Ипознани е
| Вид материала | Монография |
А что же есть альтернатива социальности обычной совместной деятельности? Как целесообразности, достижению социально обусловленных целей путем применения социально выработанных средств? Как контекстуальности и историчности человеческого поведения - причем, осознаваемых как неизбежные? Как форме осуществления причастности человеческому сообществу, все члены которого сейчас действуют точно так же целесообразно, и во все времена действовали преимущественно так?
Альтернатива тут - сосредоточенность внимания на феноменах, не имеющих социального смысла, не нагруженных социально. Но только - не пока не нагруженных, как не используется до поры не знакомый людям физический эффект. Очень важно, чтоб эти феномены были, как раз, «на виду» - но им было бы отказано в общественной значимости, содержательности, осмысленности. Внимание к подобному и есть выход за пределы социального действия. А по сути, и за пределы социального пространства смыслов.
Оба требования – быть неким «другим полюсом» и относительно общения как ситуации взаимного бытия-с-другим, и относительно целесообразной деятельности как формы воплощения социальности человека - возможно свести воедино. Совместное с терапевтом внимание субъекта к этому искомому предмету должно быть, хоть отчасти, формой забвения человеком своей включенности в жизнь сообщества, в его единый ритм.
Предполагаемый желательный предмет совместного внимания терапевта и его посетителя, который мы сконструировали только что гипотетически, теперь надо поискать везде вокруг нас – и внутри.
Не задействовано, или минимально задействовано в Западной, включая и Украину, культуре
а) субъективное;
б) нестабильное;
в) неуправляемое;
г) телесное.
Перечисленные требования и совмещает в себе то, с чем и приходят в части случаев на психотерапию люди - симптом. Или, шире - внутренняя, душевная ситуация.
Мы выяснили, что если мы хотим дать человеческим отношениям проявить, по отношению к личности каждого из участников терапевтического взаимодействия, свою сущность конституирующей силы, мы должны создать совершенно определенную ситуацию. Это - ситуация межличностного взаимодействия по поводу чего-то такого, что практически не задействовано социально. На рубеже Х1Х и ХХ вв. З.Фройд обнаружил две такие возможности. Он сделал предметами взаимодействия истерический симптом и образ сновидения.
Предпринятое рассмотрение дает возможность сказать, что не психоаналитический метод лечения З.Фройда создан «под» симптом, а симптом изыскан как такой предмет и повод межличностного взаимодействия, который отвечает перечисленным выше требованиям к предмету совместного, и все углубляющегося внимания двух человек. Терапия, происходящая по поводу беспокоящего симптома, и есть пространство развертывания «высококачественных отношений», остающихся непременно фоном, параллельное обычному культурному пространству межличностного социально заданного целесообразного взаимодействия.
Итак, отношения должны быть «фоном» терапевтического процесса. А «фигурой» этого взаимодействия должно быть внимание ко внутренним субъективным человеческим переживаниям и телесным симптомам. Действуя различным образом, терапевты всех конфессий и их клиенты стремятся, в итоге, увидеть за всем этим человека как Другого. Если стремиться к этому, и только к этому, то из положения «фона» человеческие отношения (высококачественные человеческие отношения) проявят свою подлинную сущность, свое значение и смысл. Их сущность - оказываться тем магнитным полем, в котором, образно говоря, получат возможность заново, правильно и согласованно сориентироваться тысячи магнитных стрелок, каждая из которых символизирует определенное человеческое представление, или потребность, или интенцию. А, расположившись в достаточном согласии друг с другом, они все вместе будут символизировать для нас порядок человеческой души.
Оказываясь силой, помещающей на свое место каждое из совокупности движений души человека, отношения в психотерапии обнаруживают себя как подлинная причина происходящих изменений. И такое проявление в качестве важнейшего и определяющего - того, чему исходно всегда должна отводится только роль фона и периферии - подлинное содержание терапевтического процесса в любой системе терапии.
Теперь мы можем вернуться к положениям, названным в начале раздела, и послужившим наиболее общей канвой для исследования вопроса. Как выглядят эти положения теперь?
Нам уже известно, что конкретизирующий вопрос (а в общем случае - просьба быть конкретнее), если он задан внутри контекста поддерживающего и принимающего отношения к человеку, не воспринимается тем, к кому он обращен, как агрессия или угроза, а понимается как доказательство готовности спрашивающего следовать за собеседником. Теперь мы можем сказать, что готовность направить свое понимание на то самое незначительное, что мы выделили как предмет специфического психотерапевтического интереса – является еще и лучшим поводом для такого, конкретизирующего, вопроса, который в действительности есть еще одно сообщение субъекту о том, что он по-настоящему важен для нас.
Вернемся теперь к более общему, к теме из предыдущих разделов – теме смысла традиционного для философии обращения к вопросам о наиболее общих основаниях мира. Мы заключили, что движителем такого интереса является, видимо, стремление уйти от непосредственного, наличного, человеческого – но, поскольку направленность к Другому в косвенной форме оказывается воплощенной и здесь, то во второй фазе движения души, фазе теоретического внимания к миру, субъект оказывается способным высказать те мысли, благодаря которым его имя остается в истории философии. Но нельзя не заметить, что предметы рассмотрения психотерапии, обсуждавшиеся на последних страницах, ничего не значащие вещи, составляют четкую противоположность к общезначимым предметам традиционного философского интереса. Традиционная философия есть намерение начать с наиболее общего, имеющего «онтологический» статус. Психотерапия есть намерение начать со сколь возможно более частного, единичного, неуловимо-субъективного. Что можно понять о самой сущности приближения к Другому, если теперь рассматривать оба элемента выявившейся пары – приближение к человеку от мира в целом, как к части мира, и приближение к человеку как к целому от части или частей?
Очевидно, за противостоянием предметов стоит противостояние методов. Намерение двигаться от абстрактного к конкретному есть следование Г.Гегелю. Это тот самый сохраняющийся и до сих пор панлогизм и панрационализм философской мысли, о неправомерности намерения которого монополизировать истину говорил, например, В.Г.Табачковский в [236, с.6-7]. Выявление за представленным и частным субъекта творчества, субъекта мысли – это движение, о котором писал В.Дильтей [68]. Говоря о проблеме понимания человека исходя из выражения его лица и другой, крайне частичной визуальной информации о нем (проблема, совершенно типичная для психотерапии!), он ставит задачу так: в итоге мы должны «возвратиться к целостной связанности жизни» [с.144]. Дильтей говорит о сфере «понимания духовных творений» – но в контексте представлений о Другом как совершенно отдельном от нас целом мире следующие слова в точности схватывают принцип терапевтического познания: «вся сфера такого рода понимания… подчинена исключительно отношению выражения и выражаемого духовного мира». И далее: «Тайна личности побуждает нас ради нее самой осуществлять все новые и новые попытки понимания» [с.145].
Итак, как это и утверждают сегодня многие теоретики психотерапии, понимание тут есть «герменевтическая функция» [301] – но нужно говорить скорее о близости психотерапии исторической и филологической герменевтике, а не философской герменевтике ХХ века.
В опоре на выводы, которые были сделаны ранее при анализе творческого метода Достоевского, теперь возможно сказать, что подобно русскому писателю, создававшему из материала собственного жизненного опыта придуманных им героев – и встретившемуся в них с собственным отчужденным ранее содержанием, субъект, рассказывающий на приеме у психотерапевта историю своей жизни, есть без преувеличения автор – и происходящие тут душевные изменения по своему смыслу сопоставимы с происходившим с автором «Преступления и наказания».
Внимание к части (симптому), за которой мы гипостазируем целое человеческой души, противостоит намерению начать от «целого» мира, чтоб прийти в итоге к пониманию человека как его части – но такое внимание интересно не только этим, но еще и тем, что такому вниманию принципиально не может быть положен предел. То есть если традиционный философский анализ мыслит онтологическое как то, за чем уже ничего нет, за пределы чего по определению нельзя выйти – то возможность движения в обратном направлении не ограничена. Всегда может быть взято еще более частное, случайное, сиюминутное – и, становясь предметом усилия понимания, всякий раз направленного на восстановление за этой частью целого человеческой души, эта часть тем лучше сыграет свою роль, чем она меньше, чем ничтожней она кажется.
Делая такой вывод в завершение данного подраздела, отметим, что мы оказываемся в данном конкретном случае в смысловой перспективе, ровно обратной по отношению к развернутой К.Ясперсом в его работах о понимании и исследовании психопатологии душевной жизни. Расматривая эту душевную жизнь в ее нарушенности и неизменности, Ясперс говорит, что «проникновение-переносом» [299] позволит раз за разом выделять составной характер того, что раньше казалось целостностью – и мы получим возможность все более подробного «картирования» неизменной душевной жизни. Рассматривая душевность человека как душевность того, кто никогда не сказал еще своего последнего слова, мы полагаем, что каждая новая нюансировка человеческих переживаний, которые только теперь в этой подробности становятся способны оказаться предметом внимания, действительно (тут мы солидарны с Ясперсом) происходит не произвольным образом, а будет нашим продвижением в познании действительной априорной структурированности душевной жизни. Но – и тут наше согласие с К.Ясперсом кончается – обнаружение тут «все более мелких» предметов ценно нам не само по себе, а той еще большей силой, с которой это внимание к еще меньшей части возвращает нас к целому мира-Другого. А наибольшей ценностью является то, что Другой, к которому мы приходим благодаря этой процедуре – не есть уже тот, кто был перед нами исходно, и что теперь перед нами уже немного более благополучный человек.
3.3. Сосуществование взаимоисключающих теорий1.
В современной психотерапевтической литературе не стихает дискуссия о некотором «общем месте» психотерапевтических подходов и «неспецифическом источнике терапевтического эффекта», общем для всех методов терапии [26];[59];[275]. Мы предложили, в предыдущих разделах, свой ответ на этот вопрос. Но как вообще эти методы расположены относительно друг друга?
Если говорить более подробно, этот исходный вопрос звучит так: «перекрываются» ли методы частично, или находятся в одном горизонте - так что при расширении границ методов, в дальнейшем, соприкосновение могло бы произойти? Или они находятся в разных плоскостях и не могут никогда коснуться друг друга?
«Всмотревшись» в предмет интереса, скажем теперь несколько слов о методе рассмотрения. Что представляет из себя способ рассуждения, использованный, например, в предыдущем подразделе? Очевидно, это не то же самое, что поддержка терапевтическим способом другого человека в момент продумывания им его профессиональных вопросов: тут тот, кто размышляет над теоретической проблемой и тот, кто хотел бы подкрепить ход этого размышления в опоре на возможности терапевтической парадигмы познания – одно лицо.
То есть следует различать применение возможностей терапевтического познания одним из участников исследовательского «тандема» с целью поддержки познавательных усилий другого – и ситуацию самостоятельного продумывания некоторого вопроса. Представление о поддержке Другого в его познавательных усилиях мы выстроили в опоре на принципы собственно личностной поддержки, которой и занята до сих пор психотерапия. Это должно означать, что подкрепить самого себя в собственном теоретическом поиске есть, соответственно, нечто аналогичное психотерапевтической самопомощи. Но дело в том, что такая самопомощь совершенно невозможна.
Тогда из какой иной части уже представленных читателю идей могла бы следовать возможность подобных действий? Тут надо вернуться к одной теме Раздела 2. Там было предложено различать самотрансцендирование, которое невообразимо без полнейшей сосредоточенности на мире-Другого (без чего просто не оставить, достаточно радикально, «своего собственного», не сойти с устоявшихся позиций) - и даже создание парасубъектов в себе приводит только к внешнему подобию самотрансцендирования, и ситуацию упорядочивания имеющихся представлений. Вот такое упорядочивание возможно в одиночку, и условием его является, конечно, отсутствие сейчас существенной угрозы нашей субъектности, исходящей извне, и еще готовность доверительно прислушиваться к себе в отношении вопроса, который действительно, по-настоящему важен.
Тут можно привести иллюстрацию – мы возьмем ее из творческого наследия Ф.М.Достоевского; соответствующая ситуация подробно обсуждалась в предыдущем разделе, а сейчас мы только напомним ее. Пришедший знакомится к Раскольникову Свидригайлов, в продолжение не получившегося уже разговора, вдруг начинает рассуждать, словно говоря сам с собой, и переходя к речи от «глубокой задумчивости». Он рассуждает о том, как следует относиться к тому, что он видит призраков – и его дальнейшие слова, без сомнения, есть образец самой строгой научности, которую только можно встретить в этом романе.
В чем тут разница с ситуацией аутотерапии? Отнестись к себе как к клиенту психотерапевта нельзя. Но тут следует напомнить, что Карл Роджерс, который именно и ввел в обиход профессионального терапевтического сообщества слово «клиент» вместо слова «пациент»1 – потом сам же ушел и от этого, отстаивавшегося им когда-то, революционного видения человека напротив именно как клиента. Он даже изменил название развиваемого им метода – с «клиентоцентрированного» на «личностноориентированный» подход. Он аргументировал это тем, что человек шире, чем только клиент – а мы в своих поддерживающих и принимающих действиях должны направлять себя именно к человеку. То есть к личности в целом. Тут и обнаруживается выход из противоречия, с которым мы столкнулись. Отнестись к самому себе как к клиенту нельзя – но можно отнестись к себе как к личности.
Терапия есть действия по отношению к страдающей личности. И раз ситуация такова, что этой личности нужна поддержка – то, разумеется, в этот же момент она не способна сама занять терапевтическую позицию, в том числе и по отношению к самой себе. Личностноориентированный подход «зрелого» К.Роджерса – это больше, чем терапия. Роджерс настаивал, что таким образом – и с соответствующим результатом – может относиться к Другому не только тот, кто опирается на законченное психотерапевтическое образование. А тут уже есть место и вниманию к самому себе.
Итак, такому занятию – дать дополнительную свободу самовыражения своему «рассуждающему Я» – нет аналога в самой психотерапии, но оно вполне вообразимо с позиций личностноориентированного подхода. Можно с принятием и пониманием относиться к собственным привычкам и к себе, имеющему такие привычки и не способному, например, с ними расстаться. И вот при смещении внимания с привычек на себя, у которого есть привычки, субъект, как можно предположить, делает еще шаг и прикасается к известному нам чувству «Я есть», а в следующий момент опять переводит свое внимание обратно – и теперь он увидит эти свои собственные привычки несколько шире. Мы предполагаем, что с собственными теоретическими представлениями также может происходить нечто подобное.
Перейдем теперь к нашей теме. Следует обратиться к моменту становления (и даже - зарождения) каждого из крупнейших терапевтических подходов ХХ века. У всех таких моментов есть то общее, что зарождение это всегда происходило рядом с уже существующими, и обычно - хорошо известными основателю нового подхода системами. К.Юнг, как мы помним, был исходно учеником З.Фройда, Л.Бинсвангер, основатель экзистенциальной психотерапии, состоял с Фройдом в научной переписке - и никогда не прекращал дружеской полемики. М.Босс, продолживший линию Бинсвангера в Европе, имел психоаналитическое образование. К.Роджерс, двигаясь к своей системе совсем другим путем - через теологическую семинарию и психологию университета, отмечал, что в это время и чуть позже на него оказали существенное влияние уже состоявшиеся профессионалы - сторонники существовавших уже к тому времени подходов в психотерапии, и более всего Отто Ранк, Джесси Тафт и Фредерик Аллен [294].
Перечисление возможно продолжить; Ф.Перлз, говоря в работе «Внутри и снаружи мусорного ведра» о времени создания им основ гештальттерапии, определяет себя, на тот момент, как «довольно посредственного психоаналитика», имея в виду свое исходно психоаналитическое образование.
Я.Морено, очевидно, никак не мог, начиная свои поиски в Вене, не быть достаточно осведомленным об основных положениях психоанализа, которые уже тогда активно обсуждались в обществе.
Сказанное относится и к самому З.Фройду: он начал строить здание своей теории рядом с уже существовавшей в этот момент медицинской практикой определенного обхождения с людьми заинтересовавшей его нозологии – а это исходно была истерия [248]. И нас не должен сбивать с толку тот факт, что в сравнении с возможностями фройдовского метода, никакого лечения больных этой нозологии до него не было. Это видится нам отсюда, из нашего времени - а в конце ХIХ века существовала совершенно устраивавшая всех, устоявшаяся линия врачебных действий с такими людьми; пусть не лечения в собственном смысле - но обхождения с тем, что не удается излечить.
Дело, видимо, в том, что создатели новых методов не просто были не первыми, не просто строили рядом с уже существующим – а начинали (неизбежно!) с внимания к тому, что уже существует. И то, что они создали в ответ – создано при возвращении к себе от внимания к этому Иному. То есть как раз внимание к чужому и
позволило каждому обнаруживать свое!
Каждый из череды создателей оригинальных (и ставших затем классическими) терапий ХХ века начинал строительство своего метода рядом с уже возведенными - и вросшими в социальные институты, в саму общественную практику ( а если говорить именно о Фройде – то и освященными и идеологией, и общественной моралью того времени) подходами. То есть должен был действовать как бы вопреки всему существующему положению вещей. Продвижение в создании каждого из методов можно представить как результат сложения двух векторов. Один из них составлен стремлением создателя нового подхода решить собственно терапевтические задачи. Исходным тут всегда было стремление найти средства помощи конкретному отдельному человеку. Другой – есть усилие развивать то свое, которое всякий раз обнаруживалось рядом с чужим. Различать свой подход от всех уже существующих, наверно, автору совсем не трудно: чужое развивается рядом, а свое развивается изнутри.
«Выжили» как самостоятельные только подходы, авторам которых удавалось - вновь и вновь - это постоянное обращение к своему после встречи с иным. Но еще это значит, что уже существовавшие на тот момент подходы обладали, очевидно, весьма интересной особенностью: рядом с ними было где начать заново.
Оба эти момента имеют отношение к данному рассмотрению. Но смысл их различен.
Первый из них, конечно, не оставляет никакой надежды обнаружить что-либо вроде «общего места» внутри каждой из терапевтических методологий, или же редуцировать все остальные к какой-то одной. Их создатели двигались от этого, и каждый из методов содержит, без преувеличения, иммунитет от заражения иным. То, что выжило, что не поддалось ассимиляции в «младенческом» возрасте; то, что тогда привлекло внимание первых последователей именно как различимое на фоне того, что уже есть - не смешается и теперь с тем, что его окружает. Собственно, нам остается думать, что методы с необходимостью ортогональны, развернуты на лежащих под 90 градусов друг к другу осях «геометрической» системы координат. То есть каждый вновь появляющийся подход выстраивался шаг за шагом, выверялся так, чтобы не допустить подмены уже известным, смешения с ним. Каждый новый шаг в разворачивании метода нащупывался как возможность конкретизации положений при сохранении такой «нулевой проекции» в уже известное и устоявшееся.
Очевидно, что это фактически так - а сами авторы могли и не ставить себе, сознательно, столь радикальной задачи. Но происходило именно это. И в таком случае подобие отдельных положений между известными психотерапевтическими подходами, отмечавшееся самими их создателями, или обнаруживаемое нами теперь - кажущееся подобие, или же результат некоторого отклонения от исходной «ортогональности». Вопрос, который должен быть поставлен тут, таков: чем обеспечена такая «несмешиваемость» становящегося, нового подхода, его автономность относительно уже существующих?
Второй из двух отмеченных моментов означает следующее. Если мы хотим что-то понять о методах в их совокупности - которые все есть, но которые не есть подобия друг друга - нам следует именно отвлечься от всех имеющихся частных сходств и возможных параллелей. Предстоит искать отдельную от содержания методов, не входящую в них - а, напротив, объемлющую их всех некоторую «систему координат», способную удерживать методы «порознь» друг от друга. Какое метапространство она будет символизировать для нас? Конкретный метод может разрастаться и наращивать свои возможности в соответствии с усилиями своих создателей - но мы уже показали,