Воспоминания нашей матери Е. А
| Вид материала | Документы |
- Пречистой Матери Господней с Сыном Своим! Об Успении Божией Матери ничего не говорится, 121.82kb.
- Лобанов Владислав Константинович, Бондаренко Татьяна Романовна Данилова Елена Александровна, 251.96kb.
- «День матери», 189.82kb.
- Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
- Районный заочный конкурс сочинений, посвященный Дню матери Мы будем вечно прославлять, 23.51kb.
- Герой нашей оповеди есть персонаж целостный, не собирательный, 193.21kb.
- Стихотворение Александра Яшина «Молитва матери». Пословицы о матерях. Образ матери, 88.73kb.
- Конференция пап, 44.27kb.
- Рассказ матери «Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери», 1347.95kb.
- «Восславим женщину – мать…», 22.16kb.
В 1921 году начался нэп, произошла денежная реформа, червонец стал дорогим и стабильным, и с продуктами дело стало постепенно налаживаться, так что мы стали питаться хорошо.
Нашу школу разделили на две степени: младших поместили наверху, а старших внизу. Но это длилось года два, а потом нас перевели из старого помещения на Среднюю Пресню в Предтеченский переулок. Помню такой случай. Как-то я стояла у внутренней лестницы нашей старой школы и собиралась идти домой. Рядом со мной находилась классная дама. В это время к нам подбежала девчушка из младших классов и обратилась к ней: "Как вас звать?"- "Татьяна Адольфовна." - "До свиданья, Татьяна Адольфовна!", - сказала девочка, сделала реверанс и убежала.
Однажды две учительницы из школы, мальчик-ученик и я пошли зачем-то к Смоленскому рынку. Одна из учительниц взволнованно говорила: "Представьте, Мария Петровна, я как-то видела Анну Ивановну, торговавшую на Смоленском рынке! Она была буквально увешана вещами! В одной руке был чемодан, в другой - узел, в третьей - корзина, в четвертой - баул!" Я буквально давилась от смеха, а мальчик спросил" "Что ж у нее четыре руки, что ли?".
В школе я вела общественную работу, доставая бесплатные билеты в театры и поэтому смогла просмотреть много спектаклей в Большом, Малом и Художественном театрах.
Примерно в 20-ом году у нашей жилицы Филатовой разродилась четырехцветная кошка, котята были разноцветные - серый, рыжий, белый и черный. Вера взяла себе рыжего Барсика, а я - серую кошечку Милку. Мы много возились с котятами, тискали из и укладывали спать в кукольную коляску, и они спали там на спинках, как дети. Котята подрастали. Однажды мы вошли в комнату, и у каждого котенка было в зубах по мышонку! Позже мать научила котят стоять на задних лапках, и они "служили", выпрашивая у нас еду за столом во время обеда. Моя Милка оказалась очень музыкальной! Стоило мне сесть за рояль и взять fis-dur'ные трезвучия, которыми начинается "Весна" Грига,как она, где бы бы она ни находилась, бежала ко мне, ложилась на шею и плечи и слушала музыку, которая ей, по-видимому, очень нравилась. У нее, наверное, был абсолютный слух!
Наш ярко-рыжий красавец-кот прославился тем, что таскал из передней меховые вещи гостей в спальню под кровать и ложился на них спать. Первое время мы долго искали меховые муфты и шапки, а позже уже лезли прямо под кровать и сгоняли с них ворюгу.
В 20-ые годы мы с Верой стали уже серьезно интересоваться музыкой. В нашем доме, как и прежде, звучала музыка, и не только фортепианная, исполняемая мамой (классическая, старинная и современная), но и ансамблевая. У нас бывали скрипачи - Микули, Цейтлин, Ямпольский, виолончелисты - Борисяк, Кубацкий, Гр.Пятигорский, альтист Борисовский, певцы - Доберт, Добровольская, Доливо-Сабирницкий и др. Кроме того мы бывали в Малом и Большом залах Консерватории, где часто выступала мама. Теперь мы буквально еженедельно бегали в концерты в Консерваторию по бесплатным контрамаркам, бессовестно пропуская школьные занятия, которые теперь происходили вечером. Мы с Верой очутились в одном класе, т.к. ее не хотели отпускать с работы, и ей не сразу удалось освободиться. В концертах мы прослушали огромное количество камерной и симфонической музыки. Наше увлечение музыкой отчасти было связано с тем, что мы обе "заинтересовались" виолончелистом Григорием Павловичем Пятигорским - красивым и талантливым юношей, и ставшим со временем ( после незаконного бегства за границу) мировой величиной.
В школе занятия постепенно развалились, и мы закончили наше "очень среднее образование". Мама, обеспокоенная нашим будущим, решила обучать нас профессионально музыке и параллельно французскому языку на курсах Берлица. И так как Гнесины предложили бесплатно нас учить, мы связали свое будущее с музыкальным искусством. Не буду описывать нашей учебы в Гнесинском училище, т.к. об этом написаны отдельные воспоминания.
Одно время я занималась в училище Селиванова на Арбатской площади. Я училась в мамином классе по фортепиано и играла на экзамене, где меня похвалили за хорошую педализацию. Кроме этого я посещала класс элементарной теории и первой гармонии, а затем еще раз прошла эти предметы у Гнесиных - у А.Д.Шафран и Д.Р.Рогаль-Левицкого. Окончательно я обосновалась у Гнесиных после окончания средней школы в 1922 году.
Дома Долговы вели себя с нами довольно бесцеремоннно. Сергей часто без приглашения являлся к нам в столовую, когда у нас бывали гости, садился в кресло и нянчил свою уже родившуюся дочку Лену. Мы не могли его выпроводить, т.к., живя в коммунальной квартире, избегали скандалов и непрятностей. "Я - рабочий", - вечно говорил Долгов. Иногда вся семейка мылась в нашей ванне, проходя туда и обратно через нашу комнату, причем Сергей Долгов топил колонку нашими дровами, и это считалось нормальным! Когда подросли оба его сына, как-то один из них, поссорившись со своей матерью, вылил в суп краску для полов, думая, что это их суп. Но он оказался нашим - к счастью, этот отвратительный поступок был вовремя замечен.
Летом 1923 года мы, наконец, выбрались из Москвы. Нам предложили Долговы, разумеется, за плату, поехать в деревню Бабыкино Калужской губернии, где жил с семьей брат Сергея. Я с родителями прожила там недолго, т.к. перед поездкой меня укусила моя кошка, сдохшая через несколько дней, и мне делали прививки от бешенства. Вера же прожила там дольше. Для спанья нам предоставлен был сарайчик-сеновал. Помню только, как нас кусали сенные блохи, и мы выходили "трястись " наружу. Местность там была изумительная. Чудесный лес, где в изобилии росли белые грибы, запечатлен папой на стереоснимках.
Щербины к тому времени уже уехали из Москвы. Сначала они жили в деревне Липецы Тульской губернии, т.к. Лидии Андреевне при ее туберкулезе нельзя было оставаться в городе, да еще плохо питаться. Один раз мы ездили к ним повидаться. Это место находилось за железнодорожным мостом через Оку, от моста надо было идти пешком. Помнится, что еще раньше мы доезжали так до Оки, а дальше ехали на пароходе в Каширу, где долго жил дядя Костя, папин двоюродный брат. Но поскольку мы приехали к Оке вечером, нас не пустили на пароход до утра, и пришлось ночевать на берегу прямо на песке, разводить костер и пить чай. Что касается Щербин, то дядя Саша, остававшийся в Москве, ездил к ним все время, особенно когда у Лидии Андреевны начиналось кровохарканье, возил им белье, выстиранное им самим в холодной воде, и увозил грязное в наполненном до отказа рюкзаке. Кажется, в 1922 году Щербины (Л.А., Лени и Ника), приняв эстонское подданство, уехали навсегда. Сначала они жили в Таллине (Ревеле), где у Л.А. были братья и сестры, а после смерти Л.А. в 1937 году сестра и брат перебрались в Германию, а Лени жила еще и в Париже.
Дядя Саша, оставшись в Москве, хранил в одной комнате их "уплотненной" квартиры все их вещи, напрасно надеясь, что они вернутся. Впрочем, рояль стоял у соседей, но когда дядя Саша захотел его продать, соседи отказались его отдать.
21 января 1924 года, как известно, после тяжелой болезни умер Ленин. Это случилось в крещенские морозы, которые потом стали называть "ленинскими". Был жуткий мороз, когда в Доме Союзов происходило прощание с покойником, но мы с Верой из любопытства тоже решили пойти туда. Мы оделись так тепло, что от нас валил пар! Народу было много, но не столько, сколько после смерти Сталина. После прощания все шли на Красную площадь, где потом был выстроен сначала деревянный, а затем гранитный мавзолей с надписью "ЛЕНИН" и где многие годы покоится прах вождя революции.
В 1924 г. мы снова смогли отправиться летом примерно на месяц на юг - в Крым. На этот раз нами был избран Коктебель, расположенный недалеко от Феодосии. Мы поехали все вчетвером - папа, мама, Вера и я. После всех перенесенных мытарств, связанных с революцией и гражданской войной, поездка в Коктебель была подобна волшебной сказке. Помню, как мы подошли к морю и стали вдыхать изумительный морской воздух. У Дейши-Сионицкой была там своя очень красивая дача, но она была занята, и нам было предложено по знакомству поселиться на небольшой дачке Сапрыкина с отдельными входами для двух семей. Дача была изрядно разрушена, а наша комната, довольно большая, была почти пустой. Имелась только одна двуспальная кровать, и мы с родителями по очереди спали то на кровати, то на полу. Завтракали и обедали мы на террасе, где стоял стол и что-то вроде скамеек. Но мы были счастливы - ведь мы снова в Крыму! В Коктебеле мы купались, загорали, ездили на лодке к потухшему вулкану Карадагу, любовались скалой "Золотые ворота", стоявшей в море, лазали в Гяурбахе к скале "Чертов палец", поднимались на Святую Гору (с дыней и арбузом), ходили к источнику "Лягушка" и на ближайшие холмы. Кроме того мы собирали на пляже знаменитые коктебельские камушки: опалы и сердолики, до сих пор у меня сохранившиеся. Совершали мы и далекие прогулки на лошадях, запряженных в "линейки". Так побывали в Армянском монастыре, в Судаке и Кизильташе. Мне было в то время уже 18 лет, и за мной начал "прихлестывать" сын Дейши, как потом выяснилось, большой развратник. Он все звал меня в Кизильташе в пещеру, но я была девушкой строгой и осторожной, и никаких вольностей не допускала. Из Коктебеля мы привезли в Москву крымские вина, виноград и, конечно, массу снимков, и всю зиму наслаждались их созерцанием.
В феврале 1925 года в гнесинском училище, ставшем потом "техникумом", праздновался юбилей - тридцатилетие со дня основания учебного заведения. Мы в это время уже подружились со многими учащимися, и решено было выступить в нашем зале старшим ученикам с шарадами и другими номерами. Так родился наш Шарком (шарадный комитет), который действовал в течение нескольких лет, пока мы не закончили у Гнесиных свое образование. Вначале нас было 12 человек (6 мужчин и 6 женщин). Руководителем Шаркома был Константин Петрович Виноградов, очень инициативный и талантливый человек. Иногда для выступления приглашались другие ученики (например, Книппер, Муромцев, Григорьев и др.).
Особенно подружились мы с Леной Давыдовой и Тасей Корниловой, Арамом Хачатуряном, Юрой Сухаревским и Сережей Скребковым. Несколько лет подряд, даже после окончания техникума, собирались мы у Лены, репетируя и создавая новые постановки, причем очень веселились. Сестра Лены Таня была нашим ИЗО (изобразительным отделом), т.к. хорошо рисовала. Да, для меня Шарком - одно из лучших юношеских воспоминаний! Он позволял не замечать всех трудностей нашего тогдашнего быта.
В 1925 году мы отправились с мамой в Киев, оттуда - в Соснову, небольшое поместье папиного товарища Иосифа Васильевича Ошкало, где он проживал со своей милой женой Евгенией Владимировной и дочерьми Галей и Лидой, нашими с Верой сверстницами. Гористый город Киев и его соборы нам очень понравились. В саду у Ошкало в тот год был исключительный урожай плодов, на ветвях из-за красных вишен не было видно листьев. Чудесные груши падали на землю, и мы еле успевали подбирать их.
Этим летом я начала впервые работать, как педагог-теоретик, занимаясь с Лидой элементарной теорией музыки, т.к. она собиралась поступать в техникум, как пианистка. У нее был абсолютный слух и замечательные руки. Позже я занималась педагогической работой со многими частными ученицами. С Галей Ошкало я потом некоторое время переписывалась. В Соснове же мама предложила нам с Верой выучить наизусть петь без аккомпанемента несколько фуг Баха, сольфеджируя их, что мы и сделали. Это было феноменально еще и потому, что мы строго выдерживали тональность , ни на иоту не теряя настройку. Вера пела верхний голос, я - средний, а мама - нижний. Мы потом в Москве много раз демонстрировали наше искусство перед Гнесиными, Игумновым, Гольденвейзером, Литинским и другими и всегда вызывали восторг и изумление.
Еще гораздо раньше, в гимназии и у Гнесиных мы с Верой пели на французском языке две музыкальные сценки в самодельных костюмах, а мама аккомпанировала нам. Это выступление тоже всегда пользовалось большим успехом.
В 1926 году летом было решено поехать на Кавказ, где не бывали даже папа с мамой. Папа взял большой отпуск. Мама составила план поездки: сначала поездом до Владикавказа, затем машиной по Военно-Грузинской дороге до Тбилиси, а потом снова поездом до Батуми. Там надо было остановиться где-нибудь в окрестности примерно на месяц, затем плыть на пароходе до Сухуми и, наконец, по всему Черноморскому побережью на машине ехать до Туапсе, а уж затем - в Москву. План вышел грандиозный, но был выполнен! К тому же транспортные условия были тогда довольно простые.
Итак, мы ехали на Кавказ! Не доезжая до Владикавказа, мы увидели из окон вагона весь Кавказский хребет, который мы сначала приняли за облака. Это было неповторимое зрелище! Во Владикавказе была нанята легковая машина, и мы двинулись по Военно-Грузинской дороге. Невозможно описать впечатления от этого путешествия в Тбилиси. Мы играли в снежки на Крестовом перевале, а после нас потряс вид на грузинские долины с Белой и Черной Арагви. В Тбилиси мы провели всего несколько часов, т.к. купили билеты на вечерний поезд и утром уже были в Батуми. Там мы устроились в туристическом помещении, где почти ничего не было, и мы все четверо спали на полу. Подушки и белье мы брали с собой, т.к. сдавалось только помещение и мебель. Несмотря на это, мы не унывали, чувствуя себя туристами.
Утром, когда мы проснулись, лил сильный дождь, и папа даже пожалел, что мы поехали на Кавказ, а не в Крым, где летом почти всегда прекрасная погода. Но вскоре небо прояснилось, вышло солнце, и пейзаж совершенно изменился.
Мы отправились в местечко Махинджаури и почти тотчас нашли там комнату с террасой на самом берегу моря у обрусевшей француженки Рашет. У хозяев был отличный сад с самыми экзотическими деревьями и цветами - пальмами, ярко-голубыми гортензиями и т.д. Среди бамбуков журчал родничок, где мы брали воду. Мы провели там больше месяца и объездили все окрестности: Чакву, где выращивался прекрасный чай, Цихис-Дзири и Зеленый мыс с его ботаническим садом. Жена хозяина, мать двух взрослых сыновей, относилась к нам очень хорошо, как, впрочем, и другие члены семьи. Меня она называла "парижской куколкой" и очень интересовалась письмами, которые я получала от Сережи Скребкова.
В Сухуми мы прибыли на пароходе и прожили там совсем недолго, а потом отправились на легковой машине по всему побережью. Посетили Новый Афон, Адлер, Гагры, Сочи и другие курортные места, открыв для себя Грузию, Аджарию и Абхазию.
В 1927 году мы снова поехали в Крым - опять в новое место - Мисхор, рядом с Алупкой. Почти одновременно с нами четырьмя туда приехал Юра Сухаревский со своим другом Олегом Мирошниковым. Мы сняли дачу близ моря у татарки Фазлэ Рахмет, матери четырех дочерей. Мы с Юрой играли в волейбол и теннис, ездили в Алупку, любуясь ее дворцом, где когда-то на "львиной” террасе выступала в концертах мама, а папа аккомпанировал певице (это было еще до их женитьбы). В Алупке мы часто заходили в кафе и лакомились мороженым - крем-брюле, миндальным, черносмородиновым. Как-то раз мы целой компанией ходили по Царской тропе, которая идет совершенно ровно на большой высоте до скалы Утюг, где нас заснял папа. Вера ходила с Юрой, Львом Обориными другими на Ай-Петри. Юра, конечно, лез "в лоб", хотя по дороге было бы значительно быстрее. Вдобавок они не взяли воды, а взяли только бутылку сладкого и терпкого вина, от которого им полностью связало рот, так что поход вышел очень трудный и утомительный. Я в этот день осталась дома, т.к. пережарилась на солнце. С тех пор я всегда ходила на юге с зонтиком.
Как-то раз мы поджидали в гости скрипача Ширинского с женой, но это мероприятие "провалилось", потому что началось землетрясение! Сначала был слышен подземный гул, стены дома трещали, потом над Ай-Петри поднялось облако пыли, которую мы приняли за дым, и решили, что начинается извержение вулкана. Но это оказалось тектоническим сдвигом подземных пластов. Даже в море на пароходе люди ощущали толчки. Самое неприятное было то, что совершенно неизвестно, повторятся ли толчки и какова будет их сила. Особенно страшно было ночью. Когда мы уже вернулись в Москву, в Крыму снова произошло землетрясение, на этот раз гораздо более сильное. Часть домов обрушилась, свалилась в море также скала "Монах" в Симеизе.
1927-1928 учебный год в техникуме был для нас последним, т.к. мы прошли все предметы, которые постепенно включались в наш учебный план, почему пребывание в техникуме растянулось на целых шесть лет. Я с самого начала числилась теоретиком и посещала только теоретические и методологические предметы, а на рояле занималась дома с мамой. Несколько позже я стала играть на экзаменах и вечерах. В моем репертуаре были разные фуги Баха (в частности, 5-голосная b-moll'-ная), разные сонаты Бетховена, ноктюрны Шопена, Листа, f-moll'-ная сказка Метнера, Павана Равеля, "Весна" Грига и др.
Вера, Юра и Тася были студентами Евгении Фабиановны, а Лена и Сережа - Елены Фабиановны. Все они окончили техникум по фортепианному отделу, а Вера и Сережа, как и я, еще и по теоретическому.
Некоторые "шаркомики" бывали у нас дома и катались зимой на коньках на Патриарших прудах. Наша дружба с Сережей все крепла. Он тоже купил себе коньки, и мы катались с ним вдвоем, причем он очень интересно рассказывал мне о Пятигорске, где одно время жила его семья. Сережа занимался со мной полифонией и помогал мне сочинять фуги в классе Михаила Фабиановича.
Итак, мы окончили техникум и решили поступить в Консерваторию. До вступительных экзаменов родители отправили нас с Верой отдохнуть и набраться сил в дом отдыха научных работников в Болшеве, где нас замечательно кормили супами из дичи и черносливом со сбитыми сливками. Однако поправились мы только по 2 килограмма, так что приобретенное нами "мясо" обошлось довольно дорого.
Юра поступил в Консерваторию за год до нас, как пианист, в класс Игумнова. Вера и Сережа поступили на "Мунаис" - музыкально-научно-исследовательское отделение., Тася - на композиторское отделение, а я - на педфак. Поступать нам было нетрудно, т.к. учебные планы нашего техникума мало отличались от консерваторских. Поэтому нас сразу приняли на второй курс.
В 1928 году мама, ставшая в то время педагогом Консерватории, выхлопотала для нас возможность некоторое время в сентябре отдохнуть после экзаменов в Крыму. Мы поехали снова в Коктебель и притом целой компанией: Юра Сухаревский и его брат Боба, который играл на скрипке, Таня Давыдова, Маруся Калюжная, племянница поэта Брюсова, и мы с Верой. Сережа, накопив денег, приехал на несколько дней. Он в то время играл в немом кино, импровизируя по ходу дела музыку к картине. Приехал Сережа для того, чтобы осуществить важное мероприятие...
Наша компания поселилась во флигеле дачи Дейши Сионицкой. Мы гуляли, купались, прыгали с довольно больших камней в море. Один раз я ударилась животом об воду и была удивлена, почувствовав твердость и плотность этой, казалось бы, мягкой и не сопротивляющейся стихии.
Важное для Сергея мероприятие заключалось в том, что он сделал мне предложение быть его женой. Я была несколько озадачена, т.к. считала его только своим другом и несмотря на то, что он ухаживал за мной целых пять лет, я не думала, что он будет моим мужем, т.к. он был всего на несколько месяцев старше меня. У моих же родителей разница в возрасте была более десяти лет, а я во всем ориентировалась на них. Поэтому я сразу не могла дать Сереже согласия на этот брак, и еще целый год мы встречались с ним по-прежнему, как друзья, хотя он продолжал активно добиваться своего и убеждал меня, что всю жизнь будет
" носить меня на руках". Так оно и получилось, потому что мы, поженившись и по-настоящему полюбив друг друга, прожили с ним счастливую жизнь в течение тридцати семи с половиной лет до его кончины.
Вернувшись из Коктебеля в Москву, мы начали свое обучение в Консерватории. В те годы занятия там были, как и во всех музыкальных учреждениях, в "разваливающемся" состоянии, т.к. надо всем царил РАПМ (Российская Ассоциация Пролетарских Музыкантов). Гениальные композиторы отвергались по классовому принципу. Не исполнялись сочинения Чайковского, Рахманинова (как эмигранта), Шопена, Листа, Вагнера и многих других. Пропагандировались только советские песни и хоры. В Консерватории были отменены отметки, зачеты и экзамены тоже. Одним словом, нам опять "повезло" с учебой. Надо сказать, что настоящие педагоги всячески пытались преодолеть это ненормальное положение в учебном заведении. В то время в Консерватории преподавали такие профессора, как Иванов-Борецкий, Н.А.Кузнецов, М.Ф.Гнесин,, Н.А.Гарбузов, Н.С.Жиляев, Катуар, Конюс, Н.Я.Брюсова (сестра поэта) и ряд других. Из более молодых педагогов выделялись М.С.Пекелис, А.А.Альшванг и др.
Из студентов моего курса я общалась в основном с Борисом Михайловичем Страннолюбским и Михаилом Михайловичем Трофимовым, и мы иногда занимались вместе. На первый же курс были приняты Семен Емельянович Максимов, Нина Владыкина и Татьяна Васильевна Панова (все трое потом стали педагогами Консерватории). Для меня появились новые предметы в курсах: "Ладовый ритм" (Теория Яворского) "Метротектонизм" (Конюса), "Многоосновность ладов и созвучий"(Гарбузова) и др. Курс "слушания музыки" вел И.С.Рабинович. Были и исторические семинары у М.С.Пекелиса, кроме того, конечно, и политические дисциплины.
Затем началась педагогическая методика и практика. Сначала меня ненадолго прикрепили к Глазуновскому техникуму, где я вела курс музграмоты, а затем зачислили в качестве педагога в "Опытно-покзательную школу", где надо было вести курс теории и сольфеджио на основе "Теории ладового ритма". Там я занималась с одной группой более двух лет. В этой школе, прикрепленной к Консерватории, учились дети рабочих, и поэтому с ними невероятно "цацкались".
Группа, которая мне досталась, считалась самой хулиганской по поведению. Мне пришлось потратить немало нервной энергии, чтобы добиться порядка. Приходя после занятий домой, я без сил ложилась, чтобы прийти в себя. Но в конце концов я сумела наладить дисциплину, и ученики стали ко мне относиться хорошо, а сначала даже дергали за волосы, и мне приходилось чисто физически выставлять некоторых девочек за дверь. Помню, что другой педагог (В.Красноглядова), у которой я присутствовала как-то на уроке, роняла слезы за роялем, играя диктант! Так ее измучили эти дети тринадцати- четырнадцати лет. Интересно, что через несколько лет мне пришлось встретиться с одной из моих учениц, кстати, очень талантливой, в моем классе, уже в Консерватории. Она мне стала жаловаться, как трудно заниматься с группой детей-хулиганов.