Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр
| Вид материала | Документы |
- Отчет Департамента кинематографии за 2011 год (Международные связи гп фцп без господдержки), 179.36kb.
- Музыкальная сказка «Снежная королева» в исполнении учителей школы Автор и режиссер-постановщик, 107.35kb.
- Закон приморского края, 196.64kb.
- Манифест Человека (3-я редакция ). 16. 03. 2012 (кол стр. ) стр, 1359.29kb.
- Домашнее задание по английскому языку 26 класс, 14.86kb.
- Методика лабораторных экспериментов 50 стр, 147.5kb.
- Госдума РФ мониторинг сми 23-26, 4712.24kb.
- Динамический план произведения- 8 стр. Техническое овладение произведением 9стр. Игра, 174.25kb.
- Дениса Фонвизина «Недоросль», 392.69kb.
- Домашнее задание для учащихся 7-ых классов Предмет, 18.53kb.
Владимир Лорченков, «Табор уходит», стр.
ТАБОР УХОДИТ
«Наши проблемы крайне запутаны и необычны».
Симон Боливар
«Наши проблемы это мы сами»
Серафим Ботезату
«Нет проблем»
Владимир Лоринков
Вступление
Барак Обама ласково улыбается мне и треплет по плечу, слегка наклонившись с высоты роста звезды НБА.
- Запомни этот день, парень, - говорит он мне.
- Я запомню, - обещаю я, тем более, что я и впрямь намерен это сделать.
- Ну так запомни его хорошенько, - как и все политики, он одержим собой и не замечает собеседника.
- Это будет самый знаменательный день современной истории, - предрекает он.
- Свобода и всеобщее благоденствие войдут сегодня в мир через эту дверь, - показывает он на массивную дубовую дверь.
- И ты будешь счастлив рассказать потомкам, что именно тебе довелось распахнуть эту дверь для мира, - говорит Обама.
- Не так ли? - не забывает он подкрепить вбиваемые в меня истины простейшей уловкой из книжки Карнеги.
Ничего особенного сегодня не должно произойти. Они собрались, чтобы принять резолюцию по Ирану или Северной Корее или еще какому-то захолустью. Но политикам всегда кажется что любой их вздох - судьбоносный. Вдобавок это «не так ли»... Внушайте человеку какое угодно дерьмо, главное, не забывайте завершить это вопросом «не так ли?». Любой психолог знает этот дешевый трюк. Это для вашей психики вроде десерта для желудка. Закрепляет в рецепторах чувство насыщения. Вызывает слюноотделение. Способствует перевариванию пищи. Вопрос «не так ли» - то, что нужно в конце любого утверждения. Не так ли?
- Не так ли? - снова спрашивает меня Обама с улыбкой.
Да, господин президент, киваю я. Так ли. Это будет знаменательный день.
Сильвио Берлускони подталкивает меня плечом. Он ничего не говорит. Просто подмигивает мне так, словно мы с ним вчера вместе жарили выводок молдавских проституток где-нибудь на даче под Венецией. А ведь я вчера никого ничего не жарил, если не считать отбивных для банкета. Весь день, вечер и часть ночи я драил этот коридор. Путь, по которому пройдут они.
Так что Сильвио Берлускони зря мне подмигнул. Он ведь жарил молдавских проституток на даче под Венецией без меня.
- Доброе утро, сеньор, - вежливо говорю я.
Уже в его спину. Аристократы, они такие. Я пожимаю плечами и поворачиваюсь лицом к коридору. Он уже заполнен. Вавилонское столпотворение рас и языков в одном отдельно взятом предбанничке. Пан Нги Мун, ну, или Пги гун Дан, или Дза Бу Дан, - хотя, как вы понимаете, я ерничаю, потому что отлично знаю, как зовут моего босса Пан Нги Муна, - вежливо и церемонно кланяется мне, после чего идет вперед. В его руках папочка, на виске — наушник. Я подобострастно придерживаю перед ним дверь.
- Добро пожаловать в самый знаменательный день современной истории, - шепчу я генеральному секретарю ООН.
Если бы он меня слышал, то был бы доволен. Но Пан Нги Мун уже пропал где-то в огромной чаше зала заседаний ООН. С экранов телевизоров она видится чем-то вроде зала заседаний огромного инопланетного корабля. Сотни наушников. Специальные стулья. Амфитеатр. Трибуны. Подсветка. Проекторы. Ноут-буки. 22 век.
Но это всего лишь цирк.
Потому что амфитеатр придумали 3 тысячи лет назад. Еще древние греки распевали в амфитеатрах оды богу алкоголиков Дионису своими козлиными голосами. Ноут-буки выглядят солидно, лишь когда вы не видите их экранов. Нередко я, когда заходил в зал с подносом с водой или кофе, замечал открытые окна порно-сайтов. Объявления о купле-продаже домов. Желтые газеты в интернете. Матовый в экране телевизора пол, навевающий мысли о каких-то инопланетных люминесцентных материалах, оказывается простым ламинатом, и он бликует из-за ламп дневного света. Из-за этого в ООН у всех прищурены глаза и вид ужасно измученный и умный. Единственный здесь человек, у кого вид такой по объективным причинам, это я.
Ведь я — единственный, кто работает в ООН.
Пусть они того и не знают. Для меня, впрочем, это не имеет никакого значения. Я придерживаю двери, ведущие в зал заседаний. С той стороны — чаша зала и вспышки фотокорреспондентов. Здесь — полумрак, тишина и коридор, заполненный не совсем людьми. Полубогами.
Мимо меня идут повелители мира.
Вот шагает в своем идиотском балахоне Каддафи. Неподалеку, стараясь с ним не столкнуться, Браун. Хитрый англичанин делает вид, будто они не знакомы с ливийцем. Прошли. Теперь я вижу здоровенного рыжего детину со счастливым и веснушчатым лицом идиота. Пари держу, австралиец.
- Доброго денька, босс, - говорю я ему, широко осклабившись.
Он расцветает. Все они, в сущности, большие напуганные дети, которые понятия не имеют, что делать с этим сраным миром, которым они, по стечению обстоятельств, повелевают. Так что их нужно подбодрить и утешить. Капелька дома, что может быть лучше? Я думаю об этом и едва успеваю придержать дверь для немки. Она новенькая, фамилия, что ли, Меркель.
- Доброе утро, - говорю я ей.
- Прекрасно выглядите, - вру я.
Ведь выглядит она, прямо скажем, ничуть не лучше, чем телевидение ГДР, откуда эта самая Меркель родом. Но немцы народ доверчивый. Она довольно кивает, поправляет то, что должно было быть прической, и выходит в зал.
- Удачного дня, мадам канцлер, - говорю я ей вслед.
За ней широким шагом — что вообще многим людям малого роста свойственно, - поспевает президент Дмитрий Медведев. Доброго утра, господин президент, приветствую его я. Привет, земляк, корректно, но дружелюбно — как их, президентов, учат, - приветствует он меня. Я не совсем ваш земляк, говорю я. Я из Молдавии, добавляю я. Ничего, все равно земляк, с отеческой улыбкой говорит премьер Путин, который догоняет своего коллегу. После чего добавляет:
- Мы ведь все представляем один и тот же, по сути, народ...
- Ведь распад СССР был глобальной геополитической катастрофой своего времени, - горько повторяет он свои телевизионные выступления, и у меня на секунду возникает ощущение, что уж этот-то выделяется на фоне своих пластмассовых коллег.
- Так точно, господин президент, - говорю я.
- Не так ли? - добавляет он, и ощущение пропадает.
Я жму руку Владимиру Путину, и Саркози, следующий за ним, и не желающий отставать — у нас в кулуарах поговаривали, будто француз ужасно завидует популярности Путина, - тоже хватает меня за кисть.
- Бон жур, мосье президент, - говорю я в нос.
- Привет, - говорит он с восторгом.
Французы обожают, когда вы — к месту, или не к месту, - вставляете в речь хоть пару слов на французском. Они ужасные шовинисты, эти французы. Именно поэтому они и придумали свободу, равенство и братство. Чтобы комплекс вины не мучил. За Саркози следует эта его, новенькая. Рослая девица в шляпе. Я низко склоняю голову, и восторженно округлив глаза, расплываюсь в улыбке. Саркози счастлив. Облизывайтесь, глядя на задницу жены француза, и он простит вам все. Самое главное, - это дает ему возможность открыто облизываться, глядя на задницу вашей жены. Я давно это заметил.
Правда, я холост.
После француза проходят еще несколько американцев. Они немного не в своей тарелке. Ведь это выездное заседание, и, стало быть, они не у себя дома, в Нью-Йорке. Хотя я, если бы был антиглобалистом, непременно напомнил им о том, что Нью-Йорк это не их дом. Там жило несчастное племя индейцев, которых выгнали с их земель, дав взамен одеяло и пару бутылок виски. Одеяло было заражено тифом. Бизнес по-американски, добавил бы я. При условии, конечно, что я был бы антиглобалистом. Но они у меня ничего, кроме отвращения не вызывают. Антиглобалисты это дешевые буржуазные дешевки, нанятые капиталистами всего мира для того, чтобы создавать видимость борьбы.
В мире умирают от голода 10 миллионов человек ежегодно, а они борются за права голубых, песцов и индонезийских сверчков.
Я с нетерпением жду того дня, когда они начнут бороться за права индонезийских песцов и голубых сверчков.
Антиглобалисты это что-то вроде сачка, который придумали, чтобы подбирать мятежные души.
Тебе не нравится положение дел в мире? Добро пожаловать к нам, сынок. Мы поджигаем автобусы и деремся с полицией, чтобы носить майки с Че Геваррой. Антиглобалисты... Дерьмо!
Я перевожу взгляд на маленький телевизор в углу коридора. Картинка мельтешит. Это беснуются антиглобалисты. Пятнадцать тысяч кусков дерьма сейчас пытаются прорваться сквозь оцепление полиции для того, чтобы забежать в зал выездного заседания ООН. Италия, Рим. Как видите, у американцев были причины ежиться и чувствовать себя слегка не в свой тарелке. Но Берлускони, на которого дома без тошноты никто уже взглянуть не может, очень настаивал на том, чтобы провести встречу в Италии. Как раз после саммита G-20. Честно говоря, я очень подозреваю, что он это из скупости. Все равно после саммита осталась куча материалов и жратвы, вот он и решил сбыть все это ООН, да еще и подзаработать весу в глазах сограждан. На какие только усилия не пойдет человек, чтобы подправить свой имидж политика.
Который он сам же пошатнул своими похождениями с девочками легкого поведения.
Я выглядываю в зал. Берлускони как раз стоит неподалеку от трибуны. Готовится читать приветственную речь. Остальные делегаты рассаживаются, многие упрямо не глядят друг на друга. Ну, например, двое волосатых здоровущих парней с Кипра. Азербайджанец и армянин. Какие-то африканцы. Вечно у этих южан разборки. Ничего, думаю я ласково, очень скоро все вы помиритесь, господа.
- Это будет самый знаменательный день современной истории, - повторяю я слова Обамы.
- Свобода и всеобщее благоденствие войдут сегодня в мир через эту дверь, - говорю я задумчиво.
После чего закрываю ее.
ХХХ
Я гляжу еще некоторое время в коридоре, не появится ли кто, но прошли, кажется,.уже все. Можно начинать, думаю я. Снимаю с себя ливрею, которую обязан надевать каждый раз, когда стою у дверей и открываю их для почетных гостей. Облачаюсь в костюм обслуживающего персонала.
Это все проклятая жадность стран-членов ООН. Они так мало жертвуют на свою организацию, что администрации приходится экономить на штатах. Разумеется, после того, как на всем остальном сэкономлено. Сначала мы урезаем программу помощи странам Африки страдающим от жажды, а потом задумываемся над тем, чтобы продать машины из автопарка. Африку мне не жалко. Все, что вы дадите ей, пропадет бесследно. Поить Африку это все равно, что ссать в песок. А вот себя жалко. За одну зарплату мы выполняем несколько работ. Например я сегодня буду еще и официантом. Стану разносить воду, кофе и чай.
Причем сделаю это первый раз в жизни с удовольствием. По личным причинам, о которых смогу рассказать лишь через 12 минут 45 секунды. Нет, уже 12 минут 42 секунды. Ну и так далее. Время летит, говорят мудрецы, и они правы. Нам не дано предугадать, к чему приведет нас время, говорят они, и они правы. Мы и правда не знаем, что нас ждет. За одним исключением. Вернее, двумя.
Мы все умрем, это раз.
Мы всегда будем знать, что нас ждет, если станем планировать свое будущее. Это два.
Счет нехитрый. Раз-два.
Так что я улыбаюсь, когда охрана обшаривает меня — скорее для проформы, я ведь ветеран местной обслуги, - перед тем, как запустить в зал. Они ощупывают меня, отпускают дурацкие шуточки, - ведь самые мужественные из них «голубые», я точно знаю, - и, наконец, выдают разрешение. Я хватаю поднос с напитками и вхожу. Раньше своего делегата хотели снабжать спецслужбы от каждой страны. Но это грозило полным бардаком. Представьте себе закрытый зал, где сидят 150 президентов и им подают попить и поесть 150 шпионов высшей квалификации. Иранский шпион и президент США, американский шпион и президент Ирака, - ну, еще до того, что президента Ирака повесили, - шпион Северной Кореи случайно подает стаканчик кофе британскому премьеру, а северокорейского делегата угощает «Пепси» южнокорейский шпион... Представили? Вот поэтому ООН и взяла на себя снабжение напитками и закусками делегатов во время заседаний. Будь я религиозным фантиком, я бы непременно решил, что рукой ООН водила рука Бога. Но никакой руки у ООН нет. Это всего лишь аббревиатура, обозначающая никчемную, бесполезную организацию, весь прок от которой — то, что она дала мне работу.
Вернее, давала.
Потому что через девять минут сорок две секунды мой контракт с ООН истечет, и возобновлять я его не намерен.
Я гляжу на часы, улыбаюсь, и разношу напитки делегатам. Очень скоро синьор Берлускони начнет читать свою речь, и выходить из зала в этот момент будет крайне неприлично. Поэтому лучше, чтобы ваша минеральная вода стояла на столе, и кофе — там же. Ну, а если вы не любите кофе, я подам вам чай, уважаемые делегаты Китая и Индии. Я улыбаюсь, расставляю напитки, возвращаюсь в коридор за следующей партией. Девять минут ровно. Сильвио Берлускони прочищает горло. Он начинает распевать
- Ла-ла-ла-ла, - напевает он вполголоса.
- О-ла-ла, - поет он громче.
- Ла-ла-ла, - поет он, кривляясь.
Зал смеется и взрывается аплодисментами. Я мог бы сказать «аплодирует», но у меня, если честно, все мысли о взрывах. Так что зал взрывается. Пока что аплодисментами. И я, через восемь минут сорок две секунды свободный от контракта с ООН человек, поправляю бабочку. И впервые за шесть лет работы обслуживающим персоналом ООН позволяю себе шутку.
- Бис, - прошу я.
На минуту ко мне оборачиваются все лица сидящих в зале людей. До начала трансляции, - она по счастливому и вовсе не странному стечению обстоятельств начинается ровно в момент истечения срока моего контракта, - остается почти восемь минут. Кто я такой, не очень понятно. Многие принимают меня за делегата от какой-то восточноевропейской страны, еще не прошедшего к своему столу. Эти ребята обожают куртки как у официантов и галстуки- «бабочки». Так что зал настроен радушно. Время пошутить еще есть.
Все смеются и поддерживают меня.
Делегаты кричат «бис». Дмитрий Медведев поднимает голову от своего выступления, Браун перестает листать электронную версия «Гардиан», где премьер-министра страны по традиции поливают дерьмом так же густо, как мясной пудинг — подливкой, Саркози отрывается от своей крали, которую даже на заседания международных организаций таскает. Они тоже улыбаются и хлопают. Берлускони счастлив возможности покривляться. В этом парне пропал бы шут, не стань он первым лицом страны, думаю я. Сильвио щипает за задницу кого-то из эскорта, и, поднявшись на трибуну, исполняет что-то из итальянских опер. На мой взгляд, затянуто и голос у него не подходит для пения.
Но журналисты знай щелкают фотокамерами да пишут на пленку.
В их глазах я вижу завтрашний заголовок. «Премьер Италии спел оперу на трибуне ООН». Скучно и предсказуемо. Как и все нынешние СМИ, думаю я. Бедняги бы просто пропали без меня, думаю я. Потому что к завтрашнему дню, знаю я, это шутливое выступление Берлускони забудется. И все будут говорить о чем угодно, но только не о премьере Италии.
Ну, разве что как о главе страны, в которой случится то, что случится в ней очень скоро.
Если точно — через шесть минут и тридцать одну секунду.
Я совершенно точно знаю, что день грядущий мне готовит. И час. И минута.
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на ноут-бук на столе одного из делегатов. Он как раз смотрит ТВ-репортаж. Антиглобалисты на улицах Италии сошли с ума, вещает диктор. Они образуют живые заслоны для машин полиции, дерутся с мирными горожанами и пытаются поджечь правительственные здания. Они с цепи сорвались. Стражи порядка вынуждены применять резиновые пули. Над местом проведения заседания ООН — как неделей раньше над сбором глав стран G-20, - барражируют вертолеты.
Слово «барражируют» нравится корреспонденту. Так что он повторяет его еще несколько раз.
И к концу репортажа, когда я гляжу на часы, остается три минуты двенадцать секунд.
Берлускони, поулыбавшись, уткнулся в бумажки. С трибуны он уже не уходит, потому что до выступления осталось всего ничего. На премьера наводят камеры операторы телеканалов всего мира. Заметив это, он приосанивается. Где-то, взмахнув флажком, дают начало отсчет оставшегося времени до начала трансляции. Значит, две минуты. Я гляжу на прямой репортаж из города — журналисты называют его Вечный — и вижу лица беснующихся антиглобалистов. Все они дерьмо. Но есть среди них и те, кто выполняют часть своего задания. Совершенно случайно камера приближается к лицу одного из них, и я узнаю одного из своих апостолов. Петрика. Парень лежит, держась за живот, куда попала пуля, и из его рта течет кровь. Он выглядит как человек, осознающий, что выполнил свой долг. У него есть причины так выглядеть. Он ведь и правда выполнил свой долг. Две тысячи кретинов, которых он привел в этот район города, прорвали оцепление и оттянули на себя значительную часть полицейских отрядов Рима. А еще, что гораздо важнее, они отвлекли внимание охраны первых лиц. Это все, что должен был сделать апостол.
Так что Петрика глядит в камеру спокойно. Силится что-то сказать, но кровь течет все обильнее. Он умирает.
Будь я фанатиком, я бы сказал, что он погибает во славу Бога.
Но я не верю в славу.
И я не фанатик. Куда там.
Я даже не антиглобалист.
Так что я, в отличие от газетчиков сраных, не осыпаю проклятиями убийц несчастного парня, который протестовал всего лишь против загрязнения мира.
Я просто ставлю бутылочку воды на край стола и говорю:
- Ваша минералка, господин Медведев.
Он говорит мне спасибо и выглядит взволнованным. Ему предстоит первое выступление в ООН. Не волнуйтесь, новичкам везет, хотел сказать я. Но потом подумал, что это была бы неуместная ирония. И я молча иду к трибуне, у которой Берлускони уже в состоянии повышенной к эфиру готовности. Зря вы приосанились, господин премьер, думаю я, вынимая из рукава своей куртки обрез. Двери щелкают. Это их закрывают изнутри, пока красавчики из охраны лежат на полу в коридорах, истекая кровью. Это не жестокость. Так надо было — как надо было, к примеру, чтобы погиб Петрика.
Зал шумит, потому что все еще заняты своими делами. Спустя каких-то двадцать секунд все изменится, думаю я.
Я знаю точно, потому что не раз проходил этот отрезок пути.
Ровно за двадцать секунд.
В этот раз все происходит, как всегда. Ровно двадцать секунд спустя после того, как я достал обрез и произвел выстрел, не слышный в гаме сотен голосов всех народов мира, я очутился на трибуне. Рядом с Берлускони.
- Спускайтесь в зал, господин премьер-министр, - говорю я ему, и слышу жужжание.
Это камеры. Трансляция началась. Так что я подмигиваю Берлускони так, будто и вправду был с ним на той даче в Венеции, где его поймали с проститутками. Мягко отталкиваю парня от трибуны. Когда рядом нет охраны, они выглядят растерянными. Я передергиваю затвор и стреляю в воздух. Еще. И еще. Зал стихает, наконец. Все внимание собравшихся обращено ко мне. Я склоняюсь к микрофону. Честно говоря, у меня было несколько вариантов речи в этот день. Набросков, так сказать. Но этот парень, Обама... Он и правда знает толк во всех этих словах. Так что я, найдя его взглядом в зале и мысленно поблагодарив, говорю:
- Дамы и господа, запомните этот день.
- Это будет самый знаменательный день современной истории, - говорю я.
- Свобода и всеобщее благоденствие снизойдут в мир сегодня через этот зал, - говорю я.
- И вы будете счастливы рассказать потомкам, что именно вам довелось распахнуть двери в мир счастья страждущим, - говорю я.
Для меня это целая речь. Я перевожу дух. Я спрашиваю:
- Не так ли?
ХХХ
- Учитель Праведности был распят бешеными львятами из Кишинева
- Словно жертвенную овцу, привязали его к колесу, круглому, как купол неба.
- … руки перебили и ребра сокрушили, кровь же изошед из него, окрасила воды.
- … Днестр потек кровавый вспять и ангелы вострубили Исход народа...
- Страшна была смерть Учителя Праведности, но он видел ее перед собой.
- В тот день, когда убьют меня злые люди, стану я одним из вас, изрек он.
-