Geum.ru

Воспоминания нашей матери Е. А

Вид материалаДокументы

Содержание


Соломенная сторожка
Профессорский уголок
Подобный материал:
  1   2   3   4   5

Вступление


Воспоминания нашей матери Е.А.Бекман-Щербины, написаны ею для своих внучек и представляют большой интерес не только как семейная хроника, но и как описание событий эпохи, музыкальной жизни, портретов виднейших русских и зарубежных деятелей музыкального искусства. К сожалению, ввиду неожиданной смерти Елены Александровны в 1951 г. ее "Воспоминания" не доведены до конца и обрываются на событиях 1913 г. Очень трудно сейчас восстановить хронологически и документально семейную хронику этих лет, связанную с первой мировой войной, революцией, рождением и становлением советского музыкального искусства. Если нам, дочерям Е.А., это удастся, мы попытаемся вспомнить все то, что может представить интерес для наших дочерей и внуков, а также для всех тех, кто захочет узнать, как жила и работала одна из талантливейших представительниц русской пианистической школы - Елена Александровна Бекман-Щербина (урожденная Каменцева).


В.Л.Сухаревская

О.Л.Скребкова


Н А Ш Е Д Е Т С Т В О


Наша мать, известная русская пианистка, очень рано, в 17 лет, окончила Московскую консерваторию с золотой медалью по классу В.И.Сафонова. Обладая исключительной памятью и блестящей техникой, она много выступала как в сольных концертах, так и в ансамблях с инструменталистами и симфоническими оркестрами. Кроме того она имела звание профессора и вела большую педагогическую работу в Школе Гнесиных, а позднее - в Московской консерватории и Заочном музыкальном институте.

Отец наш не был музыкантом-профессионалом, но был очень одарен от природы. У него был великолепный слух, он хорошо разбирал ноты и играл на фортепиано. Будучи студентом Московского университета, он пел в студенческом хоре, в теноровой группе и даже иногда в сольных запевах заменял Собинова(!), который в это время тоже учился в университете. Папа прекрасно подбирал услышанную музыку, с легкостью транспонировал и свободно импровизировал. Половина написанных нашими родителями детских песенок принадлежит ему, в том числе и известная "Елочка", положившая начало сборникам детских песенок.

Не будучи профессионалом-музыкантом, отец наш всю жизнь горячо любил музыку, всячески поддерживал и поощрял мамину артистическую деятельность. Он и сам мог бы стать музыкантом, но дед наш считал, что это профессия не для мужчин, и позволил сыну начать серьезные занятия музыкой только после окончания университета и Сельскохозяйственной Академии. Конечно, это было уже поздно.

Мама всегда советовалось с папой в выборе произведений для программ своих сольных концертов, играла с ним в четыре руки, а в ансамблевых выступлениях просила его перевертывать страницы нот . Она говорила, что меньше волнуется, когда страницы переворачивает папа. Отец очень бережно относился к маме, освобождал ее от многих хозяйственных забот, был удивительно нежен и ласков с ней и к этому же приучал нас, детей. В свою очередь, и мама всегда требовала от нас самого уважительного и предупредительного отношения к отцу. Да нам и не нужно было приказывать, мы любили обоих всем сердцем, и самыми радостными для нас были минуты, которые мы проводили с ними. Даже позже, уже совсем взрослыми ,мы всегда хотели провести наш летний отдых вместе с ними, и летом выезжали "всем колхозом ",первым, вторым и третьим поколениями.

Прежде, чем перейти к событиям, освещающим нашу жизнь хронологически, хотелось бы рассказать о наших незабвенных родителях, о нашей семье, которая могла бы служить образцом многим и многим молодым людям нынешнего поколения, начинающим свой жизненный путь. Родители наши являлись представителями той категории интеллигенции, которые начали трудиться с раннего возраста, честно и добросовестно работали всю жизнь и были всегда в рядах передовых русских людей. Они горячо любили друг друга и удивительно дружно прожили 37 лет до самой папиной смерти в 1939 году. Наши знакомые в шутку называли их "голубками", а потом Филемоном и Бавкидой. В семье в ходу были ласкательные имена: бабушку Юлию Николаевну Гурьеву-Бекман мы называли "бабочка", Вера была Верик, Веракеш, Оля - Лягуня, Лягукеш. обе вместе назывались "мартышками". Папу и маму называли ласкательно Папик и Мамик, позже были изобретены названия Папичек и Мамичек.

Когда мы немного подросли, и няня стала выполнять функцию кухарки, к нам поступила бонна Анна Ивановна. ее обязанностью было гулять с нами на бульваре и следить за нами дома. Вот два случая, связанные с нею.

Однажды Вера и Оля очень расшалились и стали прыгать с маленького столика на пол. Анна Ивановна рассердилась, схватила Олю и заперла в маленьком чулане в конце коридорчика, где висела одежда родителей и было совершенно темно. Оля страшно испугалась, что задохнется, и начала отчаянно кричать. Вера бросилась в гостиную и стала стучать изо всех сил в бабушкину квартиру. Бабушка услышав стук, тут же прибежала и освободила напуганную и дрожащую девочку и долго отпаивала ее сахарной водичкой. Ну и досталось же Анне Ивановне!

Другой случай был такой. Мы втроем пошли гулять на бульвар. Анна Ивановна шла впереди, читая книгу на ходу, а девочки чинно плелись сзади. Это увидела бабушка,, вышедшая посмотреть, как мы гуляем, страшно возмутилась и потихоньку увела нас домой. Когда прибежала перепуганная бонна, разразился скандал, и Анна Ивановна была уволена.

Отец, мать и бабушка уделяли нам много времени. Несмотря на свою занятость, родители с терпением и заботливостью занимались нашим воспитанием и, что удивительно, во всех вопросах между ними никогда не возникало разногласий, во всяком случае в присутствии детей. Если папа сказал "нет", мама никогда не говорила "да", и слово каждого было законом, и авторитет одного поддерживался другим. Папу мы даже немного не то, чтобы побаивались, а чувствовали некоторый трепет, когда, бывало, он взглянет на нас, сурово сдвинув брови, хотя папа, человек удивительной доброты, всегда носивший в кармане пакет леденцов для уличных ребятишек, никогда нас пальцем не тронул и даже, кажется, не отругал. Но одного его взгляда было достаточно, чтобы мы чувствовали себя наказанными. Мама, обладавшая спокойным и уживчивым характером, все же иногда способна была вспылить, и от нее нам редко, но ощутимо попадало. Эти единичные случаи запомнились на всю жизнь.

У нас было много игрушек и книг. Дарили их на общий день рождения (мы с сестрой родились в один день - 30 октября - но с разницей в 2 года.)В этот день пеклись два огромных сдобных кренделя с миндалем, кардамоном и ванилью. В каждом кренделе были вставлены зажженные свечки по числу лет и еще одна большая свеча с бантиком в центре кренделя " на жизнь". Дарили подарки также на именины, на Рождество и Пасху. Бабушка, например, даря подарки на именины одной сестричке, всегда делала подарок и другой пока мама не восстала против этой традиции, считая это излишним баловством. Старшая сестра Вера рано научилась читать и с пяти лет читала вслух младшей Оле и няне, которая была неграмотной. Вера очень любила, когда дарили книжки с красивыми цветными картинками. Отбор книг был очень тщательным. Родители покупали книги в специальном магазине при детской библиотеке Бередниковой, отобранные "худсоветом" этой библиотеки. Это были сказки различных народов мира, произведения Диккенса, Мало, Олькот, Уайлда, Баррет, Жорж Санд, Марка Твена, Жюля Верна. Из русских писателей, наряду с классиками, были детские повести Лукашевич, где героями выступали простые русские люди, Нелидовой, Алтаева и др. В библиотеке нашей почти не было книг Чарской, ее великосветская и институтская тематика не пользовалась успехом в нашей семье. Некоторые из этих книг сохранились до сих пор и читаются уже нашими внуками. Мы очень берегли книги, никогда в них не рисовали, не раскрашивали картинок, не пачкали страниц.

У нас было много игрушек. Это были недорогие, но всегда оригинальные и занимательные игрушки и игры. Кукольный дом, рассчитанный на маленьких куколок, сделал сам папа. Он отлично выпиливал, клеил, мастерил из картона, выжигал, рисовал. В домике сначала было две комнаты - столовая и гостиная. Спальня и кухня были "пристроены" потом, когда кукольная семья очень разрослась. Папа сам оклеил стены, застелил пол линолеумом, сделал рамы двух итальянских окон . На потолке была подвешена маленькая висячая масляная лампа с красивым розовым абажуром и настоящим ламповым стеклом, которую можно было зажигать! На овальном столике стояли канделябры со свечами, на окнах висели занавески. Когда нам подарили этот домик - папа закончил его к Рождеству - в кукольной столовой горела крошечная елка с миниатюрными украшениями и тоненькими, как спички, свечками. В доме жила золотоволосая кукла Ирочка величиной с указательный палец, одетая в зеленое бархатное, вышитое розовым бисером, платье, Почему-то эту куклу Вера очень хорошо запомнила, ее наряд и крохотное фарфоровое личико пленили трехлетнее воображение. Впоследствии мебель кукольного дома менялась, и мы очень любили покупать миниатюрные предметы для украшения этого жилища - крошечную швейную машинку, бархатный пуфик, столики, кресла и даже настенный телефон, сделанный из раскрашенной жести. Были там клетки с птицами - сюрпризы, вложенные в шоколадные бомбочки, микроскопические коляски, кроватки. Увеличилась и семья кукол, так что в один из периодов, когда мы особенно охотно в них играли, у нас было столько "детей", что возраст их , в полном несоответствии с природой, выглядел примерно так: 13 лет, 12,5 лет, 12 лет, 11 лет и 2 мес. и т.д. Эту оригинальную многодетную семью возглавляли два плюшевых "кота в сапогах", причем на одного была надета юбка с подвязанным полосатым фартуком. Бабушкой семейства считалась плюшевая же кукла-эскимоска. Вообще кукол у нас было очень много и, сообразуясь с размерами, мы создавали различные "семьи", а поскольку кукол-мальчиков почти не было, приходилось изворачиваться, чтобы в семье был отец. Однажды в очередном семействе не хватило "отца". Недолго думая, мы взяли на эту роль обезьяну, которая должна была сидеть на самодельной, сделанной из коробки, тахте и читать газету - занятие, вполне отвечающее положению главы дома. На беду обезьянка эта изначально стояла на четвереньках и обладала длинным и очень твердым хвостом, плотно набитым опилками, который валил ее на бок при каждой попытке посадить и не придавал нужной солидности. Хвост решено было отрезать, что и было проделано с великими трудами. "Отец" уселся в угол на канапе с газетой в руках, Случайно как-то мама заметила, что игрушка изуродована. Попало нам за это основательно, и как мы ни объясняли, что нам нужна не обезьяна, а" отец", мама осталась непреклонна и пришила хвост обратно, несмотря на наши горькие слезы - она просто не могла перенести, когда что-нибудь портили или ломали. Впоследствии мама всегда со смехом вспоминала этот эпизод и даже признавалась, что, пожалуй, можно было оставить отца семейства бесхвостым, тем более, что пришивать хвост было еще труднее, чем отрезать, и она сильно уколола палец.

Из игрушек, принесших нам огромную радость, была школа с четырьмя настоящими маленькими партами, столом и стулом учителя и классной доской на подставке. На столе учителя стояли чернильница, колокольчик и лежал классный журнал. Все эти вещи папа купил в каком-то писчебумажном магазине. Мама и папины двоюродные сестры сшили коричневые платья и черные фартуки нескольким нашим куклам. Но самой замечательной фигурой был учитель, сделанный из шерстяной фланели, в черном фраке, белой манишке, с выпученными стеклянными глазами и палочкой в руке. Эту куклу папа увидел в нотном магазине на Кузнецком мосту, где она стояла на витрине, изображая дирижера. С трудом папа упросил хозяина продать куклу. Учителя мы назвали Карлом Ивановичем Лемпелем и он тут же, несмотря на лысину и седые пучки волос вокруг нее, стал "папашей" нашего любимого кукольного семейства..

Мы очень любили ходить с папой в большой магазин Мюра и Мерелиза на Петровке. Там против главного входа на первом этаже помещался отдел детских игрушек. Спустившись туда по нескольким ступенькам, дети попадали в волшебную страну игрушек. Чего там только не было! Огромные говорящие и шагающие куклы, полная обстановка кукольных комнат, кукольное приданое, платья, посуда, лошади всех мастей и величины, велосипеды, заводные железные дороги... Но мы, минуя все это великолепие, шли к витрине, где под стеклянной крышкой лежали на маленьких фарфоровых или бумажных тарелках сделанные из гипса и папье-маше кушанья для кукол. Тут были бутерброды с колбасой, ветчиной и сыром, величиной с копейку, фрукты и даже кисть винограда. Были в продаже и сетки, защищающие кушанья от воображаемых мух. Стоили они недорого, и папа обычно покупал 2-3 штучки, чтобы увеличить ассортимент наших кукольных обедов.

Папа очень хорошо и необыкновенно четко рисовал и часто дарил нам картинки. Одну мы особенно любили - на сером фоне белый снег и зеленый, поднимающийся уступами заборчик, вдоль которого, взявшись за руки, идут несколько одинаково одетых девочек в красных шубках, капорах, рукавичках и валенках. Рисовал папа также маскарадные костюмы нашим бумажным куклам, их тоже было немало. Помнятся костюмы Весны, Огня, Солнца - фантазия у папы была богатая. Как-то он сделал из картона избушку на курьих ножках - ножки были вырезаны из катушек.

В детстве массу подарков мы получали от "дяди Васи" - Василия Робертовича Вильямса, будущего академика , а тогда профессора химии, почвоведа, с которым наших родителей связывала большая дружба. Он вообще любил дарить широко. На мамино рождение, которое праздновалось 31 декабря по старому стилю, он всегда привозил громадный торт-калач, сделанный по заказу на одной из московских кондитерских фабрик. Нам, детям, он всегда дарил роскошные подарки, например, две коробки с животными из папье-маше, в одной были дикие животные, в другой домашние. Однажды он подарил нам совсем небольшую коробочку, но каково же было наше восхищение, когда там оказались крохотные, плетеные из соломы корзинки с различными продуктами сельского хозяйства - капустой, морковью, спаржей, яичками, помидорами, художественно выполненными из гипса. Они оказались прекрасным "товаром" для кукольной бакалейной лавочки, подаренной Оле на именины. Последними игрушками, подаренными т Василием Робертовичем, были деревянный чайный посудный набор с самоваром для Оли и резной деревянный письменный прибор для Веры.

Очень любили мы праздники, когда вся наша квартира преображалась и принимала нарядный вид. В столовой и гостиной вешались тюлевые занавески, а у нас в детской - "солнечные" с желтыми полосами, купленные в Финляндии. Вместе с мамой мы мыли абажуры настенных ламп, перемывали фарфоровые безделушки, стоящие на этажерках. Елку всегда выбирал сам папа - огромную, крупноигольчатую, до самого потолка. Мы очень любили наряжать елку. В большой картонке лежали укутанные ватой фигурки, стеклянные разноцветные шары, вертушки, картонажи, которые сохранялись из года в год, среди них те, которые украшали елку еще в пору папиного детства. Многие из них были склеены его руками, и так изящно, аккуратно. Особенно красивы были бусы - разноцветные, из матового стекла, разрисованные крупными выпуклыми узорами, таких бус мы позже нигде не встречали. На елке всегда горели свечи, т.к. электричества у нас долго не было, да и потом, когда его провели, мы предпочитали трепетный живой свет свечей несколько мертвенному электрическому. Одно Рождество запомнилось особенно - это было в 1911 году. Наша мать готовилась к участию в конкурсе пианистов, организованном Дидерихсом в Петербурге. Она много занималась, ее программу мы, можно сказать, знали наизусть, и даже теперь, спустя много десятков лет при звуках cis-moll-ного скерцо Шопена и "Feux follet" Листа в нашей памяти возникают елочные огни, украшенные морозными узорами окна и те игрушки, которые мы получили в подарок - кукольная коляска и красный, совсем как нянин, игрушечный сундучок для туалетов наших многочисленных представителей кукольного семейства.

Родители часто играли нам в четыре руки, а мы танцевали. Особенно мы любили Трепак из "Щелкунчика" и какую-то полечку, к основной мелодии которой мама подыгрывала очень красивый виртуозный контрапункт. Играли они также полонезы, вальсы Штрауса. Папа с мамой сочиняли нам песенки, которые мы с удовольствием пели. Кроме известных, выдержавших несколько изданий сборников "Верочкины песенки" и "Оленька-певунья", включавшие в себя 22 песенки, в том числе всем известную "Елочку", ими был уже почти подготовлен к печати новый сборник "На праздник" на стихи Саши Черного и др. К сожалению, эти песенки так и не увидели свет - помешала война 1914 года и все, что за ней последовало. Да и тематика многих песен устарела. Некоторые из них, правда, значительно позже и частично с новыми текстами были выпущены уже после Отечественной войны Музгизом.

В детстве мы довольно много посещали театры. у родителей был абонемент на спектакли в Большой и Художественный театры. Наш первый спектакль, оставшийся в памяти на всю жизнь, был балет Пуни "Конек-горбунок" . С горящими глазами и ушами мы следили за действием, азартно аплодировали, когда злой царь сварился в громадном чане, а превратившаяся в красавицу Жар-Птица досталась Иванушке. Следующим спектаклем была "Сказка о царе Салтане" Римского-Корсакова. Оба раза мы не знали, куда нас везут - тем больше было впечатление от огромного зала, обитых бархатом кресел, искрящейся хрустальной люстры и, конечно, от самого спектакля. Мы переслушали почти все лучшие русские оперы -"Майскую ночь", "Золотого петушка", "Кащея бессмертного", "Ночь перед Рождеством", "Садко" Римского-Корсакова, "Евгения Онегина", "Пиковую даму", "Иоланту" Чайковского, Князя Игоря " Бородина, "Бориса Годунова" Мусоргского и др., а также оперы зарубежных композиторов, такие, как "Кармен" Бизе, "Севильский цырюльник" Россини, "Самсон и Далила" Сен-Санса. Обычно перед спектаклем мама знакомила нас с главными ариями, увертюрой, объясняла сюжет. Музыка нас окружала с детства ежедневно. Мы очень любили, когда к маме приходили другие музыканты, случалось, некоторые приводили учеников. Очень часто звучали в нашем доме сочинения французских композиторов, не только "новейших" -Дебюсси, Равеля, но и старинных. Помнится, однажды к маме пришла Дейша-Сионицкая со своей ученицей, которая пела французские романсы. Хотя нам было запрещено выходить из детской, мы тихонько прокрались в гостиную и прослушали всю программу. На следующий день мы уже пели по-французски один из романсов, чем удивили маму и страшно возмутили няню, которая "перевела" французский текст на свой лад и посчитала его совершенно неприличным. Вообще наша няня, о которой речь будет впереди, не уважала современную французскую музыку. Услышав как-то прелюдии Дебюсси, она неодобрительно спросила: "Что, это, мать играть разучилась, что ли?"

Безоблачное наше раннее детство окончилось в 1912 году. Ушли в вечность бабушкины сестры - баба Соня и баба Маша (1908-1909 гг), умерли дедушки - мамин приемный отец Е.Н.Щербина (1909г) и папин отец К.Ф.Бекман (1910 г). Но детские впечатления быстропреходящие. Как-то запомнились, правда, похороны дедушки Бекмана, потому что отпевали его дома, было много родственников, и панихиду служили два дня подряд в гостиной, где стоял гроб. Печали взрослых мы не разделяли, т.к. дед был уже стар, с нами возился мало, и весь грустный обряд скорее вызывал любопытство. Помним себя в темных, коричневого вельвета, платьях, с которых по случаю траура сняли белые пояса и воротники. Почему-то на нас с сестрой вдруг напал "смехунчик" - то ли дьякон слишком громко возглашал молитву, то ли певчие пели не в тон - но мы начали буквально трястись от смеха. Ни строгие взгляды мамы, ни одергивания няни не помогли, и нас с позором вывели в бабушкину комнату. По обычаю были устроены поминки с закуской, блинами и вином. Большой стол на нашей половине был раздвинут в длину, да еще к нему приставлен стол поменьше. Больше всего нас поразило несоответствие грустного события - смерти - с тем, как быстро "утеплились" провожавшие в последний путь родственники и знакомые (разумеется, не самые близкие), стали шуметь, даже смеяться, как будто пришли на именины. Смерть деда по существу мало изменила нашу жизнь. Хоть мы и жили на одной площадке, но видели его не очень часто. Зимой во дворе он, как хозяин дома всегда был занят, да и летом в те редкие дни, когда он приезжал на дачи, снимаемые нашими родителями, он обычно в тот же день уезжал - боялся оставить квартиру пустой. Бабушка приезжала гораздо чаще и всегда оставалась ночевать.

Помнится, как мы ходили к бабушке и дедушке через холодные сени, накинув на себя теплые платки. Это обыкновенно бывало по воскресеньям, когда бабушкина прислуга Василиса пекла пироги и ватрушки. В это же время приходили и другие родственники бабушки, жившие в нашем доме. Однажды мы пришли к старикам, как "шарманщики" - Оля с надетым на шею венским стульчиком, Вера с бубном, и дали целый концерт душещипательных песен и романсов, услышанных на улице." За труды" от бабушки получили сладости, а от деда по копеечке, которые у него лежали в правом выдвижном ящике стола. В последний год своей жизни дедушка подарил Оле на именины давно желаемые красные башмачки. Конечно, именинница сразу их надела. Процедура переобувания так понравилась всем присутствующим детям, что они вытащили всю старую обувь и начали ее примерять.

После дедушкиной смерти в квартиру бабушки была пробита дверь из нашей гостиной в маленькую комнату над лестницей, где в школьные и университетские годы жил наш отец. Таким образом, наши две "зеркально-симметричные" квартиры соединились в одну - девятикомнатную.

У нас осталась гостиная, большая "музыкальная" комната мамы с роялем, спальня родителей в угловой комнате и детская, где теперь спала Оля с няней. Вера же переехала в спальню к бабушке. У бабушки, кроме спальни, гостиной, маленькой комнаты, ставшей папиным кабинетом, большой общей теперь столовой, была еще и бывшая дедушкина комната. Кроме того были еще две передних, две кухни и два туалета, а также два балкона - маленький, выходящий во двор над входной дверью, и большой, смотрящий в сад соседней богадельни церкви Св. Спиридония.

После дедушкиной смерти наша квартира стала не только вдвое больше, но и удобнее и наряднее. Две гостиных (наша с зеленой обивкой мебели, бабушкина - с красной) изобиловали вышитыми подушками на диванах, в обеих было много зеленых растений, горели лампы в красивых абажурах. Кроме того, папа сломал бабушкин коридорчик, соединявший столовую с кухней, и, присоединив к нему часть дедушкиной комнаты, устроил ванную комнату с большой ванной и красивой колонкой. У мамы был поставлен телефон. Только печи остались голландскими, и освещение было керосиновым - электричество провели только в 1927 г.

Дедушкину комнату отдали старушке-гувернантке Берте Андреевне. Низенького роста, седая, ужасно обидчивая и непроходимо глупая, она, однако, хорошо знала свое дело и быстро научила нас говорить по-немецки, шить, вышивать, а Веру даже вязать на спицах и крючком. Кроме того она приучила нас к порядку. У нее было правило: пока не уберем игрушки, которыми играли, вышивание или книгу, не брать никаких новых игр. Поиграли - убрали, убрали - взяли новые. И это тоже сохранилось на всю жизнь. Положить на место - и не надо забивать голову и вспоминать, куда положил. Но обидчива была до чрезвычайности. Как-то мама после обеда, угощая всех конфетами, предложила Берте Андреевне. "Нет, спасибо",- сказала она церемонно. Вернувшись в детскую, мы заметили, что наша Берта мрачнее тучи. Оказалось, что мама ее смертельно обидела, т.к. по правилам "хорошего тона" нужно было два раза отказаться и только на третий раз взять. Мы, конечно, помчались к маме. "Дай Берте Андреевне конфетку, она очень обиделась". Удивленная мама тотчас же дала. Мы, на всякий случай схватили две и побежали обратно. Но упрямая старуха, несмотря на все наши просьбы и объяснения, категорически отказалась от конфет и даже швырнула их на пол! Тут уж мы не выдержали - подняли отвергнутые конфеты и тут же съели. Несколько дней мы были в немилости. Но все же сейчас мы тепло вспоминаем Берту Андреевну. Спасибо ей за все хорошее, что она нам дала за два года пребывания в нашем доме.

Очень мы любили наш бульвар на Патриаршем пруду, куда непосредственно выходил наш двор там мы гуляли с няней, ели купленные в палатке стручки, играли в песок. Помнится, как няня зимой катала в санках маленькую спящую Олю, закутанную в пледы. Еще больше мы любили наш двор. Он представлял собой три площадки, на которых были расположены пять флигелей. Одна из площадок называлась "большая поляна". На ней происходили все наши игры, а зимой там складывали снег, и однажды мы там соорудили снежную крепость и зажгли в ней старые елочные свечки - вышло необыкновенно красиво. На другой "поляне" стояла будка, где жил старый дворовый пес Трезор. Его отец Дружок был квартирной собакой и окончил свою жизнь в гостиной у бабушки. Позже рядом с Трезором в сарайчике поселилась шотландская овчарка Фрина, или, как папа ее называл "Фришка" или "Фикишка" - настоящая собачья красавица. Она была взята вместо околевшего Дружка, но по своему строптивому нраву и острым зубам не ужилась в доме и получила "прописку" во дворе, нагоняя страх на местных воришек. Спущенные на ночь, псы могли поднять тревогу, а Фрина - просто покалечить неудачника. "Большая поляна" заканчивалась сараями, куда жильцы складывали дрова, и погребами - век домашних холодильников еще не наступил. Один из сараев был отведен для старого плотника Максимыча, который приезжал в начале лета, поселялся в этом сарайчике и все лето ремонтировал двери, рамы, деревянные ступени и делал всякую другую необходимую плотницкую работу. Основные жилые строения дома стояли не меньше 70-100 лет, один из сараев был когда-то каретным, но лошадей никто не держал. От бывших хозяев остались только легкие зимние саночки, изрядно потрепанные и траченные молью. В 1920 году эти саночки были, наконец, использованы по назначению, мама ездила в них на занятия с курсантами в 1918 году, когда транспорт в Москве не работал, Лошадь давало военное училище, а сбруя была нами собрана из веревок.

Вокруг нашего владения (большого дома, выходившего на Патриаршие и флигелей во дворе) располагались сады, и бабушкин балкон выходило прямо в соседний сад, примыкавший к богадельне для старушек. Сад был прекрасный - со старыми могучими серебристыми тополями и березами, протягивавшими ветки в комнату, а раньше там было много яблонь. В саду никто не гулял - старушки были уж очень ветхими. Этот балкон послужил для нас "дачей" с 1918 по 1923 год.

Жили в нашем дворе, в основном, малоимущие, особенно в подвалах, но среди ребят у нас было много друзей. Мы старались делиться сладостями с нашими приятелями, привозили им из Крыма отшлифованные морем камушки и даже организовали детскую библиотеку из наших книг. Зимой мы катались на санках с горки, летом играли в казаки-разбойники, жмурки, "ходи в петлю-ходи в рай, ходи в дедушкин сарай", "в этой корзиночке много цветов" и другие игры. Однажды после азартных жмурок Вера надвинула на глаза свою широкополую соломенную шляпу и стала "наизусть" подниматься на крыльцо. Крылечко было невысоким - всего четыре ступеньки - но без перил. Справа и слева были рвы, куда выходили подвальные окна. Поднявшись вслепую на три ступеньки, Вера каким-то образом свернула влево и провалилась в подвал... Ощущение боли исцарапанных и ободранных ног, короткий полет и резкое приземление... Шляпа свалилась, и Вера увидела стекла подвальных окон. Ей сразу стало так стыдно, что она провалилась, что она мгновенно выкарабкалась из довольно глубокого подвального рва и пошла с независимым видом по лестнице. Сердце так и билось. А навстречу уже бежала перепуганная мама и плачущая Оля, которая решила, что сестра разбилась насмерть, и ничего не могла объяснить, только кричала: "Мама.. Вера... Вера...там!" Мама решила, что Веру сшиб извозчик, но виновница переполоха отделалась только испугом и многочисленными царапинами. Раны тут же залили иодом и основательно изругали за дурость. "Ведь ты же большая!"- говорила переволновавшаяся мама. Увы, с двух лет Вера всегда была "большая", и, как старшая, часто должна была уступать "маленькой" Оле.