Geum.ru

Искатели счастья

Вид материалаДокументы
Свет над темной водой
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   ...   51

Свет над темной водой


Мы сидели на берегу лесного озера, обжигались печеной картошкой, хрустели огурцами, пили крепкий чай из термоса. Предзакатная тишина была наполнена жужжанием пчёл, шепотом леса, замершего в предчувствии наступающей ночи, робким посвистыванием далеких птиц. Вокруг стоял просторный смешанный лес, за нашими спинами темнел кустарник, чуть дальше − ельник, правее вдоль берега − осока. Косые лучи солнца, не достигая поверхности озерной глади, падали на низкую траву, рассеивая над темной водой золотистое сияние.

Юля взяла меня за руку и прошептала: «а помнишь?» − и мы опять унеслись в ту теплую июньскую ночь на овчинные шкуры. Её рука выскользнула из моей, я не обратил внимания на шорох одежды, на легкий всплеск воды, на круги, на миг возмутившие зеркало озера. Юля великолепно плавала, при этом не теряла осторожности. В ту минуту я забыл о том, что каждый вечер возвращаясь домой, я чувствовал легкий запах спиртного, которым она обдавала меня при поцелуе. Я постоянно был занят: работой, общением с православными братьями, которые учили меня жить по-новому, встречами с Олегом, чтением из святых отцов, молитвой. Конечно же, моей жене доставались от моего времени буквально минуты в неделю. У нее не было здесь подруг, да она их и не искала. Мне казалось, что она привыкает к новой жизни в новом месте, ей нужно забыть прежнюю боль унижений, залечить покоем раны. С видимым удовольствием занималась она домом, читала и бродила по улицам с фотоаппаратом. А в последнее время стала покупать мартини и позволяла себе пару бокалов.

Два-три раза в неделю я ходил в храм, и мне очень хорошо было там. Три раза и Юля просилась со мной, но она чувствовала себя в церкви плохо, кружилась голова, нападали страх и тоска, иной раз душили слезы; и она панически боялась подойти к священнику на исповедь. Мне пришлось переживать нечто подобное, поэтому я не тащил ее за руку, насильно, а только сугубо молился за неё и заказывал, где только можно, обедни, молебны, сорокоусты. Сам же я проживал ту радостную пору становления веры, которую называют неофитством. Мне казалось, что чудеса сыплются на меня, как из рога изобилия, вера горела мощным пламенем, молитва приносила неописуемую радость и любовь.

Как-то ночью я остановился вниманием на первых словах из Книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Я вышел на балкон, поднял глаза к черному небу с яркими звездами, вдохнул свежий воздух, напоенный запахами свежей листвы и травы, глубоко задумался. Мне представилось тогда, что это я сам был безвидной и пустой землей, а Дух Божий носился надо мной и веселил меня незаслуженным светом Своим. Еще не скоро стану я тем, что «Увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма». Я видел в себе бездну неизжитых страстей, легко грешил, но и легко каялся. И как любой человек, переживающий счастливую пору обновления жизни, представлял себе, что это навсегда, и малодушно гнал от себя мысли о грядущих испытаниях на устойчивость веры. Я просто был счастлив…

Наконец, сладкие воспоминания отпустили, я оглянулся − Юли рядом не оказалось. Встал, обошел кусты, скользнул взглядом по её одежде, подошел к воде… Мозг будто пронзила огненная стрела ужаса, ноги подкосились, и я сел на траву. Время остановилось. Меня обступила совершенная тишина. Тело словно парализовало. И только свет над черной водой парил и пронизывал меня насквозь. Передо мной вставали картины и казались мне более явными и живыми, чем окружающая меня реальность. Свет струился по моему телу, по моим артериям, опьяняющей волной пронизывал мозг и стекал в сердце.

Мама несла меня на руках в ясли и очень торопилась, а я кряхтел от волнения, которое передавалось мне от неё. Бегал босиком по теплой влажной траве и заходил по колено в шипящую морскую пену. Выходил в летнюю ночь во двор и чувствовал, как нежные невидимые руки обнимают и ласкают мою кожу теплым ароматным дыханием ветерка. Я шлепал по лужам под струями дождя и лежал в шалаше, пережидая нежданный ливень, а вокруг стрелял гром, и кривые огненные стрелы били по мокрой полегшей траве. С замиранием сердца следил за красным поплавком, прыгающим по воде и уходящим в бурую глубину. Поднимался в гору и с высоты птичьего полета взирал на крохотные крыши домов, игрушечные деревья и серебристый ручей реки, а потом поднимал глаза к белым клубящимся облакам в пронзительно синем небе.

Вдруг ощутил острую боль потери − Юли нет со мной. Я снова потерял эту непонятую до конца, хрупкую, маленькую женщину. Ох, если бы это оказалось страшным сном, и я проснусь и увижу Юлию рядом, безмятежно спящую на пестрых простынях, посапывающую с полуоткрытым ртом, вздрагивающую от сновидений. Если бы сейчас этот дорогой мне человек, ставший моей половиной, вдруг легонько ударил бы меня рукой по плечу и сказал: «вставай, пора собираться домой, уже темнеет»… Как бы я обрадовался! Каждую минуту рядом с ней я чувствовал бы мгновением счастья. Я стал бы делать всё по-другому: осыпал бы ее цветами, носил на руках, приносил кофе в постель, сам готовил бы обеды, дарил смешные ненужные подарки, а перед сном читал бы ей сказки и пел колыбельную. Ведь моя маленькая Юлия − это вечный ребенок, хрупкий цветок, одинокая раненая птица, белоснежное облако в фиолетовом холоде неба… Она − как этот неясный тающий золотистый свет над черной озерной водой.

Разве можно обижаться на такую маленькую женщину, почти девочку, заплутавшегося ребенка, потерявшего мать с отцом, беспомощно озирающуюся в поиске родителей со слезами, стоящими в огромных, наивных глазах! Разве можно её обижать, отказывать детским просьбам, подшучивать над её несбыточными мечтами? Да кто я вообще такой, чтобы портить ей настроение своим занудным ворчанием! Мне оказана великая честь жить рядом с ней, слушать её голос, дышать одним воздухом и видеть, как она ходит, сидит, двигается, качает головой, расчесывает волосы, пьет молоко и вздрагивает во сне. Я бы с великим удовольствием ходил с ней в кино, возил на море, да просто гулял бы с ней среди усталых людей и слушал бы ее истории, большую часть которых она выдумывает прямо сейчас. Я прощал бы ей всё, абсолютно всё. Я бы научился быть заботливым мужем, верным другом − да кем угодно! Только бы сейчас… Только бы в этот миг она подошла ко мне и, хлопнув по плечу, сказала хоть что-то.

Почему? Ну, почему так легко мы расстаемся и теряем самых близких? Почему так богаты обещаниями, но бедны их исполнением? Почему не ценим каждую минуту общения с ними? Зачем именно с самыми близкими, любимыми, данными нам Богом людьми мы так невнимательны и холодны! Почему эта серая плесень привычки, болотная тина обыденности так быстро и легко проникает в отношения с самыми дорогими людьми?

Я не упал в воду и не утонул, не погрузился в темную воду отчаяния. Таинственный свет, летающий золотистым облаком над поверхностью омута, чудесным образом согревал меня и останавливал на той грани, за которой бездонной пропастью чернеет мрак погибели. Это сияние над темной водой удержало меня от беды.

Меня снова понесло в годы, дни, минуты нашей юности. Там скрывалась тайна, которую не сумел разгадать за всю свою сознательную жизнь. Я видел, как проживают годы бездетности родители Юли, какую радость принесло им появление на свет долгожданного ребенка. Они, конечно, баловали малышку, оберегали от любой неприятности − ведь девочка росла такой худенькой, болезненной и ранимой. Еще в отрочестве, похожая на тощенького гадкого утенка, она убегала от грубого окружения сверстников в светлый мир девичьих мечтаний. Там, она становилась прекрасной принцессой, которой никто не смел грубить, ни только ударить, а коснуться краешка платья никто не смел.

Потом девочка выросла и поняла, что превратилась если не в лебедь, то в цветок, пусть хрупкий, но красивый. Девочка поняла, что и она может стать любимой, и к ней может прийти то призрачное счастье, которое согревало в потаённых девичьих мечтах. Она вошла во взрослую жизнь с распахнутыми настежь глазами, с горячим сердцем, открытым любви. И разве её вина в том, что ей удавалось неплохо играть на сцене, и разве она виновата, что не знала, как коварны могут быть мужчины, отравленные ядом славы и успехом у женщин. Ей тогда и в голову не могло прийти, что её первую, чистую девичью любовь любимый мужчина способен превратить в пошлую интрижку. Что пожилому ловеласу может польстить её чистота и свежесть, наивность и доверчивость…

А тут и я появился − такой же наивный романтик, только с гордым самолюбием, уже вкусивший сладкого яда побед и девичьего обожания. Бедная девочка! Ей долго пришлось пить горечь разочарования. Как только сумела она выдержать-то всё это. И вот мы встречаемся снова. Нет, не встречаемся, нас Господь сводит в одну точку вселенной, чтобы дать еще один шанс исправить нашу жизнь. Вроде бы мы тянемся друг к другу, вроде бы снова вспыхивает то дивное чувство из детской мечты… Только не умеем удержать, не способны надолго утвердиться в той высоте чувств, которой от нас ждет Бог. Мы «сползаем» в темную пучину самолюбия, разменивая богатый дар любви на медные пятаки обид, мизерных предательств, незаметных отречений. Каждый замыкается в скорлупу собственного самолюбия, а божественный дар любви медленно умирает где-то совсем рядом.

Сколько я просидел на траве у кромки озера? Может быть, несколько минут, а может, и полжизни… Душа моя рыдала в печали − и, покоилась в оцепенении рассудительных воспоминаний, звала утонуть в темной воде омута − и летела в струях рассеянного света надежды, обрекала на смертельное одиночество − и давала возможность опомниться и остановить падение во тьму. И вдруг я ощутил, как нечаянной радостью пульсировала где-то в глубине моей души Иисусова молитва…

Сумерки незаметно опускались на засыпающий лес. Легкий светящийся туман поднимался над темной озерной водой и проникал прохладой под легкую одежду. И я даже не удивился, даже не вздрогнул, когда из кустов вспорхнула птица и сонно вскрикнула. Тогда и легла на моё плечо легкая прохладная рука. Тогда и услышал я слова, которые уже не раз звучали во мне:

− Вставай, любимый, уже темнеет.

− Хорошо, − произнес я тихо. − Я готов.

− Сейчас только оденусь, соберу сумку и пойдем домой. А?

− Да, конечно… − эхом отозвался мой голос.

− Зря ты не искупался. Вода такая теплая. И этот странный свет над темной водой! Красиво.

− Очень красиво.

Я медленно осторожно повернулся и убедился, что на этот раз разговариваю не с самим собой, а с настоящей женщиной − живой, любимой и, кажется, любящей меня. И снова я любовался её руками, собирающими вещи, и удивлялся, как моя Юлия красива и как дорога мне эта маленькая женщина.

− Я тебя буду любить всегда, − прошептал я, проглотив комок в горле. − Никогда!.. Слышишь? Никогда я тебя не оставлю.

− Хорошо, Юра, − грустно улыбнулась она. − Только в следующий раз, чтобы это услышать, не заставляй меня так долго сидеть в воде, а потом еще в кустах. Я замерзла…

− Ах ты, негодница! Да ты знаешь, что я сейчас пережил?

− Знаю, дорогой. Я это переживаю почти каждый день. Это называется − умирать от любви.


После нашего воссоединения с Юлией прошли два года. За этот время мы привыкли друг к другу и узнали как свои недостатки, так и достоинства. Как-то мы с Олегом ездили в роддом встречать Аллу с новорожденным сыном. Олег в честь великого князя Димитрия, разбившего врагов на поле Куликовом, назвал сына Митькой.

Я вернулся домой и рассказал Юле, как это здорово держать в руках это пищащее сокровище, полное жизни! После этого моя Юля пропала. Осталась только записка на столе: «Не ищи меня и не поднимай паники, дорогой. Мы скоро будем!» Главное «мы»! Моему недоумению не было границ. Я работал и ждал. Мучился, ждал и надеялся. По вечерам одиноким волком уныло бродил по опустевшему дому, слегка пинал шлепанцем мебель и бормотал под нос: «Ну и зачем всё это мне одному!»

После полуторамесячного отсутствия на пороге моего дома появились «мы» − Юля держала на руках белый сверток, в котором происходило непрерывное шевеление.

− Познакомься, дорогой, это наш сыночек Алешка. Я его из дома ребенка взяла. Ну, посмотри, от какого чуда люди отказались. − «Чудо» захлопало голубенькими глазками, покряхтело и возмущенно закричало. Да, легкие у мальчугана были что надо. Юля опустила глаза и напоследок прошептала: − Раз уж Бог нам своего не дал. Ты меня простишь за это?

Конечно, я её простил. Да что там − обрадовался и чуть не запрыгал от радости. Эти самые «мы» как-то сразу заполнили своим присутствием мой опустевший дом, и всюду зашумело, зазвенело, запрыгало нечто живое и веселое. Откуда ни возьмись на нас разом свалились бабушки и дедушки, даже какие-то тетки и дядьки, о существовании которых я и не слышал. Я важно ходил среди этого шумного многолюдья, без очереди брал на руки Алешку и… чувствовал себя совершенно счастливым человеком!

Не успели мы привыкнуть к роли родителей первого ребенка, как однажды Юля пришла домой и от смеха повалилась на диван в гостиной. Я стоял над ней и терпеливо ждал, когда она успокоится. Наконец, супруга села, встала, обратно села и, с трудом сдерживая новый приступ смеха, сказала:

− Я только что узнала, что на двенадцатой неделе беременности. Поздравляю, теперь у тебя будет и свой собственный ребенок. Единокровный.

А через полгода в нашем доме снова запищал сверток − уже с девочкой, которую мы за синие глаза назвали Олей. Дело в том, что у нас в Красном углу среди прочих икон стоял образок равноапостольной Ольги, написанный в свое время Васнецовым, и там сразу бросались в глаза синие огромные глаза святой бабушки крестителя Руси князя Владимира. …И снова завертелось, закрутилось всё вокруг. А Лешка-то, сразу возмужал и почувствовал себя серьезным мужчиной, облеченным ответственностью за эту крошечную сестрёнку. Взял в руки серебристый пластмассовый меч и не выпускал его даже в кроватке. Серьезный парень!

Иногда я подсаживался к нему и пел колыбельную, такую странную и пронзительную, которую слышали многие, только автора никто не знал:


На Сущёвке есть наш старый дом,
Где живем с Алешкой мы вдвоем.
Мы живем без женщин, без забот,
Двадцать – одному, другому – год.

Спи, Алешка, слышишь, дождь идет.
Наша мама больше не придет.
Ты, Алешка, слишком маловат,
Чтобы знать, кто прав, кто виноват.

У тебя на все один ответ,
Знаешь, Лешка только "да" и "нет",
И еще о том не знаешь ты,
Что бывают синие киты.

Что бывает сорная трава,
Что бывают грубые слова,
Но тебя от них я сберегу.
Спи, Алешка, баиньки-баю.