С. В. Ткаченко Рецепция права: идеологический компонент

Вид материала

Документы

Содержание 2.1. Общая характеристика декоративной рецепции.

Подобный материал:

• Т. В. Будилина Рецепция римского права: этапы развития, 341.18kb.
• Постоянная Палата Третей­ского Суда лекция, 61.33kb.
• Для обсуждения предлагаются следующие вопросы: Рецепция права: понятие и значение, 18.32kb.
• Рецепция римского права: вопросы теории и истории, 249.57kb.
• Принцип уважения прав человека, 161.24kb.
• Тематическое планирование по литературе на 2010-2011 учебный год, 81.48kb.
• О.І. Щукін кандидат економічних наук О. В. Ткаченко, 122.98kb.
• Курс: Римское право Введение. Лекция Роль римского права в истории права, его периодизация, 558.24kb.
• План мероприятий по противодействию экстремизму и терроризму в молодёжной среде и обеспечению, 40.21kb.
• Дискурсивно-идеологический комплекс народничества: историко-философский анализ, 517.66kb.

2. декоративная рецепция.

2.1. Общая характеристика декоративной рецепции.

В процессах по модернизации государства представляется необходимым выявлять за лозунгами и девизами идеологическую подоплеку рецепции. Это позволяет распознать от модернизации ее псевдоформу – «декоративную» рецепцию. Она возникает как спасительная идея для правящей элиты в момент государственно-правового и экономического кризиса. В этом случае государственная идеология играет особую роль, переключая общественное внимание на будущие положительные перемены, тем самым, сбивая революционный накал и естественное стремление общества к реальной модернизации.

Типичным примером «декоративной» рецепции является современное российское государство. Здесь, в период государственно-правового кризиса (с 1990гг), реализована полномасштабная рецепция западных культурных и правовых ценностей, не имеющая полноценных аналогов в прошлом. Ее идеологическим обоснованием является обретение государством европейского контура, необходимого для упрочения международного авторитета. Целью – сохранение «старой» элиты у власти с дальнейшим политическим упрочением ее положения в новых условиях. Основным донором, под контролем которого и были свершены основные изменения правовой системы, выделяются США. Данный факт в различных вариациях отражен в правовой литературе. Наиболее ярко его констатация прозвучала в словах правоведа В.В. Бойцовой: «Процессуалисты России устремили свои взоры за океан»¹. «Процессуалисты», конечно же, не составили здесь какого-то исключения в правовой среде. Свой взор устремили все представители юридических наук за океан в надежде обрести искомую юридическую мудрость.

Рассматриваемая форма рецепции характерна внутренней своей пустотой. Внешняя ее форма ориентируется на раскрученные образцы зарубежной правовой культуры. В нашем случае - это западные правовые ценности. Содержание «декоративной» рецепции проявляется в грубой форме нормативно-правовых актов, кодексов, в феномене чехарды законов, и в пагубных для большинства общества результатах.

Грубая форма рецепции объясняется, прежде всего, декларативно - подражательным характером («именно так как на Западе»). Она выражается в техническом переносе тех или иных элементов иностранной правовой культуры без учета особенностей или при грубом игнорировании отечественной правовой ментальности. Однако здесь нельзя предполагать бездумность законодателя в принципе. Государственная власть всегда преследует свои цели, в рамках которых и был заимствован тот или иной институт права. Реципируемые институты сохраняют свою «западную» конструкцию, но содержание здесь уже совсем иное.

Любопытен факт, что гражданское общество находится именно «за бортом» этих российских реформ. Оно в принципе не включено в качестве равноправного субъекта, положительные результаты реформ, основанных на рецепции, не для него. Общество так же отвечает глубоким неверием в Конституцию РФ, в идеи «правового государства», в эффективность российской правовой системы западного образца, реализуемой многочисленными российскими чиновниками – правоприменителями, мировыми и федеральными судьями в угоду отдельной категории представителей общества.

В результате «декоративной» рецепции закономерно рождаются своеобразные «уродцы», состоящие из разнообразных разноплановых по своему характеру иностранных правовых институтов, плохо подогнанных друг к другу, не приспособленных к российским условиям и не могущих полноценно влиять на процесс модернизации государства и общества в целом.

Реципированная концепция правового государства составляет основу Конституции Российской Федерации. Она (п.1 ст.1) определяет, что Российская Федерация – Россия есть демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления и основывается на том, что источником политической власти в правовом государстве является только народ и без реальной демократии не может быть и правового государства. Это положение прямо постулируется в ст.3 Конституции РФ: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления. Высшим непосредственным выражением власти народа является референдум и свободные выборы. Никто не может присваивать власть в Российской Федерации. Захват власти или присвоение властных полномочий преследуется по федеральному закону». Известно также, что для реализации «свободных» выборов в современной России и построения «правового государства» была реципирована западная модель выборной системы. Но из российской действительности известно, что получившийся симбиоз западной выборной модели и существующих российских административных рычагов управления ею закономерно приводит к нужному для государственной власти результату. Объясняется данный факт тем же идеологическим компонентом рецепции, ведь государство проводит рецепцию, прежде всего, в собственную пользу (а это не всегда предполагает совпадение с общественными интересами) и никогда – во вред себе. Здесь основным девизом политической элиты служит следующее положение: «Что хорошо для властьимущих – то хорошо и для этого государства, а что хорошо для государства – то хорошо и для остального общества». В рамках данного девиза заранее просчитывается политическая выгода при заимствованиях тех или иных зарубежных правовых идей, институтов, принципов, инструментов. Не видеть всего этого – в духе современной российской юриспруденции, поощряющей и санкционирующей любой произвол государства.

Афишируя сам факт рецепции западной модели выборов, даже пристрастные западные политологи с недоумением отмечают, что почему-то голосование в России не стало средством «создания власти» в том смысле, какой вкладывают в эти процедуры сторонники западного либерального конституционализма. По большей части россияне не выбирают правителей, а «поддерживают власть», уже существующую и слабо зависящую от реальных интересов рядовых граждан. С.Холмс приводит свое определение сложившемуся в России устройству, называя его «обществом разбитых часов», в котором «привилегированные не эксплуатируют и не оказывают давления и даже не правят, а просто игнорируют большинство». Некоторые эксперты склонны считать, что в результате в России построено нечто неопределенное, некий гибрид, «ни государство, ни рынок». Другие пишут о некоем переходе от «криминального коммунизма к криминальному капитализму», о сложившемся «криминально-номенклатурном симбиозе», добавляя при этом, что проблемы России – не столько экономические, сколько нравственные¹. Даже некоторые судьи Конституционного Суда РФ публично признают факт, что действительность в современной России такова, что огромное большинство ее граждан практически отстранены от политики государства. Вершит ее явное меньшинство общества – представители и доверенные нарождающейся буржуазии. Народу же оставлена возможность своим участием в выборах обеспечить демократический фасад власти².

Опасности рецепции концепции правового государства на этом не заканчиваются. Известно, что такая рецепция на радикально настроенную и постоянно «подогреваемую» со стороны донора национальную «почву» отдельных государств закономерно приводит к созданию своеобразных «государственно-правовых монстров». Ж.Т. Тощенко отмечает, что Литва и Эстония пытаются соединить либерализм, рыночные отношения с приоритетом прав «своей» нации и ограничением свобод и прав других национальных и этнических групп. В результате возникают удивительные симбиозы - претензии на европейский лоск, на европейский облик своих государств с попранием общепринятых норм и правил по отношению к другим народам.¹ Но эта оценка, данная Ж.Т. Тощенко, является неполной без указания руководящей роли донора. За политическую роль форпоста против России, Запад зачастую рассматривает данные государства как «правовые», принципиально не замечая откровенных проявлений фашизма на государственном уровне.

Российской государственной властью созданы и такие удобные для политической элиты западно-русские гибриды как «президент-царь», «президентская монархия». Неудивительно, что при сравнении полномочий Президента России и российского конституционного монарха Николая II, становится ясно, что у Президента они были гораздо значительнее. Большинство кандидатов в Президенты России в теледебатах, состоявшихся на канале «РТР» 11 марта 2000 года, сошлись на том, что существующий в нашей стране президентский режим фактически есть слепок с монархии с одним лишь отличием от нее: в наше время российский самодержец – наш современник избирается народом².

Такое содержание Конституции Российской Федерации объясняется ее политической историей. Как справедливо замечает С.Н. Бабурин, «Конституция – скороспелый плод государственного переворота, совершенного Ельциным и его ближайшим окружением в сентябре-октябре 1993года, на самом деле никогда не была нацелена на укрепление государственной целостности России. Наоборот, ее центральной задачей было юридическое закрепление единовластия Президента, создание режима личной власти конкретного человека… Соответственно этому и вся структура Основного Закона была построена так, чтобы укрепить и максимально защитить от любых посягательств эту авторитарную власть»¹. Иными словами, западная конструкция правового государства, президентства закономерно наполнена не свойственной ей начинкой. Результат: de iure- построено и функционирует правовое государство, de facto - укрепилась и утвердилась за фасадом демократических преобразований авторитарная власть.

Зачастую, основываясь на различных доказательствах, исследователи приходят к мысли о вредоносности внедряемой идеи правового государства в российскую действительность. Так, доктор юридических наук А.В. Поляков, основываясь на анализе русской правовой культуры, приходит к выводу об закономерном отторжении ею концепции правового государства. Он обосновывает это тем, что правовое государство, «принципиально отсекающее от себя все возможности служения идее, выходящей за рамки охраны прав человека и гражданина, не может удовлетворить подсознательные экспектации (ожидания) и запросы российского общества. Коллективный невроз российского общественного сознания обусловлен болезненным состоянием нашего подсознания, которое в отсутствии оправданности социального существования, испытывает ощущение катастрофы («потерянный рай») и одновременно вседозволенности («пир во время чумы»). Возникает ситуация своеобразной социальной аномии. При этом воровство, например, не просто превращается в коррупцию, но из национального порока трансформируется в «оправданную» жизненную позицию, с которой невозможно бороться лишь правовыми средствами. Отсюда и непрекращающиеся разговоры о «твердой руке» и объединяющей «национальной идее», как о средствах национального спасения, которые в отсутствие адекватной идентификации, способны при их реализации вызвать лишь очередную социальную мутацию»². Несмотря на чувствующуюся любовь А.В. Полякова к российской правовой ментальности («коллективный невроз», «болезненное состояние нашего подсознания»), его окончательный вывод достаточно верен: идеям российского коллективизма чужд индивидуализм западного правового государства.

Вызывает также обоснованные нарекания у специалистов и внедренная в российскую правовую действительность модель федерализма западного происхождения. В литературе отмечается, что при его построении готовые рецепты также черпались из западных источников, но сам федерализм утверждался как некая альтернатива западной государственности и отражения некоей самобытности России. Идеи федерализма в России имеют совершенно иной смысл. Получается, что федерализм в Европе – модель новой интеграции, а в России – модель дезинтеграции, уничтожения суверенитета. Именно поэтому российский федерализм как одна из теорий государственного строительства принципиально отличен от федерализма европейского, хотя и пользуется его терминами и аргументами. Федерализм европейский и федерализм российский отражают принципиально разнонаправленные доктрины¹. А.Б. Зубов также пишет о «вредоносности» переноса западного федерализма на российскую «почву»: «Федерализм как институт для России неорганичный и объективным потребностям страны внеположенный должен быть скорее всего отброшен in corpore. Его надо не реформировать, не превращать задним числом из договорного в октроированный, что и невозможно по букве права, - от федерализма следует отказаться как такового»². Известный российский политик С.Н. Бабурин также обосновано считает, что критическое отношение к практике российского федерализма порой пытаются объявить национально-государственным нигилизмом, перерастающим в нигилизм национальный, не желая замечать, что ныне в правовое пространство России вернулся бумеранг борьбы за верховенство законов, уже погубивших СССР³. А.Н. Кольев также справедливо отмечает, что российский федерализм уже достаточно опорочил себя нарушениями Конституции в угоду договорному процессу, превращающему разноуровневые элементы государственной иерархии (причем исполнительной ветви власти) в партеров, между которыми нет иерархической субординации, а есть намерение договариваться по поводу спорных вопросов, главным образом, лежащих в сфере присвоения конкурирующими властными группировками тех или иных частей национального достояния. Нелепость федеративной конструкции ельциновской России демонстрируется декларацией суверенитета Российской Федерации (ч.1 ст.4 Конституции Российской Федерации) при одновременном признании некоего «совместного ведения», в рамках которого каждый из субъектов Федерации волен по договоренности присваивать себе те или иные функции федерального центра. Попытки разграничить ведение, предпринятые Администрацией Президента Российской Федерации в 2002-2003гг., оказались несостоятельными ввиду непонимания насущной необходимости строить систему государственной власти в России на совершенно иной основе¹.

Но проблемы рецепции западной теории федерализма на отечественную почву испытывает не только Россия. Типичным примером возможного дальнейшего развития событий служит Нигерия, где в 1963г. четыре региона и федеральный округ Лагос были преобразованы в 12 штатов. В 1976г. к ним уже добавились 7 новых штатов, в 1989г. число штатов возросло до 21, в 1991г. – до 30, в 1997г.- до 36².

Аналогичные своеобразные процессы проявляются и в отношении создания законодательных актов на основе рецепции. Таким продуктом является современный российский уголовно - процессуальный кодекс. Несмотря на свой откровенно «нерусский», западный характер, к нему наблюдается довольно благодушное отношение со стороны российских ученых. Вскользь признается, что «основанное на новом Кодексе российское уголовное судопроизводство – это уголовный процесс публично-состязательного типа с элементами розыска (неоинквизиции) и эклектическим соединением англо-американских, романо-германских и старорусских форм судопроизводства»¹. Е.Г. Лукьянова вообще считает, что не происходит ничего сверхъестественного – это просто «воздействие глобализации»², которая сама по себе, по ее мнению, - закономерное явление.

И только отдельные российские ученые безуспешно предупреждают о возможных негативных последствий компилированного характера современного УПК РФ: «Смешение оперативно-розыскных, следственных и судебных функций представляет собой угрозу цивилизации, пусть даже и в отдаленном будущем».³ Э.Ф. Побегайло замечает о возрождении в нем давно отброшенной концепции трактовки признания вины как «царицы доказательств», за что так ратовал в свое время Прокурор СССР А.Я. Вышинский (он также заимствовал ее из англо-американского процесса). Возрождена и практика производства по уголовным делам, принятая в средневековой Европе, при которой внимание, прежде всего, уделялось не рассмотрению сути дела, а признанию, полученному от обвиняемого⁴. При этом также известно и о постоянной законодательной доработке этого кодекса. Так, еще до вступления в силу УПК РФ, в него уже было внесено 60 поправок. Действующий Уголовный кодекс РФ от 24 мая 1996г. - также не исключение из этого правила. Уже 2 июля того же года стало известно о 150 «текстуально оформленных замечаний» к Кодексу. По своему характеру он получил почетный титул «криминального выкидыша» в честь выборов⁵.

Как видно, грубая форма декоративной рецепции закономерно приводит к резкому разрыву с правовой культурой общества, что дает основания для государства и ученого мира очередной раз обвинять общественность в прирожденном правовом нигилизме российского общества, пряча действительные цели и задачи рецепции, зачастую - ошибки и просчеты государственной власти.

Так, рецепция западной модели таможенного права в 1993г. привела к своеобразной ситуации: общество в целом перестало понимать и, как следствие, выполнять требования Таможенного кодекса. Типичной иллюстрацией к этому утверждению является ст. 279 (ч.1) Таможенного кодекса 1993г. Она предусматривала ответственность за недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации. Законодатель выразил ее в нетипичной для российской правовой культуры «каучуковой» форме: «Недекларирование или недостоверное декларирование товаров и транспортных средств, перемещаемых через таможенную границу Российской Федерации, то есть незаявление по установленной письменной, устной или иной форме достоверных сведений либо заявление недостоверных сведений о товарах и транспортных средствах, их таможенном режиме и других сведений, необходимых для таможенных целей, за исключением случаев, предусмотренных статьями 258, 262, 263, 274, 275, 276, 277, 278 и 282 настоящего Кодекса, при отсутствии признаков контрабанды - влечет наложение штрафа в размере от ста до двухсот процентов стоимости товаров и транспортных средств, являющихся непосредственными объектами правонарушения, с их конфискацией или без таковой, либо с взысканием стоимости таких товаров и транспортных средств или без такового, либо с отзывом лицензии или квалификационного аттестата или без их отзыва». Казуистичность данной статьи привела к тому, что таможенные органы привлекали субъектов внешнеэкономической деятельности за любую погрешность в заполнении таможенной декларации вне зависимости от вины лица, перемещающего товары. По прохождении целых 6 лет такой практики в литературе специалистами осторожно писалось о «трудностях» какого-либо правопонимания вышеуказанной статьи: «Практика показывает, что применение данной статьи вызывает большую сложность и множество вопросов. В то же время она является незаменимым «помощником» таможенных органов в случае, когда имеются какие-либо сомнения в правильности квалификации деяний лиц по другим статьям Таможенного кодекса Российской Федерации или вообще в правильности привлечения их к ответственности за нарушение таможенных правил»¹. И это только по одной статье Таможенного кодекса…

«Драконовский» и запутанный характер российского таможенного права, установление фактически безвиновной ответственности, жесткие финансовые санкции, их исчисление путем сложения, а не поглощения, заведомая «распространенность» правонарушений со стороны общества приводило к тому, что таможенное право государственной властью воспринималось как действенное средство насыщения бюджета. В таможенные органы сверху «спускались» планы по раскрытию правонарушений и необходимыми штрафными санкциями. Поэтому зачастую, таможенный орган был вынужден сам вырабатывать антиобщественные правоприменительные механизмы². Государству в этом эффективно помогала и прокуратура, и «независимая» от государства судебная система. Основные негативные черты таможенной системы 1993г. сохранены в действующем таможенном кодексе. Причем принципиально игнорируется весь накопленный положительный отечественный опыт. Полностью забылся гуманный с современных позиций характер таможенного кодекса прошлого – Таможенного кодекса Союза СССР 1964г., который в настоящее время своей доступностью правопонимания и мягким характером ответственности вызывает только сожаления об этой утрате. Забыта также простота, легкость построения юридических конструкций, эффективность Гражданского кодекса РСФСР 1964г, Уголовного кодекса РСФСР 1960г. и пр.

«Грубый» характер реформы выражается в выборочных заимствованиях достижений западной демократии, даже в виде уже давно отживших форм, сохраняющихся в силу традиции. Типичным примером «выборочной» рецепции служит суд присяжных. Российский научный мир, в основном, восторженно относится к данному институту, считая, что «восстановление суда присяжных в России будет играть важнейшую роль в демократизации ее правосудия», так как присяжные заседатели привносят в суд свой жизненный опыт и ценностные ориентации, отражающие правосознание в целом, а осуществление функций присяжных заседателей одновременно почетно и поучительно.¹ Б.Д. Завидов убежденно отмечает, что даже выборочная рецепция данного института уже сама по себе важнейшая реформа: «если невозможно осуществить реформу уголовной юстиции в целом, реформировать одновременно все принципы и институты, что было бы оптимальным вариантом, то предпочтительнее начать с суда присяжных. Этот институт способен сразу же покончить с обвинительным уклоном в уголовном судопроизводстве».²

И даже после его введения и использования обществом отдельные исследователи продолжают в восторженных тонах писать о суде присяжных как о той панацее, которая в скорейшее время все-таки приблизит Россию к демократии. Так, В. Степалин считает, что за прошедшие годы суд присяжных стал локомотивом судебной реформы, работающим на реализацию конституционных принципов правосудия, идеи создания правового государства с независимой и самостоятельной судебной властью. «Суд присяжных вернулся в Россию всерьез и надолго».³ В.М. Розин безаппеляционно утверждает, что суд присяжных «посягнул на фундамент, бросил вызов советскому уголовному процессу», называя его «школой современного правосудия».¹

Причем самих этих исследователей возрождения правовых древностей в никоей мере не смущает факт малой применимости данной формы судопроизводства даже в среде «цивилизованных» государств. Обосновывается этот факт в духе самой декоративной рецепции: «во всех странах, где действует суд присяжных, он рассматривает весьма незначительный процент дел. Поэтому речь идет не о замене им других форм процесса, а о том, чтобы гражданину было предоставлено право на рассмотрение его дела судом присяжных».² Исследователи всерьез мечтают о создании положительного эффекта так называемого «парадигмального шока» судей³, т.е. дисгармоничного состояния сознания судей, вызванного новой культурной ситуацией. Введение в начале 90-х годов суда присяжных для таких исследователей «знаменовало собой привнесение в советский процесс новой парадигмы – состязательной процессуальной формы, которая меняла роль профессионального судьи в судебном процессе и радикально переосмысляла назначение правосудия»⁴.

Но, уже по прошествии семи лет после его введения, иллюзии такой рецепции стали постепенно развеиваться. Представители российской юридической науки стали «вдруг» замечать полнейшее безразличие гражданского общества («почвы») к этой форме судопроизводства. В связи с этим, предпринимаются безуспешные попытки объяснить создавшийся «феномен» игнорирования реципированного правового института «достаточным количеством других жизненных проблем, непосредственно касающихся граждан, а также низким уровнем правосознания населения» и т.д.⁵

Конечно, на фоне того правового произвола, который происходит в нашей стране, суд присяжных – отдушина для населения, своеобразная игра в справедливость. Поэтому нельзя признать верной исключительно негативную оценку данной формы судопроизводства: «Институт присяжных заседателей есть умирающее архаичное установление, от которого постепенно отказывается Запад».¹ Но в связи с невозможностью его использования в массовых масштабах, незащищенностью присяжных заседателей, он приобрел в России только атрибутивные очертания. Этот факт отражен в докладе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за 2005г.: «Обращает на себя внимание, что на практике значительное число приговоров, вынесенных на основе вердикта присяжных, в дальнейшем отменяется кассационной палатой Верховного Суда Российской Федерации. Вердикты присяжных порой вызывают в обществе ничуть не меньше непонимания, чем отдельные судебные решения, принятые без их участия»².

В рамках «декоративной рецепции» заимствуются и активно внедряются в принципе чуждые российскому правосознанию правовые идеи. Так, известно, что вся западная идея демократии базируется на принципе частной собственности. Эта аксиома западной цивилизации выражена словами известного западного исследователя Р. Пайпса: «Только человек, имеющий право быть собственником, может иметь все остальные права».³ Он же и выявил причины правовой отсталости россиян: «с того времени как я серьезно заинтересовался Россией, я начал сознавать, что одно из главных отличий ее истории от истории других европейских стран связано со слабым развитием собственности. … В случае с Россией как должное следует принимать не собственность, а ее отсутствие. Одной из главных тем западной политической теории на протяжении последних 2500 лет был спор по поводу достоинств и недостатков частной собственности, в России же эта тема едва затрагивается ввиду единодушного по существу мнения, что речь идет о безусловном зле».¹ Любопытно, что этот исследователь России, на основе скрупулезного анализа исторических фактов, пришел даже к выводу об отсутствии как таковой русской нации, доказывая постулат следующим научным образом: «Мужик имел слабое представление о принадлежности к русской нации. Он думал о себе не как о русском, а как о «вятском» или «тульском»»². Конечно же, эти русофобские высказывания являются закономерной многовековой тенденцией западной науки по отношению к России, к ее государственности и его обществу, что будет рассмотрено ниже.

Рецепция западной постулата о благости частной собственности, собственника как такового, выразилась в безликой на первый взгляд ст.35 Конституции Российской Федерации, определяющей, что «каждый вправе иметь имущество в собственности, владеть, пользоваться и распоряжаться им как единолично, так и совместно с другими лицами». Но нельзя забывать, что под сенью этой статьи Конституции РФ выдвинут и основной лозунг демократических преобразований - «обогащайтесь» и в краткие сроки организована и проведена широкомасштабная приватизация. Напомню очевидный факт, что основным итогом приватизации в России явилось несомненное господство частной собственности над всеми другими формами. Об этом свидетельствуют следующие цифры: к концу 1999г. индивидуальная и групповая ее формы охватывали свыше 74% всех предприятий и организаций нашей страны, а в промышленности – 88,7%. Кроме того, около 5% предприятий и организаций продолжали оставаться федеральным достоянием, т.е. в современных условиях фактически стали частно-классовой принадлежностью.³

Закономерен и очевиден ее криминальный характер, который даже и не скрывают главные идеологи декоративной рецепции. «На финише 1991года, - констатирует А. Чубайс, - стихийная приватизация уже бушевала вовсю. По сути, это было разворовывание общенародной собственности. Но это разворовывание не было нелегальным, потому что легальных, законных схем разгосударствления не существовало. Чаще всего работали две схемы захвата госсобственности».¹ В силу такого откровенного характера приватизации, показательны ее итоги. Россия, приватизировавшая в течение 1990-1998годов государственной собственности больше каждой из всех других стран, по доходам от ее реализации заняла среди них лишь 20 место. Бразилия в 1990-1998г. от приватизации получила 66,7 млрд. долларов, Великобритания – 66 млрд., Италия – 63,5 млрд., Франция - 48,5 млрд., Япония – 46,7 млрд., Австралия – 48 млрд. долларов. Даже Венгрия, где государственная собственность была намного меньше российской, в эти годы получили от ее приватизации в 1,6 раза больше, чем Россия. Доходы от приватизации на душу населения распределились следующим образом: В России они составили 54,6 доллара, в Австралии – 2560,3 доллара, в Португалии – 2108,6, в Венгрии – 1252,8 доллара, в Италии и в Великобритании – более 1100 долларов².

Эта же статья Конституции РФ говорит и о неприкосновенности собственности. Под нее подводятся различные законопроекты, позволяющие законодательно легализовать преступный характер приватизационных преобразований. Известно, что думская фракция «Единство» открыто предложила законодательно сократить до трех лет срок, в течение которого могут быть обжалованы проведенные ранее сделок по приватизации государственного и муниципального имущества. Идеология этого законопроекта, по мнению заместителя председателя комитета по бюджету Государственной Думы В. Резника, заключается в том, что «передел собственности недопустим». Мы понимаем, признает он, что «основная приватизация прошла с формальными и многочисленными нарушениями и при желании всегда можно что-то найти. Но делать это опасно».³ И уже федеральным законом №109-ФЗ от 21.07.2005г. ст. 181 ГК РФ предусматривает срок исковой давности по требованию о применении последствий недействительности ничтожной сделки - три года, а оспоримой – один год.

Показательно, что научный мир тут же изменил парадигму своего отношения к праву собственности с отрицательного вектора при советских временах на откровенно положительный - при демократических. В литературе оно стало рассматриваться уже как универсальная панацея для больного постсоветского общества. Так, О.В. Орлова видит основное различие правовой и неправовой культур (?) в отношении к праву собственности. В правовых цивилизациях, по ее мнению, частная собственность имеет высокий ценностный статус и является предпосылкой и экономической основой свободы. Неслучайно, считает она, что изначально становление гражданского общества прошло под лозунгом священности и неприкосновенности частной собственности.¹ Заместитель директора Института права СГЭА, кандидат философских наук В.И. Костин декларирует: «Собственность является основой любого общества. Она определяет суть экономической формации общества, его политический и правовой статус, является средством удовлетворения интересов и потребностей граждан, их объединений, а также всего общества в целом. Более того, собственность порождает экономическую свободу в отношениях с другими людьми. Проблема собственности – это проблема свободы, которая дает и определяет власть человека над самим собой. Лишить человека собственности значит его десубъектировать, расчеловечить. Человек-собственник – это свободный человек, ибо личность человека (его персона) возможна лишь при персонификации всего того, что создано человеком и природой. Только при этом условии человек становится личностью, обладающей реальным правом и возможностью принимать решения относительно своего настоящего и будущего».¹ Другой его коллега, Ю.И. Стецовский, также не отстает в восхвалении права частной собственности, считая, что именно оно приведет к радикальному обновлению российского общества: «Каждому из нас надо «сдирать» с себя старую, загрубевшую кожу, учиться быть личностью и уважать личность в другом. Пришло время перенимать блага свободы: личные, политические и социальные права, чувства хозяина и собственного достоинства, переходить к свободе мышления на принципах общечеловеческих ценностей, к свободной конкуренции и основанных на ней экономической свободе и благополучии. Без превращения человека в собственника такой переход вряд ли возможен. У нас же отобрали самих себя. Отобрали под дулами маузеров, под рев «черных воронов», под лай «верных русланов». Коммунисты вернули основную пятивековую боль России – униженность ее народа: мы опять стали рабами, рабами внутри себя…»². В этом же ключе пишет и другой исследователь, Ю.Б. Кочеврин: «Для России отмена запрета на частную собственность явилось событием огромного исторического и психологического значения. Был снят социальный пресс огромной силы, который искажал не только деятельность, но и сознание людей. О том, насколько этот пресс был силен, можно судить по тому, что до сих пор он до конца не снят, о чем свидетельствует, в частности, мучительное прохождение законодательства о земельной собственности»³. В.З. Баликоев считает, что только «частный собственник учится, ищет, узнает, изобретает, покупает, финансирует научные исследования. Однозначно развивает производительные силы, а, следовательно, общество в целом. В этом глубокое, прогрессивное значение частной собственности»⁴.

Иными словами закономерен вывод, что если ты вдруг не успел, не смог или не захотел обогатиться частной собственностью во время рыночных преобразований, то и не член ты современного российского общества и, скорее всего, никогда им не станешь. Как это не удивительно, но это – факт российской действительности.

При этом необходимо отметить явное пренебрежение российских реформаторов и активно поддерживающих их правоведов-ученых к существующей в течение веков российской правовой ментальности. Один из авторитетных российских ученых, В.В. Алексеев пишет следующие строки: «Беда еще и в том, что народу, особенно крестьянству, которое до середины ХХв. составляло большинство населения страны, было чуждо понятие частной собственности, прежде всего на землю, как основное условие его существования. Землю крестьяне считали Божьей и расценивали как общее достояние тех, кто ее обрабатывает».¹ Конечно, данная негативная оценка – «беда» - для российских правоведов обусловлено отнюдь не спецификой российской культуры, а тем, что российская правовая ментальность радикально отличается от западной. Известно, что данная «беда» характерна и другим обществам, в то числе и так называемым передовыми, но там это таким термином вовсе не именуется. Но характеристика - «беда» - в отношении российской правовой культуры устойчиво укоренилось в современной российской прозападной литературе. Вот мнение исследователя Д.И. Люкшина в отношение крестьянства XIXв.: «многие конфликты возникают из-за того, что крестьяне той или иной деревни считают некое имущество, как движимое, так и недвижимое, «своим». Это при полном отсутствии правосознания и неукорененности в общественном менталитете понятия «частной собственности». Базой крестьянского ощущения собственности, как и всего общинного уклада, служит традиция, время, в течение которого крестьяне пользовались тем или иным имуществом».²

Игнорируется факт, что правовая ментальность славянских народов, особенно прошлого, насыщена философией христианства. Совершено справедливо отмечает известный самарский ученый В.Л. Афанасьевский, что духом православия проникнута вся русская культура. Любой непредвзятый исследователь, серьезно занимающийся русской культурой, не может пройти мимо факта характерной концентрированности оригинальных традиций русской культуры на фундаментальных православных понятиях и ценностях.¹ Игнорирование этого существенного элемента правовой философии приводит к ошибочным выводам и суждениям, преобладающим в российской и западной науке.

Известно, что православие, как таковое, не дает конкретных экономических программ, но оно вносит свое содержание во все формы жизни, в том числе раскрывает преемственную связь настоящих и будущих поколений. Православию чужд эгоизм и в борьбе с ним немаловажную роль играет категория собственности, связующая человека с человеком и с космическим миром. Русский менталитет свободен от корыстного интереса, он придавал силу и жизненность русским людям в годы великих побед и никогда не гордился этим. Русская идея, русский менталитет признавали только высокие нравственные начала, а не владение и распоряжение собственностью, сплачивала русских людей, и Церковь в этом процессе играла первостепенную роль.² Принимая западную правовую ментальность за образец, российские исследователи рассматривают отечественную почву, замешанную на православии, как существенное препятствие для полномасштабной рецепции. Так, Р.М. Гусейнов отмечает, что важнейшим препятствием на пути индустриально-капиталистической модернизации России продолжает оставаться некий общинный «дух»: «Общинная организация земледелия, труда и быта оказались настолько привычной для русских крестьян, что в 70-е годы XIX века началось возрождение общинных земельных переделов уравнительного характера. Это была своеобразная реакция крестьян на развитие товарно-денежных отношений в деревне и на начавшуюся интенсивную социальную дифференциацию внутри мира. Здесь действовала старая традиционистская идеология, сохранившаяся до сих пор: если я не могу жить лучше соседа, так пусть и он живет хуже. Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и – оборотная сторона этих позитивных характеристик – круговая порука. Рынок – система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса»¹.

Любопытно, что помимо огульных оскорблений в адрес русского народа, этот исследователь не указал, что рынок – это еще и система, основанная на добросовестном честном труде.… Про этот факт своевременно и повсеместно забывается. Забывается также, что и западная христианская позиция также должна бы придерживаться этих принципов. В общих чертах она выражается высказыванием Фомы Аквинского, что только Бог - Господин всех вещей. Католическая церковь в 1981г., констатируя глубочайший кризис христианского мировоззрения, отразила его опасность в энциклике «Laborem exercens». В нем папа Иоанн Павел II отметил, что “учение церкви никогда не понимало собственность таким образом, чтобы она могла стать причиной социального контраста по отношению к труду. Собственность приобретается, прежде всего, трудом и для того, чтобы она служила труду”. Собственно, западная правовая философия и основывается на этом принципе трудовой собственности. Так какие же принципы прививаются Западом современному российскому государству и народу?

Очевидно, что «декоративная» рецепция зачастую приводит к обвинениям со стороны государственников в правовом нигилизме любого общества, а не только российского. Так, «декоративная» рецепция наглядно проявила себя ранее в создании Уголовного кодекса Китайской республики 1928г. В литературе того периода констатировалось, что «почти целиком заимствованный из японского УК, а частью из законодательства Франции, Бельгии, Германии, УК 1928г. вносит в уголовное право Китая много совершенно новых идей и институтов, которые, проходя через призму мировоззрения китайского народа, созданной тысячелетней совершенно самостоятельной и резко разнявшейся от западной культурой, под влиянием этого мировоззрения приобретает совершенно особенный своеобразный характер»¹. Но, несмотря на свой передовой для китайского общества характер уголовной реформы, к сожалению для ученого мира, данный кодекс не был воспринят большинством населения, сохранившего свои правовые традиции².

Современная «декоративная» рецепция отразилась в глобальной, полномасштабной вестернизации всего российского законодательства. Не учитывая идеологическую подоплеку такого заимствования, ряд ученых считает такое «обновление» законодательства – выразившееся в бурной «чехарде законов» - бессмысленной. Так, еще в 1988г. А.Д. Бойков отмечал, что большинство обобщенных им предложений в принципе «не затрагивает принципиальных основ правосудия и судоустройства в нашей стране в ходе социалистических преобразований…».³ Ю.К. Якимович высказывался в 1998г., что нет надобности в принятии нового УПК РФ, достаточно привести старый УПК в соответствие с Конституцией⁴ и т.д.

Конечно же, чехарда законов и кодексов наблюдается везде на постсоветском пространстве как необходимое следствие декоративной рецепции. Известно, что по темпам своих правовых реформ Грузия даже опередила многие бывшие союзные республики. В срочном порядке были приняты новые Гражданский (1997г.), Гражданско-процессуальный (1997), Уголовно-процессуальный (1998), Уголовный (1999), Воздушный (1996), Морской (1997), Налоговый (1997), Таможенный (1997). Причем российские исследователи солидарно с грузинскими исследователями искренне считают, что эта спешно сформированная на западный манер законодательная база «заложила основы современной правовой системы Грузии, демонстрирующей приверженность классическим принципам Романо-германской системы».¹ Но уровень жизни гражданского общества в Грузии показывает совсем обратное. Это «правовое государство», как закономерный итог декоративной рецепции, построено только на бумаге. На фоне ужасающей бедности процветает и коррупция - по оценке международной организации Trasparency international, - Грузия оказалась в десятке самых коррумпированных стран мира.

В последнее время там царит произвол, который выражается в аресте оппозиционеров, в увольнении со СМИ инакомыслящих, попрания статуса российских миротворцев, их силовое выдавливание с территории Грузии. Однако для Запада и, прежде всего, США, Грузия – страна с демократическим режимом, которое в ближайшем будущем станет полноправным членом НАТО.

Следует отметить, что международная конференция 1999г. по совершенствованию предупреждения коррупции и борьбы с ней также определила особый уровень развития восприятия западных ценностей в России: «Проблема коррупции в России и в мире приобретает угрожающий характер. Она получила широкое распространение во всех слоях общества и среди всех ветвей власти. По уровню коррумпированности Россия занимает одно из первых мест. Коррупция демонстрирует полное безразличие государственных должностных лиц к общественной пользе, к закону, к народу. Она представляет собой симбиоз монополии власти, дискреционных полномочий государственных служащих в принятии решений и отсутствия жестокой правовой подотчетности и подконтрольности чиновников».² Известно, что ежегодно страна теряет 15-20 млрд. долларов в виде взяток, получаемых государственными чиновниками, что «не только усиливает отчуждение граждан от власти, но и может легко привести к катастрофическим последствиям для общества»¹. В то же время коррупция на Украине по масштабам не уступает России, но в США, как бы не замечая этого явления, сняты ограничения на торговлю с ней. Дано согласие на вступление в ВТО Киргизии. Но - заблокировано вступление в ВТО России.

Констатация «обновления» права, его декларативный отказ от исторических традиций, принципиальное нежелание отмечать какую-либо преемственность с советским правом зафиксировал академик Б.Н. Топорнин, объявивший, что «у нас в стране практически завершена замена прежнего, советского права новым, российским правом. Оно базируется на иных принципах, закрепляя и защищая, в том числе частную собственность и рыночные отношения»², т.е. важнейшие завоевания западной демократии.

В рамках псевдоформы модернизации делаются активные попытки покончить с «позорным» советским прошлым. Внимание населения привлекают не внутренние процессы жизнедеятельности государства, а на демонстративные идеологические акции: возможный вынос Ленина из Мавзолея, на состоявшуюся разрекламированную канонизацию невинно убиенного Николая II. Любопытно, что в отношении «реабилитации» Николая II, представители Церкви мудро замечают, что «Государь Николай Александрович воспринимается нами сегодня как ангел, посланный Богом на землю накануне апокалиптических бурь в России и во всем мире. Он был дан, чтобы явить образец православного Государя на все времена, чтобы показать, чего мы лишаемся, теряя православную монархию. Вместо Помазанника Божия Россия получила помазанников сатанинских. … Заслуга Государя Николая II в том, что он осуществил смысл истории как тайны воли Божей".¹ Этот же протоиерей Александр Шарагунов считает, что можно делать какой угодно исторический, философский, политический анализ, но «духовное видение всегда важнее»².

Вообще данная позиция церковников показательна и для российской юриспруденции. Ведь если отойти от разнообразных убедительных лозунгов построения «правового государства» и «рыночной экономики», что бы даже без «духовного видения» увидеть: в современной Российской Федерации политическая система как итог рецепции напоминает удивительное, довольно странное зрелище: «чем-то она напоминает классификацию Аристотеля, учившего, что существуют правильные формы государства и извращенные: демократия – охлократия, монархия – тирания и т.д. Только в нашем случае противоположные формы как бы сосуществуют: «фасад» демократический, а по многим характеристикам (коррупция, преступность) – анархия».³

Но, конечно, данное явление характерно не только для России и всего постсоветского пространства. При изучении современных политических культур государств Азии и Африки исследователи обнаруживают не менее «причудливое переплетение» черт и элементов, институтов, стереотипов мышления, норм и обычаев, традиционных для афро-азиатских народов, с заимствованиями из теорий и практики западного мира. Такое переплетение восточных и западных элементов проявляется во всех компонентах политических систем Востока – структуре внешних органов власти и механицизме их функционирования, деятельности их политических партий и общественных организаций, политическом мышлении и поведении лидеров и масс⁴. Но если там иностранные правовые вливания осуществлялись в рамках оккупационных и колониальных моделей, то в России всегда – добровольно и, как правило, в рамках «декоративной» рецепции.

Благие намерения «декоративной» рецепции основательно и добротно расшатывают внутренние и внешние устои любого могущественного государства. История предоставляет множество этому примеров. Так, столыпинская реформа, механически насаждавшая чуждый западный, фермерско-хуторской опыт в России, не только не дала прогнозируемого социально-экономического результата, но и настолько обозлили крестьянство, настроив его против власти, что стали одной из глубинных причин революции 1917г.г., которая, по сути, – крестьянская революция.¹ Реципированный суд присяжных на российской «почве» из судебного органа превратился в политический инструмент и, в конечном счете, привел к безнаказанности российского терроризма.

Полномасштабная рецепция закономерно приводит не только к проблемам в государственно-правовой сфере, но и к сильнейшему расколу в обществе. Достаточно также вспомнить, что заимствование и восприятие российским дворянством иностранной культуры (преимущественно – французской), в конечном счете, привело к возникновению резкого разделения одного народа на две обособленные культуры. Дворяне, представлявшие меньший процент населения, говорили, одевались, жили, ели и пили как французы, а их крепостные крестьяне оставались русскими. По мнению Т.Е. Новицкой, тяжелейшие условия жизни крепостного народа способствовали возникновению отчуждения, если не ненависти угнетенных в отношении угнетателей, а различие в культурах усугубляло это противостояние народа и дворянства².

Аналогичная ситуация прослеживается и в настоящее время в рамках феномена «новый русский», «олигарх» и проч. В литературе констатируется очевидный факт, что источниками богатства «новых русских» являются «либо присвоение государственной собственности, легальное и нелегальное, либо ограбление населения» По социальному составу эта категория сложилась из бывшей партийно-комсомольско-хозяйственной номенклатуры, директоров, воспользовавшихся доступностью имущества своих предприятий, а также представителей преступного мира.¹ Произошла радикальная социальная поляризация, последствия которой будут сказываться длительнейшее время. Как справедливо отмечается в литературе, совершенно очевидно, что «две России» различаются не только уровнем материальной обеспеченности, но у них разная система ценностей и приоритетов, разные предпочтения и потребительский спрос, они приходят на разные потребительские рынки, отличающиеся не только набором товаров и услуг, но и ценами на аналогичные потребительские блага. Для них характерны разные мотивации, нормы и стереотипы общественного поведения. Уже сегодня «две России» с трудом понимают друг друга и говорят на разных языках².

Полномасштабная экспансия иностранной культуры закономерно приводит к полной подмене отечественных ценностей, так называемому «изменению характера почвы». Культурологами отмечается факт, что в современной России происходит предельная деморализованность общества перед натиском американизации всех сфер общественной жизни. Политическая элита откровенно проповедует западные ценности и ориентируется на западные политические эталоны, самоутверждается на основе агрессивного отрицания собственной национальной традиции³. Из истории известно, что подобная кардинальная ломка «почвы» со всеми вытекающими негативными последствиями происходила и при рецепции христианства в Древней Руси. Русь переживала колоссальную трансформацию сознания при переходе от язычества к христианству, рушилась старая система ценностей и традиционное отношение к личности и богатству. При насильственных разрушениях капищ и старых кумиров, при увеличении материального бремени на население кризис сознания, как не раз случится на Руси в будущем, приобретал черты нигилизма, сопряженного с повышенной склонностью к обогащению, в том числе - к криминальному¹. Также известна и длительность этого болезненного процесса…

Необходимо отметить и тот факт, что современная пропаганда западных ценностей и помощь в насильственном их внедрении осуществляется с активной поддержкой «передовой», прогрессивной интеллигенции. Их усилия отражаются не только в узко научной литературе, но пропагандируется и тиражируется через средства массовой информации. В связи с чем справедлива их оценка известного политолога А.С. Панарина, что, пройдя западническо - либеральную выучку и поняв рынок в духе теории «естественного отбора», интеллигенция решилась отказать униженным и оскорбленным в кредите морального и исторического доверия. Распространенность получает точка зрения, согласно которой бережность и униженность являются свидетельствами не святости и избранства, а нерадивости и отверженности. Потерпевшие поражение объявляются достойными своей участи².

Здесь же необходимо отметить, что и российское общество в большинстве своем разуверилось в благотворности российских реформ. Лишь 10% опрошенных уверены, что каждый может повлиять на события в стране, а 45% вообще не чувствуют себя их участниками. Только 4% респондентов полагают, что власти заботятся о жизни простых людей, тогда как, по мнению большинства, «людям у власти нет никакого дела до меня» (63%). Всего 4% считают, что «центр проводит политику в интересах регионов». В то же время 36% заявляют, что «главное для центральной власти в Москве – это решить свои проблемы за счет областей и республик России». Для большинства опрошенных весьма туманной на фоне продолжающегося системного кризиса остается жизненная перспектива³.

Бывший премьер – министр Японии Я. Накасоне публично выражает свое сожаление глобальному уничтожению русской культуры, высказывая в эмоциональной манере свою «озабоченность» друга русской культуры: «В какой мере можно спасти искрящуюся и в темноте доброту, заключенную в православной вере и в произведениях Достоевского?»¹. Становятся, к сожалению, пророческими слова Дж. Кьеза: “Третий Рим, или вернее, страна, претендовавшая на этот титул, сворачивает свои знамена. Первый пал под ударами полчищ варваров, второй- под ударами Востока, который с рождения пропитывал его. Этот Рим уничтожается на наших глазах Западом. Единственное отличие от двух других состоит в том, что падение совершается намного быстрее. И без боя. Россия со своей хваленной духовностью склоняется с приходом скупого царства прагматизма, успеха и материализма”².

Необходимо отметить, что и большинство ученых вообще не видят какой-либо опасности в «декоративной» рецепции, демонстративно не замечая очевидного идеологического компонента.

Так, В.Б. Исаков, являясь страстным сторонником современной рецепции западной правовой культуры, пытается «объективно» выявить все ее «плюсы» и «минусы». К «минусам» относится:

- массовое заимствование иноязычной, прежде всего англоязычной, юридической терминологии (особенно в новых для России отраслях – банковском, биржевом, акционерном законодательстве и др);

- некритическое заимствование правовых институтов, рожденных в иных правовых системах (траст);

- поспешное и недостаточно продуманное реформирование целых отраслей и сфер законодательства на западный манер (реформа законодательства о техническом регулировании);

«Плюсы» же - это:

- установление «единых правил игры» в общем экономическом, политическом и информационном пространстве (без этого экономика и рынок работать не будут);

- ориентация на западные стандарты свободы, демократии и прав человека (которые значительно выше сегодняшних экономических возможностей и уровня культуры России, но крайне полезны с точки зрения перспективы);

- освоение западных технологий юридической деятельности (поиск информации, работа с клиентом, подготовка к слушанию в суде, организация деятельности коллектива юристов и др.)

Сопоставление «минусов» и «плюсов» позволяет вышеупомянутому автору высказаться в пользу энергичного развития и углубления процессов «глобализации» - рецепции, в том числе – и в правовой сфере.¹

Но, конечно же, все эти обезличенные «плюсы» и «минусы» являются лишь игнорированием идеологического компонента «декоративной» рецепции и не имеют ничего общего с ужасающей российской действительностью и целью этой формы рецепции.

Российскими цивилистами рецепция зарубежных правовых институтов рассматривается только обезличенно лишь как «один из источников обогащения нашего гражданского права».² Любопытно и мнение исследователя Е.А. Тверяковой, отмечающей факт положительности процесса распространения зарубежных (на сегодня преимущественно западных) теоретических идей и концепций на незападной (или частично вестернизованной) почве как правового эксперимента. Она действительно убеждена, что в ходе такого распространения проверяется весь научный потенциал общества. Кроме того, использование иностранных концепций позволяет под новым углом зрения взглянуть на свои проблемы и, возможно, прийти к новым выводам. Сами западные подходы могут быть модифицированы, дополнены и развиты представителями отечественной науки с учетом новых, незападных программ научного исследования¹. При этом госпожа ученая, по видимому, полностью забывает про то население, в отношении которого развертывается данный эксперимент. Конечно, в рамках исследования рецепции это ни к чему…

И такая рецепция в виде полномасштабного эксперимента действительно уже проведена. Активно внедрялись и внедряются в общественное сознание инструменты гражданского оборота с хорошо предсказуемым результатом. Типичным примером служит внедрение общества с ограниченной ответственностью. Известно, что данная организационно-правовая форма была впервые легализована в 1892г. в Германии с целью «накопления первичного капитала». Исследователям еще предстоит оценить экономический и политический «эффект» от такой рецепции и активного внедрения этой формы предпринимательской деятельности в рамки российской правовой системы без необходимого контроля, полного попустительства со стороны государства. Причем жертвы понесло, в основном, только «отсталое» российское гражданское общество.

Иными словами, феномен «декоративной» рецепции заключается в невозможности гармоничного сочетания отечественной правовой культуры с привносимыми иностранными правовыми ценностями. Разобщение, «ломка» отечественной правовой культуры, признание ее принципиально негодной для современной цивилизации является обязательным условием данного вида рецепции. Соответственно, «декоративная» рецепция основывается на специфических мифах, формируемых и внедряемых государством в сознание населения.