Geum.ru

Искатели счастья

Вид материалаДокументы
Взаимное воспитание
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   51

Взаимное воспитание


Если женщины думают, что мужчина в счастливом браке будет вести себя, как пай-мальчик, смею заверить, они сильно ошибаются. Должно пройти немало времени, прежде чем бывший холостяк сменит свои старые, многолетние привычки на свежие, семейные. Никто и ничто не могло воспрепятствовать нашим встречам с Олегом, которые чаще всего случались в дни получки. Обычно это происходило «на нейтральной территории»: в теплое время года на природе, а в холода − в общежитии холостяков. И хорошо, если мы укладывались в один вечер, а то ведь случалось, что вечера не хватало, и мы от двух до четырех вечеров проводили вместе.

Жена моего друга иногда теряла терпение и выражала сдержанное негодование. Несколько дней молчала, выслушивая заунывные объяснения мужа и «прости, дорогая, я больше так не буду». Потом оттаивала, и в дом возвращался мир. Потом наступал день получки, и всё повторялось. Поэтому Алла нащупала более действенный метод, свидетелем которого пришлось стать как-то и мне.

К вечеру второго дня наших с Олегом посиделок я вызвался проводить сильно уставшего друга до дому в Медведках. После длинного звонка дверь открыла невозмутимая Алла, вежливо поздоровалась со мной, визуально определила степень вменяемости супруга, молча выставила на лестничную площадку чемодан Олега и тихо закрыла входную дверь. В народе этот приём называется «выставить мужа за дверь». Мы с другом минут пять туповато пялились на оранжевый предмет багажа, потом Олег глубоко вздохнул, поднял его и понес к лифту. Заночевал он у меня.

Утром Олег напомнил о наступлении выходных, и предложил съездить за грибами. На Курском вокзале сели в первую же уходящую электричку. Молча смотрели по сторонам. Промелькнули бетонные башни окраины, поплыли дачные поселки, пятиэтажки пригородов, дорожные развязки, перелески, поля… Вдруг Олег показал на сосны за окном и предложил выйти здесь. Сошли мы на незнакомой платформе, спустились по лестнице и сразу вошли в прохладу леса. Узкая асфальтовая дорожка через полчаса привела нас к распахнутым воротам санатория. Вошли внутрь и огляделись. Фасад главного корпуса был обставлен строительными лесами, под забором стояли поддоны с красным кирпичом, растворомешалка, высились горы песка и штабеля мешков с цементом. Из будки вынырнул огромный дог и, позванивая цепью, с ворчанием подошел к нам. Заглянул в наши помятые лица, понюхал воздух, зашел сзади и деловито хватанул за филейную часть сначала Олега, а потом и меня. Мы запоздало вскрикнули и побежали ко входу в корпус. Там нас встретил заспанный сторож и поинтересовался:

− Укусил?

− Ага! Обоих, − пожаловались мы, потирая больные места. Двойной слой толстой джинсовой материи не позволил собачим клыкам достать до мяса. Но, судя по боли, синяки все равно останутся.

− Молодец! − зевая, констатировал сторож. − Не зря суп мясной животное хлебает. Да вы проходите. Мы сейчас завтрак сообразим. − Оглянулся на пса и гаркнул: − Терминатор, место!

В главном корпусе среди строительного беспорядка сторожка выглядела оазисом уюта и покоя. Три застланные кровати, круглый старинный стол под скатертью, шифоньер, полки с книгами, шторы на окнах. А самое главное − устоявшийся запах мясного супа, предназначенного как для сторожа, так и для собаки. У нас заурчало в желудках. Мы не завтракали. Старик поставил чайник, нарезал хлеб, достал из холодильника колбасу, сыр и ставриду холодного копчения. Мы помыли руки и сели за стол. Старик сначала предложил оплатить угощение, и только, получив запрошенную сумму, принялся резать продукты и наливать в тарелки суп.

Мы позавтракали, получили приглашение «заглядывать на огонек» и продолжили путь. Грибов в лесу не оказалось. Мы вышли в поле и побрели вдоль ручья. На нашем пути попадались деревеньки с покосившимися избами. За черными заборами ковырялись в земле старушки. Они приветствовали нас, звали в гости, просили привезти из города сахарку и жить сколько вздумается. Ну, а если колбаски или сыру − то хоть навечно поселяйся.

Зашли в смешанный лес, там побродили, но бесполезно − благородных грибов не было, только вялые сыроежки и сочные мухоморы. В лесу Олег рассказал, что причиной знакомства с Аллой стал… международный шпионский скандал. Дело в том, что, работая в американском посольстве, Алла понравилась одному морскому пехотинцу, который состоял в охране. Жизнь у этих бравых ребят была незавидная: они почти не выходили за пределы посольства. Исключение составляла получасовая утренняя пробежка. Парень тот, ежедневно встречал стройную красавицу Аллу в белоснежном переднике с опущенными дивными глазами и вспоминал рассказы русской бабушки о необычайной красоте, кротости и верности русских женщин. Как говорится, бабушки плохому не научат… Влюбился морпех в Аллочку насмерть, предлагал ей руку и сердце, любовь до гроба и огромный дом в штате Виржиния. Когда об их отношениях доложили «кому следует», Аллу вызвал начальник и вместо разноса предложил ей принять предложения американского Ромео со всеми вытекающими брачными последствиями. Нашей разведке нужны были свои люди во вражеской среде.

Алла пообещала подумать, а сама стала молить Бога, чтобы Он устроил так, чтобы и работы не потерять, и шпионкой не стать. К тому же Алла имела несчастье любить свою страну, родителей, брата с сестрой, и не представляла себе жизни без них, в далекой чужой стране. Ее молитвы были услышаны. Это она поняла, когда через две недели после разговора с полковником разведки, всех советских сотрудников американского посольства собрали на Пречистенке в здании УпДК. Им объявили о том, что правительство СССР выслало из страны американских работников советского посольства в США за гнусный шпионаж, на что американское правительство вероломно ответило отказом от советских сотрудников в их осином гнезде − американском посольстве, где наши герои осуществляли свою разведывательную деятельность на благо мира. Так прервался роман морпеха с девушкой Аллой, которая с радостью ответила на ухаживания нашего, родного, русского парня. «Пойду сейчас, на прощанье товарища Пашкина убью», − закончил рассказчик, цитатой из любимого романа А.Платонова «Котлован». Слушая рассказ Олега, я чувствовал, то его уколы ревности, то восторг перед Аллой, то чувство превосходства над американцем.

Вышли из лесной тени в поле, а тут солнце поднялось в зенит, и наступила настоящая теплынь. Мы набрели на пруд, искупались. Прилегли позагорать на травку. Разбудили нас коровы, которые пришли сюда на водопой. Пришлось уступить место жаждущим и продолжить путь.

Пошли наугад и скоро вышли к кладбищу. На противоположной его окраине стояла небольшая кирпичная церковка. Мы толкнули дверь, она подалась, и мы вошли внутрь. Храм был пуст. Мы осмелели и подошли к самому иконостасу. Олег порывисто встал на колени и начал класть земные поклоны. Я стоял рядом и в упор разглядывал лик Иисуса Христа прямо перед собой. «Господи, помилуй!» − повторял я снова и снова. Ничего более в голову не приходило. Но и после такой туповатой молитвы на душе полегчало. Перед выходом из церкви я оглянулся, встретился взглядом со Спасителем и мысленно произнес: «Помоги мне найти Тебя! Пожалуйста…»

За кладбищем, через перелесок мы обнаружили шоссе. Олег поднял руку. Несколько машин пронеслись мимо, зато следующие две притормозили одна за другой. Олег выбрал «Мерседес», и мы с ветерком понеслись в город. Вышли на Покровке и спустились в подвал.

Здесь некогда располагалась студия художников. В последнее время − иконописная мастерская. Впрочем, толкались тут люди разные. Олег, например, дружил с реставратором храмов, по имени Вольф − бородатым немцем, фанатиком своего дела. Олег уже пару раз выезжал с ним на раскопки фундаментов разрушенных церквей. Они там копали, рисовали эскизы, разыскивали в архивах документацию, имеющую отношение к церквям. Олег привозил из таких командировок старинные иконы, складни, церковную утварь.

Кроме того сюда съезжались православные мужики, обменивались новостями, обсуждали прочитанные писания святых отцов, богословствовали, несколько выпивали. С некоторых пор у меня появилась собственная градация братьев по вере: монахи, мученики, воины, фарисеи, хулиганы и блудные сыны. Сам я себя причислял то к одной группе товарищей, то к другой, тяготея в основном к последнему варианту.

В тот злополучный день мне пришлось общаться с явно выраженным хулиганом по имени Никита. Тело и голос его обладали нетипичной для столичного интеллигента мощью. Познакомились мы раньше, но разговорились впервые. Вольф с Олегом уже сели на УАЗик и срочно выехали «в натуру». Все остальные бородачи потихоньку разошлись, а мы с Никитой всё обсуждали письма игумена Никона Воробьева и его теорию о невозможности жить в современном мире по писаниям древних святых отцов. Вышли последними, тщательно захлопнув разбитую дверь времен Гиляровского. Двигаясь строевым шагом, мой собеседник развил такую непростую тему, что её хватило на три улицы, которые мы последовательно прошли, никак не в силах расстаться. Наконец, он остановился как вкопанный, указал могучей десницей на странное здание, видимо культового назначения, и прогремел раскатистым басом:

− И что ты скажешь по этому поводу?

− Одно скажу: это не храм Божий, − сказал я, убедившись в отсутствии креста. − Это что-то диаметрально противоположное.

− …И будешь прав! − рявкнул собеседник, испугав одинокого прохожего. − Это гнездо сатаны в сердце Третьего Рима!

Перепуганный гражданин, несколько раз оглянувшись на нас, засеменил прочь и свернул за угол дома. Никита что-то гремел насчет «слащавой политкорректности» и невозможности нахождения в центре святого града какого-то языческого капища. А в это время из-за угла дома, где скрылся пугливый дядечка, бесшумно выехала патрульная машина и остановилась точно рядом с нами. Последовала традиционная проверка документов и приглашение проехать в отделение. Там нас с Никитой разъединили и развели по разным кабинетам.

Как только дверь за моей спиной закрылась, я почувствовал удар сзади по затылку и отключился. Через какое-то время очнулся в камере. Судя по черноте, зияющей в окне, стояла ночь. Тело болело с головы до пят. Во рту ощутил распухший язык и железистый привкус крови. Опираясь на стену, встал на ватные ноги, голова кружилась, тошнота волнами подкатывала к горлу. Постучал кулаком в окошко в двери. Снаружи приглушенно зазвенели ключи, дверь открылась. В камеру вошли двое румяных мужиков в расстегнутых на груди кителях.

− Очнулся? Готов к продолжению?

− Только один вопрос, − прохрипел я. − За что?

− За оскорбление чести и достоинства мирных граждан.

− Что-то не припомню, чтобы мы кого-то оскорбляли.

− Ничего. Ты у нас сейчас всё вспомнишь. Даже то, чего не было.

И снова на меня посыпались бессистемные удары резиновой дубиной по всему телу. Последнее, что промелькнуло в голове перед потерей сознания − это злобный взгляд испуганного прохожего и мой собственный крик палачам: «Псы продажные!»

Наутро после «задержания» нас отпустили. Разумеется, никакого дела на нас не завели. Просто избили и всё. Как только мы свернули за угол, Никита несколько минут «выпускал пар», замысловато ругаясь.

− Давай поговорим, как братья во Христе, − сказал я, дождавшись паузы. − Ты вообще-то в Бога веришь?

− А ты сомневаешься? − буркнул тот.

− Если эти продажные костоломы из нас не сумели вышибить веру, то вывод мы обязаны сделать в соответствии со святоотеческим учением. Итак, почему Господь попустил это наше избиение?

− Ну?..

− «Всякому падению предшествует приступ гордости». Так?

− Вроде, − почесал Никита шишку на затылке. Кстати, лица наши почти не пострадали. Всё тело покрывали синяки, но на лицах − ничего. Профессионалы!..

− Значит, виноваты не оскорбленный в своих духовных заблуждениях человечек и не нанятые им продажные псы демократии, а мы и только мы! Нечего было поносить чужую святыню. Пусть эти люди в заблуждении, пусть мы сто раз правы. Но осуждать никого мы не имеем право. Вот какой вывод я предлагаю сделать.

− Вывод правильный! − загремел он снова, искоса зыркнув на меня. − Только я буду не я, если этих христопродавцев не накажу.

− …Чтобы снова получить урок смирения? Только в следующий раз посерьезней?

− Пусть. Готов ответить по всей строгости закона. Любую епитимию понесу. Но только эти вчерашние деревенские пацаны должны узнать, что не всё в нашей стране можно купить за деньги. Я их еще в храм на покаяние приволоку! Они у меня вспомнят, как бабушка их вере отцов учила. Они у меня всё вспомнят! «Даже то, чего не было»… Я их так тряхну, что у них вся генетическая память мигом всплывет из глубин подсознания.

− А я, брат, доволен, что получил этот урок. Честно! И за мужичка того испуганного, и за этих «вчерашних деревенских пацанов» всю жизнь молиться буду. У меня теперь на всю жизнь отпадет желание осуждать и вешать ярлыки на нос. А отмщение и суд целиком отдам Господу Богу. «Мне отмщение и Аз воздам!»

− Каждому своё.

− А знаешь, что эта надпись висела над входом в Бухенвальд?

− А еще знаю, что это принцип справедливости римского права, высказанный Цицероном.

− Рим со своим правом и справедливостью пал. А нам еще стоять до Второго пришествия. А выстоять мы можем только с Божией помощью. А Господь помогает смиренным, а гордых наказывает.

Дальше мы пошли молча, размышляя каждый о своём. До самого метро. А потом разошлись каждый в свою сторону.