Н. Розенберг, Л. Е. Бирдцелл, мл
| Вид материала | Документы |
- Альфред Розенберг Миф XX века, 7416.4kb.
- Построение нечетких графовых моделей на основе гис дулин С. К., д т. н., профессор, 132.43kb.
- Альфред Розенберг, 7266.86kb.
- М. Г. Розенберг доктор юридических наук, заслуженный юрист России, профессор кафедры, 11533.6kb.
- В. Н. Чачава (Россия), художественный руководитель Академии молодых певцов Мариинского, 84.57kb.
социализма. Правда, может быть, что высокий уровень реальной зарплаты не
является главной целью правительственных планировщиков Восточной Германии. С
другой стороны, большая реальная заработная плата является важной целью для
рабочих Западной Германии, и они сумели достичь своей цели в рамках институтов
западногерманской экономики. Страны восточного блока явно хуже удовлетворяют
запросы потребителей, чем западные страны, но при этом они гораздо эффективней
и производительней отвечают потребностям тех групп, которым принадлежит власть
в государстве.
Вопрос о месте равенства в глубинной идеологии Советского Союза иллюстрирует
трудности, возникающие при попытке понять глубинные цели тех, кому принадлежит
политическая власть в обществе. Нам поразительно мало известно о
действительном распределении доходов в Советском Союзе. Абрам Бергсон недавно
в результате тщательного анализа пришел к выводу, что неравенство доходов в
Советском Союзе примерно соответствует тому, что мы наблюдаем в одних
капиталистических странах и меньше, чем в некоторых других -- то есть примерно
такое же, как в капиталистическом мире. Как пишет сам Бергсон:
Почти легендарны трудности, с которыми сталкиваются международные сравнения
неравенства в распределении доходов между различными группами потребителей.
Попытка такого сравнения между СССР и западными странами подтверждает это.
Швеция является одной из западных стран, для которой показатели неравенства
распределения дохода по Лоренцу примерно равны, а может быть и меньше, чем в
СССР. Неравенство в СССР не может быть намного меньшим, чем в Норвегии или в
Великобритании, но, конечно же, меньше, чем в США или во Франции. Согласно
весьма неполным данным, неравенство в СССР иногда существенно меньше, чем в
странах, находящихся на сходном этапе развития, хотя это может быть и не так в
случае с Японией. [Bergson, "Income Inequality under Soviet Socialism",
Journal of conomic Literature 22 (September 1984): p. 1092. См. также Peter
Wiles, Distribution of Income: ast and West (Amsterdam: North Holland
Publishing Co., 1974]
Дело в том, что оценивать эффективность советского общества по сравнительному
успеху в повышении благо стояния рабочих или потребителей может быть столь же
осмысленным занятием, как оценивать эффективность феодального общества по
статистике, характеризующей материальное положение крепостных. В каждой
экономической формации возможность ставить цели распределена среди малого
числа групп, имеющих разные возможности достижения собственных целей или
ограничения стремлений других, а в результате редко можно подобрать простую
формулу, которая бы определяла цели, преследуемые в рамках системы. Можно
попытаться оценить сравнительную диффузию возможностей ставить и добиваться
реализации экономических целей, либо исходя из критериев тех, кто склонен
ограничить возможности ставить и добиваться достижения экономических целей
кругом правительственных бюрократов, и тех, кто полагает нужным распространить
соответствующие права и возможности шире. Можно также попытаться оценить
эффективность системы с точки зрения обслуживания тех, кто имеет возможности
формулировать цели. Наконец, можно сравнить степень того, в какой степени
различные системы делают результатом деятельности власть имущих либо повышение
благосостояния всех остальных, либо ограничение их способностей мешать другим
в достижении целей. Со времен Адама Смита ортодоксальная точка зрения
подчеркивает преимущества капитализма в соответствии именно с этим третьим
критерием.
Эти способы сопоставления не вполне независимы друг от друга, поскольку нельзя
оценить возможности данной группы формулировать цели и добиваться их
достижения без учета эффективности, с какой система удовлетворяет потребности
своих целеполагателей, а также не принимая во внимание ограничений,
вынуждающих целеполагателей считаться с интересами других. Следует также
помнить об отмеченном Гершенкроном различении между глубинной идеологией и
показной, которая должна придавать некую респектабельность действительным
целям: показные цели тех, кто владеет политической и экономической властью не
обязательно совпадают с целями, на которые они ориентируют организационную
структуру общества.
Попытки сопоставить две экономические системы по религиозным или моральным
достоинствам их целей обычно страдают от двойной ошибки: постулируется наличие
единой цели, а затем эта цель описывается как цель общества, а не отдельного
человека. Почти всегда такого рода цель оказывается чрезмерно упрощенной, а в
результате замалчиваются сложности, возникающие из-за того, что цели выдвигают
многие разные люди, интересы которых расходятся, а возможности -- ограничены.
Сопоставление, учитывающее все эти сложности, будет очень обширным и не очень
драматичным, может быть, за исключением случаев, когда принимается во внимание
эмоционально возбуждающее различие между глубинной и показной идеологиями. В
силу этого есть смысл сравнивать системы по неким общим критериям, таким как
темпы роста материального благосостояния для большей части населения.
Ценности, воплощенные в этом критерии, более популярны на современном Западе,
чем в советском блоке или на феодальном Западе. Преимущество их в том, что они
могут быть использованы для сравнения экономических систем, целеполагатели
которых выдвигают разные приоритеты, такие как: подавление капитализма,
поддержание тяжелой феодальной конницы или получение прибыли, -- и при этом не
входить в дебаты о нравственном преимуществе различных целей.
4. Научный социализм и эксперимент
В предыдущих главах мы описали ряд ситуаций, в которых западные страны были
лучше других подготовлены к инициации изменений и к приспоблению к ним, а
потому и смогли вырваться вперед. Например, в главе 8 мы обрисовали
замечательно успешную организацию западной науки, которая позволила в процессе
постижения природы сочетать глубокую специализацию и разделение труда с
отсутствием издержек на делегирование полномочий, всегда сопутствующих
иерархическим системам организации и управления. Участие множества предприятий
в развитии промышленных технологий, и опять вне рамок общегосударственной
иерархии, оказалось поразительно эффективным способом трансформации знаний,
получаемых теоретической наукой, в рост материального благосостояния. Западная
система размещения капитала, в том числе рынки ценных бумаг и децентрализация
инвестиционных решений направили капитал в инновационные проекты и
стимулировали разрыв с прошлым, столь важный для экономического подъема.
Децентрализация власти и конкуренция как в сфере организации науки, так и в
сфере организации хозяйственной деятельности явились источником
организационного превосходства Запада над древними и современными им
обществами, которые поддерживали политическую централизацию власти в
экономической и научной деятельности (по крайней мере, если считать
превосходством способность поддерживать экономический рост). Общая
децентрализация власти в западных обществах нашла свое выражение в свободе
экспериментировать с новыми формами хозяйственных организаций и в
малочисленности политических ограничений на формы допустимых хозяйственных
организаций. И это единственный путь к выявлению эффективных способов
организации в реальном обществе -- децентрализованно, в широких масштабах
делать попытки, ошибаться и опять искать пригодные решения. Хотя, конечно,
этот путь сопряжен с извращениями, жульничеством, необходимостью
приспосабливаться и непредсказуемостью. Именно это сделала возможным западная
практика децентрализации права на образование новых предприятий и на изменение
уже существующих.
Представляется, что термин научный социализм является попыткой заимствовать
авторитет науки, не связывая себя при этом ее дисциплиной. Советский Союз
действительно накопил громадный объем теоретических и практических знаний о
планировании и централизованном управлении национальной экономикой, и в этой
сфере деятельности работают очень хорошо подготовленные эксперты, использующие
такие знакомые средства научного анализа, как статистика, математика и
компьютеры. Но чтобы способ организации мог по праву именоваться научным,
нужно нечто большее. Наука начинается с осознания того, что существующие
представления и объяснения реальности могут оказаться чрезмерно ограниченными
или просто неверными. Значительная часть научной работы состоит в
формулировании и проверке возможных выводов и альтернатив. Особенно необходимы
такие эксперименты в относительно неразвитых областях знания, например, в
науке об экономической организации, где теоретические формулировки отрывочны и
ненадежны. Научным можно назвать только такой способ организации экономики,
который возник в процессе свободного экспериментирования, в котором есть
критерии для оценки удачи или неудачи и который изменяется в соответствии с
результатами экспериментов.
В советской версии социализма фундаментальнейшая характеристика экономической
организации, то есть выбор структуры собственности для основной единицы
хозяйственной деятельности -- фирмы или предприятия, не подлежит
экспериментальной проверке. В условиях свободного экспериментирования в
западных хозяйствах развилась смесь всех возможных форм организации,
определяемых через фигуру собственника, и владельцами предприятия могут быть
инвесторы, наемные работники, менеджеры, поставщики, потребители, либо --
государство. Наибольшее распространение получила собственность инвесторов.
Вряд ли удивительно, что система, сознательно отвергающая большинство в
принципе возможных организационных решений, возникших в условиях свободного
экспериментирования, обременена организационными недостатками, снижающими ее
эффективность. Главной ловушкой советского социализма был запрет на создание
любых предприятий, кроме государственных. Это отрицание различнейших форм
собственности покоится на длительной традиции марксистских аргументов, но
результаты подкрепляют убеждение, что западный рост отчасти стал возможен
благодаря экспериментальному подходу к организации предприятий.
Экономический рост в третьем мире
Для адекватного исследования проблем, возникающих при попытках перенести
западные схемы организации экономического роста в совершенно отличную в
культурном, социальном и политическом отношении среду незападных стран нужна
целая монография. Мы в особенности хотели бы избежать даже намека, что
исторический путь Запада к богатству может быть описан какой-либо одной
формулой, применение которой в странах третьего мира породит аналогичные
результаты.
От простых программ подражания не следует ожидать благих результатов просто
потому, что начальные условия в странах третьего мира совершенно иные, чем они
были в свое время на Западе. В самом начале экономического подъема Запад в
экономическом и технологическом планах уступал исламской и китайской
цивилизациям того периода, но разрыв между ними был не столь велик, как
сегодня между ним и странами третьего мира. Изучение того, как возник этот
разрыв, может нам помочь в понимании способов его устранения, но крайне
маловероятно, что историческая последовательность стадий развития Запада может
послужить моделью для подражания в странах третьего мира.
В качестве главных элементов западной системы роста мы выделили разделение
сфер экономики и политики (отделение экономики от государства -- прим.
переводчика) и децентрализацию экономической власти. В политической системе
феодализма власть была уже децентрализована, а некоторые города, которым
предстояло стать рассадниками капитализма, уже выделились из рамок
политической организации феодализма и перешли под власть деловых кругов.
Напротив, в большинстве сегодняшних стран третьего мира политическая и
хозяйственная власть консолидированы, и нет простого способа разорвать эту
интегрированность.
Мы установили различие между экономическим ростом, подталкиваемым расширением
торговли и наращиванием хозяйственных ресурсов, и ростом, имеющим главной
причиной внедрение инноваций, и утверждали, что с XVIII века рост западных
экономик все в большей степени определялся внедрением инноваций. Япония после
второй мировой войны также пошла по пути роста через внедрение инноваций, но,
делая этот выбор, Япония уже была развитой страной. Немногие страны третьего
мира, выбравшие капиталистический путь развития, пытались эксплуатировать те
же источники роста, которые Сталин выбрал для СССР: наращивание экономических
ресурсов в форме капитала, подготовленной рабочей силы и хозяйственного
освоения природных богатств. Бесспорно, что большинство стран третьего мира
обладают значительнейшими возможностями для такого типа роста, и еще не скоро
упрутся в недостаток технологических знаний, но институциональные условия,
неблагоприятные для инноваций, рано или поздно затормозят дальнейшее развитие.
Существенно и то, что Запад был полностью готов заплатить за возможности роста
изменением всего существа своей жизни. На Западе были свои гневные обличители
урбанизации и индустриализации, оплакивавшие сопутствующую им утрату
невинности, но Запад не отдал победу своим Хомейни. Понятно, что некоторые
страны, желающие сохранить свою историю и культуру, откажутся от западной
модели роста, чтобы избежать децентрализации власти и роста индивидуализма,
несовместимых со многими формами социальной жизни. Япония вестернизировалась,
не отказываясь полностью от своей культурной традиции, но можно предположить,
что там доиндустриальные институты и формы культуры сейчас не более
жизнеспособным, чем на Западе.
Децентрализация власти предполагает существование класса торговцев,
предпринимателей, или капиталистов, которые могут взять на себя принятие
хозяйственных решений и создадут атмосферу конкуренции за право участвовать в
принятии решений. Ничто в западной истории не дает оснований считать, что
такой класс можно создать произвольно: у него были собственные источники
развития, и он возник, преодолевая политическое сопротивление. В феодальной
Японии задолго до 1868 года был собственный класс торговцев, а китайцы
Гонконга, Тайваня и Сингапура давно выдвинули класс опытных торговцев.
Возможно ли, чтобы целенаправленная политика была способна вскормить и
выпестовать такой класс, -- никто не знает наверняка. Самое большое, что можно
предложить стране, желающей следовать западным образцам, это воздерживаться от
разновидностей политики, явно несовместимой с подъемом класса торговцев.
Представление о современном западном росте, подчеркивающее роль инноваций,
может быть истолковано так, что западный образец просто невоспроизводим,
поскольку легко понять, что ни одна отсталая страна не может соревноваться с
динамичной технологией и производством Запада. Есть, однако, более
оптимистичное понимание проблемы имитации. Технологии довольно поздно стали
важны для экономического роста. Вначале основным источником роста была
торговля -- внутренняя и заморская, но, прежде всего, внутренняя, а
использовать торговлю как пружину роста намного проще, чем технологию.
Торговые страны редко сталкивались с затруднениями в процессе развития
производства, когда обнаруживали, что оно выгодно. Но и возможность
развиваться с помощью торговли зависит от подъема класса торговцев, а это не
всем по вкусу. Впрочем, в последние годы замечательные достижения так
называемой "банды четырех" (Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура)
свидетельствуют о том, сколь многого можно достичь на этом направлении.
Последнее предостережение. Многие страны третьего мира сталкиваются со старой
для Запада проблемой: большое число лишних сельскохозяйственных работников,
нуждающихся в новой занятости. Многие страны третьего мира пытались
использовать свое сельское хозяйство как источник капитала для развития
городов и как главный источник правительственных средств, для чего применяли
прямое налогообложение, а также принудительные государственные закупки
сельхозпродуктов по заниженным -- сравнительно с мировым уровнем -- ценам.
Использование сельского хозяйства для обеспечения роста промышленности не
имеет аналогов в истории Запада, где оно никогда не являлось существенным
источником капиталов. Такая политика, вероятнее всего, должна вести к
истощению сельского хозяйства без соответствующего подъема городов. В
сельскохозяйственной стране может быть и неизбежно обременение села ради
содержания государственного аппарата и подкормки городов, но это бремя, скорее
всего, замедлит, а не ускорит экономический рост.
Западный опыт также свидетельствует, что к предложениям о заимствовании или
экспроприации фондов, необходимых для обеспечения занятости, следует
относиться с осторожностью, опаской и даже скептицизмом. Городом, который с
наибольшим успехом предоставлял занятость потокам отчаявшихся выходцев из
деревни, был Гонконг, уже к тому времени ставший финансовым центром с
собственными источниками капитала, и легко сделать вывод, что успех этого
города объяснялся доступностью капитала. Но если опыт Запада может чему-то
научить, то следует сделать вывод, что для успеха Гонконга гораздо важнее было
не его положение финансового центра, а существование класса мелких
предпринимателей, которые смогли организовать эффективное трудоемкое
производство при наличии очень ограниченного капитала.
Но если для стран, желающих сохранить культурное и политическое наследство,
повторение западного пути кажется чрезмерно трудным и требующим чрезмерных
издержек, то альтернатива, заключающаяся в имитации обществ с плановой
экономикой, также к настоящему времени утратила многое из своей прежней
привлекательности. Советские пятилетние планы были прототипом центрального
планирования. Строго говоря, централизованное планирование создано не Марксом,
поскольку последний, вообще, очень мало чего сказал об управлении
социалистическим обществом. Это даже не ленинская идея, потому что при провале
первых попыток централизовать хозяйство Ленин отступил к сравнительно
децентрализованной системе НЭПа. Внедрение в конце 1920-х годов системы
централизованного планирования и управления выпало на долю Сталина.
По ряду причин планирование политически очень привлекательно. Некоторые
причины имеют отношение к коррупции политических кругов, готовых получать
тайные комиссионные за выдачу разрешений на строительство и распределение
других контрактов, за предоставление налоговых льгот, монопольных лицензий и
множества других особых привилегий, доступных только для тех, кто владеет
политической властью.
Но есть и другие причины. Плановые программы, снабженные текстом и
диаграммами, очень просты и конкретны. Политическому лидеру легко убедить себя
и своих последователей, что он ее понимает. С ее помощью легко эксплуатировать
настроения ксенофобии, заявляя, что программа не даст наживаться иностранцам,
будь то транснациональные корпорации или местные лавочники ливанского,
китайского или индийского происхождения. Можно также заявлять, что план не
позволит наживаться торговцам, финансистам или другим, экономическая роль
которых ненавистна очень многим, и хотя такие заявления могут быть фактически
беспочвенными, опровергнуть их нелегко из-за труднодоступности необходимой
информации. Наконец, планирование позволяет поддерживать показную идеологию.
Несколько версий марксизма-ленинизма-сталинизма готовы к использованию, и
нетрудно соорудить любые Другие.
Основная слабость планирования в том, что его результаты обычно нехороши.
Разочарование бывает тем горше, чем заманчивее оно выглядит в начале -- провал