Geum.ru

М. Ш. Садыков к истории межгосударственных отношений на Сицилии накануне эпохи Пунических войн

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3



М.Ш.Садыков


К истории межгосударственных отношений на Сицилии

накануне эпохи Пунических войн


В настоящей статье речь пойдет о событиях первой половины 60-х годов III в. до н.э., связанных с межгосударственными отношениями и дипломатией на острове Сицилия и предваривших конфликт между Римом и Карфагеном, который, как известно, коренным образом изменил судьбы стран Западного Средиземноморья.

Ключевым моментом в изучении предыстории эпохи Пунических войн является так называемая мамертинская проблема, возникшая в результате столкновения внешнеполитических интересов Сиракуз и Мессаны, которые после краха сицилийской экспедиции эпирского царя Пирра занимали лидирующее положение среди полисов Сицилии. Из имеющихся источников известно, что к концу 70-х гг. III в. до н.э. властители Мессаны – мамертинцы (в прошлом кампанские наемники на службе у сиракузского тирана Агафокла) – контролировали значительную территорию на северо-востоке острова вплоть до Кентуриппы – города, находившегося на границе владений Сиракуз1. Мамертинская сфера господства включала в себя помимо Мессанской области еще и такие полисы, как Милы, Тиндарида, Алеса, Абакен, Амесел, Агирий (Diod. XXII. 13. 1-2) и, следовательно, вплотную подходила к сиракузской области влияния2. Расширение владений мамертинцев в северо-восточных районах Сицилии вызвало резкое противодействие со стороны правителя Сиракуз Гиерона, сына Гиерокла3, который, как следует из рассказа Полибия (I. 8. 3-5)4, пришел к власти благодаря сиракузским наемникам, расположившимся в окрестностях города Мерганы5. У Юстина сказано, что Гиерон был выбран стратегом для войны с карфагенянами (XXIII. 4. 2)6. Поскольку в сообщениях Полибия (I. 9. 3) и Диодора (XXII. 13) о первоначальной военной деятельности Гиерона карфагеняне вовсе не упоминаются, то надо полагать, что его избрание правителем Сиракуз было обусловлено необходимостью организации контрдействий против мамертинцев Мессаны7. Обращает на себя внимание отсутствие каких-либо попыток Карфагена оказать давление на Сиракузы на протяжении военных действий Гиерона с мамертинцами в конце 70-х гг. III в. до н.э. (первая кампания закончилась битвой при реке Киамосоре в 271 г. до н.э.). Это может свидетельствовать в пользу существования между Сиракузами и Карфагеном соглашения о мире, достигнутого сторонами после того, как эпироты во главе со своим царем Пирром покинули Сицилию8.

В то же время любопытно свидетельство Зонары (на основе Dio Cass. XI. fr. 43) о том, что «Гиерон, опасаясь карфагенян, которые покушались на Сицилию, был расположен в пользу римлян» (Zonar. VIII. 6. 15). Если считать данное указание за достоверное, то оно дает возможность узнать, что Гиерон в начале своего правления относился к карфагенянам с большим недоверием9. Возможно, политические контакты Карфагена и воинственных властителей Мессаны в конце 70-х гг. III в. до н.э. были еще в действии. Это не могло не беспокоить Гиерона, решившего на всякий случай установить дружеские связи с римлянами путем материальной и людской поддержки последних в их осаде кампанцев Регия (Zonar. VIII. 6. 14). Гиерона мог связывать с Римом общий интерес: ведь и тот и другой вели почти одновременно борьбу с кампанцами по обе стороны Мессанского пролива. В современной историографии оспаривается существование дружественных связей между Римом и Гиероном, подтверждаемых лишь Дионом Кассием и его эпитоматором Зонарой. Это считается поздней выдумкой античных историков, сочувствовавших Карфагену, в ответ на другое измышление, только теперь уже младших римских анналистов, приписывавших Карфагену намерение овладеть Тарентом вопреки существовавшему по договору 306 г. до н.э. пунийскому обязательству не вмешиваться в дела Италии10. На наш взгляд, Дион Кассий и повторяющий его Зонара соединили в одно целое эти два указания, отметив, что на возникновение Первой Пунической войны повлияло «со стороны римлян то, что карфагеняне помогли тарентинцам, со стороны карфагенян – то, что римляне заключили договор о дружбе с Гиероном» (Dio. Cass. XI. fr. 43. 1; Zonar. VIII. 8 = Р1. 382). Несостоятельность первого утверждения, восходящего к Ливию (Liv. Per. 14), очевидна уже из того, что Полибий и Диодор ничего не знают о попытке карфагенян овладеть Тарентом в свою пользу. Если бы об этом упоминалось в трудах Фабия Пиктора и Филина Акрагантского, то Полибий обязательно использовал бы этот момент для того, чтобы еще больше убедить общественное мнение и читающую публику, что карфагеняне первыми нарушили условия ранних договоров. От краткого упоминания войны римлян с Тарентом Полибий переходит к изложению событий в Сицилии, относящихся к сиракузско-мамертинскому противоборству. Это только лишний раз убеждает, что прецедент для Первой Пунической войны возник на Сицилии, а не в Южной Италии. Поэтому нет нужды оспаривать мнение некоторых представителей современной западной историографии о том, что рассказ о карфагенской интервенции в пользу тарентинцев и о последующем карфагенском оправдании перед римскими послами, будто акция была проведена самовольно пунийским командующим (Oros. IV. 3-5), представляет собой вымысел позднеримской анналистической традиции11.

В сообщении Ливия, что карфагеняне прислали флот на помощь Таренту и этим нарушили свой договор с Римом (Liv. Per. 14), может быть несомненным одно: отправка карфагенской эскадры под Тарент действительно могла иметь место. Но цель, которая при этом ставилась, не может быть подобна той, что звучит в передаче Ливия. Вероятно тогда, в 272 г. до н.э., пунийский флот прибыл к побережью Южной Италии, чтобы блокировать Тарент с моря и тем самым содействовать римским легионам в его скорейшем взятии (и соответственно доказать карфагенское желание придерживаться с Римом прежних лояльных отношений). Такое предположение можно вывести из эпитомы Зонары, где сказано следующее: «Милон (начальник эпирского гарнизона в Таренте – М.С.), оказавшись в затруднительном положении, так как римляне блокировали его со стороны суши, а карфагеняне – cо стороны моря, сдал Папирию (римскому консулу, руководившему осадой Тарента – М.С.) крепость при условии, что ему будет позволено без вреда уйти со своими сторонниками и со своими деньгами. Затем карфагеняне ввиду того, что они были в мире с римлянами, уплыли, город же сдался Папирию» (Zonar. VIII. 6). Из приведенного отрывка становится ясной цель отправки карфагенского флота под Тарент. Оборот         достаточно ясно свидетельствует об искреннем намерении карфагенян помочь своим римским партнерам в войне с западными греками и эпиротами, оставленными Пирром в Таренте. Указание Зонары соотносится с уже известными нам случаями предоставления римлянам военных кораблей карфагенянами. По всей видимости, во всех этих случаях Карфаген действовал в соответствии с принципами международных обязательств перед Римом. В этой связи Альфред Хойсс, конечно, правильно высказывает мысль, что римляне договором 348 г. до н.э. формально признали морское господство Карфагена. Вероятно, еще в Пиррову войну и даже к началу осады Тарента это положение не изменилось. Оно отвечало естественным потребностям римской политики, которая в то время ограничивалась лишь экспансией на территории Италии12. Как известно, Тарент был довольно мощной крепостью, расположенной на берегу Адриатического моря. Естественно, осада города только с суши была бы затруднительной для римлян, не располагавших необходимыми морскими силами. Поэтому блокада города со стороны моря, предпринятая Карфагеном, должна была быть Риму очень кстати. К тому же не надо забывать, что Тарент, воевавший в Южной Италии руками эпиротов Пирра, выступал потенциальным врагом Карфагена. В связи с этим думается, что пунийский флот прибыл для продолжения борьбы с молосским гарнизоном Тарента, оставленным Пирром, а не с антиримской целью13. У Ливия же союзнические побуждения Карфагена превратились в злонамеренное решение его имперского правительства овладеть италийским полисом (ср.: Liv. XXI. 10. 8).

Усомниться в версии Ливия и его эпитоматоров позволяет и анализ международного положения Рима. В конце 70-х гг. III в. до н.э. это государство представляло собой довольно весомую политическую величину, с которой нельзя было не считаться. Придерживаться отношений с этим «центром силы» на паритетных началах для Карфагена было очень важно, чтобы без труда проводить свою традиционную сицилийскую политику. О возросшем влиянии Рима в системе международных отношений Средиземноморья свидетельствует, например, то обстоятельство, что союза с ним в то время добивался египетский царь Птолемей II. В 273 г. до н.э. состоялась первая попытка сближения между Римом и Египтом (Eutrop. II. 9. 1; Val. Max. IV. 3; Just. XVIII. 2. 1; 9)14. Этот контакт не мог не вызвать беспокойства у Карфагена, потому что Египет был его североафриканским соседом. Здесь можно бы вспомнить, что Кирена в 308 г. до н.э. в союзе с Агафоклом рассчитывала овладеть карфагенской хорой в Африке. Теперь Кирена была под египетской властью и, естественно, отношение Карфагена к Египту имело явный оттенок подозрительности и недоверия15. Это является еще одним аргументом в пользу того, что Карфаген стремился быть крайне осторожным в отношениях с Римом.

Итак, как представляется, в конце 70-х гг. III в. до н.э. Карфаген не мог претендовать на Тарент «как ключ к Италии», поскольку его собственное положение на Сицилии было не совсем еще прочным. Он, безусловно, имел весомое политическое влияние на острове, но гегемоном здесь в полном смысле слова не был. Иначе трудно понять, как мамертинцы смогли так быстро и легко распространить свое влияние на Северо-Восточную Сицилию. При таком положении дел Карфаген стремился обеспечить перевес сил на острове в свою пользу. В этом плане благожелательные отношения с Римом были для него жизненно необходимы. Однако, как оказалось, тесных контактов с римлянами у него не получилось. После завоевания Тарента (272 г. до н. э.) римляне вплотную приблизились к Мессанскому проливу, что неизбежно вовлекало их в политику морской экспансии (и, следовательно, вело их к соприкосновению с карфагенскими интересами)16. Для римского сената проявление дружеских чувств со стороны Гиерона Сиракузского в связи с римской осадой Регия в 271/270 г. до н.э.17 вполне могло стать исходным моментом для пересмотра существовавших между Римом и Карфагеном международных обязательств. В условиях наметившихся в конце 70-х гг. III в. до н.э. римско-сиракузских контактов большое значение для пунийцев приобрело возобновление связей с мамертинцами Мессаны.

Разгромленные в ходе решительного сражения с Гиероном при реке Лонгане (Polyb. I. 9. 7-8; Diod. XXII. 13. 2-6), мамертинцы вынуждены были принять помощь карфагенских союзников, стремившихся не допустить усиления Сиракуз18. По этому поводу из рассказа Диодора (Diod. XXII. 13. 7) известно, что карфагенский флотоводец Ганнибал, находившийся в момент сражения на острове Липара, получив неожиданные новости, поспешил вмешаться в мамертинско-сиракузские противоречия (начало 60-х гг. III в. до н.э.)19. Наделенный достаточно широкими полномочиями, чтобы действовать от имени верховной власти, Ганнибал вступил в переговоры с Гиероном20. Карфагенский дипломатический маневр в северо-восточной оконечности Сицилии в пользу мамертинцев был проявлением политики ограничения геополитического и стратегического расширения Сиракузского государства. Его итогом стало возвращение Гиерона в Сиракузы после победы над мамертинцами21. В повествовании Диодора обращает на себя внимание то, что античный историк делает ударение на поспешности действий Ганнибала. Это может косвенно указывать на карфагенское стремление помешать окончательному распространению политического влияния Сиракуз на стратегически важную Мессану. В этом смысле «добрые услуги» Ганнибала, кажется, не противоречили интересам карфагенского правительства, тем более что повод для оказания помощи мамертинцам по-прежнему имелся. Здесь мог сыграть свою роль союз между пунийцами и мамертинцами времени их войны с Пирром. Быть может, Ганнибал на основании условий этого союза потребовал от Гиерона отказаться от осады Мессаны, союзником которой выступал Карфаген. Явно с демонстративной целью пуниец ввел в город небольшой гарнизон, показав тем самым свою готовность использовать силу, если бы Гиерон продолжил давление на Мессану.

Современные немецкие исследователи В.Хоффман и И.Мольтаген совершенно верно отмечают, что дипломатическое вмешательство Ганнибала следует выводить не только из ранее существовавшего мамертинско-карфагенского альянса. По их мнению, мотивы к этому вмешательству заключались в традиционной политике Карфагена относительно северо-восточных районов Сицилии и конкретно Мессаны22. Как известно, еще во времена Дионисия Старшего и Агафокла карфагеняне одним из условий заключения мирных договоров с этими сиракузскими тиранами выставляли требование соблюдения ими автономии Мессаны. В начале единоличного правления Агафокла Мессана была оплотом оппозиционного его господству движения. Напомним, что именно отсюда сиракузские эмигранты и изгнанники боролись с режимом Агафокла, препятствовали распространению его личной власти на греческие полисы Сицилии. С этим движением поддерживал тесные связи Карфаген, понимавший, что Мессана с ее ключевым положением у пролива могла доставлять неудобствo Сиракузам. Усилиями карфагенской дипломатии мессанцы в 314 г. до н.э. на время отстояли свою независимость от Агафокла. В 269/8 г. до н.э. карфагеняне вновь помогают жителям Мессаны освободиться от притеснений со стороны Сиракуз при Гиероне. Сходство ситуаций в обоих случаях бесспорно. Как когда-то Агафокл, Гиерон также под давлением карфагенской дипломатической защиты Мессаны вынужден был отказаться от притязаний на этот полис. Но при этом карфагенская дипломатия сумела добиться большего. Ее результатом стало присутствие в мамертинской Мессане карфагенского воинского контингента. Можно вслед за Д.Русселем допустить, что Гиерон, несмотря на свою уязвленность поступком карфагенян, решил не рисковать под Мессаной и отступить, «тем более что его римские друзья не были расположены к вступлению в войну против Карфагена, чтобы обеспечить ему, Гиерону, обладание Мессаной»23. Скорее всего, римляне в ту пору еще не придавали особого значения взаимодействию с сиракузским правителем. Согласованность действий для ликвидации господства кампанцев по обе стороны Мессанского пролива (в Регии и в Мессане) еще не означала тогда, что римляне готовы были вопреки долголетним партнерским отношениям с Карфагеном легкомысленно вмешаться в сицилийские дела ради интересов Гиерона.

Итак, после Лонганской катастрофы мамертинцев представителю Карфагена удалось отвлечь Гиерона от Мессаны. Малочисленность введенного в акрополь этого города пунийского гарнизона24 объясняется, видимо, осторожностью действий Ганнибала. По крайней мере на это указывает его поведение в мамертинской общине. Как следует из данных Диодора (XXII. 13. 7), именно уговорами и здравыми аргументами, а не угрозой и силой, Ганнибал добился от мамертинцев согласия на карфагенское покровительство. Цель, которая при этом им ставилась, заключалась, вероятно, в том, чтобы, удерживая Мессану, напрочь закрыть ворота в Северную Сицилию от возможного римского вмешательства. Кроме того, сосредоточение в акватории Мессаны военного флота позволяло Карфагену контролировать ситуацию как на северо-востоке Сицилии, так и на юге Италии и при случае использовать ее в своих целях. Наконец, военный контроль над проливом в определенной мере исключал возможность беспрепятственного нападения на остров со стороны Южной Италии, пример которого продемонстрировал Пирр25. Несомненно, что установление пунийцами контроля над проливом грозило ущербом экономике греческих общин Южной Италии. Это в свою очередь было не выгодно некоторым представителям сенатских фамилий Рима, занимавшихся торговыми операциями (правда, незначительного масштаба26) с южноиталийскими греками. Вообще, после того как Рим с окончанием Пирровой войны и подчинением Тарента реально утвердил свое господство в Южной Италии, ему были не безразличны интересы его новых союзников. Это соотносится с информацией Полибия о том, что римляне возвратили Регий его исконным жителям, уцелевшим от произвола кампанцев (Polyb. I. 7.12). Получив обратно свой город и землю, а значит и возможность для морской торговли, регийцы тем не менее не могли чувствовать себя в безопасности, когда рядом, по ту сторону пролива, находились мамертинцы, с которыми кампанский гарнизон Регия раньше состоял в тесном союзе (Dion. Hal. XX. 4. 11). Отсюда, наверняка, могли быть и просьбы регийцев к Риму, чтобы тот взял пролив под свой контроль.

Таким образом, уже на рубеже 70-60 гг. III в. до н.э., когда римляне отвоевали у кампанцев Регий, и вскоре после этого карфагеняне выступили в поддержку ослабленных мамертинцев, в районе южной оконечности Апеннинского полуострова и северо-восточного угла Сицилии возникло положение, таившее в себе зародыш будущего конфликта27. Интересы Рима и Карфагена в итоге соприкоснулись в акватории Мессаны. Без сомнения, пунктом, из-за которого произошло столкновение внешнеполитических интересов Рима и Карфагена, была мамертинская Мессана. Но внешней силой, создавшей в качестве конфликтного очага общину мамертинцев, выступили не Карфаген и Рим, а Сиракузы, или, точнее говоря, Гиерон II Младший28. Как мы видели, противоборство с ним привело мамертинцев к тяжелому поражению. Силовое давление со стороны Гиерона вынудило кампанских властителей Мессаны принять помощь Карфагена, традиционного соперника Сиракуз29. При этом они, очевидно, рассчитывали при карфагенской поддержке вновь обрести свободу действий и вернуть себе утраченные области, которые теперь находились под властью Сиракуз (см.: Diod. XXII. 13. 1-2)30. Но Карфаген и Сиракузы не собирались опрометчиво вступить в очередной тур борьбы между собой, что со временем и предопределило политическую переориентацию мамертинцев на Рим31. Весьма любопытно наблюдение О.С.Оржеховского, согласно которому Мессана постоянно пополнялась переселенцами из Италии, в основном из Кампании, «иначе мамертинцы, понесшие крупные потери в живой силе при завоевании Северо-Восточной Сицилии и в борьбе с Пирром, не оказались бы в состоянии выставить при Лонгане восьмитысячную армию (Diod. XXII. 13. 2), которая в большинстве своем состояла, конечно, не из сицилийских греков, а из родственных мамертинцам народностей»32. Для новых жителей Мессаны, не чувствовавших за собой какую-либо ответственность за содеянное бывшими солдатами Агафокла почти 20 лет назад, связи с Римом, конечно, были предпочтительными. Только в этом случае выглядит обоснованным заявление мамертинцев о родстве с Римом (Polyb. I. 10. 2). Именно италийские переселенцы, со временем составившие большинство населения civitas Mamertina, могли требовать переориентации политики от Карфагена, с которым у них не было ничего общего, на Рим. В своем рассказе Полибий не приводит никакого объяснения резкой перемены в настроении властителей Мессаны. Он лишь констатирует тот факт, что мамертинцы сначала призвали карфагенян (Polyb. I. 10. 1), а затем их изгнали (I. 14. 4). А.-М.Экстейн, отмечая отсутствие в описании Полибия того, что послужило причиной смены внешнеполитического курса мамертинцев, обоснованно предлагает заполнить лакуну сведениями Диона Кассия и Зонары. По его мнению, эти историки как раз информируют о причине перемены взглядов мамертинцев: ею была дипломатическая деятельность в Мессане римлянина, которого оба источника обозначают как военного трибуна по имени Гай Клавдий. Этот человек сумел убедить мамертинцев быть решительными по отношению к карфагенянам, освободиться от опеки последних. В результате убеждений римлянина мамертинцы решились на изгнание пунийского гарнизона. «Так, скорее не противореча Полибию, а дополняя его, история “Гая Клавдия” делает рассказ Полибия более понятным»33.

Считается, что новое поколение мамертинцев в лице кампанских переселенцев надеялось получить от римлян, как от своих соплеменников, статус для Мессаны более льготный, чем тот, что им был предоставлен карфагенянами. Это имеет некоторое подтверждение в источниках. Так, в рассказе Диона Кассия – Зонары о дипломатической деятельности Гая Клавдия в Мессане обращает на себя внимание акцент на римском обещании предоставить мамертинцам автономию – в отличие от карфагенских планов. По данным Диона Кассия, римский трибун публично заявил мамертинцам, «что пришел освободить город, так как римлянам не нужна Мессана, и он немедленно уплывет, как только приведет в порядок их (мамертинцев – М.С.) дела» (Dio Cass. XI. fr. 43. 5; Zonar. VIII. 8 = PI 382). Убежденные трибуном в том, что римляне оставят Мессану свободной от гарнизона, мамертинцы активизировали свои действия по изгнанию находившегося в пределах их полиса карфагенского отряда. Стоит также отметить слова, которые Дион Кассий (XI. fr. 43. 10) вкладывает в уста Гая Клавдия в его обращении к мамертинцам перед окончательной конфронтацией с пунийским гарнизоном:            («я не нуждаюсь в оружии, но вам [мамертинцам – М.С.] самим вверяю право решить все»). Римское обещание, данное мамертинцам, было выполнено. Даже в позднереспубликанское время римско-мамертинская договоренность оставалась в силе, что лишний раз убеждает в некоторой достоверности рассказа Диона Кассия – Зонары о дипломатической миссии «Гая Клавдия» (Dio Cass. XI. fr. 43. 5-10; Zonar. VIII. 8). Как вытекает из сообщений Цицерона, Мессана в его время имела автономное положение в составе римского государства: в ее стенах не находился римский гарнизон, она располагала собственным вооруженным отрядом (Cic. Verr. III. 6. 13; V. 19. 50 ff). Из Плутарха также известно, что мамертинцы могли уклоняться от судейского произвола какого-либо высокопоставленного римского чиновника и не признавать его власти над собой, ссылаясь на освобождение от нее «старинным римским законом» (Plut. Pomp. 10). Опираясь на приведенные свидетельства о мамертинских правах в римское время, можно вслед за В.Хоффманом думать, что, когда в 265/264 г. до н.э. Мессана стала римской союзнической единицей, населявшим ее мамертинцам было возвращено по меньшей мере формально правовое положение, которым они обладали до карфагенского вмешательства34.

Таким образом, допустимо констатировать, что к моменту столкновения Рима и Карфагена в мамертинской среде имелась политическая сила, требовавшая включения Мессаны в орбиту римского влияния. Прокарфагенской ориентации, должно быть, придерживались мамертинцы первого поколения, устроившие в Мессане государственный переворот после смерти Агафокла. Соглашаясь с К.Ю.Белохом, можно утверждать, что «старики» не могли простить Риму его расправы с регийскими кампанцами-союзниками: ужасное наказание (см.: Polyb. I. 7. 9 – 10. 4; Dion. Hal. XX. 16; Oros. IV. 5) конца 70-х гг. III в. до н.э. было еще свежим воспоминанием35. Поэтому вполне правдоподобно свидетельство Полибия о передаче Мессаны после Лонганской катастрофы под карфагенское покровительство благодаря усилиям этой части мамертинцев. Именно мамертинцев старшего поколения нужно идентифицировать с   Полибия в I. 10. 2. Если сопоставить данные Полибия (I. 10. 1-2) и Диона Кассия (= Zonar. VIII. 8), то можно видеть, что они различаются между собой лишь последовательностью мамертинских действий, но так или иначе предполагают одну и ту же политическую ситуацию, а именно – раскол в мамертинской общине по вопросу о внешнеполитическом курсе. Дион Кассий, правда, преувеличивает масштабы разгула политических страстей среди населения Мессаны, говоря, что они были вызваны осадой города Гиероном. Данное событие, т.е. Гиеронова осада Мессаны, относится к более позднему периоду – к 264 г. до н.э., когда карфагеняне уже были изгнаны из города, что вполне явствует из рассказов Полибия (I. 11. 8) и Диодора (XXII. 13. 9).

У Диодора в эксцерпте XXII. 13 вслед за сообщением об отступлении Гиерона из-под Мессаны по причине водворения в этом полисе карфагенского гарнизона Ганнибала (§ 8) сразу же следуют слова о заключении союза между Карфагеном и Гиероном для совместной войны против Мессаны (§ 9). Это значит, что между этим последним и предшествующим параграфами имеется пробел, в котором было рассказано об изгнании карфагенского отряда из Мессаны в связи с передачей ее под римское покровительство36. Вывод должен быть однозначным: до сих пор присутствие карфагенского гарнизона в мамертинской общине объяснялось его поддержкой сторонниками антиримской ориентации – старой гвардией мамертинцев, которая, учитывая печальную судьбу кампанцев Регия, не доверяла Риму. Но к 265/264 г. до н.э. их авторитет был утрачен. Руководство в Мессане сосредоточилось в руках мамертинцев второго поколения. В этой связи изгнание карфагенского гарнизона из Мессаны без существенных трудностей А.Хойсс совершенно правильно объясняет принятием условий римского покровительства абсолютным большинством мамертинцев, прокарфагенская же группировка из числа мамертинцев старшего поколения, составлявших в 264 г. до н.э. меньшинство, под впечатлением римского решения не осмелилась препятствовать развитию событий37.

Необходимость разряжения нестабильной политической обстановки вокруг сицилийской Мессаны в 264 г. до н.э. поставила Карфаген и Рим перед выбором войны или мира. Для нас важны сведения из источников о попытках сторон мирными средствами предотвратить военное разрешение Мессанского конфликта. То, что предпочтение в споре было отдано войне, а не продолжению мирного добрососедства, нужно выводить из специфики дипломатического противоборства Карфагена и Рима на этапе разрешения кризиса. Наиболее осознанное понимание явлений, обусловивших обострение римско-карфагенских дипломатических отношений в 264 г. до н.э., обнаруживается скорее у Диодора, нежели у Полибия. Анналистическая традиция у Диона Кассия и его эпитоматора Зонары о деятельности трибуна Гая Клавдия в совокупности со сведениями Диодора позволяет прийти к пониманию неожиданных обстоятельств, вызвавших осложнения в отношениях Рима и Карфагена.

Известно, что Полибий, задавшись целью показать, «когда и при каких обстоятельствах римляне по устроению Италии отважились перейти в Сицилию» (I. 5. 2), в изложении событий, приведших к началу римско-карфагенской борьбы, находился под влиянием Фабия Пиктора38. Следуя этому римскому историку-анналисту, Полибий в своем труде показал, что Рим был вынужден вмешаться в сицилийские дела перед лицом военной угрозы Карфагена. Он сознательно исказил данные современника событий Филина Акрагантского, согласно которым римляне предоставлением помощи вовсе ее не заслуживающим мамертинцам Мессаны нарушили договор с Карфагеном о запрещении римского вмешательства в Сицилию. Сам Полибий, очевидно, не сомневался в том, что враждебные действия в 264 г. до н.э. начали римляне. По крайней мере, это следует из его собственного комментария по поводу римского перехода на Сицилию (III. 26. 6). Поэтому, чтобы смягчить вину римлян, греческий историк поддался влиянию Фабия Пиктора, апологета римской оборонительной войны. Для многих новейших исследователей, выступивших с критикой фабианской установки Полибия, стала очевидной тенденциозность начальной римской историографии, у истоков которой стоял Фабий Пиктор39.

В отличие от Полибия Диодор более подробно изложил события 264 года до н.э., определившие судьбу Сицилии в древности. Сомневаться в том, что Диодор имел в руках ранний антиримский источник, каковым и представляется Филин Акрагантский, не приходится хотя бы потому, что его данные включают в себя резкие высказывания сиракузского правителя Гиерона в адрес римлян, выступивших в защиту мамертинцев. Сведения Диодора являются важным дополнением к чересчур тезисному, разбавленному элементами старшей римской анналистики (в лице Фабия), рассказу Полибия о том, как возникла Первая Пуническая война. При анализе обстоятельств нагнетания кризиса в дипломатических отношениях Рима и Карфагена в 264 г. до н.э. следует обратить внимание также на 43-й фрагмент из утраченной 11-й книги «Римской истории» Диона Кассия. Содержание этого фрагмента несколько напоминает ситуацию, отображенную в рассказе Диодора о попытках римлян и карфагенян дипломатическим путем прийти к компромиссу относительно спора из-за Мессаны.

В эскалации Мессанского кризиса четко выделяются два этапа дипломатического взаимодействия римской и карфагенской сторон. На первом этапе возник спор о праве на Мессану, на втором – события вышли за рамки дипломатических дебатов, и спорный вопрос был решен силой оружия. Первый этап начался с момента принятия Мессаны под римское покровительство. Главную роль при этом сыграл упоминаемый Дионом Кассием и Зонарой военный трибун Гай Клавдий, о котором ничего не говорится в других дошедших до нас источниках, в связи с чем историчность рассказа об этом человеке в литературе, как уже говорилось, подвергалась сомнению40. Однако свидетельство Полибия о передаче мамертинцами своего города римлянам еще до начала совместной карфагенско-сиракузской осады Мессаны (I. 11. 3) и общая канва событий во фрагментах Диодора (XXII. 13. 9; XXIII. 1. 1-4; 2. 1) предполагают существование лица, подобного «Гаю Клавдию» – некоего римлянина, контролировавшего Мессану задолго до появления на арене действий консула Аппия Клавдия. Никакой другой контекст не может объяснить цель неожиданного карфагенско-сиракузского союза (Diod. XXII. 13. 9), относящегося ко времени, когда римская консульская армия вторжения еще находилась в Италии (см.: Diod. XXIII. 1. 4)41.

Итак, формальности включения мамертинцев в римско-италийский союз могли выпасть на долю посланника римского сената, известного в истории под именем Гая Клавдия. В этой связи кажется привлекательным предположение В.Хоффмана о том, что римский посол прибыл в Мессану, чтобы здесь провозгласить согласие Рима на оказание мамертинцам помощи против Карфагена42. Его последующие дипломатические контакты с комендантом карфагенского гарнизона Ганноном не дали никакого результата, кроме претензий друг к другу каждой из сторон. Пунийский офицер, очевидно, аргументировал присутствие карфагенян своим более ранним обязательством защитить мамертинцев от давления Сиракуз. Сенатский же представитель заявлял, что с переориентацией мамертинцев на Рим их прежний союз с Карфагеном автоматически распался, и теперь римляне сами позаботятся о безопасности Мессаны (ср.: Dio Cass. XI. fr. 43. 5 = Zonar. VIII. 8). После этого римский посол сумел убедить мамертинцев изгнать карфагенский отряд из их города. Вероятно, это не стоило ему большого труда, потому что, как уже отмечалось, инициатива в Мессане полностью перешла в руки тех жителей, которые придерживались проримской ориентации. Это можно вывести, например, из свидетельств Диона Кассия и Зонары о том, что пунийцы были заперты в акрополе и, значит, лишены свободы действий в городе (Dio Cass. XI. fr. 43. 10 = Zonar. VIII. 9)43. Отступление карфагенского отряда из мамертинской общины без каких-либо попыток оказать сопротивление свидетельствовало о неопределенности для пунийцев создавшегося положения. Командир выдворенного гарнизона на деле оказался лишенным инструкций своего правительства в Карфагене о том, как отвечать на давление мамертинцев и линию поведения римлян44.

Второй этап римско-карфагенского дипломатического противоборства приходится на деятельность римского консула Аппия Клавдия и сиракузского царя Гиерона II. По убеждению Х.Х.Скалларда, после того как в римском сенате вопрос о покровительстве мамертинцам не был окончательно решен, консул Аппий Клавдий уговорил большинство сенаторов принять мамертинское предложение, и