому машину скорой помощи, за которой тянулся длинный хвост пыли.

На пороге больницы его встретил небольшого роста человек.

— Курбанов, — представился он и пригласил приезжего в ординаторскую.

Здесь пахло хлоркой, медикаментами и еще каким-то специфическим запахом дезинфекции. Курбанов рассказал, что две недели назад в больницу стали поступать колхозники с совершенно непонятной картиной заболевания. Вызванный из Самарканда консультант считает, что это какое-то инфекционное заболевание с нервными симптомами. Но диагноз пока не ясен.

В палате, куда вошел Борис Михайлович, находилось четверо больных. Слева у стены лежал пожилой колхозник с темно-коричневым от загара лицом.

Курбанов открыл историю болезни и начал докладывать:

Больной К., сорока восьми лет. Неделю назад у него сильно разболелась голова, после чего началась рвота, появилась слабость, пришлось лечь в постель. Когда на другой день он захотел встать, начались судороги.
А температура повышалась?
Дома не измеряли, у нас все время нормальная.
Так. Сердце хорошее. В легких хрипов нет, дыхание нормальное. А печень в норме?
Не прощупывается, Борис Михайлович.
Да, действительно печень нормальных размеров. У вас есть английская булавка, коллега? Нужно проверить рефлексы.

Альтман провел булавкой по коже живота больного.

— Брюшные рефлексы отсутствуют. Взгляните-ка на глаза. Правый зрачок больше левого, да и зрачки на свет не реагируют. Ясно, что это какое-то нервное заболевание, вероятнее всего энцефалит, — убежденно заключил консультант.

Врачи приступили к осмотру второго больного.

— Этот молодой человек тоже страдал головной болью, а через несколько дней его стало шатать при ходьбе, — рассказывал Курбанов.

Ученый обратил внимание на полное отсутствие мимики, на какую-то маскообразность ничего не выражающего лица больного.

- И у него брюшные рефлексы отсутствуют, да и симптомы со стороны глаз резко выражены, - в раздумье произнес Альтман.

У третьего больного перекосило лицо.

В палате с надписью «изолятор» находилось двое колхозников без сознания. Они тихо стонали.

«Картина болезни напоминает джалангарский энцефалит, неужели и сюда проник вирус?» — подумал Борис Михайлович.

А болеют ли дети?
У одного колхозника двое детей умерло от такой же болезни, а сам он госпитализирован в другое отделение, — ответил Курбанов.

Обход остальных больных ученый отложил назавтра, чтобы на свежую голову обдумать возможные варианты диагноза. Наутро в больнице Альтмана уже ждали.

Больной колхозник рассказал настолько интересную историю своего заболевания, что консультант выслушал его, не перебивая.

Оказывается, он занимался обмолотом произраставшей на богарных полях пшеницы и взял на току из-под комбайна мешок неочищенного от сорных примесей зерна. Пшеницу отнес на колхозную мельницу, смолол ее, а муку отдал жене, которая испекла лепешки. Через несколько дней заболело двое его детей — семи и двенадцати лет, а третий — грудной ребенок остался здоровым.

— Старшие дети вскоре умерли, — печально сказал колхозник.

И вдруг Альтман вспомнил доклад, сделанный 5 лет назад доктором Ценером на заседании Ученого совета Наркомата здравоохранения. Речь шла о болезни, которая называлась токсическим гепатитом. Ценер рассказал в то время, что у одного из колхозников заболела вся семья, но грудной ребенок остался здоровым. Ведь он не ел хлеб! Заболевание оказалось связанным с сорняком, растущим на полях вместе с пшеницей.

Из открытого окна ординаторской было видно, как по больничному двору прогуливались выздоравливающие, кое-кто волочил ногу, некоторые ходили, опираясь на палку. Борис Михайлович вздохнул, развернул первую историю болезни из переданной ему папки и записал:

«На основании клинической картины и анамнеза можно предположить, что больной страдает энцефалитом, вызванным каким-то ядовитым сорняком, произрастающим на хлебных полях». Аналогичные записи он сделал и в Других историях болезни.

После возвращения из командировки, не заходя домой, ученый направился в Министерство здравоохранения республики. Его принял заместитель министра Г. Н. Назыров.

Борис Михайлович рассказал, что только что прибыл из Булунгура, где свирепствует энцефалит, который, по его мнению, вызывается еще не известным сорняком, попадающим в зерно в качестве примеси.

— Ваше утверждение очень серьезно. Мы получили сообщение из Красногвардейска* об эпидемии, но никто не предполагал, что болезнь связана с употреблением в пищу сорняка. Я сегодня же доложу о вашей версии министру.

Вечером Назыров позвонил Альтману домой.

— Рауф Сагатович считает, что в Булунгур необходимо направить экспедицию по изучению эпидемической вспышки и рекомендует ее руководителем назначить нас.

Через несколько дней в Булунгур выехала бригада специалистов, включающая невропатолога профессора Л. Я. Шар городского, ботаника Е. Е. Короткову, эпидемиолога М. И. Бошевую. В состав экспедиции входил также заместитель министра здравоохранения Г. Н. Назыров.

По своей симптоматике болезнь не похожа на уже известные и описанные энцефалиты, вполне возможно, что она вызывается примесью сорняков к зерну, — заявил профессор Шаргородский после тщательного осмотра больных, — но для этого нужны веские доказательства, а пока их нет. А может быть, заболевание вирусное и его переносят клещи?
Но клещей в Булунгуре никто не видел, — возразил Альтман.

Узнав о вспышке энцефалита, в кишлак приехал Ходукин с группой своих сотрудников. Условия для вирусологических исследований были здесь гораздо лучше, чем в Джалангаре. Ученые начали заражать эмульсией, взятой из мозга погибших от энцефалита белых мышей. Но на этот раз все мыши оставались живыми. Вирус не был найден.

Тем временем Мария Ивановна Бошевая начала собирать так называемый эпидемиологический анамнез. Оказалось, что энцефалитом болеют только в двух кишлаках. Их жители питались хлебом из богарной пшеницы. Ученые узнают, что ко многим больным приходили гости из соседних колхозов. Но никто из них не заболел. Почему?

*Красногвардейск — центр Булунгурского района.

Мария Ивановна обследует соседние кишлаки и выясняет, что там едят хлеб из пшеницы, собранной с других полей. Так экспедиция получила первое доказательство, что болезнь не заразная и, вероятно, связана с питанием.

Е. Е. Короткова, получив разрешение председателя колхоза, отправилась на склад. В большом амбаре хранилось зерно урожая этого года. Она выбрала наугад один из мешков с пшеницей, его доставили в амбулаторию, где уже приготовили все для исследования; бинокулярную лупу с большим увеличением, пинцеты, сита с отверстиями различных диаметров.

Началась нудная и утомительная работа по очистке зерна от примесей.

Так прошел месяц. Когда несколько тонн пшеницы было буквально просеяно, она собрала 40 банок с сорняками. В каждой баночке находились семена одного из видов растений.

Исследования были закончены. В нескольких ящиках, которые везла с собой Короткова в Ташкент, находился также гербарий многочисленных сорных растений, произрастающих на полях Булунгурского района.

Несмотря на то, что экспедиция еще не закончила свою работу, Альтман высказывает мнение, что «эти так называемые энцефалиты являются результатом токсического поражения центральной нервной системы и вызываются растениями, засоряющими пшеничные посевы на богарных землях».

Как-то заведующему кафедрой патологической физиологии Ташкентского медицинского института Михаилу Никифоровичу Ханину позвонили из дирекции и передали, что его вызывает министр.

В приемной он встретил своего старого друга и коллегу Николая Ивановича Ходукина.

— Рауф Сагатович вас ждет, — пригласила ученых секретарша.

Кабинет был просторным, но неуютным: тяжелые кожаные кресла, громоздкая темная мебель. В шкафах — медицинская энциклопедия и справочники.

Саратов попросил ученых расположиться у круглого полированного столика.

В Булунгурском районе Самаркандской области эпидемия какого-то энцефалита. Он напоминает по своим симптомам джалангарский, но протекает гораздо легче. Существуют две версии относительно причин энцефалита. Одна из них вирусная. Но поиски вируса пока ни к чему не привели. Правильно ли я излагаю факты, Николай Иванович? Вы ведь недавно из Булунгура? — Сагатов посмотрел на Ходукина.
Несколько дней как вернулся.

Сделав небольшую паузу, Сагатов продолжал:

— Но есть и другая версия, выдвинутая доцентом Альтманом. По его мнению, энцефалит вызывается примесями сорняков к зерну. Если эти соображения правильны, то необходимо воспроизвести основные черты болезни на животных. Вам поручается выяснить токсическое действие сорняков, обнаруженных в примесях к хлебу.

«Вначале я немного растерялся, — рассказывал впоследствии профессор Ханин, — ведь сорняков очень много и искать среди них причину болезни можно бесконечно. Поэтому я и спросил министра, на какие сорные растения следует обратить внимание».

— Этого пока никто не знает. Ботаники передали список 14 сорняков, из которых выделили алкалоиды.

Рауф Сагатович вынул из ящика несколько листков и протянул их Ханину. Первым в списке был плевел туркестанский. Красным карандашом были подчеркнуты два вида вьюнков. Они содержали алкалоиды, близкие к кокаину — яду, сильно действующему на нервную систему. За ним следовало несколько растений со сложным латинскими названиями. Последней в списке стояла какая-то триходесма. Рядом был поставлен жирный вопросительный знак.

Эта задача со многими неизвестными. Ни один математик не взялся бы за ее решение, — в раздумье произнес Михаил Никифорович. — Придется действовать методом исключения и исследовать действие каждого сорняка в отдельности.
Если прав доцент Альтман, то в каком-то сорном растении содержится алкалоид, вызывающий энцефалит. А может быть их несколько и в разных растениях? И вызывают они заболевание лишь при комбинированном действии — ведь и такое возможно, не правда ли? — вставил Ходукин.

Тем не менее задачу решать надо. Разгадка энцефалита зависит сейчас только от вас, растения, обозначенные в этом списке, мы передали академику Юнусову, который их сейчас исследует, — закончил беседу с учеными министр.

Через несколько дней, когда профессор Ханин выходил из кабинета, раздался телефонный звонок. Звонил академик Юнусов.

— Михаил Никифорович, мы выделили из сорных растений группу алкалоидов. Завтра передадут их вам для проверки на токсичность.

Окна кабинета выходили в небольшой дворик, тускло освещенный декабрьским солнцем. Ученый отвел взгляд от окна и посмотрел на настольный календарь. Было 10 декабря 1950 года.

Через полчаса он приехал в институт микробиологии к Ходукину. Исследования начали с проверки действия плевела на мышей. Выделенный из сорного растения алкалоид Сошникова ввела подкожно белой мыши. Через 10 минут она начала метаться по клетке, появились судороги, и животное погибло. При тех же явлениях погибли еще две белых мыши.

— Вот он, убийца! — воскликнула Сошникова, указывая на флакончик с алкалоидом.

Но Ходукин был более осторожным в выводах.

— Если предположить, что люди заражаются от за грязненного примесями хлеба, то необходимо выяснить, как алкалоид или сорняк действует при приеме внутрь.

Ученые попробовали подмешивать семена растения к пище животных. Но мыши были подвижными, веселыми, не теряли аппетита и не проявляли никаких признаков отравления.

Первый сорняк из списка отпал. Затем в рацион мышей и крыс ввели семена вьюнков. Но животные и в этом случае не обнаружили признаков заболевания, хотя выделенный алкалоид был близок к кокаину.

«А может быть, токсические свойства этих растений уже кем-нибудь изучены и результаты исследований опубликованы?» — предположил Ханин.

На другое утро он отправился в библиотеку. В первый же день поисков Михаил Никифорович выяснил, что еще 15 лет назад из наземной части сорного растения триходесма седая был выделен алкалоид — триходесмин. Вы делили, описали, но никто не заинтересовался этой работой, она долгие годы пылилась на полках библиотек.

И на этот раз ученый не обратил бы внимания на статью, если бы не одно обстоятельство. Когда Михаил Никифорович внимательно взглянул на приведенную в работе формулу триходесмина, то ему бросилось в глаза сходство ее с алкалоидом, выделенным из другого сорного растения — гелиотропа.

Ханин вспомнил рассказ Коротковой о том, что триходесма относится к тому же семейству бурачниковых, что и гелиотроп.

«Если гелиотроп настолько токсичен и вызывает тяжелую болезнь печени, то триходесма, возможно, является нервным ядом», — рассуждал Михаил Никифорович.

Итак, было два факта, наталкивающих проницательного ученого на мысль о токсичности триходесмы: первый — сходство химической формулы с ядовитым алкалоидом гелиотропом, а второй — принадлежность обоих к одному семейству.

Ханин тотчас же сообщил об этом Ходукину, и они решили приступить к опытам с алкалоидами, выделенными из триходесмы.

В конце марта 1951 года в виварии института микробиологии собрались Николай Иванович Ходукин, Михаил Никифорович Ханин, Маргарита Николаевна Сошникова, Ксения Николаевна Долинская и Юрий Александрович Блиновский. Блиновский и Долинская были патологоанатомами. Ученых интересовало, как будут вести себя мыши после введения алкалоидов, выделенных из триходесмы.

Принесли десять мышей. Они бегали по клетке и весело попискивали. Ханин достал первую мышь, укрепил ее на станочке, чтобы та не дергалась, и осторожно ввел препарат триходесмы, полученный от химиков. Ту же процедуру ученые проделали с остальными мышками.

Смотрите! — воскликнула Долинская. — Мыши возбуждены, как быстро они бегают по клетке.
Действительно, — подтвердила Сошникова, — они не только возбуждены, но и начали задыхаться.

Блиновский просунул тоненькую палочку в клетку, коснулся одной из подопытных мышек, но та вдруг подпрыгнула на всех четырех лапках.

К вечеру четверо мышей лежали в углу клетки лап кверху, остальные еле ползали. Было заметно, что вскоре их ждет та же участь.

— А ведь на энцефалит не похоже, — заключил Ходукин, - нужны опыты на более высокоорганизованных животных. Посмотрим, что покажет вскрытие.

Ханин и Ходукин прошли во двор института. В большом, похожем на гараж, здании стояло несколько десятков клеток с кроликами. Ходукин передал лаборанту флакончик с семенами триходесмы и распорядился ежедневно подмешивать их в пищу.

На двенадцатый день опыта наблюдавшая за животными лаборантка обратила внимание на странное поведение одного из кроликов. Она тотчас же сообщила об этом Ходукину. Когда Николай Иванович прошел в виварий, то увидел мечущегося по клетке большого белого кролика. Опираясь на передние лапки, кролик делал несколько прыжков и застывал в этом положении. Задние его лапки были парализованы, появились судороги, а голова запрокидывалась назад.

— А ведь это уже картина энцефалита, — в раздумье заключил Ханин, приехавший на эксперимент.

А вот этот кролик вообще не реагирует на прием растертых семян триходесмы, которой мы его кормим уже целый месяц. Он по-прежнему здоров.
Думаю, что следует перевести его на обычный рацион. Посмотрим, как поведет себя животное дальше, — посоветовал Михаил Никифорович.

Каждый день Сошникова заходила в виварий, наблюдала за кроликом, но он по-прежнему с удовольствием грыз капусту и смешно прыгал по клетке. В журнале наблюдений она, как и раньше, записывала: «Здоров».

А через три недели после того, как животное прекратили кормить сорняком, у него внезапно развились параличи лапок, и через несколько дней кролик погиб. Яд триходесмы оказывал поистине загадочное действие.

Чтобы дать окончательное заключение, ученые, решили поставить эксперименты на собаках. Семена триходесмы в небольших дозах ежедневно подмешивали к пище собак. Выявилась интересная особенность действия яда: он медленно отравлял организм, и животные погибали через несколько недель или даже месяцев после окончания опыта. Причиной смерти были тяжелые поражения головного мозга.

С нетерпением ждали ученые результатов гистологического исследования органов. И вот Ханина пригласили на кафедру патологической анатомии ТашМИ.

В одной из аудиторий, наклонившись над микроскопами, установленными на длинном столе, на высоких вращающихся стульях сидели Блиновский и Долинская. Заметив вошедшего профессора, Блиновский уступил ему место за микроскопом. Ханин увидел срез ткани головного мозга собаки с характерными для поражения нервных клеток изменениями.

Значит, теперь окончательно установлено, что яд триходесмы поражает именно нервную систему? — спросил Михаил Никифорович.
Да, это несомненно, — заявила Долинская и протянула ему «Заключение о гистологическом исследовании».

Ханин прочел следующее: «Изменения клеток головного мозга у животных, особенно собак, аналогичны изменениям, наблюдавшимся у людей, погибших от энцефалита в Булунгурском районе Самаркандской области». Летом Михаил Никифорович выехал в Булунгурский район. Его сопровождала Елена Евгеньевна Короткова. Ученые решили осмотреть поля, где росла богарная пшеница. Под белесым от августовского зноя небом среди скошенного хлеба кое-где по обочинам росли раскидистые кусты триходесмы. Растение было густо опушено белыми волосками и казалось седым.

Поэтому в народе триходесму называют кампыр-чапан, что в переводе означает халат старухи, -разъяснила Короткова, — отдельные растения за сезон производят до 2000 семян общим весом 120-140 граммов.
Значит, этого достаточно, чтобы отравить нескольких человек, — заметил Ханин.

В тех местах, где прошли комбайны, ученые обнаружили срезанные кусты сорняка, кое-где началось отмирание нижней его части, но корни сидели крепко — растение было многолетним.

Давно в Министерстве здравоохранения республики не помнили такого бурного заседания Ученого медицинского совета, как 8 октября 1951 года. Председательствовал первый заместитель министра Терентьев. С докладами о причине энцефалита в Булунгурском районе выступили профессора Ханин и Ходукин. Было отмечено открытие причины болезни как большое научное достижение.

Возникли споры, какого же происхождения энцефалит в Джалангаре.

— Несомненно вирусного, — заявил на заседании профессор Шаргородский.

А где доказательства?
Вирус, к сожалению, был утерян, но нас нельзя обвинить в этом, — ответил Ходукин, — условия для работы были очень трудными.
В Джалангаре мы заменили местную пшеницу на кубанскую, но несмотря на это эпидемия не прекратилась, — сказал профессор Гордон, — ясно, что болезнь не была связана с отравлением сорняками.
Заболевание может проявиться через несколько месяцев после того, как колхозник или его семья прекращают питаться зараженным хлебом, люди уже отравлены ядом триходесмы, — разъяснил Ханин, - мы доказали это в опытах на животных.

— Но клиническая картина джалангарского энцефалита отличалась от Булунгурского, в Джалангаре болезнь протекла очень остро, да и смертность там была намного больше, — возразил профессор Шаргородский.

На фоне туберкулезного процесса отравление триходесмой протекает намного тяжелее, это доказано нами в исследованиях на зараженных туберкулезом морских свинках, — заявил доктор Содиков из республиканского противотуберкулезного института, — а ведь в Джалангаре было много туберкулезных больных.
Подведем итоги, — сказал председательствующий, — всегда следует быть готовым к тому, что какая-нибудь теория в конце концов окажется поколебленной — таково развитие науки. По-видимому, так же случилось с вирусной теорией джалангарского энцефалита.

Летом 1952 года профессор Ханин, эпидемиолог Бошевая и ботаник Короткова выехали в Джалангар.

«Если там растет триходесма, — думал профессор Ханин, — то трудно себе представить, чтобы этот сорняк не был источником энцефалита».

Кишлак был безлюден. Многие дома пустовали, проемы их окон зияли пустотой, другие покосились. Разрушившиеся от непогоды дувалы, давно некошенная трава на обочине, засохшие арыки, заброшенные приусадебные участки — все это производило тягостное впечатление.

Переночевав в медпункте, ученые поехали осматривать поля Янгимазарского массива. Только что разошелся утренний туман. В полусвете уже начавшего синеть неба на фоне низкорослой богарной пшеницы четко вырисовывались яркие багряные цветы триходесмы, ее белесые, опущенные белыми волосками листья.

Бошевая и Короткова начали опрашивать колхозников, сохранилось ли у них прошлогоднее зерно. В одной из кибиток на земляном полу за загородкой хранилось 2-3 ведра зерна прошлогоднего урожая. Елена Евгеньевна просеяла его и обнаружила семена триходесмы. Правда, их, к счастью, было совсем мало и недостаточно для отравления, но все-таки сорняк был найден.

В 1942 году мысль о том, что энцефалиты могут быть вызваны ядовитыми растениями, никому и в голову не приходила. На триходесму в Джалангаре врачи внимания не обращали, ведь не было известно о её токсических свойствах. Следует учесть, что все описанные к тому времени энцефалиты вызывались вирусами и мысль ученых сосредоточивалась именно в этом направлении: начали искать вирус, его переносчика и резервуар в природе. Что касается уже известных читателю наблюдений Ходукина и Сошниковой, то было высказано предположение, что причиной гибели мышей был не вирус энцефалита, а вирус, вызывающий инфекционное заболевание у мышей. Вспышки этой болезни изредка встречаются у грызунов.

После того, как ученые обнаружили в Джалангаре триходесму, круг замкнулся. Стало понятным, почему в 1943 году заболели именно комбайнеры, ведь во время уборочной они жили вдалеке от кишлака и сами пекли хлеб из неочищенной от ядовитых сорняков муки. Так закончилась Джалангарская эпопея. Большим коллективом ученых было сделано крупнейшее открытие, хотя путь к нему был сложен и тернист.

Blog

В. Г. Михайлов «неутомимые искатели», Рассказ