С. В. Ткаченко Рецепция права: идеологический компонент

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

^¹.

Событийная рецепция представляет собой такую рецепцию, которая предпринимается одновременно и полномасштабно с ярко выраженными идеологическими целями, но не предполагая даже на стадии внедрения растянутость во времени.

Можно также выделить рецепцию официальную и «народную». Официальная - происходит от государства. Она находит свое отражение в политике и в законодательных актах государств. Ярким примером официальной рецепции является принятие Русью христианства. «Народная» рецепция происходит из самой сущности народного права и выражается в обычном праве народа, в торговых обычаях. Данные формы рецепции сочетаются друг с другом. Например, официальная кризисная событийная рецепция; народная постоянная рецепция.

Идеология реципиента, донора, зачастую - и совместная идеология донора и реципиента образует искомый компонент рецепции, выражаясь в научном обосновании и целесообразности отказа от правового прошлого и заимствования «передовых» правовых технологий иностранного происхождения. Это обоснование может быть выражено в стремлении модернизации права и государства, в различных формах «декоративной рецепции», выражающихся скрытым внутренним политическим «переворотом», скрытой или открытой экспансией донора, демонстрацией преемственности с могучей империей прошлого (Древний Рим) или близости к «цивилизованным» государствам современности (США, Европа).

Конечно, при принудительных формах рецепции идеологический компонент формулируется исключительно идеологией донора. Так, при колониальной модели рецепции выявляется цель упрощения функционирования колонии под руководством метрополии, более успешная ее политическая и экономическая эксплуатация. При оккупационной модели – возможное поглощение территории оккупированной страны, эксплуатация природных и человеческих ресурсов. Существенное влияние донора прослеживается также и при феномене «декоративной» рецепции.

Таким образом, идеологический компонент непосредственно влияет на саму возможность рецепции, ее успешность либо безуспешность, составляя с рецепцией единое целое. В связи с чем представляется возможным сформулировать следующее определение: «Рецепция представляет собой заимствование и внедрение идей, правовых институтов, норм, терминологии иностранного права в силу идеологии реципиента и (или) донора».

Данное определение позволяет отойти от «сужающего» характера рецепции и учесть искомый идеологический компонент рецепции, являющимся ключевым для понимания содержания рецепции.

Добровольная рецепция в рамках полномасштабных преобразований может проявляться в двух основных вариациях: либо в рамках модернизации права, либо в рамках «декоративной» рецепции, когда для отвлечения общественного сознания заимствуется государством лишь форма, при неизменности содержания. Но, как правило, такая рецепция становится возможной в результате государственно-правового кризиса. В сущности ее можно определить именно как «кризисную» модель рецепции. Это обусловлено тем, что в этот момент возникает определенный тип сознания, основывающийся на мифах, в том числе и правовых. Его всепоглощающий характер поражает своей масштабностью, ставя в тупик любого исследователя. Так, А.С. Панарин, оценивая с современных позиций «перестроечное» время, констатирует: ««Новому мировому порядку» с венчающим его «новым мышлением» поверили почти все: и население стран, входящих в Варшавский договор, и западноевропейская интеллигенция и даже … значительная часть советской партийной элиты во главе с романтиком перестройки. Произошла загадочная, но характерная для прогрессистского сознания аберрация. Армии, военные арсеналы, границы, оборонная инфраструктура – все то, посредством чего на протяжении всей истории государства охраняли свои территории, наступали и защищались, делили сферы влияния, внезапно были восприняты как некая искусственность, порождения чрезвычайщиной холодной войны. Достаточно покончить с этой нелепой, изматывающей силы войной, освоить новое мышление и многотысячелетняя военная история мира вообще кончится – наступит благоденствие всеобщего пацифизма».^¹ Описываемые процессы коснулись и отечественного права.

Кризис в общественно-политической жизни как следствие ведет к разрушению сложившегося правового менталитета и принудительной адаптации населения к новым политическим реалиям. Возникает своеобразная «кризисная» ментальность, отражающая дезинтегрированное массовое сознание, которое приобретает потокообразный, неустойчивый (лабильный), характер. Кризисная ментальность содержит в себе элементы, отрицательно влияющие на социальную активность населения, создает политическую нестабильность в обществе, подготавливает почву для всякого рода экстремистско-популистских экспериментов^², и, конечно же, для полномасштабной рецепции иностранного права.

Иными словами, если существует кризисные общественные явления, то возникает и «спасительная» идея отказа от своего исторического правового прошлого частично либо полностью с активным использованием рецепции иностранного права. И – наоборот. Если в истории права выявляется факт полномасштабной добровольной рецепции, то ее предпосылки можно найти только в государственно-правовом кризисе. Как справедливо отмечает А. Каменский, понятие «кризис» и «радикальные реформы» взаимообусловлены^¹. Известно, что большинство древнейших реформ (Телепинуса в Хеттском царстве, Эхнатона в Египте, Иосии в Иудее и многие другие) являются закономерным следствием конфликтов, носящих социально-политический характер либо социально-экономических и политических кризисов. Проводимые же центральной властью преобразования являются лишь методом разрешения конфликта или выхода из кризиса.^²

Но не только кризисные явления служат основой для полномасштабной рецепции. Активные попытки войти в состав современной цивилизации, провозглашение себя современным государством продиктовано не только и не столько попыткой доступа к различным политическим и экономическим благам, но и опасением внешней агрессии. Такая опасность зачастую приводит к рецепции разнообразных элементов иностранной культуры, способствующей быстрейшему выходу из политического, правового и экономического кризиса.

Достаточно ярко прозвучал этот компонент рецепции в 1868г. в Японии, где в результате глубочайшего системного кризиса и угрозы внешней агрессии, был взят курс на отказ от политической самоизоляции и на рецепцию достижений западной культуры. Спешно организованное временное правительство в обращении к микадо определило обоснование рецепции так: «…Мы испытываем некоторую тревогу при мысли о том, что могли бы последовать дурному примеру китайцев, которые одних себя считали великими и достойными уважения, а на иностранцев смотрели немногим лучше, чем на зверей, а, в конце концов, стали терпеть от этих самых иностранцев и должны были подчиниться им же. ….. До сих пор наша империя держалась в отдалении от других стран и не имела понятия о силах внешнего Мира, мы думали только о том, чтобы причинять себе как можно меньше беспокойства, и в своем попятном движении мы рисковали быть завоеванными иностранцами»^¹. Японский император дал обещание, что «отжившие методы и обычаи будут уничтожены, и нация пойдет по великому пути неба и земли», что «познания будут заимствоваться у всех наций мира, и Империя достигнет высшей степени расцвета». В результате основательной модернизации, японское государство стало конкурентоспособным Западу и смогло победить в русско-японской войне, противостояв мощной, индустриально развитой Российской империи.

Угрозой внешней агрессии можно объяснить полномасштабную модернизацию Российской империи в XVIIIв. Известно, что Артикулы Воинские 1716г. представляли собой точный перевод военных артикулов шведского короля Густава-Адольфа 1621-1632гг., законов императора Леопольда I, датского короля Христиана V, французских ордонансов и регламентов. Вексельный Устав также заимствован из наиболее передовых образцов западного вексельного права и был издан на русском и немецком языках.

Вообще, как справедливо отметил А.С. Сенявский, этот внешний фактор в истории России играл в значительной степени определяющую роль. Сама страна – в ее огромных территориальных границах – формировалась в противостоянии постоянному внешнему давлению и периодической агрессии. Поэтому, пока крепостническая абсолютистская Россия громила «передовых» шведов при Петре I, турок при Екатерине Великой и самую «передовую» наполеоновскую Францию, не возникало вопроса, льются пушки на казенных или на частных заводах, руками наемных рабочих или крепостных.^² Конечно же, так же не возникало вопросов и в отношении заимствований иноземных правовых институтов. Выбиралось для модернизации только самое необходимое, эффективно работающее в российских условиях.

Известно также, что как таковая перестройка в СССР началась именно тогда, когда США наметили осуществление радикальной реформы перевооружения. Кроме этого, к середине 80-х годов уже явно определились наши неудачи в Афганистане. Таким образом, Советский Союз получил вызов извне и должен был в той или иной форме на него ответить^¹, что и реализовалось в форме «перестройки».

Не редки случаи «экспорта» модернизации права и со стороны зарубежных государств. Так, США стала рассматривать послевоенную Японию как возможный плацдарм против СССР, что определило сохранение японской государственной и общественной самобытности с одной стороны и эффективную экономическую помощь с другой. На официальные посты Японии снова были допущены лица, попавшие ранее в категорию «нежелательного персонала». В обход конституционного принципа, исключавшего какое-либо перевооружение, были созданы Силы самообороны, а монархическая система, некогда считавшаяся источником всех зол, связанных с государственным синто, снова стала превозноситься в облагороженной и конституционной форме.^²

Неотъемлемым элементом модернизации является опора на исторические корни, когда общественность ориентируется на преемственность с прошлым. Известно, что государственная идеология Китая в современный период модернизации опирается на лозунг Мао Цзэдуна: «Использовать древность во благо современности». Другой китайский лидер Дэн Сяопин определил цель модернизации китайского государства так: «целью социализма с китайской спецификой является достижение к 2000г. уровня среднезажиточного общества», связав его с построением «могущественного государства». Им были разработаны основные принципы китайской модернизации, являющимися ключевыми для современного Китая:

- ориентация на национальные традиции и особенности Китая при строительстве социализма;

- борьба с догматизмом: практика – критерий истины;

- первоочередное внимание на развитие науки и техники;

- ориентация на длительный характер общественных реформ (что связано с экономической и культурной отсталостью страны);

- особый акцент на развитии экономики и производительных сил;

- использование рыночной экономики при общих социалистических принципах управления;

- создание специальных экономических зон как средства привлечения иностранного капитала и передовых технологий;

- принцип политической открытости для внешнего мира.

Современные китайские политики подчеркивают, что главная задача китайского социализма – полномасштабная модернизация при сохранении жизнестойкости одной из древнейших цивилизаций на земле. Китай лишь использует социалистические методы, рассматривая их не как социальную модель общества, а как своеобразную форму, ускоряющую модернизацию страны^¹.

Конечно, такая модернизация вовсе не исключает саму рецепцию права, а, наоборот, всячески поощряется эффективное заимствование. В результате успешности такой всесторонней модернизации государства, аналитики США предполагают «появление региональной великой державы» - полностью модернизированного Китая к 2015г^².

При проведении коренной модернизации необходимо учитывать настроение «почвы», которая и делает ее успешной. Исследователи отмечают «парадоксальность» советской модернизации в том, что она осуществлялась на традиционалистской основе, приобретала формы и идеологическое оформление, созвучное настроениям и ценностям традиционного российского общества, и вела к форсированной трансформации и ломке традиционализма в значительной мере под лозунгами его сохранения^¹.

Иными словами, «почва» активно поддерживает мероприятия по модернизации государства, даже если они в той или иной степени ухудшают ее существование. В противном случае, данная «почва» взламывается путем морального, а зачастую и физического уничтожения. Но об этом позже.

Вообще, в процессе модернизации права и государства необходимо отметить характерные мгновенные, успешные в принципе, ее результаты. В противном случае, термин «модернизация» здесь не приемлем. Его с успехом заменит термин «декоративная рецепция», которая меняет лишь форму, не затрагивая содержание. В силу чего, в определенной степени наивными представляются попытки рассматривать отечественные преобразования именно как модернизацию, как например, это делают авторы «Политической истории» в отношении периода с 1985 по 1994гг.^² Данное мнение является, конечно, политизированным. Как справедливо отметил И.Я. Фроянов: «… вряд ли следует называть 1985-1994 годы периодом «модернизации», т.е. созидания, ибо мы являемся свидетелями тотального разрушения великой державы. Сегодня мы все сидим на пепелище, на развалинах отчего дома – России, которая на протяжении последних семи десятилетий именовалась Союзом Советских Социалистических Республик».^³ Нередки в литературе оценки, что кризис в России превзошел даже Великую депрессию в США 1930-х гг. и не знает аналогов в мировой истории.^⁴

Конечно, после развала СССР, первоначальные преобразования в Российской Федерации в целом были революционными, «модернизационными» по содержанию. Впервые за 70 лет проведены действительно свободные выборы, учреждены Конгресс народных депутатов и Верховный Совет, основан Комитет Конституционного надзора, обеспечены свобода собраний, вероисповедания, передвижения и прочие гражданские права. Но при этих явных завоеваниях демократии, отдельные исследователи отмечают, что уже спустя 5 лет основные достижения модернизации были радикально свернуты: «Депутаты, напуганные расстрелом Верховного Совета РСФСР и опасаясь быть разогнанными, время от времени шумят, но остерегаются всерьез перечить президенту и послушно делают то, что им велят: одобряют ругаемый всеми бюджет, продлевают мандат вконец обанкротившемуся правительству, мирятся с наглым разворовыванием казны коррумпированными чиновниками. Правда еще пробивается в отдельных изданиях, но основной информационный поток контролируется жестче, чем Агитпромом, мощными финансовыми группировками, поделившими между собой телевизионные каналы. Конституционный суд и Генеральная прокуратура предпочитают «не лезть на рожон» и в чем-то противоречить Кремлю. Гражданские права никто не отменял, наоборот, перечень их расширили, но история не знала такого массового их попрания, как многомесячные задержки с пенсиями и оплатой труда».^¹

Кроме того, характерные для модернизации ограниченные сроки вольно или не вольно игнорируются российскими учеными. Средний срок для успешности прозападных преобразований, в том числе и правовых, в современной России отводится ими в среднем около 50 лет. А это уже далеко не модернизация. За этими цифрами проскальзывает российская действительность. Известный представитель экономистов-футурологов А. Викторов, выделяя срок российской современной модернизации в 40-50 лет, пишет, что «на основе собственного анализа и работ ученых, экономистов смею утверждать, что как минимум три поколения (шестидесятилетние, сорокалетние и двадцатилетние) не увидят социального благополучия и социальной стабильности. Эти поколения – жертвы переходного периода».^² М.И. Клеандров также определяет срок для успешности прозападных преобразований в 50 лет. По его мнению, создается впечатление, что вся законопроектная работа, в том числе в вопросах права собственности, ведется из расчета, что принимаемые законы будут действовать в стабильной, сытой, разумно устроенной, законопослушной России, причем будут действовать автоматически, эффективно и долгие десятилетия своего регулирующего воздействия не утратят. Но жизнь в нашей стране не стабильна, и, похоже, стабильной станет не скоро. Следует даже уверенно считать, что России в условиях экономической, политической и, естественно, правовой нестабильности предстоит жить еще лет 50^¹. Судя по материалам первой Международной открытой сессии «Modus Academics», юридическая наука отводит срок для успешности реформ уже до середины XXI века^² и т.д.

Некоторые ученые вообще отказываются от прогнозирования сроков проведения «модернизации». Так, Е.П. Казбан пишет, что вообще стране нужен «долгий путь» для перестройки всех сфер ее жизни. Реформирование должно идти поэтапно, оно растянуто во времени, но при этом надо четко видеть, куда идет страна, что мы строим. Надо представлять, что реформы не могут у нас в стране носить чисто либеральный характер в классическом смысле этого слова.^³

Этим длительным сроком «модернизации» научная общественность, в принципе лояльная к курсу правительства, вольно или невольно констатирует «декоративность» рецепции западных правовых ценностей на российской почве. Тем более что такая рецепция носит исключительно принудительный, силовой характер, не принося никаких ни моральных, ни материальных выгод российскому населению, а только ухудшая его существование.

Оправдываясь в замедленных сроках «модернизации», отдельные политики (М. Касьянов) считали и считают, что виновата в этом сугубо обширная территория России: «Если бы мы были как Польша или Корея, можно было бы за 10 лет все перестроить. А у нас и корни такие тягучие, и народ русский медленно запрягает, потом, правда, сложно поворачивает. И чтобы повернуть, надо разгоняться, разгоняться, разгоняться».^¹ При этом скрывается, что те результаты, которые были достигнуты – заранее прогнозировались государственной властью. В противном случае, полномасштабная рецепция западных правовых основ – становится уже совершенно бессмысленной акцией.

Оценивая в общем процесс модернизации, необходимо указать и на факт, что роль права здесь сводится к минимуму. Право принципиально свергается с постамента атрибута незыблемости государственности. Оно выступает как мощный регулятор общественных отношений, который постоянно совершенствуется. В этой связи уместно привести высказывания В.И. Ленина. Выступая на V Всероссийском Съезде Советов в 1918г. он откровенно высказывался, что «… мы нисколько не боимся признаться перед вами в том, на что указывает ознакомление с нашими декретами, что нам приходится постоянно переделывать их…», «Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется».^²

Незыблемость закона не останавливала темпы модернизации и фашистской Германии, которая также происходила в удивительно короткие (для современной России) сроки.

Другой чертой модернизации является не только эффективность, но и устойчивость тех или иных преобразований, работающих институтов. Так, удивляет для современной России жизнеспособность многих институтов, созданных Петром I: коллегии просуществовали до 1802г., то есть 80 лет, подушная система налогообложения, введенная в 1724г., была отменена лишь 163 года спустя – в 1887г. Последний рекрутский набор состоялся в 1874г. – спустя 170 лет после первого. Синодальное управление русской православной церковью оставалось неизменным почти 200 лет, с 1721 по 1918год. Созданный Петром в 1711г. Правительственный сенат был ликвидирован лишь в декабре 1917г., спустя 206 лет после его образования.

Исследователями справедливо оценивается факт, что «фактически вся история модернизации показывала, что успешные экономические преобразования проводятся монархическими или авторитарными режимами».^¹ Необходимо, конечно, добавить, и тоталитарные режимы. Это обусловлено эффективной управляемостью государством «почвой» для проведения различных преобразований, в том числе и в области права.

Необходимо отметить, что в процессе модернизации огромную показательную роль играет облик вождя, вдохновляющего массы на трудовые свершения. Достаточно вспомнить характерное поведение Б. Муссолини при фашистских преобразованиях итальянского государства. Известно, что при введении обязательных военно-спортивных и политических мероприятий для населения (фашистские субботы), он сам являл пример для подражания, устраивая заплывы через Неаполитанский залив, бег с барьерами и скачки на лошадях. Муссолини требовал, чтобы все партийные сборища сопровождались занятиями физкультурой, а иерархи сдавали спортивные нормы. Даже в повседневной жизни дуче нашел способ проверять уровень их подготовки: входя в здание, Муссолини стремглав устремлялся вверх по лестнице, увлекая за собой всю свиту.^²

Государственная идеология модернизируемого государства основывается на мифе о руководителе государства. Достаточно вспомнить, что миф о Ленине - гениальном и добром вожде пролетариата, заботящемся о простом человеке, - прессой и художественной литературой начал создаваться сразу же после революции 1917года. И, что очень важно, этот миф охотно воспринимался весьма большой частью населения России. Образ мифологизированного Ленина был понятен сознанию миллионов крестьян: типологически он был близок мифологизированным представлениям о царе-избавителе. Позднее стал твориться миф о мудром отце народов Сталине.^¹ В современной России так же предпринимаются попытки формировать данный миф. Президент Ельцин выставлялся как грозный и справедливый царь, спортсмен - теннисист. Президент Путин – не только дзюдоист, но и руководитель – «силовик». Его можно видеть на военных кораблях и подлодках. Однако в связи с отсутствием быстрых и эффективных результатов модернизации, этот миф не укореняется в массовом сознании.

Любопытно, что острая необходимость в существовании и упрочении такого мифа прослеживается в различных работах и выступлениях виднейших представителей правовой науки. Так, заслуженный юрист РФ, доктор юридических наук, профессор, генерал-майор милиции В.И. Попов видит основную проблему России, прежде всего, в отсутствии «хозяина»: «Дело в том, что в нашей стране в течение 10 лет не было настоящего хозяина, строгого, заботливого, подобного требовательному, мудрому и рачительному отцу большого семейства, который заботился о каждом своем чаде и объединяет всех членов семейства, не допуская в них раздора»^². Даже директор института политических исследований С.А. Марков замечает тот факт, что «когда к Президенту Путину большинство населения обращается с требованием порядка, это требование включает в себя не только борьбу с преступностью и коррупцией, но и понимание общего сознательного порядка. Люди хотят знать, как им учить своих детей, что такое неправильное поведение. Когда человек нечестным образом нажил большие деньги, ездит на хорошем автомобиле, это правильное поведение или неправильное?»^³ и т.д.

Вера в мудрого и справедливого «отца народов» пропитывает российскую юриспруденцию, даже если он и не соответствует этому имиджу. Вера в «вождя» раздражала еще М.С. Горбачева, который всячески пытался ей противодействовать. Известно, что 3 сентября 1988г. во время посещения Севастополя, отвечая на просьбы, жалобы, пожелания населения он откровенно заявил: «Я что вам - царь? Или Сталин? Вы что, хотите, чтобы я ездил по городам: тебе – квартиру, тебе - пенсию, тебе - справедливую зарплату, тебе - порядок на фабрике… А это у вас вор - его в тюрьму. И так далее? Нет уж. За три года вы могли рассмотреть людей - кто на что годится, кто где может быть лидером, организатором. И выбирать того, кто заслуживает. И прогнать негодных. И сорганизоваться так, как вы считаете самым правильным. В этом - суть перестройки. Значит, вы в корне не поняли этой сути, если «требуете с меня» и ждете от Москвы разрешений и подачек».

Конечно, данная ментальность не предполагает игнорирования российских государственных интересов такими «вождями», их «пьянства на работе», корыстного использования власти для обогащения себя и своей «семьи», не предполагает обучения детей за границей, обыденной лжи и пр. Любопытно, что в результате рецепции европейского института президентства на российскую «почву» получился очередной закономерный феномен рецепции – «президент-царь», а сама форма правления – «президентская монархия».

Внешние факторы могут привести модернизированное государство к официальной доктрине изоляции общества от внешних влияний и как следствие, от использования рецепции права в принципе. Декларируется возврат к национальным ценностям, как способу обретения своей национальной самобытности, сопротивление навязыванию донором рецепции чуждых по духу элементов иностранной культуры. Но при этом происходит «камуфлированная» рецепция, которая позволяет сочетать новейшие правовые технологии с настроением «почвы», окрашивая их в национальные цвета. Выявляется закономерность, что такой декларативный отказ от рецепции приводит к ее активному фактическому внедрению, но в закамуфлированной форме. Мало того, при декларативном отказе от рецепции успешно работавшие в прошлом реципированные правовые институты могут объявляться отечественного происхождения. Любопытный пример в этой связи демонстрирует аппеляционный суд государства Габон, который в своем решении от 8 января 1963г. отметил, что с достижением независимости произошла национализация в габонском духе текстов, принятых под французским суверенитетом. В общественном сознании они перестали быть французскими, чтобы стать габонскими законами и декретами.

Государство, которое действительно отказалось от рецепции, в принципе «мертвое», нежизнеспособное государство. Конечно же, даже в силу радикальной по характеру государственной идеологии, государство не пойдет на отказ от рецепции культурных (правовых) в частности ценностей. Вообще, необходимо отметить, что борьба государства с рецепцией не только права, но и культурных ценностей оканчивается полнейшим провалом для такого государства, деградацией общества. Это особенно четко констатируется ситуацией сложившейся в ходе Иранской революции 1979г., когда мусульманский мир стал видеть реальную угрозу исламу со стороны Запада, насаждающего свои модели поведения. Причины отставания исламского мира от Запада определяются мусульманами в том, что они отошли от «истинного» ислама, поэтому усиливается влияние фундаменталистских идей, происходит полное неприятие западного пути развития и, как следствие, призыв к установлению исламского правления.^¹ Это приводит к феномену «политизации» ислама^² и, как следствие, к демонстративному отторжению навязываемых к рецепции правовых институтов.

Но, принципиально отвергая западное влияние, тем не менее, модернизированное Иранское государство «говорит» на языке западной демократии. В политике этого исламского государства выделяется принцип верховенства закона. Его использование обосновывается следующим образом: «Исходя из того, что вопросы обеспечения национального единства зависят от неукоснительного соблюдения законов, религиозная демократия также не может интерпретироваться путем нарушения закона, которым определены принципиальные рамки исламского строя. При религиозной демократии никто и ничто не может ставиться выше закона. В Ири каждый индивид и все члены общества на равных основаниях обязаны неукоснительно соблюдать законы, одобренные шариатом и народными избранниками. Согласно ст. 107 конституции ИРИ, лидер страны наряду с другими гражданами страны равен перед законом. Лидер страны считает Конституцию нашим великим национальным, религиозным и революционным обетом».^¹ Необходимо также отметить, что, несмотря на радикальный, антизападный характер революции 1979г. исламское право Ирана большей частью кодифицировано по западным образцам. Иранские судьи даже в вопросах семейно-бытовых отношений ищут компромисс между фикхом, шариатом и гражданским кодексом. Да и в словаре исламской революции находим совершенно современные понятия: революция и парламент, республика и выборы, конституция и разделение властей. Бывший президент Исламской Республики Иран Хатами объяснял, что обращение к истокам не означает возврата к прошлому - это было бы явным регрессом, - оно «необходимо для выявления сути нашей идентичности, а также для рациональной критики прошлого, чтобы в нем найти необходимую поддержку в настоящем и в процветающем будущем»^².

Как правило, полномасштабная рецепция-модернизация не столь уж частое явление. Скорее – исключение из правила. Основная модель рецепции – «декоративная».

Blog

С. В. Ткаченко Рецепция права: идеологический компонент