Глория Му Вернуться по следам

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 24

– Нет, нет! – в страхе ответила она.

– Ладно, я пойду. – Я направила Зоську на круг. – Держите кулаки за нас.

Зоська, почувствовав мое возбуждение, пошла ретиво и бойко, а я в свою очередь чувствовала ее лошадиные силы как свои, мы были готовы показать класс, мы соскучились по настоящей работе – обе.

Я стала чередовать простые и сложные ходы – ступенечка, стойка на руках, пистолет, поперек, обрыв, соскок, соскок… Зоська шла ровно и ритмично, невозмутимо, так, что мне хотелось ее расцеловать.

Ребята стали свистеть и хлопать, я остановила лошадь, спешилась, и мы обе поклонились.

Бабаев ничего не сказал, только дал знак – следующий, но я видела, что он улыбался в усы, и эта улыбка оставалась, пока работали все остальные.

Но нам он так ничего и не сказал. Не похвалил, не отругал, не сделал никаких замечаний, просто велел приходить завтра к девяти утра на первую тренировку и спросил, не знает ли кто из нас – те дети, которые ушли, все ли они уже занимаются в других школах и не захочет ли кто вернуться?

Мы посмотрели на Юльку – она помогала Лиле вести журнал посещений и у нее была тетрадка с телефонами всех, кто занимался.

Юлька, едва дыша, сказала, что всем позвонит, и Бабаев нас отпустил.

Глава 18

На первое занятие Бабай (а кличка конечно же сразу приросла) явился с шамбарьером.

Юлька покосилась на меня, но я отрицательно покачала головой. Нет уж, пусть сама учится с ним разговаривать, мне совсем не хотелось становиться «языком» группы.

Юлька выпрямилась (она всегда так, если собиралась сделать то, чего боится, вытягивала шею, расправляла плечи) и сказала:

– Омар Оскарович, лошади у нас не приучены к битью. Только напугаете зря. Вы скажите, что надо, и мы все сделаем.

– Это не для лошадей.

– А мы, это, тоже не приучены. – Пашка от возмущения снова обрел голос.

– Ничего. Привыкнете, – тяжело уронил Бабаев, и Пашка сник. – Сейчас я покажу вам ключевые номера будущей программы, и вы поймете, что времени на разговоры не будет.

Бабаев велел нам убраться из манежа, освободить круг и пустил Баядера галопом. Баядер шел сосредоточенно и ровно, словно был приличный конь, а не полоумный злобный зверь, которого мы видели вчера, Бабай порхал вокруг него, как нетопырь, – легкий, цепкий, хищно-быстрый, широкие рукава черной рубахи полощутся по ветру.

Он делал сальто и пируэты на движущейся лошади, и Баядер подхватывал его бережно, точно терпеливая мамаша – верткого и егозливого младенца. Они работали так виртуозно и захватывающе слаженно, словно и сердца у них бились в одном ритме. Конь ни разу не показал норова, а всадник – того, что ему стоит труда выполнять сложнейшие трюки.

Легко, все это выглядело так легко, как полет утки-мандаринки над тихой водой ясным бестрепетным утром.

– Это мы так будем делать?! Это он нас так научит?! Ну, пусть лупит тогда, чего уж, я согласный. – У Пашки снова разгорелись глаза.

Когда Бабай спешился и поклонился по-цирковому, указывая на Баядера, который вежливо рыл передним копытом землю, мы захлопали, засвистели и завизжали, пугая лошадей. Но Бабай только и сказал:

– Аплодисменты – дело публики. Разминайтесь, дети.

Потом спокойно объяснил про то, как будем работать с шамбарьером и для чего он – ведь тогда с шамбарьером никто из спортсменов не тренировал, это была цирковая манера.

Бабай сказал, что шамбарьером никто не дерется, потому что семиметровым бичом легко убить человека насмерть, если умеючи. А если так, на касание – то это будто бы тренер кончиком пальца поддерживает или подталкивает ученика. Поддерживает, чтобы не свалился, и подталкивает, если ученику не хватает решимости сделать трюк, он теряет время, а это опасно.

Если честно, это было очень обидно и унизительно – когда тебя бьют, как неразумную скотину, но где-то со второго занятия нам пришлось признать – да, так лучше. Это удобно. Гораздо больше смысла, если тебе указывают ошибку по ходу занятия, чем когда ты уже свалился с лошади. И Бабай нас остерегал все время – не ездить на биче и запоминать, что сказал бич. Это значило – быть внимательными, а не ждать, что тренер шамбарьером поправит любую твою ошибку, и запоминать, как ты эту ошибку исправил, что сделал, а не реагировать на касания механически.

Был ли он хорошим учителем? Я не знаю. Его мастерство восхищало, он никогда не придирался, был терпелив, но и не хвалил нас никогда. Если человек все делал правильно, Бабай говорил: «Да», и все. Никого из нас он не звал по имени, просто указывал хлыстиком и говорил: «Ты, девочка» или «Ты, мальчик», и мы вынуждены были все время смотреть на него, чтобы не пропустить обращения к себе. В манеже было проще, там он звал нас так: «на Песенке», «на Тактике» или «на Рубрике» – чтобы мы не отвлекались от работы.

Он был загадочным человеком и, я так понимаю, сам лелеял эту свою загадочность. Говорили, что он был жокеем. Говорили, что он работал в цирке. Говорили, что он был каскадером в кино. Говорили, что он мастер спорта по выездке. Что было правдой? Неизвестно.

О нем ходили и самые скверные слухи – например, что из цирка его выгнали за садизм, но я не верила. Он не был жестоким. Он был бездушным, безжалостным, но абсолютно справедливым. Хотя руки распускал – это факт. Легко можно было огрести по морде немытым трензелем или тем же хлыстиком по загривку – за нечищеную или плохо поседланную лошадь в манеже. Но жестоким он не был, нет. Он никого не мучил просто для удовольствия. Все его поступки имели смысл, были обдуманными и никогда не были пустой демонстрацией силы и власти.

Вот с Юлькой было дело. Бабай сразу решил, что Юлька будет «жемчужиной номера», и даже обходился с ней чуть теплее, чем с остальными, и как-то раз сказал ей:

– Другого жеребца тебе куплю, белого как снег, – красиво будет!

А Юлька сказала:

– Нет, не будет Тактика – не будет и меня.

– Тебе работать, да. – Бабай погладил Тактика по морде, осмотрел его глаз с бельмом. – Лечить пробовали?

– Конечно, – кивнула Юлька, – только доктор сказал – нет надежды.

– Ладно. Учишь неправильно. Исправлять будем.

– Как же неправильно? – встревожилась Юлька.

– Бережешь, страх его лелеешь. Будем учить как милицейскую лошадь, только мягче, да, чтобы шума не боялся, ровно работал. Номер делать буду на двенадцать коней, да со свистом, с гиканьем, а жеребец твой нервный, ненадежный, не годится. Учить будем.

Тогда-то я и подумала, что Бабай не такой уж плохой. Вот Ира бы просто продала Тактика втихую и еще бы посмеялась над Юлькой, а этот – нет, не стал, по-другому все решил.

С Тактиком мы возились месяца три. Сначала Бабай притащил Юльке такую ужасную штуку – погремушку, чуть ли не из бычьего пузыря с горохом, на длинной бамбуковой рукоятке, и Юлька с ней развлекала Тактика недели две – потрясет перед мордой, даст понюхать, погладит ею же, потом трясет со слепой стороны – жеребец в бега ударяется, Юлька его подзывает, успокаивает, опять дает эту дрянь осмотреть. Потом, когда Тактик перестал бояться погремушки, Юлька взялась гонять его на корде, а мы с Гешей бегали по манежу как укушенные и резко хлопали бичами с разных сторон.

А потом дело дошло и до хлопушек. Кто бы знал, чего нам стоило их добыть! Летом в советских магазинах никаких хлопушек не было и в помине, мы их клянчили и выменивали у всех знакомых, я лично спустила на это дело все свои карманные деньги и еще всевозможные томсойеровские сокровища – несколько настоящих кубинских шариков, театральный бинокль и набор открыток про Африку.

Через неделю Тактик вполне созрел для следующего этапа – спокойный, как сто слонов, он готов был спуститься в любой грохочущий ад. Мы бегали по манежу, вопили, трещали трещотками, а Пашка даже колотил ложкой по тазу, как повар в пионерлагере, но Тактик плевать на нас хотел и реагировал только на Юлькин голос.

Юлька перешла к работе в группе.

У Тактика была дурацкая спортивная привычка – кидаться обгонять любую лошадь, идущую галопом, так что Юльке пришлось и здесь потрудиться. Правда, она была не одинока, еще Пашка мучился с Напалмом, который лез ко всем драться по любому поводу.

Бабай был немногословен: «Не справишься с жеребцом – обрежу». – «Надеюсь, не меня», – проворчал Пашка и стал спасать Напалмовы яйца.

– Ну, давайте, помогите мне, – приставал он к нам с Гешей, – как мне его выучить?

– Да не сепети ты, Паня, – говорил Геша, – вон Монблан – нормальный себе мерин, и Напалму это дело только на пользу пойдет.

– Ага-а, Гешечка, не мое – не жалко, да? Не дам коня уродовать! Тактик же слушается, хоть и жеребец, и Баядер тоже… А какой уж горячий! Глория! Ну ты-то – добрая душа, помоги!

– Так он же будет как собака, – дразнила я Пашку.

– Эх… Пусть уж как собака. Лишь бы целый.

Когда я стала примучивать Напалма, Бабай слова не сказал, но, видимо, для себя как-то этот факт отметил.

Мы с ним намаялись потом, с этим Бабаем, – никогда не знаешь, чего от него ждать. То спокойно все объясняет, а то смотрит молча, будто ты бумажная фигурка, которую он решил прожечь взглядом.

Сколько раз спрашивали новички (ну каждый по одному разу, если честно), на каком таком языке он разговаривает с лошадьми, а он посмотрит как горгулья и ответит так снисходительно: «На родном». И все.

Так мы и не узнали, кто он есть, Бабай наш. Дед мой говорил – цы́ган, Геша говорил – ичкер, много было версий: азербайджанец, аварец и даже румын, – но точно никто не знал.

Бабай теперь все время что-то мутил с лошадьми (дед мой ворчал: «Цы́ган есть цы́ган, чего ты хочешь?»). Часть наших продал, не тронул только «личный транспорт», старичков и крупных коней – Рубрику, Песенку и Монблана – и все время покупал новых. И вот когда пришла новая партия, голов шесть, Бабай сказал Геше:

– Поездите новеньких – ты и твоя сестра. Отберете тех, что нам подходят, да? Ваша работа теперь.

– У малóй опыту не хватает, – засомневался Геша.

– Достаточно, – заявил Бабай, – а чего не знает – тому научится.

И мы с Гешей стали берейторствовать. Отбирали коней харáктерных, сообразительных и отважных – вроде Зоськи. Лошади по большей части были заводские, едва объезженные, приходилось учить самым простым вещам. Но Бабай не хотел брать спортивных лошадей – дольше переучивать, так он говорил.

Для джигитовочной лошади важно несколько странное, даже противоречивое сочетание темперамента и здравого смысла. И вот этих резвых, хитрых, сильных тварей следовало обучить не только элементарным командам – смене аллюров, поворотам и другой ерунде, но и более сложным вещам – спокойно работать в толпе, не обращая внимания на шум и других лошадей, контакту с всадником. Лошадь должна спокойно реагировать на смещения центра тяжести во время трюка, но, в отличие от вольтижировочной лошади, спокойствие и невозмутимость – не основная предпочтительная черта джигитовочной. Джигитовочная лошадь не связана «по рукам и ногам», она идет свободно – по заданному маршруту или произвольно, чаще всего под простым казачьим седлом, трюки выполняются на кураже, так что главным для лошади остаются сообразительность, взаимодействие с седоком, быстрая реакция и чувство ритма.

После пары часов работы с такими партнерами я чувствовала себя так, будто верхом ездили на мне. Я уходила к Геше в каморку и минут сорок просто лежала тряпкой на полу – но охота пуще неволи, я с радостью работала больше, если бы не распроклятая школа.

А усталость что, чепуха. Я стала есть за десятерых, на радость маме, и научилась спать урывками, как собака, в любую свободную минуту.

Тех коней, что не подошли, Бабай снова продавал, а потом привозили новых, и так, пока не набрал эту свою дюжину, плюс купил еще четырех рысистых кобыл, здоровых, серых в яблоках, с широкими спинами.

Рысистые лошади не предназначены, в общем, для того, чтобы ездить на них верхом. Галоп и рысь у них крупные, тряские, всадник чувствует себя шейкером, в котором взбивают какой-то дьявольский коктейль, но мы с Гешей сделали то, что велел Бабай, – научили наших новых орловских девок ходить по кругу ноздря в ноздрю и чинно расходиться и сходиться парами по команде.

– Что за танцы, Омар Оскарович? – спросил Геша.

– Номер буду ставить этим белоглазым, – так он о близнецах говорил, – вольтиж на паре.

– Так взяли бы верховых…

– Ай, верховые – нервные, да? Пусть на этих коровах учатся, там посмотрим.

Глава 19

Благодаря Бабаю наша конюшня снова ожила. К нам стали приходить всякие шишки из городской управы, чиновники, ведающие детскими делами, и даже киношники – казалось, Бабай знаком со всеми и его все знают. Он сделал то, чего так долго не могла добиться Лиля, – нашел удачную концепцию, как сказали бы сейчас, обозвал нашу студию «Школа юных каскадеров» и узаконил наконец наши занятия вольтижировкой. Центральная киностудия взяла над нами шефство, и конкуром мы больше не занимались.

Нас показали по телевизору. О нас написали в газете. Попасть к нам стало практически невозможно – был очень большой конкурс.

Из тех, кто учился у Лили, вернулись еще трое, и Бабай всех взял. Он очень быстро набрал группу совсем маленьких детей, а потом принялся отбирать детей постарше – двенадцати—четырнадцати лет – для нашей группы.

Каждый четверг он устраивал смотры, но приходили к нему не конники, а балетные, гимнасты и дети, занимавшиеся в цирковых студиях.

Бабай набрал еще две группы. С новенькими он обращался очень неровно – кого-то мог выгнать за малейшую провинность, а с кем-то возился подолгу, как с норовистыми лошадьми. Впрочем, никто не был застрахован от оскорбительного «Завтра не приходи, ты мне больше не нужен» – без всяких объяснений.

Через три месяца мы показали первый конный номер на открытии одного кинофестиваля.

Все было отработано, отрепетировано, но не без доли риска (Бабай это любил) – пять из двенадцати детей как раз три месяца назад впервые сели в седло, и, хотя были они тренированными и бывалыми детьми – гимнасты, танцовщики, – это было довольно опасно. Кроме того, двое из солирующей четверки – Денис и один из вернувшихся мальчиков, Егор, работали на новых, едва обученных лошадях – Бабаю, видите ли, приспичило, чтобы все кони были гнедыми.

Зоська была золотисто-гнедой, но заметно уступала в росте трем жеребцам – Напалму и новеньким, Буяну и Коктебелю, – и я боялась, что нас снимут с номера, но Бабай сказал: «Даже хорошо, будешь работать эксцентрику».

Сначала Юлька с близнецами в черных гимнастических трико показывали медленный, лирический номер на Монблане, потом на площадку вылетали с обещанными свистом и гиканьем девять человек во главе с Бабаем, одетые уже по-цирковому, в черкесочки и папахи. Пока близнецы и Юлька переодевались, Бабай показывал класс, потом подключались мы с Егором, а затем и близнецы. Снова выезжала Юлька, уже на своем буланом Тактике, сиявшем золотом среди четырех гнедых коней, как солнце в тучах, наряженная в крошечную белую амазонку с укороченным шлейфом, и мы вчетвером начинали как бы соперничать за ее платок – подхватывать его, отнимать друг у друга и всячески выпендриваться. Я как бы побеждала в этой схватке, и тут начинался мой номер – серия довольно сложных трюков соло. Эксцентрика же заключалась в том, что под финал, стоя на лошади, я снимала свою папаху, распущенные волосы падали на спину, и публика понимала, что вот этот самый мелкий джигитик – ах! – девочка.

Потом к нашей «эксцентрике» прибавились почти настоящие клоунские номера. То Зоська работала «собакой» – приносила мне потерянную папаху, садилась, давала «лапу», то я, как бы устав выступать, убегала с площадки, а Зоська возвращала меня, поймав за шиворот; тогда я наставляла на нее большой оранжевый игрушечный пистолет, и Зоська валилась в обморок. В общем, много было всяких глупостей.

Ну да, Бабай банально мыслил и был совершенно лишен чувства юмора, но все его придумки всегда имели успех у публики.

А тот, первый номер давался мне поначалу трудно – волосы у меня были длинные, очень тонкие и мягкие, один раз шапка слетела, и прядь волос запуталась в пряжке подпруги – я чуть шею себе не свернула.

После репетиций у Юльки теперь было новое дело – заново заплетать мне косы.

– Такие мягкие, – говорила она, любовно расчесывая мне волосы, – такие блестящие… Может, ну их, косички? Давай тебе конский хвост сделаем?

– Конскому хвосту место на жопе лошади, а никак уж не на моей голове, – рявкала я. – Юль, просто заплети как было.

– Почему ты не хочешь быть красивой?!

– О-о-о, и ты еще! – И я начинала остервенело заплетать косичку с одной стороны. – Вот в гости приходи. С мамой моей обсудите это дело. Поплачете вместе, че…

Наша премьера имела большой успех и вызвала большой скандал.

«Это возмутительно! Это недопустимо! Не дети, а дрессированные мартышки!» – сказал кто-то из важных партийных сановников, и нас снова стали запрещать.

Но Бабай, как видно, был готов к такому повороту дела. С самого начала он завел привычку раз в неделю проверять наши школьные дневники и, если у кого были тройки или прогулы, отстранял от занятий, да и выгнать мог.

Нам с Юлькой бояться было нечего, но близнецы и некоторые другие дети взвыли.

И вот когда пошли официальные проверки, выяснилось, что у нас у всех высокая успеваемость в школе, никаких серьезных травм на занятиях, а еще… Ну, вы понимаете, парк, а следовательно, и наша студия, находился на окраине города, это были заводские, люмпенские районы, и проблемы с приводами в милицию у большинства детей начинались очень рано. И у нас занимались такие «бандиты». Так вот, во время учебы в «Школе юных каскадеров» у этих детей приводов не было (ну еще бы, после тренировки, если не сдохнешь, хочется только одного – спать, не до глупостей всяких).

И так Бабай всех победил. Начали-то они за упокой, а кончили за здравие – о нас снова написали в газете, и Бабаева все превозносили как Макаренку и воспитателя малолетних преступников.

«От же хитрый цы́ган!» – сказал мой дед, прослышав в своих партийных кулуарах об этом деле, и немедленно отправился знакомиться с Бабаем.

Выглядело это забавно – Бабай был похож на старого черно-бурого лиса, хитрого и сдержанного, а дед – на бровастого, брылястого старого пса. Они глядели друг на друга с пониманием, без неприязни, но и без доверия.

Понятно, что деду Бабай не понравился, да и выступление наше тоже.

– Нет, очень красиво, – словно оправдываясь, говорил он мне, – но, знаешь, на вас страшно смотреть. Вы как маленькие янычары. Это давно, до революции, так было – в ханскую охрану набирали детишек, вот как вы, одиннадцати – пятнадцати лет, самый такой опасный возраст. Бесстрашные, безжалостные и безмозглые. Ну, не серчай, не серчай, я знаю, что говорю, сам таким был. На первую войну убег, так мне десяти не было, младше, чем ты сейчас. Как живой остался – уму непостижимо. Так я это к чему – ты берегись…

– Я берегусь, дедушка, – привычно соврала я, – мы все очень осторожно на тренировках делаем.

Дед на это усмехнулся и погладил меня по плечу:

– Я не о том. Бабаева вашего берегись. Никакой он не Макаренко, как тут в газете прописывали, у него в этом деле свой интерес – славы ищет, реванш хочет взять. Из цирка он с большим скандалом уходил. Нехороший он человек и тщеславный и вас такими же вырастит, дай срок. Берегись его, лисенятко.

– Не беспокойся, дедушка, я никогда не буду похожа на Бабая. Даже если у меня усы отрастут.

Дед хмыкнул, насовал мне в карман яблок и сушек и отпустил.

Глава 20

Я потом часто вспоминала его слова, глядя на наших мальчишек, которые через одного были влюблены в Бабая по уши. Вот Пашка пытался подражать ему во всем – в поведении, мимике, манере одеваться. Последнее было нелегко – это сейчас любой ребенок может обзавестись хоть костюмом человека-паука, Пашке же, я думаю, пришлось продать душу за черные джинсы марки Lee, а черную рубашку он так и не сумел раздобыть, пришлось обойтись обычной черной майкой. И невозможно было удержаться от смеха, глядя, как Пашка старательно корчит рожи, подражая надменному выражению лица нашего сэнсэя, как пучит глаза и хмурит бесцветные брови, стараясь скопировать грозный бабаевский взгляд.

Денис тянулся к Бабаю меньше, но поскольку они с Пашкой были близнецы и вечно слизывали друг у друга привычки и гримасы, у нас теперь было двое таких маленьких, беленьких бабайчиков.

К нам с Юлькой они по-прежнему относились тепло, а с другими детьми держали себя высокомерно и грубо, и Бабай им это позволял.

У нас вообще это было в порядке вещей – задирать друг друга, с тех пор как стал тренировать Бабай. Новенькие дети не дружили между собой, держались обособленно, и каждый стремился выслужиться перед тренером.

Не думаю, что это было типично. Лет двадцать спустя мне довольно часто приходилось работать с цирковыми на одной площадке, и всегда это было очень удобно. Если твой партнер – цирковой, будь уверен: в случае беды тебя выручат, при накладке заменят, при падении поддержат. «Звезданутость» у них не в чести, и при первых же симптомах звездной болезни тебя засмеют и задразнят. Это понятно – людям приходится много времени проводить вместе, на гастролях, на репетициях, и часто их безопасность, да и жизнь в общем-то зависит от других, от тех, кто рядом.

У нас же тогда все было иначе, каждый за себя – вот как. И казалось, Бабай это поощрял.

Хотя, может быть, дело было в том, что в первый год занятий каждого из нас могли выгнать в любой момент. Люди менялись так часто, что мы просто не успевали запомнить друг друга. Бабай выгонял тех, у кого, по его мнению, не хватало способностей (ну да, это вам не Лиля, которая терпеливо взращивала любой цветок), за трусость, за небрежное обращение с лошадьми, и никакие слезы, просьбы и обещания не помогали. А уходить, несмотря на то что учеба была очень тяжелой и тренер… как бы это сказать… любезным человеком ни разу не был, никто не хотел.

Blog

Глория Му Вернуться по следам