А. Дугина
| Вид материала | Литература |
- Лекция для родителей первоклассников, 67.12kb.
- Курс по социальной философии «Концепции и парадигмы социальной философии», 129.54kb.
- Региональный конкурс исследовательских работ, посвящённых творчеству А. С. Пушкина, 166.44kb.
Теперь остановимся вот на какой черте органической демократии – деление общества на «граждан» и «недограждан». Без сомнений, и эта идея Дугина основана на шмиттовском понимании демократии как «чисто политическом понятии». По сути, он вслед за Шмитом предлагает вернуться к афинской модели демократии, когда равный гражданский политический статус распространялся только на тех, кто принадлежал к данному сообществу, объединенному общим языком, общей исторической судьбой, традицией, общими политическими целями и сознательной волей к их достижению. Такая демократия противопоставляется либерализму, либеральной демократии, настаивающей на «правах человека», а не на «правах гражданина». И на этот раз Дугин оказывается наследником Шмитта.
Кроме этого, в своих проектах Дугин широко использует шмиттовскую теорию «исключительных обстоятельств». Карл Шмитт под «исключительными обстоятельствами» понимает ситуацию, которая не предусмотрена никакими нормами и никак не описана в действующем праве, это «случай крайней необходимости, угрозы существованию государства или что-либо подобное»2. Для него такая ситуация, имела место в Германии в промежутке между двумя мировыми войнами. Но если полагаться на мнение Г. Рормозера, то речь в теориях Шмитта идет даже не о Германии, но обо всей политической реальности ХХ века представляющей собой «всемирную гражданскую войну» 3, которая обуславливает, по существу, все политические понятия и категории. «В этом ощущении перманентной, идущей не на жизнь, а на смерть борьбы, - ключ к пониманию идей немецкого ученого. Спокойные времена казались ему лишь короткими антрактами в бесконечной, предельно напряженной исторической драме»1. То же можно сказать и о Дугине. Прошло время советской империи и двуполярного мира. Проигравших ожидает, как минимум, политическая смерть. Такую картину современности рисует нам Дугин. Ситуация, как признал бы Шмитт, - исключительная. Этого же мнения придерживается Дугин, для которого «исключительные обстоятельства» - это не просто социально-политическая катастрофа, но постановка народа и его политического организма перед проблемой, обращенной к его исторической сущности, к его сердцевине, к его тайной природе, которая и делает этот народ тем, что он есть2. «Исключительная ситуация» – это ни что иное, как угроза русскому государству и русскому народу, угроза их существованию. Эта угроза тем более реальна, что Россия сегодня слаба как никогда. Она не только утрачивает свое место в истории, но утрачивает осознание истории. Она не только теряется в пространстве, но теряет осознание пространства3. Дугин отмечает, что Российская Федерация не имеет собственной государственной истории, ее границы случайны, ее культурные ориентиры смутны, ее политический режим шаток и расплывчат, ее этническая карта разнородна, а экономическая структура фрагментарна и отчасти разложена4. Такими заявлениями Дугин пытается подтвердить правоту своего тезиса об исключительности той ситуации, в которой оказался русский народ. «Будущее неопределенно, в то время как настоящее представляет систему «вызовов» для России. На все эти вызовы Россия должна дать ответ»5. Дать ответ в данном случае значит принять решение в шмиттовском смысле.
К. Шмитт полагал, что «исключительные обстоятельства» требуют быстрого, неординарного решения, решительного действия, не нуждающегося в нормативно-правовом обосновании. Дугин, в свою очередь, характеризуя решение, говорит о нем как о спонтанном выражении глубинной воли народа, отвечающий на глобальный экзистенциальный и исторический вызов. «Мы живем в «исключительных обстоятельствах», в преддверии столь важного Решения, подобного которому наша нация, быть может, вообще никогда не делала»1. Решение, которое предлагает принять Дугин, заключается в становлении России на рельсы «евразийства», предполагающего реализацию континентальной геополитической миссии и политической и социально-экономической программы идеологии Третьего пути. Выбор, сделанный в пользу новой империи, нового социализма, русской православной церкви, - вот достойное решение так необходимое в настоящей ситуации. Вся идеология, все творчество Дугина есть настоятельное требование решительного и решающего действия от народа, от политического руководства страны и Президента. Почти все его работы посвящены обоснованию безотлагательности именно евразийского решения, означающего «путь к Русскому Будущему через крайнюю форму сопротивления, через переступание границы искусственных юридических норм, не соответствующих истинным канонам Русского Права»2. «Тот мир, в котором мы оказались после гибели великой Евразийской Империи, настолько по своей жестокости контрастирует с сонным, ленивым, позднесоветским бытием, что психологическая катастрофичность, понимание острейшего трагизма нашего положения должны быть привиты нашему обществу»3. Проблема евразийского решения, по мнению Дугина, действительно стоит остро. «У России есть либо евразийское будущее, либо никакого»4. Но евразийство – это не просто утверждение одной из идеологий, одного из путей. Это глобальная альтернатива «новому мировому порядку». Взять курс на осуществление Евразийского Проекта, как альтернативного западному, значит также принять евразийское решение.
Однако, какое бы решение не было принято, чтобы оно было политическим, то есть всеохватывающим и вездесущим, необходимо решить, кто является другом, а кто – врагом. «Народ существует политически только в том случае, если он образует независимую политическую общность и если при этом противопоставляет себя другим политическим общностям, как раз во имя сохранения своего собственного понимания своей специфической общности», - цитирует Дугин К. Шмитта. Действительно, по Шмитту, важнейшим принципом «политического» является воля, а носителем воли – народ, коллективный организм. Определять, кто друг, а кто враг – это и прерогатива народа. В этом суть его политического бытия1.
Так мы выходим на категорию врага, определение которого есть необходимое условие участия в политике. Избежать политики невозможно. Это судьба. Распознать врага и принять соответствующее решение – вот логика субъекта, пытающегося сохранить себе политическую жизнь и, в конечном счете, жизнь вообще.
На оппозиции врагу построен Евразийский Проект Дугина и, возможно, вся его идеология. Он неустанно трудится над созданием фронта сил, «одинаково обобранных» врагом. «Пистис София», «Капитал», Коран, Апокрифы, Евангелие, «Майн Кампф» - одинаково верны и истинны перед лицом врага2. При этом лицо его в работах Дугина устрашающе. И нет сомнений, что Дугин намеренно демонизирует образ врага, от чего, кстати, предостерегал Шмитт. Под врагом подразумевается Запад и, прежде всего США, которые обвиняются Дугиным в русофобии. «Они не остановятся, пока окончательно не добьют нас. Всех нас, всех наших детей, стариков и женщин. С ветхозаветной жестокостью и либеральным цинизмом»1. Чтобы победить врага, нельзя останавливаться ни перед чем. Это война2. И не иначе.
Дугин давно уже ведет свою войну. Осталось лишь втянуть в нее всех остальных. «Я не склонен, в отличие от многих безответственных политиков, способных лишь на патриотическую фразу, преумалять кошмар той ситуации, в которой мы оказались. Нам предстоит суровая и страшная борьба с извечным врагом, и мы должны быть готовы к самым тяжелым и драматическим поворотам»3. И еще. «Бой, который нам суждено дать, вполне можно назвать «последним решением»4.
Вырисовывая образ врага, Дугин пытается показать, что представляет собой Россия. Он запускает механизм самоидентификации. В том числе по принципу – «кто не с нами, тот против нас». Результатом угроз врага, как считает Дугин, должно стать политическое единство нации, народов и государств. «При абсолютной гегемонии США и примкнувшим к ним стран все остальные государства как бы автоматически становятся единым целым»5. Важно лишь правильно определить линию фронта, друзей и врагов, вслед за чем непременно последует необходимая консолидация сил.
«Если воля народа сможет утвердить самую себя и свой национальный выбор в этот драматический момент, сможет ясно определить своих и чужих, обозначить друзей и врагов, вырвать у истории свое политическое самоутверждение, тогда Решение русского государства и русского народа будет его собственным историческим, экзистенциальным решением, ставящим печать верности под тысячелетиями духовного народостроительства, а значит и будущее у нас будет Русским. Если Решение примут другие …, то не только наше будущее будет «нерусским», «общечеловеческим», то есть, в конечном счете, «никаким», но и наше прошлое потеряет смысл и драма великой истории обратится глупым фарсом на пути к мондиализму и полной культурной нивелировке в «общечеловеческом человечестве», и в « аду абсолютно правовой реальности»1. Или решение, или смерть. Никаких дискуссий и компромиссов, никаких промедлений и никакой гуманистической риторики. Совсем как у Шмитта.
Итак, можно с уверенностью сказать, что теории Шмитта являются одним из главных источников влияния на творчество Дугина. Дугин заимствует шмиттовский подход к пониманию политики и демократии. Он строит свои проекты соответственно логике таких понятий, как «исключительные обстоятельства», «решение». Он реализует радикальную тенденцию, заложенную в рассмотрении политики через категории «друга» и «врага». Проблема распознания врага становится проблемой жизни и смерти. Принять решение в «исключительных обстоятельствах» значит констатировать «исключительность» сложившейся ситуации, определить врага и способ борьбы с ним. Значит, сохранить себе жизнь. Отказаться от решения, промедлить или пойти на уступки, значит, вычеркнуть себя из истории. Дугин переводит теоретические выкладки Шмитта в конкретную историческую плоскость, прямо указывая на врага и называя его имя.
Однако стоит отметить, что между Дугиным и Шмиттом есть существенные различия. Шмитт в вопросе о Решении в «исключительных обстоятельствах» занимает персоналистскую позицию, считая, что последнее слово должно быть за сувереном. По Дугину решающая воля принадлежит народу. Возможно, это объясняется тем, что на тот момент, когда выдвигались данные тезисы, Дугин не видел суверена, который бы мог взять на себя бремя Решения. Кроме этого, Шмитт - поклонник такой политической системы, которая способна быстро реагировать на возникающие вызовы, которая способна обеспечить стабильный порядок. Дугин – поклонник евразийского идеократического порядка, способного не только противостоять врагу, но и последовательно осуществлять свою миссию во всем мире. Миролюбивость, дискуссионность, мягкотелость, безответственность – не единственные и не главные упреки Дугина либерализму. Вряд ли бы Дугин оставался на либерально-консервативных позициях в спокойные времена, как полагают о Шмитте1. Все-таки Шмитт в большей степени ученый, а Дугин – идеолог. У них разные задачи. Задача ученого – добиваться истины, объективных знаний, понятых определенным образом, занимая при этом аргументированную и взвешенную позицию. Задача идеолога – тенденциозно истолковывать, добытые учеными истины, доводить всякую мысль до предела, выдавать свою правду за всеобщий закон.
Теперь мне хотелось бы указать на одно интересное обстоятельство.
Дугин в своей идеологии исходит из тотального противостояния врагу. Противостояние проходит через все сферы и уровни жизни общества. Все подчинено цели тотальной войны, войны, в стороне от которой не останется никто. Это напоминает ничто иное, как тотальную мобилизацию.
Понятие «тотальной мобилизации» было введено и осмыслено Э. Юнгером в 1930 году. Но уже в теории Шмитта2 и даже Шпенглера можно найти не только намеки на тотальную мобилизацию, но и ее основные характеристики, позже обозначенные Юнгером. У Шпенглера – это служение всех и каждого единому целому, единой цели; отношения строгой дисциплины и иерархии, приказания и подчинения в ситуации преодоления кризиса; концентрация общих сил в направлении новой власти. У Шмитта – это тотальное единство народа, поставленного перед необходимостью коллективного действия; растворение общества в государстве перед лицом тотального врага; постоянная готовность к возможной войне.
Не используя понятия «тотальной мобилизации» К. Шмитт и О. Шпенглер говорят именно о ней. Они требуют от отдельных граждан и целого государства, претендующих на политическое существование в случае Шмитта, на торжество прусского духа и прусского социализма в Германии и во всем мире в случае Шпенглера, высшего напряжения духовных и физических сил, коллективного усилия, готовности к войне как к самопожертвованию. Они требуют тотальной войны, которая невозможна без тотальной мобилизации.
В ситуации тотальной мобилизации образ военного события уже вписан в мирный порядок вещей. Область индивидуальной свободы все более сужается. Экономическая сфера в целом и индустрия в частности подчинены политическим и военным целям. Все общество живет переживаниями возможной войны, а сначала войны – переживаниями скорой победы или скорого поражения. Тотальная мобилизация достигает даже дитя в его колыбели. Любая работа в период мобилизации является частью гигантского процесса работы. Действительная война идет не столько между профессиональными воинами, сколько между «мирными» населениями разных стран1.
Юнгер, сформулировав понятие «тотальной мобилизации», не только констатировал то, что имело место в реальной действительности, не только подобрал точное определение тому, о чем писали такие авторы, как К. Шмитт и О. Шпенглер, но и угадал направление, в котором будет развиваться едва ли не весь ХХ век.
Дугин в своих работах широко использует как само понятие «тотальной мобилизации», заимствованное у Юнгера, так проекты, теории, идеи, исполненные в духе тотальной мобилизации, почерпнутые у Шмитта, Шпенглера, а также Юнгера. Заметим, что произведение Э. Юнгера «Рабочий» является наиболее ярким призывом к тотальной мобилизации.
Как отмечает П. Козловски, «Рабочий» символизирует собой не просто движение, но бегство вперед2. Если причиной кризиса Германии была недостаточная мобилизация сил, то преодолеть этот кризис можно только путем тотальной мобилизации. Человеческий тип, являющийся носителем тотальной мобилизации, - это рабочий. Герой войны сменяется героем труда. Полную мобилизацию совершает не тотально военизированное, но тотально трудовое по своему характеру общество. Воин становится рабочим.
Рабочий жертвует собой, своей чувственностью во имя воли к власти и мобилизации. «Самое глубокое счастье человека состоит в том, что он жертвует собой, а высшее искусство приказа – в том, чтобы определить цели, достойные жертвы»1. Мобилизация материи совершается через мобилизацию техники и человека, пространства и типа. «Состояние непрерывного изменения, в которое мы вовлечены, требует для себя всех сил и резервов, коими располагает жизнь. Мы живем в эпоху великого расточения, единственное следствие которого видится в ускоренном беге колес.(…) Наш образ жизни подобен, скорее, смертельной гонке, в которой приходится напрягать все свои силы, чтобы только не оказаться в ее хвосте»2. В конечном итоге, тотальная мобилизация есть лишь воля к власти, к покорению «регионов хаоса», к планетарному господству рабочего, как нового типа человека, отмеченного гештальтом.
«Не нужно обладать пророческим даром, чтобы предсказать, что мы стоим не в начале Золотого века, а накануне больших и нелегких перемен. Никакой оптимизм не может обмануть нас в том, что масштабные столкновения никогда еще не были столь частыми и серьезными. Важно быть на высоте этих конфликтов, сплачиваясь в непоколебимые порядки»3.
Сплочение в непоколебимый порядок и есть тотальная мобилизация.
Остается выяснить, какое отношение ко всему этому имеет творчество Дугина.
Надо заметить, что к тотальной мобилизации работы Дугина имеют прямое отношение. Предложенный им Евразийский проект в определенном смысле есть проект мобилизационный. Сверхцель, сверхзадача Евразийского проекта – создание геополитической альтернативы атлантизму. Таким образом, геополитическая миссия становится мерилом и критерием всех остальных сфер развития России – экономической, социальной, культурной, политической, религиозной и т.д. На первых этапах все должно быть подчинено исключительно центральной геополитической задаче. Все участники проекта должны постоянно испытывать на себе давление этой сверхцели1.
Это также касается и экономики. По мере возрастания стратегического значения того или иного вида хозяйственной деятельности меняется форма собственности от частной через коллективную или кооперативную к государственной. В мирное время частный и кооперативный сектор в экономике могут увеличиваться, а государственный – сокращаться2. Но это время наступит нескоро. А пока – «Перманентная война - как Перманентная революция, как Перманентный труд»3.
Помимо мобилизационного режима в экономике, проект Дугина предполагает создание мобилизационного типа общества. В таком обществе принципы созидания и социального оптимизма должны быть нормой человеческого бытия4. Дугин также говорит о введении в стране норм особой «политической корректности» евразийского типа, автоматически исключающей из общественной, социально-политической и медиакратической жизни политические и экономические силы, которые отрицают «евразийский проект» и созданный на его основе широкий консенсус5.
«Мы должны очнуться после шока. Да, предшествующая форма Великого Проекта рухнула. Но надо все восстановить заново, все переосмыслить, все востребовать опять. Должна закипеть упорная, напряженная национальная работа – в конструкторских бюро, где свет включается по ночам и русские инженеры крадутся к ватманским листам и компьютерам, чтобы чертить аппараты для будущей Великой России …»1
Как видно, Дугин строит свои проекты под знаком тотальной мобилизации, а значит под влиянием, прежде всего, работ Э. Юнгера. Этим, как мне кажется, действительно серьезное влияние Юнгера ограничивается.
Нет в творчестве Дугина ни культа техники, ни культа работы или плана. Ни рабочей демократии или аристократии Дугин также не приемлет. Философия гештальта чужда его проектам. Он не видит цели в планетарном господстве гештальта рабочего в пределах многообразных исторических пространств, в превращении земли в единое фабричное плановое хозяйство. Идеологии Дугина противоречит универсализм и единообразие, навязываемого всему миру типом (рабочим).
Но Дугин, наверняка, очарован грандиозностью, революционностью проекта Юнгера, масштабами задуманной мобилизации. «Чем более киническим, более спартанским, прусским или большевистским окажется наш образ жизни, тем будет лучше», - говорит Юнгер. Дугин, несомненно, подписался бы под этими словами. Воспринимать жизнь как задание, как бесконечное напряжение – это и в его духе. Созвучны чаяниям Дугина о сверхчеловеке пророчества Юнгера о герое-рабочем и человеке-титане. Примечательно, что название книги «Der Arbeiter» Дугин переводит как «Труженик», а не как «Рабочий» или «Работник», наиболее популярные варианты перевода. Возможно, по его мнению, «труженик» звучит на русском языке более представительно и благородно, чем «рабочий». Возможно, он хочет подчеркнуть надклассовый характер труженика, полагая, что труженик – это не только пролетарий, но и крестьянин, и вообще любой трудящийся. Все вместе же они представляют новую силу, претендующею на то, чтобы свергнуть современный порядок, выйти за пределы относительности.
Остановимся на этом и подведем итоги второй главы.
Далеко не все идеи «консервативных революционеров» находят свое отражение в идеологии Дугина. Источником, оказавшим на Дугина решающее влияние, можно считать только творчество Шмитта. К. Шмитт, настроенный значительно менее революционно, чем тот же О. Шпенглер или Э. Юнгер, привлекает к себе большее внимание Дугина. Это объясняется тем, что он дает универсальные формулы политического действия, формулы, никак не отмеченные национальной спецификой. Они просты, последовательны и, что самое главное, эффективны в реальной политической практике. Опасности, которые таят в себе теории Шмитта, ничуть не пугают Дугина. Более того, он говорит на языке «опасного», усваивая радикальный вариант прочтения Шмитта.
Со Шпенглером Дугина связывает революционная, значительно более антилиберальная, чем у Шмитта, позиция. С Юнгером – радикальная установка на преобразование действительности, на стремительный рывок, гигантский прыжок в новую реальность, установка на осуществление грандиозного проекта, на рождение нового человека или сверхчеловека.
Работы всех трех авторов – Юнгера, Шпенглера и Шмитта – объединяет устойчивый мотив тотальной мобилизации. Этот мотив находит свое место и в идеологии Дугина. А значит, у нас есть определенные основания считать Дугина «консервативным революционером».
И последнее замечание.
Если попытаться сравнить позицию традиционалистов и «консервативных революционеров» по отношению к действию в настоящем, то можно обнаружить, что эти позиции совершенно расхожи. Традиционалисты слишком пессимистичны, в их позиции много фатализма. Они не очень-то верят в свои силы, в свою способность изменить мир. Они предпочтут стоять в стороне и свысока наблюдать за происходящим. Революционный настрой Ю. Эволы на протяжении всего периода его жизни медленно, но верно сходит на нет. В одной из последних своих работ («Оседлать тигра») он отмечает, что позитивное действие в современном мире невозможно. А название работы объясняет так: оседлать тигра – это значит не придавать решающего значения притягательной силе позитивных перспектив близкого будущего; оседлать силы хаоса и распада, не дать им разыграться1. Эвола полагает, что течение, несущее к концу темного века, железного времени настолько сильно, что оно может поглотить того, кто встает у него на пути. Лучшая тактика в такой ситуации, по его мнению, - дать свободу действий силам и процессам эпохи, но оставаться твердым и готовым вмешаться, когда тигр устанет бежать. Именно Эволе принадлежит теория «обособленного человека», занимающего сознательную позицию отстраненности от современной политики2. Мнение Р. Генона на этот счет во многом совпадает с мнением Ю. Эволы. По его словам, встать на чью-либо сторону означает неизбежно оказаться одураченным, поскольку в реальности действия любого института современного мира предопределены антитрадиционным влиянием. В этих условиях вмешиваться в направляемую этими влияниями борьбу было бы равносильно тому, чтобы принять правила игры, исход которой заранее известен3.
«Консервативные революционеры», в свою очередь, готовы противостоять любым, даже самым смертоносным течениям. Они не могут ждать, «когда тигр устанет бежать». Они верят в свою способность перевернуть существующий порядок вещей. Финал для них в любом случае не предопределен. Они предлагают идеал активного участника настоящих и будущих сражений. Они спешат разрушить, чтобы начать новое строительство в ритме тотальной мобилизации. Они спешат …
Традиционалисты терпеливо ждут будущего, которое принадлежит концу.
Дугин в своей позиции по отношению к действию в настоящем принадлежит в большей степени к «консервативным революционерам», чем к традиционалистам.
Глава III. «Власть посредством суши».
Тема геополитики является одной из центральных в творчестве Дугина. Трудно себе представить его идеологию без геополитической составляющей. Геополитика в работах Дугина тесно сплетается с традиционализмом посредством «сакральной географии», с «консервативной революцией» через отождествление атлантической геополитической миссии с либерал-демократией, а евразийской – с Третьим путем. Именно геополитические цели оправдывают средства тотальной мобилизации. Вычеркнув из идеологии Дугина фундаментальный закон дуализма Суши и Моря, можно лишить смысла многие его идеи, а Евразийский проект вообще приговорить к смерти, удалив, по сути, главный жизненный нерв.
Проблемам геополитики Дугин посвящает множество статей и одну большую работу – «Основы геополитики»1. Он первым или одним из первых обращается к идеям таких зарубежных геополитиков, как Х. Маккиндер, К. Хаусхофер, Ж. Тириар, Ж. Парвулеско2, К. Шмитт (также геополитик в известной степени). Дугин пытается осмыслить их геополитические предложения и произвести свой геополитический проект.
Он неоднократно называет себя основателем современной российской школы геополитики, таким образом, оценивая свое усердие в изучении и популяризации геополитической проблематики.
Вообще надо заметить, что геополитическая дисциплина вызывает множество споров. Есть разные точки зрения на предмет геополитики, ее соотношение с политической географией. Нередко ставится под вопрос научность данной дисциплины.
Пытаясь дать определение геополитике, чаще всего цитируют Р. Челлена1. По его мнению, геополитика есть доктрина, рассматривающая государство как географический организм или пространственный феномен. Также часто ссылаются на ведущий немецкий геополитический журнал «Zeitschrift fur Geopolitik», основанный в свое время еще Карлом Хаусхофером: «Геополитика есть наука об отношениях земли и политических процессов. Она зиждется на широком фундаменте географии, прежде всего географии политической, которая есть наука о политических организмах в пространстве и об их структуре. Более того, геополитика имеет целью обеспечить надлежащими инструкциями политическое действие и придать направление политической жизни в целом. Тем самым геополитика становится искусством, именно – искусством руководства практической политикой. Геополитика – это географический разум государства»2.
Данные определения геополитики можно назвать традиционными или первоначальными. Сегодня преобладает другой взгляд на геополитику. Разница между «старым» и «новым» подходом кроется в понимании предмета этой дисциплины. Если до второй мировой войны геополитика предполагала изучение влияния на политику географического фактора, то после войны акцент сместился в сторону исследования целого комплекса различных факторов: экономического, политического, военно-стратегического, ресурсного, экологического и др. Иными словами, современная геополитика утрачивает, ранее ей свойственный, географический детерминизм.
Действительно мир сильно изменился даже за последние 50 лет, и географический фактор неумолимо теряет свою силу вместе с развитием транспортной и информационной связи, с развитием сверхдальнего вида оружия и много другого. Для некоторых авторов это дает повод настолько широко и многопланово трактовать предмет геополитики, что дисциплина лишается своих специфических черт1. В итоге, ее исследования почти невозможно отличить от исследований международных отношений и внешней политики.
Геополитические взгляды Дугина по главным позициям идут вразрез с обозначившейся тенденцией в рассмотрении геополитики.
Он считает, что геополитика – это мировоззрение, и ее лучше сравнивать в этом качестве не с науками, а с системами наук. По его мнению, она находится на том же уровне, что марксизм и либерализм, то есть системы интерпретации общества и истории, выделяющие в качестве основного принципа какой-то один важнейший критерий и сводящие к нему все остальные бесчисленные аспекты человека и природы. В случае геополитики этим критерием является география и пространство2. По сути, Дугин сравнивает геополитику с идеологией, кроме этого, отмечая, что геополитик всегда заинтересован, ангажирован. Тем самым, Дугин подтверждает сомнения о том, что геополитика является не наукой, а идеологией.
Также он считает геополитику мировоззрением власти, наукой о власти и для власти; «кратким справочником властелина», в котором дается резюме того, что следует учитывать при принятии глобальных решений. В итоге же оказывается, что геополитика – это наука править3, то есть захватывать и управлять, господствовать и подчинять. Именно за этот экспансионистский компонент геополитика некоторое время провела в изгнании.
Последние из приведенных определений геополитики исполнены Дугиным в духе немецкой геополитической школы. Геополитика Дугина многим обязана этой школе. Но, в первую очередь, мы обратимся к ее главной противнице – английской школе геополитики и основателю этой школы - Х. Маккиндеру.
Как ни странно, но именно идеи Маккиндера оказали большое влияние на геополитические взгляды Дугина. Однако, странным это влияние может показаться только на первый взгляд. Маккиндер, которого наряду с А. Мэхэном1 можно считать «отцом» атлантизма, признает ведущую и центральную роль России и Евразии в мировой политике, закладывая фундамент под евразийскую геополитическую миссию. Дугину остается только воспользоваться возможностью, которую предоставляет ему концепция Маккиндера. Что он и делает.
В своих проектах Дугин полностью опирается на утверждение Маккиндера о внутреннем пространстве Евразии как осевом регионе, господство над которым может явиться основанием для мирового господства.
«Окидывая беглым взглядом широкие потоки истории, - пишет Маккиндер, - нельзя избавиться от мысли об определенном давлении на нее географических реальностей. Обширные пространства Евразии, недоступные морским судам, но в древности открытые для полчищ кочевников, покрываемые сегодня сетью железных дорог, - не являются ли они осевым регионом мировой политики? Здесь существовали и продолжают существовать условия для создания мобильной военной и экономической мощи … Россия заменила Монгольскую империю. Место былых центробежных рейдов степных народов заняло ее давление на Финляндию, Скандинавию, Польшу, Турцию, Персию и Китай. Она может наносить удары по всем направлениям, но и сама получать удары со всех направлений … Мало вероятно, чтобы какая-либо из мыслимых социальных революций могла бы изменить ее фундаментальное отношение к бескрайним географическим пределам ее существования …»1
По мнению Маккиндера, с планетарной точки зрения в центре мира лежит евразийский континент, а в его центре – «сердце мира» (heartland)2. Хартленд – это средоточие континентальных масс Евразии. Это наиболее благоприятный географический плацдарм для контроля над всем миром.
Дугин в работе «Основы геополитики» почти повторяет за Маккиндером: «Россия – это гигантская континентальная масса, которая отождествляется с самой Евразией., хотя бы потому, что именно ее земли, ее население и ее индустриально-технологическое развитие обладают достаточным объемом, чтобы быть базой континентальной независимости, автаркии и служить основой для полной континентальной интеграции»3. Россия - это самостоятельная территориальная структура, чья безопасность и суверенность тождественны безопасности и суверенности всего континента. Этого нельзя сказать ни об одной другой крупной евразийской державе – ни о Китае, ни о Германии, ни о Франции, ни об Индии. Только Россия может выступить от имени Heartland с полным геополитическим основанием. «Она должно до конца осознать себя как “географическая ось истории”, как ядро Евразии и с полной ответственностью утвердить на новом этапе и в новых терминах глобальный масштаб своего исторического и цивилизационного предназначения»4.
Дугин требует «собирания земель», восстановления границ бывшего СССР. В перспективе он рассчитывает на создание Евразийской Великоконтинентальной Империи и, наконец, - Мировой. «Битва за мировое господство русских не закончилась»5. Таким образом, Дугин следует знаменитой формуле Маккиндера: «Кто правит Восточной Европой, господствует над хартлендом; Кто правит хартлендом, господствует над Мировым Островом; Кто правит над Мировым Островом, господствует над миром»1.
Кроме концепции «географической оси истории» или heartland Дугин перенимает у Маккиндера теории «береговых зон» или «внутреннего полумесяца» и «внешнего полумесяца» или «островного полумесяца».
Как считает Маккиндер, «внутренний полумесяц» - это пояс, совпадающий с береговыми пространствами Евразийского континента и представляющий собой зону наиболее интенсивного развития цивилизации. «Внешний полумесяц» - это зона целиком внешняя (географически и культурно) относительно материковой массы Мирового Острова.
Дугин уделяет достаточно внимания теории «внутреннего полумесяца», активно развивая ее, но в главном опираясь на Маккиндера. По мнению Дугина, «береговая зона» (Rimland) - это ключевая категория, лежащая в основе геополитики. Rimland представляет собой составное пространство, которое потенциально несет в себе возможность быть фрагментом либо Суши, либо Моря. Влияние морской стихии в «береговой зоне» провоцирует активное и динамическое развитие. Континентальная масса давит, заставляя структурализировать энергию. С одной стороны, Rimland переходит в Остров и Корабль, с другой – в Империю и Дом. Rimland не сводится, однако, лишь к промежуточной и переходной среде, в которой протекает взаимодействие двух импульсов. Это очень сложная реальность, имеющая самостоятельную логику и собственную судьбу. Rimland в значительной степени свободен в выборе, но не свободен в структуре выбора – так как кроме талассократического или теллурократического пути третьего ему не дано2.
По словам Дугина, для России на стратегическом и геополитическом уровнях важнейшим императивом является превращение «береговых зон» в своих союзников, проникновение в «прибрежные территории», заключение общеевразийского пакта или, по меньшей мере, обеспечение полного и строгого нейтралитета как можно большего числа Rimland. Эти территории необходимы России для того, чтобы стать действительно суверенной континентальной геополитической силой1.
«Внешний полумесяц» Дугин, как и Маккиндер, рассматривает в качестве морской силы, пытающейся оказать давление на Мировой Остров, его береговые зоны с целью блокировать heartland, лишив возможности не только мирового, но и континентального господства. Дугин, однако, в отличие от Маккиндера, предпочитает говорить более широко – о дуализме Суши и Моря. Хотя Маккиндер и упоминает о противостоянии морских и сухопутных держав, «соль» его геополитической концепции не в этом. Главная идея теории Маккиндера заключается в том, что существует «географическая ось истории», по отношению к которой «внешний и внутренний полумесяцы», чтобы они не делали, находятся на периферии. Так распорядилась география, и мировая политика строится с учетом этого бесспорного факта.
В основе геополитической концепции Дугина лежит не просто представление о России как о «сердце мира», но представление о ней как о главном действующем лице в глобальном цивилизационном противостоянии Суши и Моря. Неслучайно первым законом геополитики Дугин называет утверждение фундаментального дуализма, отраженного в географическом устройстве планеты и в исторической типологии цивилизаций. В этой позиции Дугина скорее прочитывается влияние Карла Хаусхофера, о котором у нас сейчас и пойдет речь.
К. Хаусхофер – один из самых видных представителей немецкой школы геополитики. На его геополитические взгляды оказали сильное влияние такие авторы, как Х. Маккиндер, А. Мэхэн, Р. Челлен, Ф. Ратцель2. Он же, в свою очередь, оказал сильное влияние на Дугина, возможно, более сильное, чем Маккиндер.
Именно Хаусхофер первым поставил проблему планетарного дуализма – «морские силы» против «континентальных сил» или талассократия («власть посредством моря») против теллурократии («власть посредством суши»). Он не просто констатировал это противостояние, но утвердил его как всеобщий закон развития истории отношений народов и государств. Постулировав неизбежную борьбу морских и сухопутных держав, Хаусхофер приходит к мысли о создания континентального блока по оси Берлин – Москва – Токио. «… это не прыжок в неизвестность, а осмысленное осуществление важной необходимости»1. Евразийский альянс, по его мнению, способен парализовать политику «анаконды», политику удушения евразийских государств, запирания их вглубь континента, политику, проводимую «атлантистами» (США, Великобритания) по завещанию А. Мэхэна. «Евразия не может быть «окружена», если ее два самых крупных народа, обладающие огромным совокупным пространством, не позволяют использовать себя в междоусобной борьбе, в которую они были втянуты во время Крымской войны или в 1914 году, и никакая дымовая завеса не сможет скрыть этот факт. Такова аксиома европейской политики с геополитической точки зрения»2.
Отметим, что еще Х. Маккиндер говорил об опасности союза евразийских государств и, прежде всего, союза Германии и России. По словам Хаусхофера, это проявление как раз того жуткого страха Британской империи перед единственной в своем роде связью, способной нанести поражение силам блокады и изоляции. «Сегодня мы знаем: можно построить очень смелые конструкции из стали, если их фундамент устойчив и надежен, если важнейшие несущие опоры тоже из настоящей прочной стали, эластичной и упругой, но все же пружинящей на концах, а сама структура конструкции настолько устойчива, что ни один камень, ни один шарнир не тронется с места. Такая конструкция, естественно, обладает в условиях мировой бури совсем иной прочностью – если к тому же под нее будет подведен солидный фундамент, подобный новым мостам, сооружаемым нашим дорожным ведомством, представляя собой надежный блок, охватывающий пространство от Балтийского и Черного морей до Тихого океана»1.
Кроме этого, Хаусхофер активно развивал теорию пан-идей, среди которых выделял панамериканскую, паназиатскую, панрусскую, пантихоокеанскую, панисламскую и панъевропейскую.
Дугин, без лишней скромности, копирует идеи Хаухофера, лишь иногда указывая на их происхождение.
«Главным законом геополитики, - пишет Дугин, - является утверждение фундаментального дуализма»2. Этот дуализм выражается в противопоставлении «теллурократии» (сухопутного могущества) и «талассократии» (морского могущества). Характер такого противостояния сводится к борьбе между торговой цивилизацией (Карфаген, Афины) и цивилизацией военно-авторитарной (Рим, Спарта). В иных терминах, дуализм между «демократией» и «идеократией». Уже изначально данный дуализм имеет качество враждебности, альтернативности двух его составляющих полюсов, хотя степень может варьироваться от случая к случаю. Вся история человеческих обществ, таким образом, рассматривается как состоящая из двух стихий: «водной» («жидкой», «текучей») и «сухопутной» («твердой», «постоянной»).
«Теллурократия», «сухопутное могущество» связано с фиксированностью пространства и устойчивостью его качественных ориентаций и характеристик. На цивилизационном уровне это воплощается в оседлости, в консерватизме, в строгих юридических нормативах, которым подчиняются крупные объединения людей рода, племена, народы, государства, империи. Твердость Суши культурно воплощается в твердости этики и устойчивости социальных традиций. Сухопутным (особенно оседлым) народам чужды индивидуализм, дух предпринимательства. Им свойственны коллективизм и иерархичность. «Талассократия», «морское могущество» представляет собой тип цивилизации, основанной на противоположных установках. Этот тип динамичен, подвижен, склонен к техническому развитию. Его приоритеты кочевничество (особенно мореплавание), торговля, дух индивидуального предпринимательства. Индивидуум как наиболее подвижная часть коллектива возводится в высшую ценность, при этом этические и юридические нормы размываются, становятся относительными и подвижными. Такой тип цивилизации быстро развивается, активно эволюционирует, легко меняет внешние культурные признаки, сохраняя неизменной лишь внутреннюю идентичность общей установки. Данные характеристики во многом заимствованы Дугиным отчасти у К. Шмитта («Земля и Море»)1, отчасти у Х. Маккиндера («Географическая ось истории», «Демократические идеалы и реальность»).
Далее Дугин замечает, что большая часть человеческой истории развертывается в ситуации ограниченного масштаба обеих ориентаций при глобальной доминации «теллурократии». Элемент «Земли» (Суша) довлеет над всем ансамблем цивилизаций, а элемент «Воды» (море, океан) выступает лишь фрагментарно и спорадически. Дуализм до определенного момента остается географически локализованным. Но противостояние, так или иначе, развивается в различных зонах планеты с разной интенсивностью и в разных формах. Политическая история народов земли демонстрирует постепенный рост политических форм, становящихся все более масштабными. Так возникают государства и империи. Этот процесс на геополитическом уровне означает усиление фактора пространства в человеческой истории. Характер крупных политических образований государств и империй выражает дуальность стихий более впечатляюще, выходя на уровень все более и более универсальных цивилизационных типов. Геополитическая картина соотношения талассократии и теллурократии выявляется потенциально к началу христианской эры, после эпохи Пунических войн. Но окончательно она приобретает смысл в период становления Англии великой морской державой в XVII-XIX веках. Эпоха великих географических открытий, начатая с конца XV века, повлекла за собой окончательное становление талассократии самостоятельным планетарным образованием, оторвавшимся от Евразии и ее берегов и полностью сконцентрировавшимся в англосаксонском мире (Англия, Америка) и колониях. "Новый Карфаген" англосаксонского капитализма и индустриализма оформился в нечто единое и цельное, и с этого времени геополитический дуализм приобрел уже четко различимые идеологические и политические формы. Позиционная борьба Англии с континентальными державами (Австро-Венгерской империей, Германией и Россией) была геополитическим содержанием XVIII-XIX веков (+ вторая половина XX века), а с середины нашего столетия главным оплотом талассократии стали США. В холодной войне 1946-1991 годов извечный геополитический дуализм достиг максимальных пропорций, талассократия отождествилась с США, а теллурократия с СССР. Два глобальных типа цивилизации, культуры, метаидеологии вылились в законченные геополитические очертания, резюмирующие всю геополитическую историю противостояния стихий. При этом поразительно, что этим формам законченного геополитического дуализма на идеологическом уровне соответствовали две столь же синтетические реальности - идеология марксизма (социализма) и идеология либерал-капитализма.
Таким образом, геополитическое видение истории представляет собой модель развития планетарного дуализма до максимальных пропорций. Суша и Море распространяют свое изначальное противостояние на весь мир. Человеческая история есть не что иное, как выражение этой борьбы и путь к ее абсолютизации. Таково, по мнению Дугина, самое общее выражение главного закона геополитики - закона дуализма стихий (Суша против Моря)1.
Именно этим законом оперирует Дугин при рассмотрении геополитической ситуации в современном мире.
Поражение СССР, по его мнению, тождественно геополитическому поражению всей цивилизации Суши. Мир, который складывается после этого проигрыша, является однополярным и американоцентричным. Это мир, в котором победу одержали атлантизм, цивилизация Моря. И соответственно, архитектура планетарной реальности, созидающейся в таких обстоятельствах, “новый мировой порядок” по логике вещей будет строиться (если ему ничто не сможет помешать) на принципах, диктуемых Западом. США остались единственной мировой сверхдержавой, и они сделают все возможное, чтобы закрепить за собой эту роль единоличного мирового арбитра, бдительно надзирающего за тем, чтобы возможность появления любой цивилизационной альтернативы (Евразийской Альтернативы) была исключена2.
В такой ситуации, по словам Дугина, единственным выходом для России и в целом Суши является создание континентального блока.
«Континентальное объединение, складывание вокруг России континентального блока проходило в разные времена под разными знаменами: как присоединение земель к Российскому Государству, как завоевания смежных территорий, как колонизация неосвоенных пространств, как добровольное объединение с дружественными державами, как стратегический союз соседних государств, как общность режимов со сходными идеологическими ориентациями. Но геополитическое содержание оставалось одним и тем же — Россия неуклонно шла к организации континентального блока»3. Сегодня эта геополитическая тенденция должна стать геополитическим императивом.
Только Россия, занимая географически центральное место в Евразии, обладает стратегическим потенциалом, достаточным для обеспечения успешного старта интеграционных процессов.
Первый этап создания евразийского блока, как считает Дугин, должен включать в себя тесную интеграцию в рамках СНГ. Следующий этап заключается в создании единого стратегического союза с евразийскими Государствами, жизненно заинтересованными в создании альтернативы единоличному планетарному господству США и стран атлантистского Запада. Такими странами являются некоторые арабские государства Ближнего Востока и Северной Африки, Иран, Индия, Китай, другие дальневосточные страны, входящие в Тихоокеанскую зону.
И, наконец, последним этапом является активная геополитическая линия в Европе и Японии. Европа и Япония представляют собой важнейшие стратегические “береговые зоны”, контроль над которыми обеспечивает атлантизму (США) устойчивое превосходство над потенциальной евразийской цивилизацией. По этой причине окончательная судьба Евразии будет зависеть от успешной нейтрализации Европы и Японии, от их вывода из-под стратегического контроля США и их последующего включения в общеевразийский проект. Только в таком объеме — включая Европу и весь тихоокеанский регион вместе с Японией — Евразийский Проект будет вполне закончен и способен оказывать на общепланетарные процессы решающее влияние1. При этом, если Япония завершает евразийскую геополитическую линию на Востоке, представляя собой Дальний Восток и Тихий океан, то начинает эту линию именно Германия, представляя собой всю объединенную Европу. Таким образом, Дугин воспроизводит в своем проекте ту самую геополитическую ось Берлин – Москва – Токио, осмысленную еще Хаусхофером. Евразийский импульс, по словам Дугина, должен исходить из Москвы, передавая цивилизационную миссию Берлину, а тот, в свою очередь, приступит к европейской интеграции. В дальней перспективе ось Берлин – Москва приведет к образованию прочной стратегической и экономической конструкции для создания всей Евразийской Империи – Европейской империи на Западе и Русской империи на Востоке Евразии. Другой импульс должен быть адресован Японии. В будущем тихоокеанский ареал станет одним из важнейших центров цивилизации в целом, поэтому борьба за влияние в этом регионе является более чем актуальной – это борьба за будущее. Только ось Москва – Токио сделает Евразию геополитически завершенной1.
Ось Берлин – Москва – Токио, по мнению Дугина, есть стремление России как центра и вдохновителя Новой Империи контролировать и Европу и Японию.
Кроме этого, Дугин говорит о создании оси Москва – Тегеран, связывая с Ираном надежды на создание Среднеазиатской империи. Так же он выдвигает идеи Панарабского проекта (страны Магриба, Ближний Восток), Паназиатского проекта (Южная и Юго-Восточная Азии), проекта ЕвроАфрики2. Все это очень напоминает пан-идеи К. Хаусхофера. Но сюда примешивается также влияние К. Шмитта, его теории «Больших Пространств» (Grossraum), предполагающей создание на протяжении всего континентального пространства Евразии нескольких крупных геополитических образований с гибкой политической структурой имперско-федерального типа. Прописанный Шмитом принцип этнического и культурного плюрализма, широкой автономии, ограниченной стратегическим централизмом и тотальной лояльностью к высшей властной инстанции Империи или Большого пространства, находит свое полное отражение в Евразийском проекте Дугина.
Новая Евразийская Империя, как предполагает Дугин, будет иметь сложную, дифференцированную структуру, внутри которой будут существовать различные степени взаимозависимости и интегрированности отдельных частей. Империя должна представлять собой единый и неделимый организм в военно-стратегическом смысле, «конфедерацию Больших Пространств» или «вторичных Империй, ограниченных лишь в одном – категорический запрет на служение атлантическим геополитическим интересам. Этнические, религиозные, культурные, этические особенности регионов будут надежно защищены гибкой структурой внутреннего политико-административного устройства Империи1.
Как выяснилось, Евразийский проект Дугина построен на идеях Х. Маккиндера, К. Хаусхофера, К. Шмитта. Но, на мой взгляд, в стороне осталась еще одна линия влияния, которую представляет Ж. Тириар.
Тириар считал, что противостоять натиску атлантистов должен не просто континентальный блок евразийских государств, но континентальное государство. Он уповает на Евро-Советскую Империю.
«Хочет того или нет, СССР является европейской державой. На Дальнем Востоке геополитические границы Европы совпадают с границами России: Владивосток- это такой же европейский город, как Дублин или Рейкьявик. В истории Европы СССР унаследовал судьбу Германии. С геополитической точки зрения СССР является наследником Третьего рейха. Ему ничего другого не остается, как, двигаясь с востока на запад, выполнить то, что Третий рейх не сумел проделать, двигаясь с запада на восток»2.
Тириар уверен, что СССР не хватает лишь Западной Европы, чтобы перейти из категории «глубинной страны», «страны-ядра» по Макиндеру в категорию «мирового острова». «Европа должна положить в основу своей политики заключение союза с Востоком, союза, обусловленного геополитическими соображениями»3. Западная Европа и СССР, по его словам, должны создать некое «сообщество судеб», диктуемое географией, брак по расчету, принудительный брак. Разработать и реализовать вместе некий противовес доктрины Монро – вот задача новой империи4.
Сегодня Советского Союза уже не существует, но планы Дугина предусматривают его геополитическое воссоздание, а, кроме этого, и строительство Империи континентальных масштабов, что отвечает устремлениям Тириара. Тесное сотрудничество и даже объединение с Европой в рамках Евразийской Империи также предусмотрено проектом Дугина. Но, несомненно, чужды идеологии Дугина ассоциации Советского Союза с Третьим рейхом, идея принадлежности территории СССР к Европе. Это, однако, не мешает ему следовать великоимперским настроениям Тириара. Дугин, возможно, даже и не мечтает о создании евро-советской империи, которой добивался Тириар (единое равное гражданство, свободное передвижение по Европе от Владивостока до Дублина и Рейкьявика, полное отсутствие дискриминации в отношении доступа к руководящим постам в армии, промышленности и органах управления обществом)1. Слишком уж это идеальный вариант в борьбе с цивилизацией Моря.
Геополитика Дугина построена на идеях, теориях таких геополитиков, как Х. Маккиндер, К. Хаусхофер, К. Шмитт, Ж. Тириар. Иногда Дугин почти буквально воспроизводит их проекты. Но сконструированный им большой проект не сводится ни к одному из заимствованных. Он не просто склеивает или складывает разные геополитические пожелания, он перерабатывает, переваривает их в единое непротиворечивое целое. К тому же нельзя сказать, что рассмотренные нами авторы сильно расходятся в своих геополитических взглядах. Все они считали географию судьбой народов и государств, все они представляли мировую историю как поле вечного противостояния сухопутных и морских держав. И в этом плане Дугин не придумывает ничего нового. Однако, его Евразийский проект в определенной степени можно считать оригинальным. Во-первых, масштабные геополитические построения Дугина приспособлены к современной геополитической ситуации в мире. Они являются таким ответом на современные геополитические вызовы, который соединяет в неразрывную цепь всю накопленную «континентальную», «теллурократическую» геополитическую мысль. Во-вторых, Евразийский проект – это вариант будущего России, будущего всего континента по воле России и русских.
Можно называть геополитику Дугина мифотворчеством, а проекты – утопией. Но не будем забывать, что его мифы – это также мифы Х. Маккиндера, К. Хаусхофера, К. Шмитта, Ж. Тириара и других весьма известных и почитаемых мыслителей и политиков. И еще. Разве можно считать утопичным стремление к власти, пусть даже и посредством суши.