Geum.ru

Самарин. Образование и элиты в современной России

Вид материалаДокументы
Что можно ожидать от реформ высшей школы?
Подобный материал:
1   2   3   4

Даже распад России «на десять маленьких государств», хаос гражданских потрясений, вполне возможных войн их не пугает. Понятно, чем может обернуться подобная «футурология», по Коху. Нет сомнения в значимости образа будущего для дела воспитания и образования юных людей. Ведь, как очевидно, цели торга отечеством не ограничиваются только материальным его разорением, они предполагают также похищение надежд на достойную жизнь для грядущих поколений, на продолжение и приумножение самобытной этнокультурной традиции, на государственно-политическое существование народа. Меркантилизм, возведенный в высшую ценность, не знает и знать не желает о народных интересах и судьбе отечестве. Национальное предательство в России даже не осознается его носителями как таковое (особенно в мнимоэлитной среде), что сильно отличает наше общество от других. У нас теперь коммерция Родиной «с иностранцами на паях» - это самый респектабельный «крупный бизнес». И пока ему не будет положен предел, бесполезно надеяться на воспитание в массах или у молодежи здорового патриотизма, гражданственности или созидательных устремлений. Вместо этого юные головы так и будут заполняться смрадными продуктами распада.

Ни экономический, ни политический либерализм, не говоря о других воззрениях, вовсе не предполагают и никак оправдать не могут сдачи национальных интересов на корню, как это имеет место в сегодняшней российской псевдолиберальной пародии на соответствующие зарубежные аналоги. Такая «сдача» равносильна государственной измене и лежит вообще за пределами любой легитимной политической дифференциации. Но именно в ней, в постыдном разорении и расточении полученного исторического наследства и предлагается «соучаствовать» юному поколению в соответствии с видением российских «правых». Соответствующим образом программируются и специализированные структуры социального воспроизводства: от искусства и культуры до просвещения, насколько они им подвластны. Особое внимание уделяется высшей школе, ее перепрофилированию и, прежде всего, идеологической переориентации.

В конечном счете, все будет зависеть от того, какая группа и, вместе с ней, какой тип или социальный характер одержит верх в борьбе за право «производства смыслов» (как это называет историческая антропология)? Либо высококачественные вузы станут инструментом консолидации созидательных сил, либо, вполне возможно, они могут выродиться в рассадники изощренного квалифицированного мародерства, какие бывали не редкостью в колонизированных странах, некие питомники полуколониальных администраторов с психологией чужаков в своей стране, готовых к организованному разграблению национального достояния.

Ведь простой критерий продуктивности обнаруживает гигантское различие между западным оригиналом и российскими его подражаниями. Источники обогащения березовских принципиально иные, нежели у фордов или гейтсов. Ни технологических, ни социально-организационных достижений в производстве за нашими нуворишами нет, есть только наглое расхищение государственной и всякой иной собственности. И эта разница коренится не столько в степени развития рынка или демократии у нас в сравнении с Западом, сколько в ценностно-практической ориентации властвующих групп., которые в любом сопоставлении противоположны. Понятно, что строить - дело, долгое и трудное, тогда как разграбление требует меньших усилий и интеллекта.

Проистекающая отсюда деструктивная и асоциальная ориентация российских «элит» находится в вопиющем противоречии с целями отечественного образования и задачами, как культурного, так и экономического созидания. Вот почему олигархические кланы инстинктивно прямо или косвенно содействуют «зачистке» общества от всех своих культурных антагонистов, чтобы те не препятствовали расхищению национальных ресурсов, не мешали естественному в подобной ситуации общественному распаду, на который можно списать все.

«Это так же, как Гайдар говорил: "Наука может подождать! Север нам не нужен! Старое поколение провинилось"…». «Но каков итог? Россия оказалась изодранной в клочья и раздавленной. Миллионы россиян умерли раньше положенного срока. Во имя чего все это было?» [38], - пытается понять видный американский экономист и журналист П. Хлебников, не находя никакого оправдания авантюристическим решениям, благодаря которым с одного из первых мест в мире страна скатилась на 95-е («по валу»), что повлекло за собой многочисленные жертвы. И этот гайдаровский список «ненужных вещей» для нашей родины легко может быть продолжен. Сегодня в их число попало образование, что завтра? /Из ближайших «культурных излишеств», видимо, на очереди – право, поскольку основы легальности потрясаются у нас и ежедневно, и ежечасно. Она уже, как нравственность, выглядит почти реликтом/.

«Многие из ельцинского правительства говорили о своей стране с таким хладнокровием и отстранённостью, что можно было подумать; речь идет о чужом государстве», заключает пораженный их высказываниями П. Хлебников. «Чудес не бывает, - начал говорить мне Ясин. – Эта страна должна выпить чашу до дна»[39]. Но воспетая им чаша страданий и разорений оказалась бездонной, о чем реформаторы предусмотрительно умолчали[40].

ЧТО МОЖНО ОЖИДАТЬ ОТ РЕФОРМ ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ?

Образование, элитное в особенности, является составной частью процесса социального воспроизводства господствующих групп. Любые сколько-нибудь серьезные изменения первого обусловлены теми или иными переменами в параметрах последнего. А в условиях, когда образование почти целиком является государственным, оно в определяющей мере зависит от правительственных решений и состояния бюджета страны. Последнее касается не только престижных, высококачественных, но и массовых образовательных учреждений, которые представляют собой систему «сообщающихся сосудов», и положение в первых сильно зависит от состояния вторых.

Это вдвойне справедливо применительно к обстановке жесточайшего социального кризиса. Напомним, что именно целеустремленная деятельность властей ФРГ и Японии в условиях послевоенной разрухи смогла обеспечить сохранение и радикальное приумножение образовательного потенциала этих стран, без чего был бы невозможен их выход на передовые позиции в экономике. Нечто подобное у всех на глазах происходит теперь в Китае[41]. Реформирование социальной системы, как показывает универсальный исторический опыт, может быть эффективным лишь при опережающих успехах страны в науке и просвещении, но никак не в условиях их разрушения.

Проблема, стоящая перед нашим обществом, совершенно аналогична, однако в отсутствие социально-ответственных элит в России она не нашла столь плодотворного решения, более того, прилагаются значительные усилия в диаметрально противоположном направлении под благовидным предлогом «разгосударствления». В интервью министра образования В. Филиппова это мотивируется следующим образом: «Всем очевидно, что только при развитом социализме или развитом капитализме может быть достаточно бюджетных средств на образование. А поскольку в ближайшие годы нам ни то, ни другое не грозит, мы должны исходить из того, что бюджетные средства необходимо дополнять из внебюджетных источников. Это и спонсоры, и родители, и предприятия…»[42]. Исходные посылки приведенных суждений сомнительны. В стране есть деньги и даже огромные, только текут они в обход всех легальных каналов и бюджета, много превосходя последний. По данным из доклада Стэнфордского университета «Экономика России в 2000 г., который вышел в свет за подписью М. Бернстама, только в одном упомянутом году суммарный валютный доход России составил 110 млрд. долларов. Из них лишь – 30 млрд. были направлены в бюджет, а остальные 80 млрд. долл. составили групповой «приз» реформаторов[43]. При таком «распределении» национального продукта действительно ни на какие полезные цели денег не будет даже в долгосрочной перспективе.

Упомянутые министром общественные спонсоры у студенческой молодежи как-то не объявляются. Реально происходит опережающее всякие реформы сбрасывание финансового бремени государственных образовательных расходов на плечи самих заинтересованных частных лиц, попросту - родителей, что абсолютно не подкреплено ни ростом доходов населения, ни развертыванием целевого кредитования студентов. Средняя годовая стоимость обучения студента на коммерческих условиях - 700 $: в стопичных вузах (Москва, Санкт-Петербург) в среднем - 1220 $, в столицах национальных республик - 900 $, в областных центрах - 490 $ [44]. Это данные четырехлетней давности, с тех пор эти расходы на платное обучение подросли, возможно, на 20-30%. Министр образования России В. Филиппов ныне приводит иные, похоже, даже завышенные суммы, которые достигают даже 3-5 тысяч долларов в год. Но министру в данном случае важно доказать тезис, что именно в этой сфере «находится поле теневых денежных потоков» и поэтому полемически выгодно завысить цифру[45]. Но то что упомянутые расходы непомерны для абсолютного большинства, не подлежит сомнению. Очевидно, что денежные нужды студентов в нашей стране возмещают в основном родители, и не надо пояснять, сколь низок жизненный уровень большинства населения не только на фоне высокоразвитых стран, но даже по сравнению с недавним советским прошлым.

Если цены на товары и услуги - в том числе на образовательные услуги - тяготеют к мировым, то российские зарплаты движутся к стандартам стран, где об образовании еще не помышляли и где стоимость его никогда не входила в оплату труда, как в каком-нибудь угандийском обществе[46].

Около четверти родителей абитуриентов до 1998 г. по опросам было все же готово платить за обучение своих детей, но существенно меньшие суммы, тогда как после упомянутого года и финансовые возможности этой категории родителей сузились, и численность ее с тех пор резко упала. Иначе говоря, свыше 75% семей реальных абитуриентов не располагали средствами на оплату образования в вузе даже при наиболее благоприятной для постсоветской России экономической конъюнктуре. Круг потенциальных потребителей коммерческого образования неустойчив, но имеет тенденцию к сокращению. Дефолт 1998 г. с его последствиями в массовом порядке понизил доходы и общественные притязания, свел перспективы экономического роста к невероятному минимуму, обнажив все тупики принятого курса. Отсюда ясно, что нынешние сколько-нибудь достоверные цифры, которые отражают платежеспособность населения в этой области, будут еще менее обнадеживающими. Кроме прочего, вышеприведенные данные касаются лишь тех родителей, дети которых уже оказались в стенах вуза хотя бы в качестве кандидатов в студенты, т.е. опросы проводились среди заведомо более благополучной части населения. С учетом этого обстоятельства и дальнейшей динамики реальных доходов процентная доля тех, кто не в состоянии оплатить образование, оказывается много выше, приближаясь по различным экспертным оценкам к 90%.

Показательны цифры, приведенные одним из разработчиков реформ - ректором Высшей школы экономики Я. Кузьминовым: 49% всех первокурсников страны поступают на платное (полностью или частично) обучение и только 17% из них оказываются в состоянии оплатить свой курс обучения вплоть до завершения образования. (Большинство выбывает из рядов студентов из-за недостатка средств через год-два)[47]. Важно также заметить, что лишь меньшая часть обучавшихся «по контракту» из числа тех 17% оплатила полную стоимость обучения и она никогда не достигала и 10% от общего числа выпускников. Из этих цифр абсолютно непонятно тогда, на чем основываются невероятные допущения того же автора о том, что якобы 30% семей могут оплачивать высшее образование[48].

Сопоставимый удельный вес платежеспособного населения отражает и тот факт, что даже в Москве с ее более высоким жизненным уровнем, чем в целом по стране, услугами платной медицины (отрасли с очень близким статусом и спросом) пользуется только 10% граждан, а по России этот процент гораздо ниже. И это в то время как современные достижения нашего здравоохранения, занимающего 130 место в мире, не лучше результатов отечественного образования по итогам реформирования. Вместо мнимой трети платежеспособных граждан в этом «социальном» секторе рынка на поверку реально обнаруживается лишь одна десятая их часть и то - в предельном случае. А ведь, исходя именно из вышеупомянутых «дутых» показателей, и формируется замысел реформы.

Планы ничем не компенсированного свертывания госфинансирования в этой сфере, которые упорно навязываются нам западными советниками, при нынешних материальных условиях большинства будут неминуемо означать отбрасывание России за порог культурной революции З0-х гг., когда систематическое образование было доступно лишь немногим избранным. И этот реакционный подход дискутируется на фоне развертывания ныне почти поголовного высшего образования в наиболее развитых странах. Принять такие планы равнозначно отказу от всякой модернизации нашего общества и автоматическому смещению его на самый край мировой периферии. Последнее может вполне отвечать целям внешних сил (см. например, откровенные сочинения З. Бжезинского), но каковы мотивы внутренних посредников и лоббистов подобных идей? И только ли групповая финансовая озабоченность движет ими?

С небольшим временным лагом с российской школой совершается нечто подобное тому, что уже случилось с отечественной промышленностью, и все под тем же либерально-монетаристским предлогом сокращения государственного регулирования и объема бюджетных расходов. Я уж не говорю о том, что между плановыми показателями бюджета и их исполнением в этой части наблюдался постоянный разрыв не в пользу образования[49]. Как авторитетно свидетельствует С. Глазьев, ни один плановый бюджетный норматив для этих отраслей никогда не выполнялся.

Процесс деградации идет быстрее в среднем общем образовании и медленнее в высшей школе. Однако с конца девяностых гг. под предлогом реформ намечается «контрреволюционная ломка» всей вузовской системы, которая может ускоренными темпами развалить ее во имя еще большей экономии на человеческом потенциале общества. Поскольку известен плачевный итог всех предыдущих «ломок» и поскольку под бдительным оком внешних кредиторов реформаторские планы год от году становятся радикальнее, можно ожидать, что в случае их воплощения высшая школа разделит участь промышленности, фундаментальной науки и других отраслей. Если в 1998 г. речь шла об ее поэтапном сокращении финансирования по 10-15% на каждом этапе[50], то теперь планы, исходящие в конечном счете от тех же самых консультантов из международных финансовых организаций превзошли всякое воображение, предполагая единовременную ликвидацию большинства вузов.

Достаточно ознакомиться с новейшими рекомендациями МВФ для наших властей, в которых дается настоятельный совет - кардинально сократить число вузов в стране, преобразовать немногие остающиеся в колледжи и лишить их в подавляющем большинстве случаев университетского статуса. Такой подход коснется даже лучших и самых прославленных среди них. А полноценное высшее образование в этом случае можно будет обрести главным образом за рубежом. Даже М. С. Горбачев, после ознакомления с этими и другими подробностями уже отработанных «реформаторских» проектов, справедливо назвал их «планами разрушения образования»[51]. В августе-сентябре 2001 правительство как будто отвергло и даже осудило эти планы, однако вопреки всякой логике оно оставило дальнейшую разработку преобразований в тех же самых руках, что заставляет задуматься о степени свободы действий нашего руководства.

Своекорыстные советники и их зарубежные хозяева стремятся подобным образом не только устранить еще дееспособных конкурентов на образовательном рынке, но и нейтрализовать интеллектуальный духовный потенциал страны с тем, чтобы снизить ее сопротивление инструментам внешнего контроля. Кроме того, подобный замысел указывает на неприкрытое желание готовить кадры высших администраторов для России только под западным надзором. И без того слабую и зависимую элиту страны хотят навсегда превратить в совершенно послушное орудие.

Старинный рецепт: «Падающего - подтолкни!» - давно в руках наших зарубежных лжедрузей. Один из очень простых способов такого подталкивания - содействие в разрушении российского образования под разнообразными предлогами: модернизации его содержания и стандартов, балансирования бюджетных расходов, создания более «компактной структуры» и т.п. Но конечная суть всех «усовершенствований» при их развертывании сводится всегда к одному - урезанию и без того низких расходов на просвещение. Ведь выбив одно это звено системы, можно «по цепочке» разрушить множество ее звеньев вплоть до обороны. Найти же «заинтересованных» исполнителей в коррумпированной среде - не проблема.

Внедрение ликвидаторских по сути рекомендаций ложится на благодатную почву, поскольку «остаточный принцип» финансирования сложился давно и существует молчаливый элитный консенсус, что на этой отрасли можно сколь угодно экономить. Кроме того, действуют активные группы, рассчитывающие на приватизацию хотя бы части сэкономленных здесь расходов. Так что недостатка в проектах «упразднения наук» нет. Миссия же подготовки высших менеджеров тогда перейдет целиком к западным университетам. И в этом - одна из сверхзадач «доброхотов» извне, что отражается в планах реформ, запущенных с их подачи.

На роль неоколониальных администраторов в окончательно поверженной России заинтересованные внешние силы смогут призвать тогда других исполнителей, опираясь на специально подобранную и подготовленную клиентуру внутри страны. Проблема не то что «смены», но даже текущего воспроизводства элит оказывается ныне ключевой ко всем остальным перезревшим проблемам общества. Смогут ли, наконец, естественные преемники власти разорвать узкий горизонт частного потребления как самоцели и подняться до осознания общенациональных задач? В силах ли будут они отмобилизоваться как лидирующая группа на созидательные цели? И успеют ли сделать это? Крайне затруднительно найти положительные ответы на эти столь важные вопросы.

Хронический кризис образовательных структур, снижение их статуса, которое отражает новое отношение к ним элит, уже не могут не сказаться на качестве профессионального обучения на всех его уровнях вплоть до университетского, на пополнении и замещении преподавательского состава, на необходимой научной смене, наконец, на моральном духе и социальных перспективах слоя, несущего свет знания. По понятным причинам происходит старение учительского и профессорско-преподавательского корпуса, поскольку потенциальная смена отказывается работать в подобных жизненных условиях. 4/5 его состава - лица пенсионного возраста. По этим причинам и по мере естественного выбытия старших поколений через 5-7 лет в образовательных институтах ожидается глубочайший и трудноразрешимый кадровый кризис. Правда, вполне возможно, что опережающее разрушение системы просвещения в силу предельной амортизации ее ресурсов снимет и все кадровые проблемы иным образом.

На тех же площадях, при постаревших и поредевших кадрах, при убывающих материально-технических возможностях российское образование в девяностые годы было вынуждено расширить набор студентов (в первую очередь на коммерческой основе), что создает ситуацию, напоминающую сверхнормативную полетную загрузку потрепанного самолета. Либо «экипаж лайнера», либо несущие элементы конструкции не выдержат тяжести этой «сверхнагрузки». /Например, большой проблемой для многих вузов стали элементарные отопление, освещение и техническая сохранность учебных корпусов/.

То, что уже сейчас имеет место снижение качества обучения, пропорциональное перегрузке, материальной и человеческой амортизации, ни для кого не секрет. Но что будет с уходом (скорее всего) последнего поколения самобытной российской профессуры? «Если существующие тенденции сохранятся, то к 2013 году специалисты высокой квалификации в науке и образовании России практически исчезнут как социальная группа», - говорит Л. М. Романенко и ее голос здесь не одинок.[52] Вряд ли бесчисленные «остепененные» депутаты и начальники, даже получив статистический перевес над учеными, собственными усилиями обеспечат необходимую научно-педагогическую смену. Без серьезных «капвложений» (в том числе и государственных) в эту сферу и без целенаправленной поддержки профессорско-преподавательского состава ее определенно ожидает крах.

Но стоит ли волноваться об убыли профессоров, когда могут исчезнуть обучаемые? На эту возможность, не смущаясь, указывает министр образования В. Филиппов в уже цитированном интервью «Новой газете». Он говорит: «По демографическому спаду мы имеем данные из субъектов Федерации, и они для нас трагические. Сейчас в российской школе учится 20 миллионов детей, а через 6 лет будет уже на 30% меньше – 14 миллионов. Это, конечно, трагедия всего российского общества, и отсюда проистекает следующее: в течение ближайших лет все меньше и меньше выпускников будет выходить из школ. Это станет проблемой для всех учебных заведений. Мы не сможем сохранить рабочие места для учителей школ и работников вузов. То есть сама система подготовки профессиональных кадров будет сокращена – попросту некого будет учить»[53]. Перспективы великих перемен, похоже, ясны!

Дискутируемые ныне проекты реформ не только не могут вывести образование из кризиса, но наоборот переведут эту отрасль из состояния медленного разрушения в фазу ускоренного распада, поскольку их основная цель состоит в изъятии, а не в привлечении в отрасль дополнительных средств. Чьим интересам это соответствует, мы уже видели, но почему столь многие российские деятели подыгрывают им, стоит присмотреться подробнее. Государственная поддержка образования существует даже на Западе, а в обществе с предельно низким жизненным уровнем масс без такой поддержки оно не может вообще выжить. Уже разворачивающийся обвал образовательной системы, если его не остановить, похоронит любые планы модернизации страны*, которые останутся тогда простым блефом.

Вся посткоммунистическая система власти создавала и расширяла бреши, благоприятные для иностранного вмешательства. Игнорирование долгосрочных общесоциальных и общенациональных интересов вплоть до прямого их забвения, ориентация лишь на собственные сиюминутные потребности - такова устойчивая социально-психологическая особенность наших властвующих групп. Беспринципные компрадорские игры верхушки госаппарата с их неразборчивостью в средствах, «гешефтом» любой ценой, становясь повседневными, пролагают дорогу к «размягчению» опорных административных структур и утрате реальной самостоятельности страны. Либо эта особенность в скором времени будет преодолена, либо в противном случае Россия получит вместо существующего «политического класса» неоколониальную администрацию, прототипы которой уже формируются на нашей земле.