А. Дугина
| Вид материала | Литература |
- Лекция для родителей первоклассников, 67.12kb.
- Курс по социальной философии «Концепции и парадигмы социальной философии», 129.54kb.
- Региональный конкурс исследовательских работ, посвящённых творчеству А. С. Пушкина, 166.44kb.
В 1994 году выходит в свет сборник статей «Консервативная Революция». Как отмечает Дугин, этот сборник замыкает целый цикл, написанных им работ, и представляет собой рассмотрение тем наиболее близких к непосредственной политической реальности. Нельзя сказать, что сборник напоминает политическую программу, скорее всего поиск такой программы. В нем Дугин пытается определить составляющие идеологии Третьего пути, ее источники, варианты ее воплощения в жизнь, а также адаптировать «консервативно-революционную» идеологию к российской действительности. Он настойчиво уверяет читателя в том, что Третий путь – это самостоятельный идеологический полюс, ни правый и ни левый. Третий путь, по его мнению, также не является эклектическим смешением элементов правой и левой идеологии. Это совершенно самостоятельное мировоззрение, которое коренится в социальных, экономических, психологических и даже психиатрических глубинах человеческого общества. Дугин подчеркивает, что Третий путь не является также и синтезом двух других идеологических тенденций, не является Центром, который всегда относителен и складывается из наложения или равновесного сочетания конкретных правых и конкретных левых сил. Но это в то же время и не маргинальный нигилизм периферийных меньшинств, заряженных негативизмом и анархизмом. Третий путь может быть разрушительным и конструктивистским, парламентским и тоталитарным, элитарным и массовым, короче точно таким же, как и все варианты правой и левой идеи.
Однако взгляды Дугина на позицию «консервативной революции» отнюдь небесспорны. Широко известный и наиболее упоминаемый в данном контексте немецкий исследователь Армин Молер считал, что основополагающей философской идеей общей для всей «консервативной революции» является теория «вечного возвращения» Ф. Ницше1. Об этом Дугин ничего не пишет. Другой значительно менее известный исследователь А. Умланд в статье «Консервативная революция: имя собственное или родовое понятие?»2 настаивает на том, что конструкция «консервативной революции» выглядит пустой, поскольку оба ее элемента (консерватизм и революция) по определению имеют относительное, ситуационное, несущностное значение. Он отказывается принимать эту конструкцию за родовое понятие, разве что за имя собственное. Таким образом, мнение Дугина на «консервативную революцию» не единственно и не абсолютно. Но нас более интересует тот факт, что Дугин вслед за «новыми правыми» пытается воскресить идеологию Третьего пути и скорректировать ее в соответствии с российскими реалиями. К тому же, он делает эту концепцию базовым элементом своих проектов. И русских евразийцев он меряет не иначе как по шаблону универсального идеологического прообраза Третьего пути. Дугин обращается к этой идеологии как к спасительному волшебному слову. «Консервативная революция» открывает для него новые горизонты синтеза, новые возможности переосмысления и переопределения старых идеологических позиций. И конечно, его рассуждения на эту тему не лишены идейных заимствований и идейного влияния.
В этой главе будут рассмотрены виднейшие представители «консервативной революции» в Германии: О. Шпенглер, Э. Юнгер и К. Шмитт. По крайней мере, именно эти фамилии Дугин относит к первому ряду «консервативных революционеров».
Надо заметить, что названные авторы являются такими же разными по отношению друг к другу, как и течения внутри всего «консервативно-революционного» движения в Германии. Первым, кто попытался разобраться в процессах, происходящих в среде преимущественно правых интеллектуалов после заключения Версальского мирного договора, был, уже знакомый нам, Армин Молер. Он рискнул не только применить столь неоднозначное и противоречивое словосочетание как «консервативная революция», но и концептуализировать его, наполнить конкретным смысловым содержанием. Также он попытался классифицировать разнородные течения внутри движения. Молер изначально выделяет пять течений, но затем останавливается на четырех: младоконсерваторы (О. Шпенглер, Мюллер ван ден Брук, О. Шпанн и другие), «фелькише» или «немецкие народники» (это течение крайне разнородно), «бюндиш» (молодежные союзы «консервативно-революционного» направления), национал-большевики (Э. Юнгер, фон Заломон, Э. Никиш)1. На взгляд А.Руткевича классификация Молера является совершенно искусственной. Неслучайно она не раз уточнялась и подвергалась критике. А. Руткевич предлагает свою классификацию: «гибеллины» (Э.Ю. Юнг – главный идеолог), «гвельфы» (Мюллер ван ден Брук – также автор основных идей этого направления), национал-большевизм (представлен множеством групп, в одну из которых входил Э. Никиш, и не в одну из которых формально не входил Э. Юнгер, но в целом принадлежал к этому течению). Общим для всех трех проектов, как считает Руткевич, является не только отрицание Версаля и Веймара, либерализма и парламентаризма и прежнего консерватизма. Все они объединяют немецких националистов, которые приходят к тому или иному наднациональному проекту: западная цивилизация и объединенная христианскими ценностями в империю Европа у гибеллинов, конфедерация народов Центральной и Восточной Европы у гвельфов или универсализм царства рабочего в национал-большевизме. И все отличаются от того проекта, который был осуществлен национал-социолизмом1.
Действительно, «консервативная революция» представляется сложным и многоликим явлением в истории Германии, за которым стоит немало талантливых авторов. Однако, Дугин обращается к Третьему пути как к устойчивой идеологии, как к целостной, завершенной и независимой политической позиции. Более того, он уверен, что эта идеология не является неким произволом тех или иных политиков, мыслителей или государственных деятелей, она коренится в глубинных архетипах человеческого существа как форма проявления сущностных онтологических тенденций, которые намного более фундаментальны, нежели частные рациональные конструкции или социально-политические условности. И все-таки Дугину приходится иметь дело с конкретными авторами и текстами, которые оказывают на него свое влияние. Нам лишь остается выяснить, в чем это влияние выражается.
Одним из первых документов «консервативной революции» по праву считается эссе О. Шпенглера «Пруссачество и социализм», которое Дугин, конечно же, не мог оставить без внимания. Шпенглер в своей работе не только намечает соединение консерватизма и социализма, но также высказывает много других интересных мыслей.
Так, он выдвигает мысль о том, что «политические формы органически связаны с тем народом, который их создал; он носит их в крови, и только он их может осуществить»2. По его мнению, инстинкт невыродившейся еще расы настолько силен, что каждую форму правления народ очень скоро перерабатывает по своему, причем никому не приходит даже на ум, что от этой формы осталось одно лишь название. Если Шпенглер считает, что неизбежной судьбой германского народа является «прусский социализм», то Дугин на том же основании неискоренимости национальной политической идеи выделяет в качестве естественного русского строя органическую демократию. Дугин неизменен в том мнении, что у России есть выбор только между органической демократией и кратковременной и жесткой антинациональной диктатурой, которая все равно закончится. А закончится она не иначе как победой органической демократии, которая уже по самой логике нашей священной истории не может не наступить рано или поздно1.
Более интересно было бы сопоставить взгляды Шпенглера и Дугина на социализм, поскольку для обоих это одна из центральных тем их творчества.
Смысл социализма, по Шпенглеру, в том, что над жизнью господствует служебное положение, которое добывается усердием и способностями, а не разница между бедными и богатыми. Он отвергает Маркса и его теорию. «Маркс – мертв»2. Он, по мнению Шпенглера, подменил посредством поистине странной комбинации противоречия инстинктов двух германских рас материальным противоречием двух слоев. Он приписал «пролетариату», четвертому сословию, прусскую идею социализма и «буржуазии», третьему сословию – английскую идею капитализма. Шпенглер отрицал лозунг экономического равенства, а также был против обязательного для всех нравственного идеала, основанного на разуме и природе. Его аргументы – кровь и традиция. Идею равенства он принимал только в том случае, если это равенство всех и в том числе короля перед государством. «Все за всех». Все равны между собой в положении слуги государства. Все равно обязаны целому.
Результаты победы социализма по Марксу Шпенглер видел в экспроприации экспроприаторов, в дележе добычи. Он угадывал в марксизме безрелигиозную религию, а в «Коммунистическом манифесте» - индепендентское христианство. Он упрекает Маркса за презрение к труду, считая труд нравственной ценностью, а также за то, что государство не входит в его мышление.
Шпенглер противопоставляет марксизму «прусский социализм». Добродетель высшего порядка для пруссака – это верность, дисциплина, самоотверженность, самоотречение, самовоспитание. Основание истинного социализма в службе как проявлении старопрусского духа. Такой социализм предполагает не «Я», но «Мы», коллективное чувство, в котором каждое отдельное лицо совершенно растворяется. Человеческая единица должна жертвовать собой целому. Прусский социализм, как отмечает Шпенглер, должен ограничить хозяйственный произвол частных лиц. Собственность понимается не как частная добыча, а как нечто только порученное собственнику неким целым, не как выражение и средство личного могущества, а как доверенное благо, в управлении которым собственник обязан давать отчет государству. При этом хозяйственная воля остается свободной, только действие ее подчиняется известному порядку, установленном государством как хозяйственным авторитетом. Если капитализм основан на богатстве и порядке, достигаемом путем свободной борьбы за успех, то социализм основан на авторитете и порядке, продиктованном законодательством. В борьбе с буржуазным строем, «внутренней Англией» должны, по мнению Шпенглера, объединиться консерваторы и пролетарии, поскольку у них одна цель, одни интересы. «Объединение означает осуществление идеи Гогенцоллернов и одновременно освобождение рабочего класса. Спасение возможно только для обоих или ни для кого»1.
Как же высказывается Дугин по поводу социализма?
Дугин, не желая довольствоваться общепринятым пониманием социализма, выдвигает концепцию «нового социализма» или «социализма Третьего пути». Излагая эти теории, он предлагает вернуться к изначальному смыслу социализма. Социализм в первосмысле предполагал коллективное усилие, созидательный мобилизационный проект, служение общественному идеалу, выходящему за рамки узко хозяйственной логики. В самой основе социалистического мышления, как считает Дугин, лежат такие неэкономические понятия, как «справедливость», «равенство», «солидарность», «коллективность», «общественное бытие». И процесс экономического роста, эффективность хозяйственных механизмов играют здесь важнейшую, но всегда вспомогательную роль. Социализм для его сторонников лучше не потому, что он эффективней, но потому, что он справедливей, нравственней, идеальней1.
Кроме этого, Дугин говорит об иерархии социализма, предполагающей иерархию самопожертвования и служения. Истинный социалистический подход, по его мнению, заключается в парадоксальном, но глубоко обоснованном альянсе между предельными формами «равенства» и иерархической структуры. Равенство при этом обозначает равное положение революционной элиты и народа, как перед лицом угнетателей, так и перед величием социального идеала. Идеал же заключается в Абсолютной Райской общине, куда вообще не будет доступа стихиям онтологической и социальной энтропии.
Социализм, как представляется Дугину, стремится не сгладить существующие противоречия – как в экономике, так и в духовной сфере – но, доведя эти противоречия до предела, вскрыв их, обнаружив их, совершить революционный переворот и раз и навсегда покончить с узами вуалируемой Несправедливости и Тирании – тирании социально-экономического устройства и тирании Времени, идущего лишь в одном направлении, тирании Материи и политических олигархий, тирании религиозного лицемерия и непокоренного пространства. Причем главным врагом социализма является все то, что стремится сгладить, скрыть существующие противоречия, что хочет выдать Царство Несправедливости за наименьшее зло, и онтологическую или историческую Драму преподнести как банальную закономерность. Фактически, всякий последовательный социализм должен логически завершаться коммунизмом, торжеством планетарной общины, великой реставрацией Золотого века. Помимо этого, Дугин говорит о мистическом смысле нищеты. «Кто был ничем» становится «всем», тем, кем, по сути, он был раньше.
Социализм – это дело воистину обездоленных масс и воистину радикальной элиты, духовной аристократии, «лишенной наследства» режимом сытого буржуа. Но лишь действительно постигнув Мистерию Нищеты, они смогут соединить свою волю настолько, что ветхий мир будет разрушен до основания1.
Дугин также находит возможность говорить о русском социализме. По его мнению, идея социальной справедливости глубоко характерна для русской нации, ее исторической традиции и хозяйственной этики. Такой социализм будет более крестьянским, чем пролетарским, более общинным и кооперативным, чем государственным2.
Настало время соотнести между собой два взгляда на природу и суть социализма.
«Еще раз повторяю: социализм означает власть, власть и снова власть»3. Таково последнее слово Шпенглера по этой проблеме. Повелевание и подчинение – корень прусского социализма, социализма, несущего в себе организующее и дисциплинирующее начало. Истинный социалист, по Шпенглеру, стремится переделать мир, наполнить его своим духом. Для Дугина идея социализма – это, прежде всего, идея социальной справедливости, идеал «новой общины». Главный мотив действий истинного социалиста, по Дугину, вовсе не воля к власти, к господству, к покорению, но воля к братству и справедливости. Социализм Шпенглера – это сила подчинения всего и вся. Социалист – это «фаустовский» человек, рискнувший распространить свою власть во всех направлениях, навязать дисциплину стихии. Его главная цель – увеличение власти. Бесконечное движение или бесцельность. Неслучайно, Шпенглер замечает, что жизнь не имеет «цели», человечество не имеет «цели»1. Именно поэтому он отвергает марксизм как безрелигиозную религию, отрицая, прежде всего, его телеологизм. В этом смысле Дугин идет по пути Маркса. Его социализм – это предел, конец времени, а значит страданий, тирании, это Рай.
Не смотря на это, Дугин следует мысли Шпенглера о самопожертвовании и служении отдельного лица целому, коллективу. «Не «Я», но «Мы» - это общая для них обоих формула. То же можно сказать и об отношении их к труду. Дугин повторяет за Шпенглером, что труд есть не просто обязанность, но высшая нравственная ценность и долг. Кроме этого, можно отметить их обоюдное стремление ограничить хозяйственный произвол частных лиц. Им также свойственно понимание собственности как, в первую очередь, обязанности перед государством.
Но все-таки в главном они расходятся. У каждого из них свой социализм. У Шпенглера – прусский, характеризующийся строгой дисциплиной, иерархией, служением всех и каждого государству, то есть единому целому. Характерно, что государством будущего для Шпенглера является чиновничье государство. У Дугина – русский, отличающийся безустанным поиском «социальной правды», Абсолютной общины, отвергающей солдатские принципы приказания-подчинения. Интересно высказывание Шпенглера о том, что «античного, китайского, русского социализма не существует»2. Он считает, что социализм - это явление западного европейского мира, достигшего высот «фаустовского» сознания и восприятия. Дугин пытается доказать обратное: социализм по-настоящему присущ только русским.
Таким образом, вариант социализма, предложенный Шпенглером, можно считать не столько источником для Дугина (хотя некоторые заимствования действительно имеют место), сколько точкой, от которой можно оттолкнуться в проектировании собственного национального варианта социализма.
Попробуем посмотреть на «прусский социализм» О.Шпенглера шире. Еще в своей известной работе «Закат Европы» Шпенглер говорит о кризисе европейской культуры, достигшей цивилизационной стадии развития. Эта стадия характеризуется им как торжество материализма, индивидуализма, демократии, а также как угасание творческого потенциала и исчезновение «больших стилей» готики и барокко. И в этом контексте социализм, понятый в его истинном (прусском) значении выступает как спасительный путь. Таким образом, эссе «Пруссачество и социализм» - это призыв, прежде всего, не к построению «солдатских казарм», как часто трактуется, но к преодолению кризиса, к борьбе с его элементами. «Мы знаем теперь, что поставлено на карту: не одна лишь немецкая судьба, но судьба всей цивилизации. Это решающий вопрос не только для Германии, но для мира, и он должен быть разрешен в Германии для всего мира: должна ли в будущем торговля управлять государством или государство торговлей?»1 Этим же вопросом часто задается Дугин, и решает его он, по примеру Шпенглера, в пользу государства. А однажды Дугин говорит о социализме очень похожем по своему призванию на «прусский социализм»: «социализм – это борьба против рока и вселенской энтропии»2. То есть против цивилизации как упадка, как закономерного этапа в развитии человечества, по Шпенглеру.
Главная линия напряжения, как представляет Шпенглер, проходит между двумя государствами, Англией и Германией. Англия – это крайнее проявление цивилизации, это английская политэкономия, либерализм, утилитаризм. Германия – прусский дух в сочетании с истинным социализмом, как рецепт против упадка и вырождения. Главная линия расхождений – это разное понимание соотношения между частным и общим интересом, между личной и коллективной свободой, между ценностью единицы и целого. Англия понимает это соотношение в пользу частного, личного и единичного. Германия – наоборот. Ограничение частного для беспрепятственной и неутомимой работы целого по завоеванию природы – это и называется у Шпенглера «прусским социализмом». Но, чтобы всему миру продемонстрировать новую формулу жизни государства и общества, сначала необходимо преодолеть кризис в самой Германии в борьбе с «внутренней Англией».
Все это очень напоминает построения Дугина. Но представляется сомнительным, что в описании кризиса современного общества, построении общей схемы упадка и возрождения он опирался на концепции Шпенглера. Критика Шпенглера в большей степени конструктивна, хотя в его взглядах на историю есть определенная доля апокалипсических настроений. Однако, как уже отмечалось, в вопросе соотношения частного и общего Дугин наверняка наследует Шпенглеру, а не традиционалистам. Генон избегал таких противопоставлений, а Эвола не раз оговаривался, что человек выше общества, а в некоторых случаях даже выше государства1. Получается, что между предложениями Шпенглера и Дугина мало схожего.
Совсем по-другому обстоит дело в отношении К. Шмитта как возможного источника влияния на творчество Дугина.
К Шмитту у Дугина особое внимание. Шмитт для него такой же непререкаемый авторитет, как Р. Генон или Ю. Эвола. Дугин часто упоминает его имя в своих работах, ссылается на него. Чем же так ценны для Дугина идеи Шмитта, которого он называет не иначе как гениальным немецким юристом, что это за идеи?
Обращение ни столько к политике как сфере политического действия народа, но, сколько к самому народу как к высшему политическому единству характерно для Дугина в заимствовании идей Шмитта. К народу адресованы все его призывы, с народом связаны его надежды (по крайней мере, на бумаге). Именно народ, наделенный своей особой качественной волей, становится, по планам Дугина, «полноценным и стабильным политическим субъектом истории»1. Не забывает он и о юридическом статусе народа, замечая, что «есть кодекс «прав государств» и «прав человека», тогда как само понятие «прав народа» отсутствует»2. Дугин уверен, что «воля любого народа священна. Но воля русского народа священнее во сто крат. Только народу в России должна принадлежать вся полнота власти. Таков главный императив Русской Органической Демократии»3.
Хоть органическая демократия и является русским путем, идеи, на которых она базируется, принадлежат немцу. Это признает и сам Дугин, ссылаясь на мысль Шмитта об «истиной демократии», демократии возможной только в однородном, гомогенном обществе. Дугин видит эту мысль совершенно логичной, так как народ, «демос» в органическом понимании, как некая единая качественная общность, как единый живой организм, чтобы адекватно править и изъявлять свою волю, должен быть однородным, а не составным. Тут же он отстаивает идею Шмитта о том, что, чем более составным и разнородным является общество, тем более оно должно отходить от демократии и стремиться к авторитарной власти – монархической и даже императорской. Это обусловлено тем, что при переходе к обществу, состоящему из нескольких органических единиц, народов, необходимо прибегать к некой высшей инстанции для определения судьбы всех этих народов, к сакральному авторитету, к геополитическим и религиозным принципам.
Таким образом, Дугин с помощью идей Шмитта находит возможность снять противоречия между империей, авторитаризмом и демократией, понятой органически. «Соучастие» же народа в своей собственной судьбе в случае режима органической демократии имперского типа должно, по мнению Дугина, выразиться в имперостроительстве. Кстати, тезис, определяющий демократию как соучастие народа в своей судьбе, он заимствует у Меллера ван ден Брука1, о чем прямо пишет. Но, собственно, о каком «соучастии» может идти речь, если нет главного – народа как политического субъекта, самого участника. Поэтому основа концепции органической демократии, предложенной Дугиным, имеет своим источником идеи Шмитта, а не Меллера ван ден Брука, что, однако не мешает Дугину гармонично сочетать их.