Geum.ru

Страдания, покорность судьбе и мечтания русского земледельца в произведениях Д. В. Григоровича, А. Ф. Писемского и В. А. Соллогуба

Вид материалаДокументы

Содержание


Горький М. История русской литературы. (Архив А.М. Горького. Т.1). М., ГИХЛ, 1939, с. 178.
Подобный материал:
  1   2   3   4

Глава 9. Страдания, покорность судьбе и мечтания русского земледельца в произведениях Д.В. Григоровича, А.Ф. Писемского и В.А. Соллогуба.


На сороковые годы ХIХ столетия приходится новый этап в развитии русской литературы, занятой исследованиями миросознания и мировоззрения отечественного земледельца. В это время - эпоху расцвета так называемой «натуральной школы», появляются первые рассказы из цикла «Записок охотника» И.С. Тургенева, ранние романы и повести И.А. Гончарова, А.Ф. Писемского, В.Ф. Соллогуба и М.Е. Салтыкова-Щедрина, стихи и поэмы Н.А. Некрасова, пьесы А.Н. Островского. В это же время начинают литературную деятельность А.И. Герцен и Л.Н. Толстой. В центр внимания этих художников так или иначе помещаются проблемы крепостного права вообще и крепостного крестьянина в частности. Причем, по мере все более глубокого исследования темы, образ русского земледельца обретает более конкретные и зримые очертания. Так, А.М. Горький в лекциях по истории русской литературы отмечал, что русский мужик, ставший в 50-х и вовсе первым лицом в литературе, впервые привлек к себе внимание в 40-х годах1. Отметив эту тенденцию – все более усиливающегося внимания русских писателей к личности земледельца, приступим к последовательному анализу наиболее характерных литературных и литературно-критических произведений этого периода. При этом, мы по-прежнему будем преследовать поставленную ранее цель выяснения тех черт и особенностей, которые, по мнению художников, были присущи миросознанию и мировоззрению земледельцев - помещиков и крестьян.

То, что тема крестьянства становилась предметом интереса людей из разных слоев русского общества, свидетельствует, например, личный пример одного из известных литераторов того времени - Дмитрия Васильевича Григоровича (1822 – 1900). Будучи воспитанным в помещичьей семье, члены которой говорили исключительно на французском (русскому языку мальчик обучился в общении с камердинером и дворовыми, почти также, кстати, как и Тургенев, выучившийся читать и писать к дворовых), Григорович, тем не менее, при помощи детских и юношеских впечатлений, а также откликаясь на общий социальный интерес, присущий известным интеллигентским кругам, уже с первых своих литературных работ сумел заявить о себе как о глубоком исследователе деревенской жизни. Первым его крупным литературным произведением стала изданная в 1846 году повесть «Деревня», в которой писатель рассказал о жизненной драме крестьянской сироты Акулины.

О чем же была эта повесть, получившая высокую оценку одного из лучших критиков России того времени – В.Г. Белинского? О жизни как непрерывной цепи страданий ни в чем неповинного человека, о бесчеловечности, «скотоподобии» людей – членов семьи крестьянки Домны и семьи деревенского кузнеца Силантия, о кошмаре нищеты и ужасе человеческих отношений, кажется замешанных исключительно на одной только ненависти.

Показательна уже первая, приводимая в повести картина. Мать героини повести умирает при родах, может быть - вследствие собственной болезни и слабости, а может быть – из-за отсутствия бабки-повитухи. В избе, между тем, происходит следующее. «Рождение девочки было ознаменовано бранью баб и новой скотницы, товарки умершей, деливших со свойственным им бескорыстием обношенные, дырявые пожитки ее. Ребенок, брошенный на произвол судьбы (окружающие были заняты делом более нужным), без сомнения, не замедлил бы последовать за своими родителями (и, конечно, не мог бы сделать ничего лучшего), если б одно из великодушных существ, наполнявших избу, не приняло в нем участия и не сунуло ему как-то случайно попавшийся под руку рожок»2.

Чужое дитя рассматривается окружающими как лишняя обуза, несправедливое, незаслуженное наказание и забота. Реагируют на него просто и одинаково – бьют. Причина этой жестокости - в привычке, ставшей частью крестьянского уклада. Вот типичная сцена. «Однажды жена управляющего застала Домну (скотницу, взявшую на себя заботу о воспитании Акулины – С.Н., В.Ф.) на гумне в ту самую минуту, когда она немилосердно тузила Акулю. «За что бьешь ты, дурища, девчонку? Спросила жена управляющего. – Да вины-то за нею нету, матушка Ольга Тимофеевна, ответила Домна: - а так, для будущности пригодится»3. Эту малопонятную мотивировку раскрывает автор: «Страсть к «битью, подзатыльникам, пинкам, нахлобучкам, затрещинам» и вообще всяким подобным способам полирования крови, не последняя страсть в простом человеке. Уж врожденная ли она, или развилась через круговую поруку – Бог ее ведает; вернее, что через круговую поруку…»4.

Впрочем, небрежение ребенком, его постоянное битье, в том числе и «впрок», - не относится только к данному случаю, к сироте. Не слишком отличается отношение крестьян – родителей и к собственным детям. Все они, по словам Григоровича, пребывают в «совершенном забвении и небрежении». При этом, главенствующим принципом заботы и воспитания выступает слово «авось». «Самый нежный отец, самая заботливая мать с невыразимою беспечностью предоставляют свое детище на волю судьбы, нисколько не думая даже о физическом развитии ребенка, которое считается у них главным и в то же время единственным, ибо ни о каком другом и мысль не заходит им в голову»5.

Лишенные постоянной заботы и ухода маленькие дети часто становятся калеками или даже гибнут. «Трудно найти деревню, где бы не было жертвы беспечности родителей; калеки, слепые, глухие и всякие увечные и юродивые, служащие обыкновенно предметом грубых насмешек и даже общего презрения – в деревнях сплошь и рядом!»6. О просвещении, лечении, учении, религиозном слове, хотя бы сколько-нибудь милосердном или просто жалостливо-сочувственном отношении друг к другу речи нет. Вся повесть – бесконечный кошмар неуклонно разворачивающейся трагедии, содержание которой – нищета и ненависть сильных и наглых к слабым и робким.

Глубоко трагичен финал произведения. Доведенная до полного изнеможения постоянной ненавистью, непосильным трудом, бранью и побоями, Акулина, за несколько лет своего замужества из молодой девушки превратившаяся в немощную старуху, медленно умирает. Может быть впервые за все время совместной жизни она решается обратиться к своему мужу (в повести эти слова – первая, встречающаяся в тексте прямая речь героини! – С.Н., В.Ф.), зовет его по имени и просит, имея ввиду их дочку, только об одном: «Не бей… ея… не бей… за что!?»7.

Финальная сцена повести символична. Муж Акулины везет ее тело в кое-как сколоченном гробу в пургу на кладбище, а следом, босиком и в одной рубашенке бежит их четырехлетняя плачущая дочь. Вот как это изображает Григорович: «Пошла домой, пострел!... пошла домой!» - горланил он; но ребенок не переставал бежать за ним с тем же криком и воплем. «Пошла домой! Вот я те… окаянную!» - продолжал отец. Дунька все бежала, да бежала…

А вьюга, между тем, становилась все сильнее, да сильнее, снежные вихри и ледяной ветер преследовали младенца и забивались ему под худенькую его рубашенку и обдавали его посиневшие ножки, и повергали его в сугробы… но он все бежал, все бежал…»8. Так закончился один жизненный круг, в середине которого была Акулина. Так начинается новый, в центре которого - Дуня.

В «Деревне» Григорович сделал попытку изобразить не только и даже не столько жестокость помещиков по отношению к крестьянам (прихоть барина и его жены, выдавших Акулину замуж насильно изображается не слишком выразительно), сколько жестокость и неразрешимые внутренние противоречия, свойственные самим крестьянам. Нищета, рабское состояние, непосильный труд не дают возникнуть нормальным отношениям в крестьянской семье, предопределяют жестокость нравов деревни.

Конечно, повесть Д. Григоровича тяготела к мелодраматизму в изображении страданий героини. Однако ее силь­ной стороной стали именно бытовые, взятые из жизни, очерковые описания. «Деревня», по словам И.С. Тургенева, была «по времени первая попытка сближения нашей литературы с народной жизнью»9. В.Г. Белинский же увидел в ней даже призыв к улучшению жизни крепостных крестьян.

Более удачной в художественном отношении стала повесть Д.В. Григоровича "Антон Горемыка" (1847), сюжет которой разворачивается как описание жизни крепостного крестьянина. В ряду персонажей русской литературы, относящихся к периоду крепостного права, Антон Горемыка примечателен прежде всего своей нетипичной «позитивностью» - он грамотен, добр, порядочен, трудолюбив, не чужд выражения законного социального протеста. Так, вместе с другими крестьянами он пишет жалобу помещику на несправедливости, чинимые местным управляющим.

В прошлом Антон – зажиточный крестьянин: «…Было времечко, живал ведь и я не хуже других, - в амбар-то бывало всего насторожено вволюшку; хлеб-то, бабушка, родился сам-шесть да сам-семь, три коровы стояли в клети, две лошади, - продавал, почитай, что кажинную зиму, мало что на 60 рублев одной ржицы, да гороху рублей на 10, а теперь до того дошел, что радешенек, коли сухого хлебушка поснедаешь… тем только и пробавляешься, когда вот покойник на селе, так позовут псалтырь почитать над ним… все гривенку – другую дадут люди…»10.

Описанные в повести последние дни жизни Антона – цепь несчастий, последовательно обрушивающихся на героя. Сперва Антона призывают к управляющему, который в покрытие долга крестьянина по подушной подати заставляет его продать последнюю в хозяйстве лошадь. В городе на постоялом дворе Антона подпаивают мошенники, а цыгане ночью крадут лошадь. Хозяин постоялого двора в счет платы за ужин и ночлег отбирает у Антона его полушубок и шапку (дело происходит глубокой осенью) и раздетый Антон трое суток бегает по соседним селам в надежде отыскать пропажу. Наконец, он случайно сталкивается с разбойниками, одним из которых оказывается много лет назад покинувший деревню его брат, детей которого воспитывает Антон. Разбойники, недавно ограбившие купца, обещают поделиться с Антоном деньгами, но их опознают и хватают посетители кабака. Доставленных в деревню Антона и разбойников судят, надевают на них колодки и отправляют в Сибирь. «…Я видно родился горемыкой, так тому и быть… Жаль ребяток. Ведь тут дело видимое, попался с ворами… виноват, кругом виноват. Надо бы объявить по начальству, да как объявить? брат родной! Жаль стало… Ну, вот теперь и поминай как звали…»11.

В письме Боткину В.Г. Белин­ский писал о своем впечатлении от «Антона Горемыки»: «Ни одна русская повесть не производила на меня такого страшного, гнетущего, мучи­тельного, удушающего впечатления: читая ее, мне казалось, что я в конюшне, где благонамеренный помещик порет и истязает целую вотчи­ну - законное наследие его благородных предков»12.

В повести подробно описываются излюбленные в русской литературе объекты - природа, деревня и дорога. Однако в описания Григоровича перед нами предстают не столько типичные для многих других русских писателей благостные картины, но то, как они видятся глазами страдающего человека. Природа жестока и лишена какого-либо милосердия, она – одна из постоянных, назначенных человеку пыток. Деревня – скопище нищенских лачуг, кое-как предохраняющих человека от злодейки-природы. Дорога – слегка намеченное на теле земли пространство, по которому не столько из удобства, сколько, кажется, по привычке только и может передвигаться человек: «…Просто-по-просту, тянулось необозримое поле посреди других полей и болот; вся разница состояла только в том, что тут по всем направлениям виделись глубокие ямы, котловины, «черторои», свидетельствовавшие беспрестанно, что здесь засел воз или лошадь; это были единственные признаки столбовой дороги»13.

И ведет такая дорога, естественно, в место для крестьянина непонятное, чуждое, страшное, гиблое - в город. В городе не может быть нормальной жизни, спокойного, осмысленного бытия, душевного разговора, какого-либо живого и честного человеческого проявления. Центр, сердце города – базарная площадь. «Поглядите-ка, - призывает читателя автор, - сколько посреди всего этого народу движется, толкается и суетится! Какая давка, теснота! То прихлынут в одну сторону, то в другую, а то и опять сперлись все на одном месте, - хоть растаскивай! Крик, шум, разнородные голоса и восклицания, звон железа, вой, блеянье, топот, ржание, хлопанье по рукам, и все это сливается в какой-то общий, нестройный гам, из которого выхватываешь одни только отрывочные, несвязные речи…»14.

Жить человеку в этом месте, судя по всему, нельзя и добра от него ждать не следует. Так и выходит. Привязавшиеся к Антону еще по дороге городские люди - портной с приятелем, действующие в сговоре с конокрадами-цыганами, крадут лошадь Антона.

Трижды в повести подробно описывается и народ как коллективный персонаж, заслуживающий авторской характеристики и оценки – крестьяне и проезжие на постоялом дворе. Первое такое проявление народного характера, о чем мы уже упомянули, – история жалобы помещику на вора и притеснителя управляющего, которую «вся деревня сговорилась написать молодому барину в Питер». Единственным грамотным был Антон – ему и поручили написать. Когда же дело дошло до управляющего, на которого и жаловались, то на его расспросы, все крестьяне указали на Антона. Вот как передает это один из участников произошедшего: «Маленько мы поплошали тогда, сробели; ну, а как видим, дело-то больно плохо подступило, не сдобровать, доконает!.. все в один голос Антона и назвали. Своя-то шкура дороже; думали, тут того и гляди пропадешь…»15. В отместку управляющий поставил себе цель изжить Антона со света. Вот с чего все началось, вот в силу каких обстоятельств случилось так, что исправный и прилежный хозяин Антон постепенно стал становиться горемыкой. Впрочем, сам он этого не осознает и в полном согласии с одной из констант русского мировоззрения считает, что это – его судьба, написанное ему на роду.

На постоялом дворе, далее, проезжие мужики, совсем недавно принимавшие живейшее участие в случившемся с Антоном происшествии и выступавшие на его стороне, через какое-то время успокоились. В общем разговоре, в котором слышен был и голос хозяина двора, снявшего с Антона полушубок, они вдруг пришли к неожиданному обратному мнению и «чуть даже не обвинили кругом бедного Антона»16. Смысл этого разговора был таков, что вот они, само собой, люди хорошие, а каков Антон – бог весть: чужая душа – потемки.

Примечательны, наконец, и разговоры односельчан Антона в сцене его заковывания в кандалы перед отправкой в Сибирь. Среди всех жителей деревни не находится ни одного человека, кто бы усомнился во вдруг обнаружившейся преступной природе Антона, кто бы не согласился с заключением, определенным судом: Антон – один из злодеев, ограбивших купца и назначенное ему наказание справедливо. «Эх, сват Антон, - резюмирует антонов сосед, - не тем, брат, товаром ты торг повел… жаль мне… право, жаль тебя…»17.

В этой связи вспомним об описаниях поведения народа в решительные минуты, представленные Пушкиным в «Капитанской дочке» в сцене казни защитников крепости и присяги Пугачеву или в «Борисе Годунове» в сцене на площади. Покоряясь силе, народ способен на недобрые и несправедливые дела, и в лучшем случае он «безмолвствует» - вот что можно из этого заключить. Очевидно также, что в оправдание можно привести лишь одно обстоятельство – собственное несвободное и нищенское существование народа.

В последующих произведениях Д.В. Григоровича художническая оппозиционность писателя, заявленная в «Деревне» и в «Антоне Горемыке», на наш взгляд, постепенно умеряется. Так, в повести «Четыре времени года» (1849) Григорович вновь выводит образ деревенского хищника, держащего в своих руках односельчан, но конфликт между помещиком и крестьянами выглядит приглушенным. В повестях «Бобыль», «Капельмейстер Сусликов» (1848) и «Неудавшаяся жизнь» (1850) писатель по-прежнему полон глубоких симпатий к униженным и забитым людям деревни и города и с резким недоброжелательством изображает бар.

Крупным произведением Григоровича стал его роман «Рыбаки» (1853), который касается темы капитализации деревни. Романист по­казывает постепенную гибель патриархального крестьянского уклада под напором враждебных ему сил капиталистического развития. Герой «Рыбаков» - старый рыбак Глеб Савиныч, решительно про­тивящийся «разврату» и погибающий в борьбе с ним. Наиболее отрицательный образ произведения - русская фабрика. Критикуя «мерзости» растущего капитализма, Григорович оказывается в своих положительных идеалах утопистом.

Надо отметить, что «Рыбаки» появились в разгар горячих споров между славянофильской, либеральной и демократической критикой по вопросу о рус­ском национальном характере и о возможностях создания «народного романа». Так, либерал П.В. Анненков в статье «По поводу романов и рассказов из простонародного быта», понимая, что от крестьянской повести 40-х годов ведет прямой путь к роману из народной жизни, отрицал плодотворность этого пути. По его мнению, народная жизнь настолько однообразна, а душевный мир крестьянина столь прост, что не может дать достаточно материала для крупного произведения.

Напротив, А.И. Герцен в статье «О романе из народной жизни в России» оце­нил появление «Рыбаков» как «новую фазу народной поэзии», «признак больших перемен в направлении умов», отмечал его реалистичность, авторскую симпатию к крестьянину. Вот как отзывался он о значении этого произведения: «роман «Рыбаки» подводит нас к началу безбрежной борьбы между «крестьянским» и «городским» элементом, между крестьянином-хлебопашцем и крестьянином-фабричным рабочим»18.

Вместе с тем, в творчестве Д.В. Григоровича все сильнее давала себя знать идеализация крестьянской пат­риархальности. В крепостном крестьянине, по собственным признаниям писателя, его больше всего теперь поражает «необычайная кротость нрава, чистота помыслов и благочестие». Кто, - восклицает Григорович, - не умилится душою при виде этого всегдашнего ежедневного труда, начатого крестным знамением и совершаемого терпеливо, безропотно!

Cвоеобразным гимном патриархальной России становится повесть Григоровича «Пахарь», впервые опубликованная в «Современнике» в 1856 году. В центре повествования, как это не необычно для художественного произведения, - изложенные в форме эссе собственные взгляды Григоровича, проиллюстрированные затем во второй части повести образами старика-крестьянина Ивана Анисимовича и его «второго Я» - сына Савелия. Такой прием – изображения отстаиваемой автором идеи с помощью двух персонажей, позволяющих представить человека в его разные возрастные периоды – перехода от молодости к зрелости (Савелию тридцать лет) и старости – дает возможность подчеркнуть непреходящую ценность и даже вечность того, с чем настойчиво предлагает нам познакомиться и в правильности чего надеется нас убедить идеолог - писатель.

Называя Григоровича в связи с повестью «Пахарь» идеологом, мы, тем самым, хотели бы высказать следующее. Начиная с середины ХIХ столетия, в русской литературе возникают и постепенно складываются две линии, два способа отношения писателей к действительности. Одна линия, исходящая от Пушкина и Гоголя, за начало принимала действительность, в качестве отправной точки для писателя определяла «сущее». Вторая, вероятно впервые, как мы полагаем, четко обозначенная Д.В. Григоровичем, в качестве точки, от которой отталкивался писатель, принимала не реальность, а идею, «должное», облекая затем это должное в художественные формы, имитируя реальность. Первая линия на рубеже ХIХ – ХХ столетия вылилась в беспощадную «хирургическую» прозу А.П. Чехова и И.А. Бунина. Вторая достигла пика своего развития в философско-идеологических персонажах в творчестве Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого.

Повесть «Пахарь», состоящая из тридцати двух небольших глав, как мы отметили, представляет собой изложение авторского мировоззрения славянофильского толка, в том числе – в его художественном оформлении. Начинается оно, как и водится у писателей этого направления, с критики цивилизации вообще и города, в частности. «…Я страшно тяготился городом!», - с первых строк сообщает нам автор. Поэтому покидая город, с его «шумом, суматохой и возней», с физиономиями его жителей, «как бы скроенными на один лад», «я как будто воскрес душой»19.

Достается, далее, как водится, и большим дорогам: ведь они - почти те же города! «Это бесконечно длинные, пыльные и пустынные улицы, которыми города соединяются между собой; местами та же суета, но уже всегда и везде убийственная скука и однообразие»20. Одно спасение – проселки! На них «и жизнь проще и душа спокойнее в своем задумчивом усыплении (Здесь и далее выделено нами. – С.Н., В.Ф.)». На них впервые можно услышать народную речь, русскую песню и вообще узнать жизнь народа. Проселок окружен природой в ее первозданной прелести. Тут и стаи птиц, и река, и клин соснового бора. Отсюда начинают расстилаться поля.

Как полагали славянофилы, природа, согласно Григоровичу, играет в жизни человека огромную роль. Именно она способствует «опрощению» души, как идеал – ее задумчивому усыплению, освобождению от всего того, что насело на нее в городах, в разговорах со столичными умниками, кичащимися философией. Далее Григорович чуть ли не буквально воспроизводит цитировавшиеся нами ранее места из А.С. Хомякова про «истинное», «нутряное», «априорное» «знание древних старцев», которые ничему не учились, но все превзошли своим первобытным умозрением сердца! «Истинная философия, - заявляет Григорович, - состоит в убеждении, что лишнее умничанье ни к чему не ведет. Счастье заключается в простой жизни; просто живут те только, которые следуют своим побуждениям и доверчиво, откровенно поддаются движениям своего сердца. Дайте любому философу живописный участок земли, дом – какой-нибудь уютный, теплый уголок, скрытый как гнездо в зеленой чаще сада; пускай вместе с этим домом соединятся воспоминания счастливо проведенного детства, - и тогда, поверьте, подъезжая к нему после долгой разлуки, он искренно сознается, что