Geum.ru

Биография ученого - это образ его мышления, генезис идей, творческая продуктивность. Так считал Альберт Эйнштейн. Когда его попросили написать предисловие к книге о знаменитом ученом,

Вид материалаБиография

Содержание


Пилигрим мира
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20

Пилигрим мира


В 1615 г. Галилей поехал в Рим, чтобы отстаивать гелиоцентризм и классиче­ский принцип относительности перед конгрегацией кардиналов. В двадцатые годы нашего столетия Эйнштейн предпринимал длительные и многократные путешествия, чтобы отстаивать новую картину мира перед коллективным разумом человечества.

Б. Г. Кузнецов

Начиная с исторического и особенно гёльдерлиновского Эмпедокла, в мифологическом сознании образ великого мудреца связывался с бегством от мира, уходом, с башней из слоновой кости или с игрой в бисер. У самого Эйнштейна этому соответствовал идеал смотрителя маяка. Нам еще предстоит разобраться в сложном, как теория относительности, характере Эйнштейна, но, предваряя такой разбор, я обращаю внимание на его удивительное сходство с другим Великим Пилигримом, заключившим себя подальше от глаз людских в Ясной Поляне, по иронии судьбы ставшей мировой витриной, открытой сценой, где на глазах всего человечества разыгрывалась страшная драма — трагедия гения.

Присущий Эйнштейну эскапизм парадоксальным образом уживался в нем с открытостью миру, отчужденность — с вовлеченностью в мировые события, камерность — с площадностью, парадностью, скоплением огромных человеческих масс, жизнью на виду всего человечества. Эйнштейн не упивался собственной славой, хотя и не пытался уклониться от нее, одно время даже шел у нее на поводу, но общение с сильными мира сего и с огромными человеческими массами доставляло ему удовольствие — не из тщеславия, скорее из неожиданно представившейся ему возможности стать факелоносцем науки, знания, заразить открывшейся ему истиной как можно большее количество неофитов. В этом он мало отличался от библей- ских пророков и всех иных учителей человечества. Человек, ниспровергнувший классическую науку, олицетворял идеологию эпохи Просвещения и, пожалуй, стал последним ее отголоском в XX веке.

В начале 20-х годов Эйнштейн возложил на себя миссию посла открывшегося ему знания и новой науки и самым добросовестным и последовательным образом — так, как это он делал в самой науке, — понес факел в массы. В течение очень небольшого промежутка времени он побывал с Эльзой в Лейдене, Праге, Вене, отправился в путешествие по Америке, остановился в Англии, посетил Францию, пересек Средиземное море и Индийский океан, оста­навливаясь в Коломбо, Сингапуре, Гонконге и Шанхае, посетил страну восходящего солнца, затем Палестину, Францию, Испанию и Швецию. Это был сплошной путь триумфов, чествований, празднеств, но, прежде всего, пропаганды учения. Вряд ли когда-либо в прошлом мировая наука превращалась в такое грандиозное шоу, ставшее обыденным лишь во второй половине века, да и то для звезд мировой поп-культуры…

Началось с поездки в Лейден в 1920 году, где перед полуторатысячной аудиторией Эйнштейн прочитал лекцию Э ф и р и п р и н ц и п о т н о ­с и т е л ь н о с т и, популярность которой была явно ориентирована на вербовку единомышленников среди непрофессионалов. Эйнштейн буквально зажег слушателей своим энтузиазмом: большинство из них так и не поняли суть дела, но легко восприняли экстатический рационализм, войдя в резонанс и испытав своеобразную конгениальность с человеком, о котором ширилась слава творца новой Вселенной.

Затем последовала поездка в Прагу, где в набитом до отказа огромном зале Эйнштейн рассказывал о теории относительности членам просветительского союза «Урания» и на последовавшем за этим банкете исполнял сливкам чешского общества отрывок из струнной сонаты Моцарта. По словам Ф. Франка, чешские коллеги «были почти испуганы, когда живой Эйнштейн, портрет которого висел на стене, без всякого предупреждения вдруг появился в стенах Карлова университета».

Из Праги Эйнштейн направился в Вену. Здесь его ждала трехтысячная аудитория, причем билеты на лекцию были распроданы задолго до «чуда». По словам того же Франка, публика находилась «еще в большей степени, чем в Праге, в небывало возбужденном состоянии, когда уже не столь важно, понимаешь ли ты что-либо, а важно лишь ощущение, что ты находишься в непо­средственном соседстве с местом, где происходят чудеса». Эта экзальтация и атмосфера чуда — необычайно важные моменты, присущие уникальным «гастролям» великого физика, научная философия которого требовала исключительно трезвости и разумности.

В конце марта 1921 года Эйнштейн с женой отбыл из Роттердама в Нью-Йорк. Хотя поездка преследовала цель пропаганды сионистской идеи и сбора средств для Еврейского университета, она превратилась в грандиозное шоу с уча­стием Президента, мэров, ректоров и многих ведущих ученых Америки.

Как только разнесся слух о предстоящей поездке Эйнштейна в Америку, на его имя стали непрерывным потоком поступать телеграммы от руководителей научных учреждений. Эйнштейна наперебой приглашали прочесть лекции, нанести визит, принять академическую награду… 2 апреля 1921 года репортеры буквально набросились на Эйнштейна на борту корабля, с которым он прибыл в Америку. Его официально приветствовал — прямо как отличившегося на войне соотечественника — мэр Нью-Йорка. Президент Гардинг пригласил его в Белый дом...

Проезд великого физика и его свиты по украшенным флагами улицам превратился в подлинное триумфальное шествие. В здании Метрополитен-оперы американский Сенат устроил в честь Эйнштейна торжественный прием. В актовом зале Нью-йоркского университета он выступил перед аудиторией и прочел трехчасовый доклад о теории относительности. Ему было присвоено звание почетного гражданина Нью-Йорка.

Физику с трудом удавалось спасаться от назойливого любопытства газетных корреспондентов. Журналисты буквально осаждали отель, в котором он остановился... Однажды он даже выступил публично в качестве солиста-скрипача на благотворительном концерте. Критика хорошо отозвалась о его игре.

Хотя Эйнштейн приехал в Америку с благотворительными целями, главным делом стала пропаганда собственного учения. В Принстоне он прочитал четыре лекции по теории относительности, изданные в виде книги, ­выдержавшей несколько изданий под названием С у щ н о с т ь т е о р и и о т ­н о с и т е л ь н о с т и. Эйнштейн отрицательно отнесся к созданному американцами культу его личности, чувствовал себя «как примадонна» и всячески старался приглушить бушевавшую вокруг него свистопляску, но шумиха явно укрепляла позиции его учения независимо от степени его понимания публикой.

По пути из Америки Эйнштейн остановился в Лондоне. Англичане встретили его более сдержанно, чем необузданные американцы, но и здесь его пребывание вызвало большой общественный резонанс: лекция в K i n g s C о l l е g е собрала большую аудиторию, а развернутая на ней программа международного сотрудничества пришлась по душе недавнему военному «противнику».

В Лондоне Эйнштейн и Эльза остановились в аристо- кратическом особняке, где им были отведены внушительных размеров апартаменты — большие, чем берлинская квартира ученого. Эйнштейн был смущен обстановкой, но это чувство превратилось в настоящий ужас, когда к нему был приставлен личный слуга. Увидев этот одетый в форму монумент, Эйнштейн обратился к жене: «Эльза, как ты думаешь, они нас выпустят, если мы попытаемся убежать?» Они ночевали в огромной спальне с окнами, закрытыми тяжелыми гардинами.

В 1922-м «посланец мира» прочел цикл лекций в Париже — он был первым «немцем», выступавшим во Франции после мировой войны. Боялись эксцессов, но стоявшая на вокзале толпа студентов пришла приветствовать ученого и, в случае необходимости, оградить от провокаций. И во Франции Эйнштейн стал сенсацией: хотя «весь Париж» не был допущен на его лекции в C о l l e g e d e F r a n с е и Сорбонне, даже критически настроенные ученые восторженно отзывались о блеске эйнштейновского гения, а самому этому гению предоставили право просветить научную общественность, познакомив с физическими и философскими аспектами теории относительности. Правда, французская Академия не признала его, на что он тут же с присущим ему юмором отреагировал: «Всё, чему они научились до 18 лет, является опытом, всё позднейшее — измышлением».

По возвращении в Берлин, Эйнштейн сразу начал готовиться к длительному путешествию в Японию (оно заняло около пяти месяцев).

Германский посол в Японии прислал в Берлин доклад, в котором визит Эйнштейна сравнивался с триумфальным шествием. Где бы Эйн­штейн ни появлялся, сразу же собирались толпы жаждущих взглянуть на него людей. Эйнштейн был принят императрицей. Газеты наперебой печатали репортажи о его пребывании в стране, наполненные как фактами, так и вымыслом. На него посыпался дождь наград и всевозможных подарков. Сам же Эйнштейн был покорен изяществом японцев.

Пребывание Эйнштейна в Японии было скрашено не одним гостеприимством — за несколько дней до его приезда пришло сообщение о присуждении Нобелевской премии 1921 года — «за открытие закона фотоэлектрического эффекта и за работы в области теоретической физики». Теория относительно­сти тогда считалась еще спорной и поэтому не упоминалась.

В Японии и Китае Эйнштейн читал лекции по проблемам теории относительности, некоторые из которых, в связи с необходимостью перевода, продолжались до пяти часов. Однажды, считая, что он злоупотребляет временем слушателей, Эйнштейн сократил доклад, но это немедленно вызвало недовольство аудитории.

А. Эйнштейн — М. Соловину:

В Японии было чудесно. Утонченные формы жизни, живой интерес ко всему, художественное чутье, интеллектуальная наивность в соединении со здравым смыслом — чудесный народ в живописнейшей стране.

Триумфальное шествие продолжилось и на обратном пути. Восторженный прием ждал Альберта и Эльзу на родине праотцов. Они пробыли в Палестине две недели. Британский верховный комиссар поселил их в своем дворце, взяв на себя роль гида. При каждом их выезде из резиденции раздавался пушечный залп, а за машиной следовал отряд кавалерии в парадных мундирах. Церемониальность раздражала даже купающуюся в лучах славы Эльзу. Эйнштейн много беседовал с первыми еврейскими поселенцами, а в Иерусалим­ском университете посвящал интеллектуалов в тонкости своих теорий.

А. Эйнштейн — М. Соловину:

Сородичи в Палестине очень мне понравились — как крестьяне, как рабочие, как граждане. Страна в целом мало плодородна. Она станет моральным центром, но не сможет вобрать значительную часть еврей­ского народа. Вместе с тем я, однако, убежден, что колонизация будет иметь успех.

Из Палестины супруги отправились в Испанию, где Эйнштейн, по его собственному выражению, продолжал «насвистывать любимую мелодию — на мотив теории относительности». На родине Дон Кихота ему воздали королевские почести, предоставив в распоряжение личный вагон короля Испании. Эйнштейн читал лекции в Мадридском университете.

Едва вернувшись в Германию, Эйнштейнам вновь пришлось паковать чемоданы: необходимо было — с опозданием — произнести Нобелевскую речь. Нобелевская премия Эйнштейна вызвала несколько казусов. Ее собирались присудить давно, но у Шведской Академии и Нобелевского комитета существовала традиция: давать премии за конкретные открытия, подтвержденные опытным путем. Теория относительности тогда вызывала еще ожесточенные споры, поэтому после долгих сомнений и споров придумали дипломатическую формулировку, связанную с открытием закона фотоэлектрического эффекта. Теория относительности при этом прошла через рубрику «и др.» — «работы в области теоретической физики».

В июле 1923 года в Гётеборге в присутствии короля он произнес свою Нобелевскую речь. Естественно, ученый пренебрег формулировкой Нобелев­ского комитета и говорил только о теории относительности.

Ленард откликнулся на решение Нобелевского комитета злобным заявлением протеста — на правах лауреата Нобелевской премии он утверждал, что работы Эйнштейна «незначительны» для присуждения столь высокой награды. Еще один казус вызвала национальная и государственная принадлежность нового лауреата: поскольку Эйнштейн на церемонии отсутствовал ввиду путешествия на восток, его должен был представлять посол страны, гражданином которой был новый лауреат. Эйнштейн хотел, чтобы эту миссию выполнил посол Швейцарии, но Германия воспротивилась этому, заявив права на Эйнштейна, как «имперского немца». Кончилось тем, что посол Швеции в Германии лично вручил Эйнштейну в Берлине диплом и медаль.

Часть денег, полученных от Нобелевского комитета, Альберт, как было оговорено ранее, переслал Милеве. На них были куплены три дома в Цюрихе: в одном поселилась она сама, два других, купленных для помещения капитала, использовались в качестве доходных. В 1947-м из-за финансовых трудностей, связанных с лечением Эдуарда, их пришлось продать, а дом на Хуттенштрассе, в котором жила сама Милева, был передан в собственность Эйнштейну, который осуществлял права владельца при посредничестве специально созданной им в Нью-Йорке компании. Милева распоряжалась домом по доверенности бывшего мужа и получала доход от сдачи квартир. Позже пришлось продать и третий дом, причем эта сделка вновь привела к конфликту между Альбертом и Милевой — теперь уже по финансовым обстоятельствам. Всё кончилось утратой большей части денег.

В мае — июне 1925-го Эйнштейны вновь отправились в путешествие, посетив на сей раз Аргентину, Бразилию и Уругвай. И здесь, куда бы они ни приезжали, власти и еврейские общины устраивали супругам торжественные приемы, а сам триумфатор выступал в роли просветителя.

После 1925 года Эйнштейн не предпринимал долгих путешествий, если не считать выездных лекций в Лейдене и летних поездок в Швейцарию и на балтийское взморье. С 1918 года Альберт, Эльза и две ее дочери от первого брака, Ильза и Марго, жили в огромной, девятикомнатной квартире на Хаберландштрассе, из которой Эйнштейн убегал на мансарду, где никто не мешал ему спокойно работать. Как и дом в Ульме, где родился Альберт, его берлин­ская резиденция была разрушена во время Второй мировой.

Дом Эйнштейна всегда был полон народу. Его ближайшие друзья и коллеги Планк, Нернст, Габер, фон Лауэ, астроном Архенхольд и другие ученые-естественники часто посещали его. Генрих Манн и Гергарт Гауптман, Эрих Клейбер, Макс Либерман (написавший портрет Эйнштейна в его рабочем кабинете), артистка Гедвига Вангель и многие другие известные деятели искусства и литературы бывали у него в гостях. Знаменитый индийский поэт-философ, лауреат Нобелевской премии Рабиндранат Тагор и Чарли Чаплин также были его частыми гостями.

Бурное течение жизни Эйнштейна в 20-е годы не могло не сказаться на его творческой активности. Многие теоретики, как и поэты, исчерпываются достаточно рано. К этому следует добавить бесконечные чествования, множество общественных обязанностей, мировую славу, страсти, бушевавшие в Веймарской республике, популяризаторскую деятельность.

А. Пайс:

Я считаю, что снижение творческого накала после 1916 года было вполне естественным. Активная общественная деятельность была для него проявлением как сильной внутренней потребности, так и бремени всемирной славы. Не знаю, так ли он был бы активен, если бы, как в преж­ние годы, всё его внимание целиком было отдано физике. Мне кажется, что после 1916 года у Эйнштейна, наконец, появилась возможность обратить внимание на мир, в котором он живет. В воспоминаниях Кесслера и в биографии Кайзера говорится о том, что участие в общественной жизни Берлина доставляло ему удовольствие, так же как и встречи с государственными деятелями — Ратенау, Штреземаном, Брианом, а позднее с Черчиллем и Рузвельтом. Из писем, написанных в 20-е годы, видно, что в течение нескольких лет Эйнштейн испытывал влечение к молодой женщине; в этих письмах отражены чувства, которые он, возможно, не испытал в обоих браках. Эта история закончилась в 1924 году, когда Эйнштейн написал ей, что ему придется среди звезд искать то, в чем ему отказано на Земле *. Эти строки были написаны за несколько месяцев до создания квантовой механики, в те времена, когда инициативу в свои руки взяло молодое поколение физиков, а Эйнштейн продолжал идти своим путем.

Как бы ни оценивать творческий потенциал Эйнштейна в 20-е годы, «звездная болезнь» не сказалась на его трудоголии. К занятиям теоретиче­ской физикой добавились труды деятеля культуры. Эйнштейн много писал об ученых и их учениях, составлял некрологи, обзоры, выступал с докладами. Им опубликованы памятные статьи о Махе, Смолуховском, Лео Аронсе, Шварцшильде, обзоры лекций Лоренца, докладов Гельмгольца о Гёте, книг Вейля. После 1920-го он все чаще писал об общественных проблемах, политике, образовании и воспитании. Его перу принадлежат работы о Кеплере, Ньютоне, Максвелле, Кельвине, Варбурге. Он воздал должное Марии Кюри, Эмми Нётер, Ланжевену, Нернсту, Эдисону, Майкельсону, Планку, Джулиусу, Араго, Ньюкому, своим друзьям Эренфесту и Берлинеру. Эйнштейн написал предисловие к Д и ­а л о г у Галилея и П р и р о д е в е щ е й Лукреция, рецензировал Р е л я ­т и в и с т с к у ю д е д у к ц и ю Мейерсона, писал предисловия к книгам Планка и Франка.

Работал он напряженно и много, и это не могло не сказаться на его здоровье. В 1928 году он поехал в Давос читать лекцию больным студентам и сам оказался пациентом швейцарского госпиталя. Врачи обнаружили признаки сильного переутомления и симптомы расширения сердца. Нарушение сердечной деятельности надолго приковало его к постели. Но и болезнь не приостановила работу. «Иногда даже казалось, что ему нравится болеть, потому что это позволяло ему работать, не отвлекаясь». Поскольку врачи назначили Эйнштейну постельный режим, для продолжения работы потребовался помощник. Эльза нашла Эллен Дюкас, которая в апреле 1928 года вошла в дом Эйнштейна и осталась его секретарем и помощником до конца жизни, со временем став также доверенным лицом и равноправным членом семьи.

В марте 1929 года весь мир отмечал 50-летний юбилей прославленного ученого. Он еще был не вполне здоров и, предвидя надвигающийся шквал поздравлений, друзей и репортеров, улизнул в пригород на берег озера Ванзее. Здесь в кругу семьи, одетый в старые брюки и простой свитер — Эйн­штейн отпраздновал день рождения. На столе стояли его любимые блюда: грибы, тушеные овощи, салаты, фрукты, торт. Кофе и вино были ему еще за­прещены.

Потоку поздравительных посланий, писем, телеграмм не было конца. Мэтру науки прислали множество подарков, в том числе парусную яхту, семиметровую лодку, построенную из массивного красного дерева, — дарители знали его любимое хобби. Впоследствии он часами ходил на этой яхте по глади Хавельских озер. Общество друзей еврейской книги «Сонсино» опубликовало избранные места из сочинений и переписки Эйнштейна, берлинский магистрат сообщил о своем намерении подарить ему дом на берегу озера. Поток приветствий и даров был столь велик, что ученый не имел физической возможно- сти ответить всем друзьям. Он написал стихотворение, размножил его в виде факсимиле и разослал поздравителям. Стихи гласили:

Каждый в этот день стремится
Мне хоть в чем-то пригодиться,
И друзья со всех сторон
Шлют сердечный мне поклон.
Вы меня уж одарили
Всем, что грезилось кутиле,
И мужчина зрелых лет
Может жить, не зная бед.
Каждый свой находит метод,
Чтобы день украсить этот:
Даже многие нахалы
Мне слагают мадригалы.
От похвал я возгордился
И орлом под небо взвился.
Вот вам на исходе дня
Комплимент и от меня:
Всё вы сделали, как надо,
И в душе моей отрада.

С даром магистрата случился казус: предоставленные семье дом и участок оказались не принадлежащими муниципалитету. Тогда Эйнштейну предложили самому выбрать участок для его покупки мэрией. Эльза нашла прелестное ме­стечко в деревне Капут вблизи Потсдама, но вокруг дара началась бюрократическая и политическая возня, вылившаяся в кампанию против Эйнштейна. Дабы положить конец некрасивой истории, Эйнштейн отказался от несуществующего подарка и выкупил участок на собственные сбережения. Покупка участка и строительство дачи истощили средства семьи, но сделали ее обладателем красивой виллы с двумя террасами, откуда открывался живописный вид на леса и озера. Семья любила проводить лето в Капуте, наслаждаясь природой, яхтой и встречами с друзьями.

На вилле Капут, где он чувствовал себя особенно привольно, Эйн­штейна посещали его друзья и знаменитые гости из-за границы. В окрестностях дачи он совершал далекие лесные прогулки. Часто он ездил оттуда также на астрофизическую обсерваторию в Потсдам-Бабельсберг. В начале 20-х годов там был сооружен башенный телескоп для исследования солнечного излучения и, в частности, для проверки теоретически предсказанного Эйнштейном «релятивистского красного смещения». Под названием «Башня Эйнштейна» этот телескоп вскоре вошел в народный лексикон и приобрел всемирную известность. Восемнадцатиметровое здание выделялось и своим архитектурным стилем: в шутку говорили, что оно выглядит как нечто среднее между американским небоскребом и египетской пирамидой.

Как жили Альберт и Эльза на вилле Капут? Дом, по свидетельству гостившей здесь осенью 1930 года сестры Альберта Майи, был «обставлен со всеми современными выкрутасами, но с большим вкусом». Дом был прекрасен, но мира в нем не было. Как прежде с Милевой, отношения Альберта с Эльзой не выдержали испытания временем: частые скандалы сопровождались угрозой развода. Причиной, как правило, были женщины. Он и раньше не обходил их вниманием, но мировая слава оказалась сладкой: женщины липли к нему, как мухи на мед, а он охотно откликался на их внимание.

У него завязывались отношения с поклонницами, иногда кратко­временные, очень редко — близкие, но неизменно уязвлявшие гордость его жены. Эйнштейн провоцировал у Эльзы такие же приступы ревности, за которые когда-то порицал Милеву. Она по нескольку дней почти не разговаривала с мужем, ограничиваясь в общении лишь самыми необходимыми словами, и ходила по дому с натянутой ледяной улыбкой.

Когда такое случалось, Эйнштейн либо замыкался в себе, либо удирал из дома к друзьям-мужчинам, чаще всего к Плещу или Максу Планку. В конце концов, терпение у него истощалось, он взрывался, обрушивался на «ребяческое» поведение своей жены, и оба супруга угрожали друг другу разрывом отношений. Марьянов вспоминает, как он и Марго невольно оказались свидетелями подобного скандала. Они сидели в комнате, куда вошли захваченные очередной перепалкой Эйнштейн с Эльзой. «Он был возбужден и рычал, как лев, а да будет вам известно, что если Альберт, разозлившись, повышает голос, то его слышно во всех уголках дома».

В семье пытались превратить в шутку атаки поклонниц на маститого ученого, порой превращавшуюся в охоту на него, но «здоровую любовь к физическим удовольствиям», как выразился член семьи, он реализовывал не только посредством прогулок на яхте. Он брал женщин на такие прогулки, вызывая соответствующие этому чувства Эльзы.

Альберт Эйнштейн явно не был однолюбом и широко пользовался природным обаянием. Пo свидетельству Януша Плеща, «его интерес к женщинам не был чересчур избирательным, но здоровое дитя природы привлекало его больше, чем утонченная светская дама». Сын друга Эйнштейна выразился еще сочнее: «Эйнштейн любил женщин, и чем грязнее, чем примитивнее они были, чем больше от них пахло потом, тем больше они ему нравились».

Как бы ни относиться к этим шокирующим заявлениям, красота не играла для Эйнштейна определяющего значения — это видно по его женам. Перечень спутниц Альберта в разные годы жизни получится очень большим, и только он знал степень близости, которую позволял себе с ними. На концерты в оперу Эйнштейна часто сопровождала богатая и элегантная вдова Тони Гендель, дарившая ему всякие лакомства. Горничная Эйнштейнов Герта Валдоу вспоминала, что Эльза тяжело переживала эту «близкую дружбу».

Эйнштейна часто посещала владелица цветочного бизнеса Эстелла Каценелленбоген, всегда приносившая великолепные букеты и возившая профессора по городу на дорогом автомобиле.

Еженедельно виллу Капут посещала австрийка Маргарет Лебах, дарившая Эльзе пакеты с изготовленными собственноручно ванильными булочками. Хозяин даже воспел их в стихах. Вдвоем с фрау Лебах профессор часто ходил под парусами и однажды после такой прогулки жена обнаружила в принесенном узле вещей мужа элегантный женский купальник, что, естественно, не порадовало Эльзу.

Связь с мадам Лебах продолжалась и после того, как Эйнштейны покинули Германию: в 1933-м она приезжала из Вены в Ле Кок Сюр. Близкие знали, что мадам связывает с профессором «многолетняя близкая дружба и, наверное, не просто дружба…»

Эльза прекрасно понимала, что муж ей неверен, сильно страдала и, по словам Конрада Вахсмана, сознавала, что «в любой момент может остаться без него».

Письма Эльзы заставляют думать, что она старалась просто вытеснить из своего сознания мысль о неверности мужа. Гений, подобный ее мужу, не может быть безупречным во всех отношениях, писала она в 1929 году. Если природа чем-то одаряет человека с безмерной щедро­стью, то чем-то она его ужасающе обделяет.

В отношении слабого пола Эйнштейн проявлял не только слабость, но и патриархальные домостроевские чувства — считал женщин существами второго сорта, не скрывал скепсиса относительно их умственных способно­стей: «Неужели природа могла создать половину рода человеческого без ­мозгов!» Однажды он скабрезно заметил Хедвиге Борн: «Что касается вас, женщин, то ваша способность создавать новое сосредоточена отнюдь не в мозге».

С годами Эйнштейн выказывал все более неприязненное отношение к женщинам и неодобрительно относился к институту брака. Он считал, что женщины отнимают душевный покой и свободу сильной половины человечества. Его высказывания все больше приобретали характер женоненавистничества, а брак он часто называл «цивилизованной формой рабства». Эйнштейн был уверен, что 95% мужчин и женщин предпочли бы не обходиться одним партнером. Нападки на моногамию участились на закате жизни: «Брак — неудачная попытка превратить короткий эпизод в нечто продолжительное», — констатировал великий ученый, видимо, имея в виду личный опыт…

Как я уже писал, в 1928 году в жизнь семьи Эйнштейна вошла Элен Дюкас, будущий ангел-хранитель великого физика. После болезни ему была необходима помощница и Эльза нашла таковую в Еврей­ской сиротской организации, президентом которой состояла. При первой встрече со своей будущей секретаршей, которая вскоре проникнется фанатической преданностью и безграничной любовью к профессору, последний протянул к ней руки и воскликнул: «Покойник к вашим услугам».

В 1930-м Эйнштейна постигло горе — неизлечимая душевная болезнь сына Эдуарда. Младший сын давно тревожил Альберта: необыкновенно способный пианист-виртуоз, он не мог найти места в жизни и испытывал большие трудности в общении с людьми. Его отношения с отцом колебались между болезненным преклонением и настоящими пароксизмами ненависти. Истерия и меланхолия усиливались. Когда Эйнштейн получил от Эдуарда жуткое письмо с угрозами и обвинениями и помчался в Цюрих, врачи уже не могли остановить быстро прогрессирующую болезнь. Это был сильный удар: «Эйнштейн вернулся в Берлин резко изменившимся, сразу постаревшим, подавленным».

Как я уже говорил, Эдуард отличался не только уникальными интеллектуальными и музыкальными способностями, но и крайней степенью эмоциональности. Его угнетало отсутствие духовной близости с отцом и он предпринимал титанические усилия, чтобы произвести на него впечатление своими способностями. В школе он действительно проявил редкостную одаренность, но не переносил систематические занятия. Он сочинял афоризмы и стихи, интересовался психологией и в пятнадцать лет стал рьяным поклонником Фрейда. По его мнению, Фрейд принадлежал к величайшим гениям человечества, что на первых порах не совпадало с мнением отца, кстати, знавшего Фрейда лично и состоящего с ним в переписке по проблемам разоружения и мира.

Эдуард рано увлекся проблемами психиатрии, видимо, еще не подозревая, что ему суждено стать не психоаналитиком, а пациентом психиатров. Во время учебы в университете он перенес нервный срыв, связанный с несчастной любовью (как все мужчины в роду, он увлекся женщиной, которая была гораздо старше его и не ответила ему взаимностью). От этой депрессии он так и не оправился. Отец писал ему увещевательные письма, убеждая, что женщины не должны занимать в жизни мужчин главного места, и уговаривал сына взять себя в руки, ибо только тогда у него есть шанс стать хорошим врачевателем душ. Но врачевать пришлось самого Эдуарда. Летом 1930 го письма младшего сына приобрели истерический характер, свидетельствуя о сильном душевном разладе. Это были полубредовые обвинительные излияния, в которых «попытки слабой личности утвердить себя путем высокопарных фраз перемежались с воплями отчаяния». Эдуард обвинял отца в предательстве и выражал ему свою ненависть.

Эйнштейн приехал в Цюрих успокоить сына, но только усугубил прогрессирующую болезнь. Эдуард утратил контроль над собой и грозил выброситься из окна дома.

Трудно сказать, насколько повлиял развод Альберта и Милевы на болезнь Эдуарда, но разлад в семье безусловно отразился на и без того неустойчивой психике младшего сына. По свидетельству Ганса Альберта, Эдуард всегда амбивалентно относился к отцу: любовь причудливо переплеталась с ненавистью, обидой и чувством собственной несостоятельности по сравнению с ним. Лишь в редкие минуты совместного музицирования Эдуард находил умиро­творение. В 1932 году состояние сына резко ухудшилось и его поместили в психиатрическую клинику Бюргольцли, в которой начинал карьеру Карл-Густав Юнг. Лечение не дало результатов. Эйнштейн был удручен состоянием сына, но не оказал ему той моральной поддержки, в которой он тогда больше всего нуждался. Мишель Бессо с присущей ему деликатностью и участливо­стью увещевал друга уделить сыну больше внимания и, с учетом состояния последнего, — больше такта и любви. В ответ Эйнштейн утверждал, что проблемы Эдуарда связаны с плохой наследственностью и что внешние факторы играют в этом незначительную роль. В письме к Милеве он писал, что лучшее лечение сына — работа и что не мешало бы Эдуарду написать трактат о психоанализе, дабы убедить в правоте Фрейда скептика-отца.

Незадолго до смерти Эйнштейн в письме к своему другу и биографу Карлу Зелигу объяснял разрыв своих связей с Эдуардом «неким внутренним за­претом, природу которого я сам не могу проанализировать». В самооправдание он говорил, что боялся травмировать сына любой формой появления в его поле зрения...

В отличие от толстокожего мужа, Милева не жалела средств и материн­ского тепла, дабы вылечить младшего сына, однако болезнь прогрессировала и его уже не отпускали из клиники без санитара.

С тяжелым настроением Эйнштейн предпринял новое путешествие — после долгого перерыва он направился в Америку прочесть цикл лекций в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене. Его пригласил Милликен, предложивший провести зиму в теплой Калифорнии в качестве visiting professor. Лeтом Эйнштейн мог вернуться к своим обязанностям в Берлине.

Америка встретила Эйнштейна атмосферой натиска и ажиотажа. Интервью, банкеты, речи, фотографы, толпы. В Нью-Йорке знаменитого ученого пригласили посетить протестантскую церковь Риверсайд-Чёрч, украшенную каменным барельефом, изображающим святых, пророков, королей, философов и наиболее прославившихся ученых. Единственный здравствующий среди них — Эйнштейн — обнаружил свое изваяние среди шестисот скульптур рядом с Архимедом, Галилеем и Ньютоном. Он был смущен, изумлен, но юмор и в этом случае не покинул его. Он сказал пастору: «Я мог еще предположить, что из меня можно сделать еврейского пророка, но мне и в голову не могло прийти, что я когда-нибудь могу превратиться в протестантского святого».

Во время поездки 1931 года Эйнштейн по приглашению Чарли Чаплина посетил Голливуд и присутствовал на премьере его фильма. Сопровождавшая его Элен Дюкас записала в дневнике:

Поездка в театр превратилась в сенсацию. Улица, на которой расположен кинотеатр, была забита автомобилями и людьми, ожидавшими здесь с четырех часов пополудни. Наша машина еле продвигается вперед. То и дело из стоящей вдоль тротуаров публики кто-то выбегает, вскакивает на подножку и кричит: «Хэлло, Чарли!». Заметив же в машине профессора, они совершенно теряют рассудок».

Поначалу в планы Эйнштейна не входила эмиграция в Америку. Он намеревался проводить в Принстоне зиму, а весной и летом жить на своей даче у Темплинского озера, работая в Берлине: «Я решил покончить с берлинской оседлостью и стать перелетной птицей на весь остаток жизни». Судьба, однако, распорядилась иначе. К власти в Германии рвались фашисты, они сделали мощный рывок, получив в рейхстаге 107 мест вместо прежних 12. Эйнштейн терял последние остатки веры в веймарскую демократию. Ему и раньше делали предложение занять место профессора Принстонского университета на постоянной основе, но он отказывался, ссылаясь на то, что слишком стар, чтобы пускать корни на новой почве.

В 1932-м у него состоялись три встречи с Абрахамом Флекснером, крупным деятелем просвещения и реформатором системы образования в Соединенных Штатах Америки, вынашивающим идею организовать на средства миллиардеров Луиса Бамбергера и Феликса Фульда Институт высших исследований. Этот институт, по замыслу Флекснера, должен был стать учреждением нового типа, полностью освобождавшим работающих в нем крупных ученых от материальных забот и всех обязанностей, кроме непосредственного ­занятия наифундаментальнейшей наукой, или, по словам самого Флекснера, — «гаванью, в которой ученые могли бы рассматривать мир как свою лабораторию, не погружаясь в Мальштрем непосредственного общения с ним».

По совету Милликена Флекснер, находясь в Пасадене с целью обсудить будущее нового института, попытался склонить к работе в нем самую яркую звезду современной физики. Затем состоялось еще две встречи Флекснера и Эйнштейна — в Оксфорде и Капуте. Поначалу Эйнштейн планировал, принимая предложение Флекснера, не прекращать свою работу в Берлине, но исторические события в Германии шли своим чередом, оставляя все меньше надежд на такого рода «совместительство». В конце концов, он согласился, поставив условием, что возьмет с собой своего ассистента Вальтера Майера. Флекс- нер предложил самому Эйнштейну назвать сумму своей зарплаты. Ответ обескуражил его: три тысячи долларов в год. По американским стандартам сумма была смехотворной, низкой даже для ученого значительно меньшего ранга. В октябре 1932 года назначение было утверждено с годовым жалованием в 15 тысяч долларов.

Эйнштейн возвратился в Германию весной 1932 года — как раз в то время, когда престарелый Гинденбург был избран президентом Германии. Демо­кратия клонилась к закату. События нарастали гигантским валом: отставка Брюнинга, назначение Папена, возвышение Шлейхера, быстрый рост популярности наци…

В конце 1932 года, покидая виллу Капут, Эйнштейн сказал Эльзе:

— Посмотри на всё хорошенько.

— Почему? — спросила Эльза.

— Ты этого больше не увидишь.

Он знал, что они покидают Германию навсегда.

Десятого декабря 1932 года Эйнштейны с 30 местами багажа отплывали из Бремерхавена в Калифорнию. Через месяц с небольшим к власти в Германии пришел Гитлер. Вот вам еще один пример проницательности — на сей раз политической. Вскоре после прихода Гитлера к власти N e w Y o r k T i m e s информировала читателей о проведении «одной из самых блестящих операций в новейшей истории Германии» — наци обыскали дом Эйнштейна в Капуте — искали оружие… Не-задолго до этого Эйнштейн посетил герман­ского консула в Нью-Йорке, заверившего, что в Германии с ним ничего не может случиться. Эйнштейн заявил, что не вернется в страну, которой правит нацистский режим. Маленький штрих, дающий пищу для размышления и позволяющий сравнить фашизм с большевизмом. Когда официальная беседа закончилась, немецкий консул сказал Эйнштейну: «Теперь мы можем говорить, как человек с человеком, и я могу вам сказать, что вы поступаете именно так, как и следует». Попробуйте вложить эти слова в уста консула большевист­ского в аналогичных обстоятельствах…

Значительно раньше, когда Муссолини пришел к власти в Италии, Эйн­штейн осудил фашистский режим: «Диктатура несет с собой намордник, а он в свою очередь — отупение. Наука может процветать только в атмосфере свободы слова!» После установления нацистского режима в Германии Эйнштейн одним из первых резко выступил против нацистского тоталитаризма. По крайней мере, дважды во время пребывания в Нью-Йорке он выступил с резким осуждением нацистских методов, заявив, что не может жить в стране, где подавляется политическая свобода и граждане не равны перед законом. Одновременно он заявил о своем выходе из Прусской Академии наук, в силу сложившихся обстоятельств попавшей в услужение режиму: «Условия, царящие сейчас в Германии, заставляют меня настоящим отказаться от своей долж­ности в Прусской Академии наук…, связанная с моей должностью зависимость от прусского правительства при создавшихся обстоятельствах для меня неприемлема».

Напоминаю, что все эти политические акции Эйнштейна осуществлены тотчас по приходу фашистов к власти. Это к вопросу о широко распространенной у нас версии, что