Анисимов О. С. Понятие "методология" во мнении методологов о методологии*

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Анисимов О. С. Методология и наука XXI века, 493.34kb.
• Лекции (28 ч.), 186.92kb.
• Лекции (32 ч.), 187.68kb.
• Методология и методика исторического исследования, 36.8kb.
• Нові надходження за 2011 рік Випуск, 179.23kb.
• Евгений Анисимов, 60.08kb.
• 1992 2010 Анисимов О. С, 2098.68kb.
• Искусство костюма и текстиля» м «Логика и методология исследований в дизайне», 12.88kb.
• Программа государственного междисциплинарного экзамена 2006-2007 учебный год, 258.32kb.
• Программа курса методология истории д филос н., проф. Антипов Г. А. Новосибирск 2004, 62.35kb.

соотнесена и подчинена функциональным требованиям типа деятельности (см. сх. 46).



Схема 46

Тем самым, методолог реализует методологическую функцию, конкретизированную и оформленную как форма методологической деятельности, а сама форма исторически морфологизируется в те организованности, в которых и пребывает, входит и выходит исторически конкретный методолог или человек, прошедший путь приобретения способности быть адекватным требованиям вполне определенной формы и организованности методологической деятельности. Как и в любой иной деятельности методолог или "деятель" не только действует мыслительно, коммуникативно, деятельностно, но и рефлектирует, самоопределяется и использует в рефлексии имеющиеся критерии, в том числе ценностные. Через посредство и рефлексии в целом, и самоопределения как звена рефлексии, могущего выделиться в самостоятельный процесс, процедуру и т.п., методолог меняет свои действия и получаемые результаты, добиваясь и развивающего эффекта. Методолог в рефлексии может изучать, проблематизировать, проектировать не только действия, но и рефлексию, мышление, самоопределение и т.п., если саму функцию рефлексии переместит и расположит "над" мышлением, самоопределением, рефлексией и т.п. (см. сх. 47).



Схема 47

Противопоставление мыслительно-деятельностной и онтологической способностей, о котором говорит В.М. Розин, может возникнуть лишь при неаккуратном использовании системных оппозиций (функциональные места – морфология –организованности – процессы отождествления, разотождествления). При морфологизации вводится контекст истории, реальности, тогда как функционализация исключает историческое и ведет к онтологическому видению. Если онтология и ее построение, включающее активность методолога, рассматриваются морфологически, то эти результаты и процессы суть перемены, в отличие от функционального "вечного" рассмотрения онтологического конструирования и онтологий. Самый ответственный поэтому тип анализа в методологии -–функциональный, хотя и он, как живой процесс, морфологичен и временен.

Поскольку онтологические построения, как проявление теоретического мышления, возникают именно в научно-познавательной позиции, то общая методология, как справедливо говорит и В.М. Розин, появлялась в ходе научной ориентации. Именно здесь законны критерии познанности и истинности, завершенности или не завершенности познания. Предельность теоретических результатов освоения феноменального материала, опыта методологического мышления и деятельности, ведет к предельным схемам общей теории деятельности и теории методологической деятельности и мышления. При прочтении подобных схем могут и должны появляться содержания, "живущие" как бы сами по себе, "особые естественные объекты", как пишет В.М. Розин. А его утверждение о том, что последним основанием методологии является не теория деятельности, а тандем "методология-философия" можно считать недоразумением, о специфике которого мы высказались выше. Таким же, недоразумением является и "вторичность" развития средств и принципов для всего механизма методологии. Напротив, моделирование и рефлексия предметных форм мышления и деятельности являются вторичными, так как принадлежат блоку приложения, а не создания методологического продукта.

Итак, в чем же усматривается специфика методологической функции и механизма методологической "мыследеятельности", деятельности или мышления во взглядах В.М. Розина? Можно увидеть следующие функции: создание условий для развития деятельности, анализ затруднений и проблем, с которыми иные не могут справиться, с последующим определением путей их решения, создание условий для развития мышления, развертывания принципов (рефлексии, распредмечивания, проектирования предметов, программирование мыслительной деятельности и т.п.), построение моделей, онтологических картин, теорий, проектов функционирования и др. Все это многообразие свидетельствует о том, что в рассуждениях о методологии живой опыт, процессы, типовые процедуры и т.п., заслоняют функциональный анализ. Тем более, что функциональный анализ нельзя осуществить, не вводя псевдогенетического развертывания онтологии деятельности, онтологических версий универсума деятельности и, тем самым, не выходя за пределы эмпирического опыта в самой методологии, не имея надежных средств языка теории деятельности в охватывающей рефлексии практики методологии и корректных, но строгих форм псевдогенетического движения мысли. Иначе говоря, только создав условия для функционального самосознания методологии, можно преодолеть груз эмпиризма методологического самоопределения и придать реальному движению в методологии ее собственную глубину и существенность.

А.А. Тюков уделяет внимание количественным факторам самоопределения и самополагания методологии. Он говорит о предназначенности к решению глобальных проблем. Но внешние поводы такого объема не рассмотрены непосредственно с внутренними источниками саморазвертывания методологии. Хотя и говорится, что главным для методологии выступают законы деятельности, понятийные и категориальные средства выявления этих законов, но тут же внимание переключается на процессы внедрения этих средств в сферы общества, что относится к внешним последствиям оформленного и воспроизводящегося бытия методологии. Внешнее условие, внутреннее бытие и реагирование, внешняя выраженность реагирования и его последствия синкретически переплетаются.

В то же время в функциональном освещении понятно, что переход к строительству понятийных и категориальных систем, языковых парадигм и онтологий как критериального обеспечения рефлексии деятельности больших систем, сама мощность этих средств закономерно ведет к необходимости прикрепления к анализу именно макроуправления. Именно там появляется реальная эффективность методологии (см. сх. 48):



Схема 48

С.В. Попов подчеркивает претензию методологии на разработку теории мышления, мыслительных инструментов в контексте решения культурных проблем, относимых, добавим мы, к "внутренним" для методологии задачам и проблемам. Но культурные проблемы принадлежат к разряду "вечных", надисторических проблем. А С.В. Попов утверждает, что методология существует именно в историческом контексте и поэтому не может быть "сугубо объективной". Этим вновь размывается определенность и функции, а затем и механизма методологии. Смешиваются практическое и культурное, действенное и критериальное, переводя анализ из функциональной плоскости в морфологическую, где неизбежна историчность.

То же недоразумение демонстрируется у А.П. Зинченко, говорящего о функции методологии как о развитии деятельности, хотя и имеющей момент критического отношения к культуре. Функционально сплющивая практическое и культурное, он в то же время говорит об отделении средств методологии от их предметных ограничений в рамках единого арсенала. Синкретическое методологическое самосознание, характерное для большинства представителей ММК, проявляется во всей массе рефлексии опыта методологии, но оформляется в пределах функционального слоя самосознания. Достаточно хорошо знать наследие немецкой классической философии и, в особенности, Гегеля, чтобы заметить этот парадокс и найти ему объяснение в промежуточном характере уровня достигнутой культуры мышления, рефлексии, сознания, самосознания, самоопределения и онтологического замещения содержаний мышления.

А.А. Пископпель справедливо говорит о методологии, выводящей науки за их пределы, их ограниченность, что обеспечивает их "объединяемость", переводимость в философский тип замещенного знания. Но он "забывает", что сама функция и для наук (предметизированных), и для философии (надпредметизированной по содержанию) одна и та же – познание, что уже было обсуждено во времена Гегеля. Методология подкрепляет надпредметность философии переводом акцента с содержания на процессы и механизмы познающего мышления, а затем и познавательной деятельности и, наконец, любой деятельности. Эти механизмы и выступают универсальными основаниями строительства конкретных деятельностных систем, а сама категориальная парадигма ЯТД – универсальным основанием рефлектирующего мышления, могущего создавать формы механизмов.

Можно согласиться с Г.Г. Копыловым, что методология рождалась на фоне "веры" во всемогущество мышления, в его правильность и в ходе трансформации как самого мышления, так и деятельности. Углубленность в сущность мышления, выход на абстрактные средства анализа мышления, а затем и деятельности, усложняли мыслекоммуникацию и внутри, и, особенно, во внешних средах, что неизбежно вносило некоторую эзотеричность, незамечаемость для "иных" предъявляемых оснований. Тем более, что при определенном углублении воззрений выявлялась деперсонификация мира и мышления и деятельности, непонятная для неметодологов. Этот качественный переход был раскрыт уже Гегелем и, частично, Марксом, но как бы "забыт" самими методологами и вторично переоткрыт ими. Но именно культура мышления и является местом "законной" деперсонификации при всей видимости, выведенности на поверхность субъективных проявлений. Г.Г. Копылов фиксирует, что ММК был клубом свободных личностей, потреблявших, производящих культуру. Однако, в его рассуждениях соотнесение субъективной и надсубъективной логик бытия в культуре и в ММК сохраняют типичную синкретичность членов ММК. Неслучайно утверждение о потере с 1990 г питающих структур методологии, о специфике самостоятельного бытия методологии, потере процесса углубления и т.п.

Характерно, что многие недоразумения проистекают именно из-за отсутствия достаточно систематичного и псевдогенетически организованного мировоззрения, в особенности той части "мира", которая посвящена развитию субъективности. Совмещение псевдогенеза субъективности и псевдогенеза мира деятельности обеспечивает правильную трактовку помещения человека в деятельностный мир, учет преддеятельностного, социокультурного бытия, слежения за изменениями в субъективности в зависимости от той или иной траектории пребывания в деятельностных позициях, местах и т.п.

Поэтому, менее случайная версия того, что происходит в методологии, какова история ММК, в чем неслучайность этого культурного явления, каковы перспективы и т.п., возможны при серьезном "перевооружении" средствами и способами внутренней рефлексии. Весь предшествующий анализ является прелюдией будущих раскрытий.