Geum.ru

Культурный  ресурс  конструирования национальной  идентичности  и трансляции  гендерного  порядка

Вид материалаАвтореферат
Подобный материал:
1   2   3   4

Удачным оказался вариант помещения «золотого века» нации в прошлое18, что «потребовало» восстановления утраченного равновесия, в частности через «возвращение» к некой норме, которая конструируется в традиционных гендерных отношениях. Перенос «нации» в будущее, чего требует модернизация, предполагает наполнение национального проекта ценностями западных обществ, но эффективно работает в условиях закрепления классовой стратификации.

Национальные концепции, легитимировавшие процесс классообразования и гендерного неравенства, переводят его на язык защиты национальной свободы, защиты «наших женщин». Рыночные условия стимулируют закрепление традиционной гендерной иерархии на рынке; маскулинные привилегии становятся частью новой структуры, все это выражается в национальном проекте, во всем дискурсе, репрезентирующем новое общество, через объективирование женщин19.

Во втором параграфе «Структурно-генетический и сравнительно-исторический подход к анализу проблемы» рассматривается причина появления любого нарратива. В истории литературы вообще , в исследовании важное место отводилось/отводится  автору20, ибо история познания, по определению М.Фуко, «требовала»,  чтобы  «каждое открытие» было «…размещено в пространстве и датировано во времени… и кому-то приписано»21.   Подобный подход ставит акцент на индивиде-творце, рациональном субъекте, являющимся единственной причиной «возникновения» того или иного продукта творческой деятельности.

Эпистемологический сдвиг, вызванный теоретическими концепциями эпохи постмодерна, проблематизировал представление о рациональном субъекте, выявив, что Субъект не является источником своих действий. Один из подходов определяет интенциональность субъекта/субъектов как следствие воздействий внешних источников конструируемой извне властью. «Но что, возможно, более важно, действия, предпринятые через такой субъект, суть звенья в цепи действий…»22.

Изложение любого события  на макро- и микроуровнях зависит от интенции излагающего, его мировоззрения, политического и исторического контекста  и плотности временного отрезка, разделяющего информанта (автора нарратива) от события. И, безусловно, интерпретация предполагает отражение интересов того/тех, от чьего имени излагаются события. Таким образом, произведения  в данном контексте работы рассматриваются как «истории», написанные с точки зрения той или иной социальной или национальной группы.

Коллективность литературного творчества, определяется тем, что структура литературного произведения гомологична мыслительной структуре некоторых социальных групп.  Мировосприятие этой группы получает выражение в письменно зафиксированной «истории», подтверждающей истинность и законность этого восприятия. Произведения, таким образом, есть выражение определённого видения мира, то есть они «представляют собой «куски» вымышленной или концептуально оформленной действительности, структурированные таким образом, что, не нуждаясь в каких-либо существенных дополнениях этой структуры, могут быть развёрнуты в глобальные картины мира»23.

Следовательно, произведения являются продуктом определённой социальной группы для легитимизации её действий  и создаются при определённых обстоятельствах. Однако можно пойти дальше генетического структурализма, ибо социальная группа не может являться причиной появления произведения. Социальная группа, как известно,  структурируется извне желанием получить власть или доступ к ресурсам.  Поэтому истинным автором, скорее всего, является структурирующая сила, которую можно обозначить как желание власти или потребность во власти. Потребность во власти или доступа к ресурсам провоцирует запрос социальной группы, запрос как надобность в легитимизации своих действий.

Следует отметить, что   вышеуказанную причину появления произведения  и постоянного обращения к нему можно отнести  к  таким разножанровым памятникам как  (Библия, Коран, Авеста, «Повесть временных лет», «Шах-наме» и так далее).   Они могут быть отличными по следующим параметрам: по социально-экономическому уровню развития обществ, в которых они появились; географии появления; по объёму, что означает отличия по количеству действующих лиц и детальности описания; по стилю изложения;по жанру, который есть следствие социально-экономического развития общества, что определяет развитие уровня письменности.

Указанные параметральные отличия нивелируются, вернее, становятся принципиально прозрачными, если принимать во внимание причину появления этих произведений. Эта причина  определяется желанием власти,  права на господство, которое необходимо  легитимировать  письменно зафиксированным документом. Необходимость в легитимизации детерминирует характерное начало такого рода произведений. Они могут начинаться с сотворения мира и появления первого человека, с  «великого потопа» и разделения Ноем земли. Это разделение в дальнейшем и приводит к обозначению определённой территории.

Схема, выстраиваемая подобным образом через линейное повествование (вопрос о линейной структуре летописных памятников подробно рассмотрен непосредственно в самом диссертационном исследовании), способствует легитимизации права на господство, что  и является истинной целью произведения-документа.  Как в «Повести временных лет»  так и в «Шах-наме» право на престол подкрепляется династическими выкладками или генеалогическим древом, в истоках которого был основатель божественного происхождения в одном случае и «пришелец» извне – в другом. Наличие Рюрика (пришелец) в родословной «оправдывало» право на престол.  В «Шах-наме» династичность получает поддержку у зороастризма, являющимся государственной религии Ирана до VIIв.н.э.  Различие  «источников» престола объясняется уровнем общественно-экономической формации.

Водоразделом между  памятниками-документами и религиозными текстами по нашему мнению является территориальный объём притязаний власти. В случае с религиозными документами этот объём достаточно широк и распространяется он на всех, независимо от национальной принадлежности. Примером могут служить такие две суперрелигии, как христианство и ислам, исповедуемые вне зависимости от национальности.  Притязания же власти на определённую территорию характеризуют документ, «излагающий» историю появления страны  и первых правителей. В этом случае перед нами  памятники-документы «Шах-наме» или «Повесть временных лет».

  Третий параграф «Литературные памятники как средство легитимизации политической власти» посвящён анализу политической ситуации на территориях Ирана и Древней Руси, спровоцировавшей появление произведений «Шах-наме» и «Повесть временных лет».

При всём разнообразии содержания вся книга А.Фирдоуси, автора «Шах-наме», насквозь пронизана одной руководящей идеей. Идея эта – теократический легитимизм старого домусульманского Ирана, ещё не завоеванного арабами.

Территорию Сасанидского государства к началу арабских завоеваний населяли многие народы, исповедовавшие различные религии, государственной религией был зороастризм. Первые реформы колониальной политики коснулись языка и религии.  Целью последовательного внедрения новой и единой религии – ислама и «сакрального»  (на нём написан «Коран») нового языка – арабского была  универсализация  как колониальная стратегия расширяющегося Арабского Халифата. Были необходимы единые язык и религия, которые соединили бы воедино все части огромной империи. Иными словами, любое завоевание, приводящее к расширению территории, предполагает универсализацию. Этот шаг является единственно возможным для управления территорией, населённой народами, исповедующими «свою» религию и говорящими на «своём» языке.

Внешне толерантные по отношению к другим верованиям арабы методично проводили политику утверждения новой и единой религии, исповедование которой стало восприниматься как норма. Норма, как показатель социализированности индивида по стандартам, отвечающим требованиям эпохи, государства. В любом государстве, как отмечают исследователи, существование нормы предполагает автоматическое уничтожение тех, кто или  что не укладывается в её рамки.  И потому необходимым становится применение операции исключения, как средства поддержания государственной политики по конструированию нормативного социального индивида. Следует отметить, что этот акт является первичным при установлении господства на завоёванной/колонизованной территории. Другой практикой, которую можно обозначить как «многолетний» или «долгосрочный проект», является умолчание/игнорирование как непризнание группы, не подпадающей под понятие нормы. При реализации стратегии отрицания или уничтожения ненормированного/ых предполагаются сконструированные определённые параметры враждебного образа «Другого/Чужого», позволяющие безошибочное отличие. Отличительными внешними признаками в данном случае было незнание арабского языка и неисповедование ислама. В социальном пространстве, как отмечал П.Бурдье, одним из видов политического соперничества является манипуляция образами «своего» и «чужого»24. «Чужой» или «другой», чьим исконным языком не являлся теперь уже сакральный арабский, был вынужден не только учить язык завоевателей, но и принять навязываемую веру.  «Процесс исламизации, который развивался в Иране на первых порах весьма медленными темпами, был необратим уже потому, что вероотступничество в исламе жестоко наказывалось»25.

Вследствие завоевания Ирана арабами место прежних маркграфов-«марзбанов» заняли арабские правители.   Иранская аристократия (или местная элита по  определению Г.Ч.Спивак) подстраивается под цикл колониального производства. Невозможность сопротивления заставляла их искать другого способа в той или иной степени сохранить за собой господствующее положение. «Целых двести лет  продолжалось   борьба,   во  время   которой персы   старались  ослабить   арабов,  используя существовавшее  в арабской  среде  династические  разногласия  и поддерживая  боровшуюся со стоявшей  у  власти династией   партию Алидов»26.  Борьба велась теми, кто утерял прямой доступ к ресурсам и стремился во что бы то ни стало вернуть себе право политического и экономического контроля. И  вот уже  в начале  IX в. отдельные   части Персии   начинают отрываться  от Халифата, сохраняя только номинальную от него зависимость.

Начальный этап на пути к автономизации в государственной политике характеризуется обращением к «истории».  В дискурсе политических интересов создание противоположностей, определение себя, «Я» через  Другого – «врага», является средством политической борьбы. Это связано с механизмом групповой идентификации политических сил, которая уже сама по себе предполагает существование «Другого».  Как известно групповая идентификация представителей завоёванной территории на первом этапе борьбы определённой социальной группы (политической элиты)  за доступ к ресурсам строится на идее освобождения Родины от ига.  Концепция «Я» персидской аристократии (или местной элиты) противопоставлялась «Другому/Чужому» в лице завоевателей арабов. Для укрепления концепции необходимым является  культурный или символический ресурс, опираясь на который можно группироваться. Как правило, на подобных этапах происходит своеобразное инициированное «возвращение» к своим источникам: языку, культуре, традициям.  «Своя» персидская история требовала возрождения «родного» языка и «родной» (своей, домусульманской) религии.  Политический интерес местной элиты, являющийся оппозиционной по отношению к правящим завоевателям,  провоцирует увлечение  персидской стариной в интеллектуальной среде. Как отмечает теоретик национализма Э.Гелнер, «интеллектуалы (или местная элита – прим.авт.) оппозиционных групп, участвуют в создании и воспроизводстве националистических идеологий»27. Будучи исключенными из гегемонической элиты и лишенные открытого доступа к государственному аппарату, они пересматривают и пересказывают коллективную память нации, трансформируют распространенную устную традицию и язык в письменную форму, создают национальный миф о «золотом веке» в историческом или мифическом прошлом, и так формируют альтернативные национальные концепции, которые становятся базой для национальных чаяний общества.

Производство знаний инициируется и конституируется властью. Поэты и писатели, пытающиеся возродить в своих произведениях утраченные было культурные или литературные традиции, и создающие представление о персидской монархии способное наилучшим образом служить политическим целям традиционалистского движения шу`убийа, - это, в первую очередь, трансляторы, продуцирующие необходимое знание. Современник Фирдоуси, Дакики, принадлежал к творческой  касте придворных поэтов, музыкантов, художников. Интеллектуалы, сами не подозревая об этом, являются частью системы власти и их действия  и сама идея о том, что они служат «носителями совести» обусловлены властью «глубоко и незаметно проникающей во всю сеть общественных отношений»28.  Придворная  каста напрямую выполняет заказ сюзерена. Дакики  был талантливым молодым поэтом,  разделяющим взгляды шу`убийистов и  соответственно с этим проявлявший интерес к зороастрийскому Ирану. Смерть Дакики  не отменила актуальности задачи. Через пять лет после гибели Дакики к работе приступил Абу-л-Касим Фирдоуси, считавший, что он выполнит свой гражданский долг, написав поэму о свободном Иране.

Поощряемое в эпоху Саманидов, как указывалось ранее, обращение к старинным преданиям  определяло содержание произведения, выявляя запрос власти. Нужно заметить, что идея власти старой Персии покоилась на представлении о так называемом «фарре» - своего рода благодати, незримом свете, нисходящим на правителя из духовного мира. «Фарр» переходит по наследству от отца к сыну (патриархальная установка правопреемства).

Необоснованная попытка  захвата престола (не переданного по наследству), согласно этой концепции, обречена на провал.   Даже в том случае если «узурпатору» удаётся захватить власть, то это только кратковременная удача и в самом непродолжительном времени истинный или другими словами законный владелец «фарра» вернёт себе свои права и сядет на трон.

Для достижения своей цели Саманиды пытались создать возможность для большого объединения всех феодалов подвластных им районов. Объединение это проводилось под лозунгом – «Вся власть на персидской территории должна принадлежать персидской аристократии!»

Этот лозунг тесно связанный с теократическими «идеалами» домусульманского Ирана на наш взгляд является самым ярким артикулированным запросом политической элиты в необходимости появления произведения-документа для обоснования своих претензий на доступ к ресурсам или же на желании власти. Подтверждающим примером может также служить трагический факт, связанный с завершением «Шах-наме». Окончание титанического труда пришло на тот момент, когда необходимость в легитимации власти представителей персидской аристократии  отпала.  История эта обросла многочисленными трагическими легендами.

Однако, как нам представляется, подоплёка весьма прозаична. Действующая на момент окончания произведения власть не нуждалась в произведении, подрывавшем её законность. Прежние  «заказчики», в соответствии с интересами которых и была написана книга,  уступили своё место в истории более сильному роду. И потому султан Махмуд, по своему происхождению представляющий другой этнос,  не принял «Шах-наме».

В отличие от ситуации в Иране, где внедрение монотеистической религии было одним из стратегий колониальной политики извне, иначе говоря, это было насильственное внедрение завоевателями-пришельцами своей идеологии, то на Руси, которая «принимала» христианство «добровольно», мы можем говорить о внутренней колонизации. И если «Шах-наме» является своеобразным протестом колониальной политике арабов, то «Повесть временных лет» – мощная поддержка внутренней политики власти.

«Повесть временных лет» –  необходимый документ, поддерживающий институт христианства, не являвшийся исконным для Руси, и необходимый культурный ресурс, создающий пока ещё не чётко сформированное генеалогическое древо правителей.  В связи с тем, что  на территории Древней Руси можно отметить зачатки утверждения феодальной общественно-экономической формации, сакрального мифа о правителях не было. Свою родословную правители вели от пришельца-чужака Рюрика, и лишь позднее, с утверждением монархического государства сюзерен будет называться «помазанником божьим».

Для многих исследователей ситуация, когда сильная держава отказывается от своей  религии и ищет другую, привнесённую, представлялась парадоксальной. Религия, как известно, является  идеологическим институтом, регулирующим, в том числе неравное распределение материальных («Блаженны нищие, ибо они утешатся» - цит. из Библии) благ, власти и престижа в масштабе всего общества.  В работе Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности  и государства» указывается, что появление частной собственности детерминировало поиск механизмов контроля над непосредственными производителями труда,  контроль над их жизнью, собственностью и  поведением в быту. Политеистическая дохристианская религия не могла  обеспечить  необходимый контроль.

Другая важнейшая причина обращения к монотеистической религии – это отсутствие единого «Мы»,  опирающееся на единую территорию, единый язык и единый идеологический институт, коим и является монотеистическая религия. Русь вследствие завоевательных походов, разрасталась и требовалась идеологическая база, объединяющая все народы. Следовательно, мы можем говорить о внутренней колониальной политике, проводившейся властью.

«Повесть временных лет», таким образом, представляет собой документ, укрепляющий  статусное положение  христианства, и, как уже указывалось, является документом, оправдывающим право на господство. Примером укреплений привнесённой религии и феодального принципа беспрекословного послушания своему сюзерену могут служить образы Бориса и Глеба. Удивительное произведение, повествующее об их судьбе, входит в состав «Повестей временных лет». Повествование представляет интерес для исследования с точки зрения интерпретации фактов. Следуя фактам, мы получаем следующую картину. После смерти киевского князя Владимира I  Святославича, престол занял один из его двенадцати сыновей – Святополк. Стремление укрепиться на престоле диктует необходимость устранения наиболее опасных соперников. С подачи Святополка, вернее по его приказу, были убиты сыновья Владимира Борис, Глеб и Святослав. Банальная борьба за власть получает интересную интерпретацию  в произведении.

  «Политическая тенденция культа Бориса и Глеба ясна: укрепить государственное единство Руси на основе строгого выполнения феодальных обязательств младших князей по отношению к старшим и старших по отношению к младшим».  К замечанию Д.С.Лихачёва мы можем добавить ещё один политический фактор. Как следует из произведения,  Борис и Глеб, глубоко верующие люди и они, в силу религиозных убеждений, диктующих им послушание старшему, не противление его воле, смиренно идут на свою смерть.  Подчёркивается именно их религиозность, а их кротость и безропотность вкупе с отрывом от мирской суеты, устремлением  и полным растворением в вере, позволяет легитимизировать их канонизацию. Гибель братьев была интерпретирована как мученическая.  Руси нужен был свой сонм святых.  Борис и Глеб стали первыми канонизированными святыми.  Подключение своих святых, признанных византийской церковью – акт политический.

Интерпретационность факта устранения опасных соперников заменённой или сфабрикованной  «чудесной историей» о мученической смерти святых в памятнике выявляет  запрос власти, сформированный социальной действительностью.

Произведение, как культурный ресурс становится одной из составляющей стратегии легитимации, претензии на доступ к ресурсам.

Так как создание  «Шах-наме» - противление колониальной политике, проводимой извне, борьба за доступ к ресурсам,  поэтому необходимым является своеобразный flashbak, взгляд в прошлое,  «реанимация» «своего» языка, «своей» истории, «своей» культуры.  В случае же с «Повестью временных лет», мы имеем дело с составляющей разновидностью одной из стратегии колониальной политики внутри, средством утверждения политической элитой привнесённой религии и феодального господства. В этом случае идёт борьба со «своей» историей, «своей» политеистической религией. Глава 2 «Культурный ресурс конструирования национальной идентичности и гендерный порядок» состоит из трёх параграфов. Параграф 1 «Предпосылки становления и возникновения гендерного порядка»

Гендерные стереотипы являются устойчивыми представлениями людей о нормах морали, поведения в социуме. Так же, как из поколения в поколение передаются орудия труда и материальные ценности, передаются и накопленные человечеством опыт и знания, фиксированные в определённых системах значений. Стереотипы транслируются из поколения в поколение через обычаи, традиции, фиксируются на бессознательном уровне в произведениях.

Феминистские критики патриархата обратили внимание на то, что социальные роли, предполагающие общественное пространство и социальные роли, выполняемые в приватной сфере, являются  маркерами пола человека и, определяясь как естественно свойственные (биологические), транслируются,  в том числе через литературные произведения.

Наиболее полное восприятие литературного произведения предполагает знание культурно-исторических предпосылок. Средневековая же литература тесно связана с мифопоэтическим восприятием окружающего мира.  В  основе словесного искусства  многих народов, в том числе древних славян и иранцев стоял миф. Мифологическое восприятие мира отразилось не только в устном фольклорном творчестве, но трансформировалось в литературных сюжетах.

Дохристианские воззрения древних славян и зороастризм, господствовавший в Иране до утверждения ислама, представляют собой часть огромного общечеловеческого комплекса первобытных представлений, верований, обрядов, идущих из глубин тысячелетий и послуживших основой всех позднейших мировых религий.

Важнейшие черты мифологии древних оседлых обществ имеют между собой много общего, основанного на архаическом типе мышления. Можно провести параллель между культом огня, который почитался святыней и у приверженцев зороастризма и у древних славян. У древних славян «существовал обычай провозить жениха и невесту между кострами»29. Этот обычай, являющийся отголоском зороастризма, до сих пор имеет место быть в национальных традициях таджиков.