Geum.ru

Гендерная проблематика: подходы к описанию

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3   4   5

Татьяна Дашкова

Гендерная проблематика: подходы к описанию

Опубликовано:  Исторические исследования в России-II. Семь лет спустя / Под ред. Г.А.Бордюгова. - М.: АИРО-ХХ, 2003.- С. 203-245.

            Введение

            Интенсивное развитие "женских" и гендерных исследований может рассматриваться как один из важнейших аспектов  преобразований, происходящих в отечественном гуманитарном пространстве в постсоветское время. Недаром один из ведущих представителей гендерных исследований на постсоветском пространстве И. Жеребкина называет это время - "гендерные 90-е"[1]. На наших глазах происходит распространение и освоение сформировавшихся в западном гуманитарном знании  способов проблематизации действительности и формирование новых институций, предпринимаются попытки переосмысления прежних дисциплинарных конвенций и открытие новых областей исследования.  Рассмотрение этих процессов во всей их сложности и неоднозначности  представляет чрезвычайный интерес. Дополнительную интригу исследованию может придать социально-историческая перспектива этого процесса: побеги позднего феминизма прививаются в стране, которая в свое время воспринималась как место, где феминистские идеи были во многом реализованы.

            В данной статье предпринята попытка обозначить некоторые тенденции развития "женских" и гендерных исследований в нашей стране, значимые применительно к ситуации в новейшей российской историографии, и дать обзор научной литературы лежащей в русле "истории женщин", "женской истории" и гендерной истории. Кроме того, я попытаюсь наметить проблемные зоны и показать проективные возможности категории "гендер" на пространстве отечественной истории ХХ века, т.е. обозначить лакуны и назвать возможные темы и направления исследований, возникшие в связи с освоением новой проблематики. Я оставляю за рамками обзора исследования по "женскому вопросу" в древней, средневековой и новой истории, а также вышедшие в последнее время многочисленные научно-популярные книги о царицах, известных женщинах, быте, нравах, сексуальной жизни и пр. далекого прошлого[2]. Материалом для данного исследования будут выступать издания и тексты, вышедшие как в России, так и в странах бывшего СССР. Все они принадлежат единому научному пространству, существование которого поддерживается тесными контактами ученых, их участием в совместных научных проектах, наличием общих теоретических и идеологических принципов.

            "The best from the West": феминизм, "женские" и гендерные исследования на Западе.

            Для того, чтобы получить критерии оценки российской ситуации и присущих ей тенденций развития, а также принадлежности историографических трудов к тому или иному направлению, необходимо по возможности придать более или менее отчетливый смысл используемым нами понятиям - "женские исследования" ("исследования женщин") и гендерные исследования, зафиксировать характерные для них способы исследовательского и организационного самовыражения.  Это особенно важно в связи с тем, что в научном сообществе (особенно в отечественном), с одной стороны, существуют различные интерпретации этих понятий, с другой стороны, не всегда осознается их методологическое и идеологическое своеобразие. Наиболее адекватным способом решения поставленной задачи будет схематическое представление интеллектуальной истории "женских" и гендерных исследований на Западе с уклоном в интересующую нас сферу историографии. При этом следует учесть, что последующее изложение имеет функцию формулировки проблем и концептуальных ориентиров для осмысления отечественной ситуации и не может быть ничем иным, как упрощенной конструкцией, которая, конечно, не учитывает ни всего многообразия проблем, связанных с развитием феминизма, "женских исследований" и гендерных исследований, ни множества различий между течениями, существующими в этом интеллектуальном поле .

            Общеизвестно, что "женские исследования" утвердились "на гребне" второй волны женского движения (конец 60-х годов), в основании которого была идеология феминизма[3]. Очень кратко она может быть обозначена как противостояние двух тенденций: с одной стороны, требования равноправия женщин, с другой - требования признания особенности женской сферы. На этих же постулатах основывается и "феминистская критика", составившая теоретический фундамент "женских исследований". Она также выработала две  противоположные стратегии: с одной стороны, стремление подчеркнуть равенство женщин и мужчин, а с другой - попытку настоять на существовании различия, то есть постулировать специфически женскую культуру[4].

            Результатом феминистской критики гуманитарного знания стало возникновение и институционализация сначала в США (конец 1960-х гг.), а потом в Западной Европе (1980-е гг.) "женских исследований"("women's studies")[5]. Лозунгом, объединившим в рамках нового направления представителей различных дисциплин, стал тезис "добавить женщину", в котором выразилось стремление устранить существовавшую дискриминацию женщин как объекта научного исследования и сделать видимой роль женщин в истории и жизни современного общества[6]. Осознание невозможности решить эту задачу, пребывая замкнутыми в традиционных дисциплинарных рамках, привело к более целенаправленному развитию самостоятельных программ "женских исследований", получивших впоследствии публичное и академическое признание. В этих программах в наибольшей степени была реализована специфика "женских исследований", отличавшая их от традиционных исследований о женщинах и выразившаяся в идее включения женского жизненного и социокультурного опыта в научную работу[7]. Одной из составляющих "женских исследований" стала "женская история" ("история женщин")[8]. 

            Как историографическое направление "история женщин" может быть осмыслена в контексте становления "новой социальной истории". Именно развитие в русле "новой социальной истории" с ее направленностью на изучение "народной истории", "истории снизу" и ориентацией на взаимодействие с другими социальными науками - социологией, демографией, антропологией и др. - стало залогом роста нового направления. Это, с одной стороны, создало условия для более полного осмысления экономических, политических, правовых и т.д. аспектов существования женщин прошлого и признания половых различий как одной из важнейших систем социальной организации, а с другой - раскрыло новые аналитические возможности в исследовании  традиционно приоритетных для женщины сфер семьи и частной жизни[9]. По мнению Л.П.Репиной в "истории женщин" можно, хотя бы условно, выделить три направления, отражающие важнейшие тенденции и, одновременно, соответствующие стадиям развития этого историографического направления[10]. В первом и наиболее традиционных из них, господствовавшем до середины 1970-х гг., ставилась задача "восстановление исторического существования женщин", "забытых" или "вычеркнутых" из официальной "мужской" историографии. В соответствии с этим выстраивался проект написания особой "женской истории" - "her-story", альтернативной по отношению к традиционной историографии, определявшейся как "his-story". Научные работы, относящиеся к этому течению, имеют в большинстве своем описательный характер.  Второе направление, утвердившееся во второй половине 1970-х гг., уже в гораздо большей степени принадлежало к парадигме социальной истории[11]. Его представители видели свою цель в изучении исторически сложившихся отношений господства и подчинения между мужчинами и женщинами в патриархатных структурах классовых обществ. Однако в своем стремлении связать "женскую историю" с историей общества они, в духе марксистских теорий, делали упор на объяснение полового неравенства его укорененностью в неравенстве экономическом. В работах представителей третьего направления, сформировавшегося на рубеже 1970-х - 1980-х гг., мы находим стремление учесть всю неоднозначность взаимосвязи распределения половых ролей с другими социальными характеристиками и иерархиями, в частности соотношения сексуального и классового неравенства. Более того, в этих  работах  уже происходило переопределение понятий "мужского" и "женского" с учетом их внутренней дифференцированности и изменчивости, что в конечном итоге привело к формированию гендерных исследований.

            Проблемы, которые в конечном итоге возникли в связи с развитием "женских исследований", были связаны с невниманием к различиям и недостаточной историчностью лежащих в этом русле подходов. Под вопрос были поставлены как природная  общность женского опыта, так и наиболее популярные объяснения его специфики, которые, несмотря на все различия между ними, имели один общий недостаток - фиксировали и субстанциализировали бинарную оппозицию "мужского" и "женского"[12]. Этим, как показывают исследователи, грешат самые разные версии "женских исследований" от радикально-критических (биологизаторских, марксистских, психоаналитических), так или иначе разоблачающих природу  неравенства полов в патриархатном обществе, - до более умеренных и нейтральных, связывавших вслед за Т.Парсонсом и Р.Бейлзом, различие половых ролей с неизменностью социальных функций мужчин и женщин[13]. Развитие "женских исследований" все более обнаруживало закрытость такого понимания по отношению к существованию многочисленных социальных и культурных различий между женщинами разных сообществ и эпох.

             Эта закрытость, "зацикленность" (Г.-Ф.Будде) обнаруживалась и на институциональном, и на дисциплинарном уровне. Политическая ангажированность и стремление к автономии, сплоченность  во имя критики сексизма и реабилитации женщин, представления их опыта и построения альтернативного знания об обществе и истории не только отпугивали многих представителей научного сообщества, долгое время не признававшего научный статус "женских исследований", но и способствовали их самозамыканию, "геттоизации", усилению духа  "изоляционизма и кастовости". Сохранение или простое переворачивание существовавших оппозиций "мужское - женское", "публичное - частное" (коренящееся в т.н. концепции "разделенных сфер"), при сохранении их жесткости, не позволяла "женским исследованиям" действенно участвовать в преобразовании гуманитарного знания и, в частности, истории[14]. Результатом поисков выхода из этой ситуации стало формирование гендерных исследований или "истории полов".

            "Гендером" стали именовать "социокультурный пол", в отличие от "пола" биологического. Это означало, что "центральным предметом исследований ... становится уже не история женщин, а история гендерных отношений (курсив автора книги - Т.Д.), т.е. тех самых отношений между мужчинами и женщинами, которые будучи одним из важнейших аспектов социальной организации, особым образом выражают ее системные характеристики и структурируют отношения между индивидами..., осознающими свою гендерную принадлежность в специфическом культурно-историческом контексте ("гендерная идентичность")"[15].

            Утверждение этого нового видения проблемы пола, связанного с отрицанием биологического и психологического детерминизма и формированием конструктивистского подхода в гуманитарном знании, открывало возможность решения целого ряда актуальных для  "женских исследований" проблем. "Гендер", в качестве базового понятия, формирует новый образ феминистского исследования, переопределяя основополагающие для феминизма стратегии равенства и различия. Это выразилось, во-первых, в осознании необходимости изучения мужчин и формирования мужского опыта наравне с изучением женщин и женского опыта. В этом смысле  предметом гендерных исследований, в отличие от исследований женщин, оказывается уже не только женщины, но и соотношение полов и, более того, - различные формы половой идентичности, не укладывающиеся в рамки традиционной дихотомии ("queer-идентичности")[16]. Во-вторых, гендерная оптика оказывается более продуктивной в плане фиксации различий в женском опыте (как, впрочем, и в опыте противоположного пола) и изучения механизмов  воспроизводства этого опыта в их социально-исторической специфике. В частности, менее однозначной становится и интерпретация важнейшей для феминизма темы дискриминации женщин.

            Описанные изменения стали шагом к преодолению "геттоизации" "женских исследований" и облегчили их интеграцию в академическое сообщество. И дело, конечно же, не только в том, что замена "женского" и "феминистского" на нейтральное и "объективно" звучащее понятие "гендер" позволили феминистски-ориентированным исследованиям претендовать на научную серьезность и объективность, чем, как свидетельствует Дж.Скотт, многие их авторы и воспользовались[17]. Значение гендерных исследований связано с их эпистемологической и методологической спецификой, которая обусловлена их взаимодействием со структурализмом и  постструктуралистскими течениями и участием в целом ряде "поворотов", произошедших в гуманитарном знании последней трети ХХ века[18].

            Как бы не оценивались взаимоотношения гендерных исследований с постструктурализмом[19], нельзя не отметить несколько наиболее существенных направлений их развития. Эти направления определялись прежде всего ориентирами культурализма и отказа от универсалистской интерпретации различий, задачами исследования систем значений (ведь именно проблемы значения половых различий и механизмов различения стала основополагающей для гендерных исследований) и вниманием к средствам выражения и языкам (само)описания и (само)представления, которые получают семиотическую интерпретацию. Благодаря этому, наряду с уже упоминавшимся понятием "идентичность", на первый план выдвинулась проблематика репрезентации.

             Л.П.Репина, вслед за Р.Шартье, указывает на три аспекта понятия "репрезентация": коллективные представления, организующие схемы восприятия социального мира; формы символического предъявления и навязывания миру своего социального статуса и политического могущества; закрепление за представителем - "репрезентантом" - утвержденного в конкурентной борьбе и признанного обществом социального статуса[20]. Эволюция в понимании репрезентации представительницами гендерных исследований,  как ее характеризует А.Усманова, была связана с переходом от "миметической" модели исследования репрезентации женщин в искусстве и СМИ, аналогичной модели политического представления, к более сложной модели, в которой акцент делается на способах конструирования образа женщины и его существования в различных контекстах[21]. Таким образом, заслугой постструктурализма оказывается разработка более изощренных и эффективных способов критики господства[22]. Это стало возможным, в частности, благодаря использованию методов анализа дискурса, деконструкции, а также различным литературоведческим подходам (жанровый анализ, мотивный анализ, анализ тропов и пр.)[23].

            Это можно проследить на примере изменений в интерпретации проблематики канона в литературе и искусстве. Если для представителей "женских исследований" было важно заменить "мужской канон" на "женский" (то есть дать альтернативаный набор "классиков"), то для гендерных исследований разговор о каноне сместился в сторону проблем репрезентации, в том числе, и визуальной. От проблем "состава" канона, предполагающего новый список и свою иерархию, перешли к проблемам его конструирования, трансляции и восприятия/усвоения.

            Создание новых инструментов критики и саморефлексии   сделало возможной более основательную проблематизацию оснований научного знания, к которой стремилась также и феминистская мысль. "Релятивизация и историзация понятия "знание" способствуют складыванию иного отношения к самому логико-нормативному стандарту научности. Он формулируется как соответствие профессии, как свод правил, ценностных требований, предъявляемых к самому познавательному процессу и к его результату. Профессионализм сопрягается с понятием "институционализации" творчества, направленностью деятельности интеллектуалов на создание образцов, утверждающих интерсубъективность и верификацию знания. При таком понимании норма, которая вырабатывалась в пределах профессионального сообщества и идентифицировалась его участниками как научная, обнаруживает функции репрессии и власти. В итоге профессиональная культура предстает в виде определенной дискурсивной практики, совокупности познавательных ориентиров, специфического способа общения - ритуала, основанного на разделяемых представлениях и символах"[24]. Благодаря этому, с одной стороны, под сомнение были поставлены автономия науки, ее эпистемологические предпосылки, критерии релевантности фактов, дисциплинарные границы и интеллектуальные иерархии. Это выразилось, в частности, в критике позитивизма и повышении статуса качественных методов анализа. С другой стороны были подняты вопросы о значении пограничных и маргинальных областей в науке и за ее пределами, о необходимости эстетической и политической рефлексии в отношении знания, о реабилитации маргинального. Все это позволило гораздо более полно инкорпорировать феминистскую рефлексию, которая оказывалась все крепче связанной с идеями мультикультурализма и других интеллектуальных течений,  реабилитирующих маргинальное в системы воспроизводства знания, что способствовало преодолению "геттоизации" феминистски ориентированной науки.

            Описанные выше тенденции своеобразно преломились в области гендерной историографии. Обращение к концепции "гендера" позволило восстановить целостность социальной истории, вернув ей оба пола и сориентировав историю женщин на подключение к "более генеральным объяснительным схемам"[25]. Осознание того, что "гендерная принадлежность оказывается встроенной в структуру всех общественных институтов, а воспроизводство гендерного сознания на уровне индивида поддерживает сложившуюся систему социальных отношений во всех сферах"[26], открыло перспективы освоения новых типов источников и достижения нового уровня дисциплинарного сотрудничества и синтеза в изучении истории полов. Это, в свою очередь, стимулировало развитие новых подходов к различным темам, в частности, к тем, которые были выведены в число приоритетных "историей снизу", - таким как "частная жизнь", "повседневность", "массовая культура", "телесность", "сексуальность" и др. 

            Процесс "академизации" "женских" и гендерных исследований в историографии был связан с значительными преобразованиями в самой исторической дисциплине, обусловленными кризисом традиционных моделей историописания. Это произошло благодаря тому, что многие достижения гендерной истории были связаны с выявлением иных уровней и тенденций исторического процесса, не фиксируемых  традиционными схемами и периодизациями. Таким образом, одновременно с приобщением к "Большой Истории", гендерная история оказалась вовлеченной в теоретико-методологические контроверзы, обусловленные развитием различных форм локальной истории и микроистории, сетевого анализа и нового биографического метода. Именно эти историографические направления и методы, во многом определившие новый этап развития исторического знания, стали одной из опор гендерной историографии.             Становление гендерной историографии во многом было связано со сменой историографических парадигм. Оно ознаменовало собой переход от новой социальной истории к новой культурной и новой интеллектуальной истории, обозначив тем самым новое качество историчности "женских" (и "мужских"!) исследований, связанное с осмыслением динамики половых различий, анализом  многообразных механизмов их создания и воспроизводства и историзацией используемых историками объяснительных схем[27].

            Одним из важнейших выражений этого перехода стала историческая проблематизация "женского опыта" и его текстуальной репрезентации, которая затрагивала, с одной стороны, "женский взгляд на мир" в различные исторические периоды, а, с другой, - особенности "женского письма"[28] историографа, включающего в свой научный текст личный опыт и намеренно отказывающегося от нейтральности изложения и пр. С первым аспектом этой проблематизации были связаны интерес к источникам личного происхождения - дневникам, письмам, автобиографиям, а также разработки новых подходов к биографическому исследованию[29], которые позволяли бы не только объяснить жизнь личности "из эпохи", но и, сквозь призму личного взгляда, прояснить специфику культурного контекста и представить иное измерение общесоциальных процессов. Одним из воплощений второго аспекта стало стремление ввести в повествование "фигуру автора" в ее исторической конкретности.

            Важным достижением представителей гендерных исследователей стало преодоление традиционных представлений о соотношении частного и публичного, закрепленных в концепции "разделенных сфер". Разработанная историками концепция "женской власти",  ("women's power") описывала неформальные каналы влияния на политические решения, которыми пользовались женщины в отсутствии у них публично признанного авторитета. С другой стороны, как показывают историки, "средства патриархального господства не исчерпывались экономическими, политическими и культурными институтами (включая религию и образование), ограничивающими доступ женщин в публичную сферу: важным его инструментом является также и контроль над женской сексуальностью в самом широком смысле"[30]. Это, а также факты постоянного нарушения границ между частной и публичной сферой, показали историческую обусловленность этих границ и невозможность однозначно определить направление, в котором развивается их взаимодействие[31].

            Важнейшим этапом в становлении "гендерной методологии" традиционно считается статья американского историка Джоан Скотт "Гендер - полезная категория исторического анализа" (1986 г.)[32]. Зафиксировав необходимость преодоления внеисторичности господствующих интерпретаций пола в истории, Дж.Скотт предложила весьма продуктивную схему анализа исторического материала сквозь призму гендерного подхода. Она наметила четыре основных смысловых "комплекса" гендерной историографии: 1) культурно-символический, 2) нормативно-интерпретационный, 3) социально-институциональный, 4) индивидуально-психологический[33].

            Первый комплекс включает в себя работу с системами культурных символов, бытующими в тот или иной исторический период. Это могут быть различные символические женские образы (Ева, Мария) и мифологические представления о невинности, порочности, осквернении и пр. Историка здесь будут интересовать формы репрезентации этих символических смыслов и их трансформации в различных исторических контекстах.

            Второй комплекс - это работа со сложившимися в культуре нормативными утверждениями, закрепленными в религиозных, педагогических, научных, правовых и политических доктринах, причем очень важно показать, как то, что фиксируется в качестве "извечного", "правильного" или "единственно-возможного" возникает и утверждается в борьбе с альтернативными концепциями. Фиксация исторической природы этих утверждений (например, постулата о "женском предназначении") позволит исследователям доказать не "биологический", "извечный" ("такова женская природа") характер соотношения "мужского" и "женского", а показать, что оно является продуктом социального конструирования в определенную эпоху.

            Третий комплекс предполагает анализ роли полового различения в структуре и функционировании социальных институтов и организаций. Здесь имеются в виду не только традиционно рассматриваемые с этой точки зрения системы родства, брак, семья, домашнее хозяйство, но и рынок рабочей силы, система образования, государственное устройство, социальные отношения, политические институты. Историков должно интересовать, как происходит воспроизводство социального порядка, основанного на половых различиях, как в этой связи функционируют институты социального контроля и за счет чего осуществляется распределение и перераспределение власти.

            Четвертый комплекс - рассмотрение самоидентификации личности в различные исторические периоды, то есть в чем "субъективная гендерная идентичность"  совпадает, а в чем не совпадает с культурно-предписанными и социально-заданными образами "идеальных" мужчин и женщин.

            Все эти четыре подсистемы, по мнению Дж.Скотт, намечают панораму возможностей гендерных исследований в историографии, а тот или иной способ их конкретного соотнесения определяет специфику каждого из них. Вместе с тем, по мнению исследовательницы, данная схема должна быть дополнена еще одним важным аспектом проекции понятия "гендер" на историю общества, связанного с рассмотрением гендерных диспозиций как средства "обозначения отношений власти", как одного из важнейших способов легитимации социального порядка[34]. Это дополнение позволяет не только пересмотреть проблемы политической истории, но и по-новому осмыслить политическое значение истории полов.

            Подытоживая предложенную характеристику гендерных исследований, следует отметить, что в них формируется новая конфигурация взаимодействия политики (социального движения) и науки. В процессе развития от "женских исследований" к гендерным исследованиям формируется новая практика междисциплинарности благодаря обнаружению значения половых различий как формы организации социального опыта и взаимодействия. Эта практика основывается уже не на предметном единстве, как это было в "женских исследованиях", но на единстве категориальном, в условиях проблематизации принципов научного познания, усложнения дисциплинарного взаимодействия и методологической рефлексии[35]. В историографии  это выразилось в усложнении представлений об историческом процессе (в частности, в постановке проблемы сопряжения макро- и микроподходов)  и в поисках новых форм исторического синтеза. Формирование гендерных исследований создает новые формы для связанного с феминизмом социального опыта и инспирированного им социального активизма. Научная деятельность может иметь смысл политического действия, однако при этом очень важно всякий раз проявлять "местоположенность" и ангажированность субъекта высказывания.

            Вместе с тем в адрес гендерных исследований как концепции и дискурсивной практики был высказан целый ряд критических замечаний. О некоторых из них стоит упомянуть. Первое направление критики понятия "гендер" было связано с тем, что, будучи средством академизации феминизма, это понятие оказывается теоретически неадекватным и политически аморфным, снижающим нон-конформистский пафос феминизма[36]. Кроме того, некоторыми исследователями утверждение "гендера" рассматривается как симптом экспансии англо-американской традиции гендерных исследований, которая не может быть в полной мере адекватна опыту других культурных традиций и языков, в которых различение пол/гендер отсутствует. Выдвигались и чисто методологические аргументы. С одной стороны, концепция гендера критиковалась за дематериализацию пола и отрицание активности субъекта[37]. С другой стороны, гендерный подход оказывался, с точки зрения некоторых мыслителей, недостаточно "конструктивным" или даже ограниченным своей "конструктивностью". Здесь следует упомянуть о критике Дж. Батлер в адрес оппозиции пол/гендер, которая, будучи призванной выявить социокультурную сконструированность половых различий, в действительности содержит в себе допущение о существовании "пола" или "тела" как чего-то предшествующего конструкции. Более того, понятие "гендера" стало одним из водоразделов между американской и французской традицией феминизма[38]. Таким  образом, "гендер" сегодня находиться в процессе критического переосмысления. "История" с "гендером" продолжается - теперь и в России.