Geum.ru

М. Б. Лавринович местные элиты в россии, xviii - начало ХХ века

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4
97. Таким образом, на рубеже XVIII –XIX вв. наблюдается ярко выраженная социальная динамика, связанная с изменениями в законодательстве, направленными на формирование состоятельной элиты городского общества.

Интересно отметить, что на окраинах (в Прибалтике), в районах Поволжья и Приуралья сложилась иная ситуация: рос как удельный вес горожан, так и купечества внутри них, иногда очень существенно. Так, в Симбирской, Казанской, Саратовской и Астраханской областях доля горожан повысилась с 2,2 до 3,2, а доля купцов – с 19,4 до 39,9.

Темп роста населения страны уступал темпам роста населения столицы Российской империи до 1784 г. в 3,5 раза. Население Петербурга удвоилось с 1750 по 1782 г. и достигло 192 тыс. человек, к 1800 – 220 тыс.98, сравнявшись с населением Москвы. Крупный промышленный и торговый центр притягивал сельское население и переселенцев из мелких провинциальных городов, естественный же прирост в городе был ниже прироста по всей стране99. Однако торгово-ремесленное население не было основным: в 1760-е гг. посадских было всего 2517, в 1790 – 4939 д.м.п., причем доля женщин в городе была всего 31,7% в 1789 г.100 Аналогичная ситуация складывалась в некоторых городах Сибири, исторически выполнявших административные функции, например, в Тобольске. Здесь посадские составляли лишь 36% населения в 1782 г., гражданская администрация – 22%, военная – 27%101. Тем не менее, в Петербурге к концу XVIII в. фиксируется значительный рост среди купечества: если в начале 1750-х гг. число купцов в столице вместе с семьями было около 3 тыс. человек, то в 1790 г. оно достигло 6,5-7,5 тыс., увеличившись, таким образом, в 2,5 раза. Собственно купцов, без семей, по числу объявленных капиталов, было 1730. В 1786 г. Петербург обгоняет Москву по сумме объявленных капиталов: до 5937729 руб.102

В Москве в 1788 г. на 2148 купцов (включая именитых граждан) приходилась общая сумма объявленного капитала в 4,7млн руб.103 В реальности сумма капиталов была больше: каждый купец объявлял за собой лишь минимальную сумму, необходимую для вступления в ту или иную гильдию и платил налог именно с нее. Именитых людей было 14 человек с капиталами от 50 до 56 тыс. руб., а сумма их капиталов составила 723 тыс. руб. Московские первогильдейцы имели капиталы в основном по 10 тыс. руб., в одном случае отмечены 11 тыс., в другом – 12 тыс. руб. Во II гильдии состояло 183 купца; самой многочисленной была III гильдия – 1842 человека с общей суммой объявленных капиталов в 1876,8 руб., превышавшей сумму объявленных капиталов I и II гильдий. Наряду с купцами в III гильдии числились 31 заводчик, владельцы мелких предприятий, ремесленники, содержатели постоялых дворы, приказчики. Характерно при этом, что из 25 членов бывшей гостиной сотни, сохранивших купеческое звание, большинство – 14 человек – принадлежали именно к III гильдии.

Первогильдейские купцы в качестве ведущей группы торгово-промышленного населения XVIII в. сменили в этой роли гостей и гостиную сотню. В результате разделения городского населения на гильдии в 1721 г.104 произошло перераспределение привилегий торговых людей, что выдвинуло на первое место купцов I гильдии. Имущественный подход в определении принадлежности к ней оказал разрушающее воздействие на старую купеческую верхушку и открыл возможность для низших купеческих слоев, укрепившихся экономически, пользоваться ее привилегиями. Хотя I гильдия еще в середине XVIII в. включала в себя бывших гостей и членов гостиной сотни, в 1770-80-е гг. происходит окончательное разрушение этих родов105. Введение в XVIII в. принципа разделения городского населения по имущественному состоянию с предоставлением привилегий его наиболее зажиточной верхушке вместо прежнего покровительства замкнутым разрядам купечества способствовало тому, что первогильдейское купечество становилось не только богатейшей, но и самой привилегированной частью купеческого сословия106.

Однако складывание состава городской элиты Нового времени не носило законченного характера. Вершина социальной пирамиды городского гражданства была изменчивой: она все время пополнялась новыми членами, которые приходили на место лиц убывающих – как правило, в низшие страты, редко – в дворянство. Большинство купеческих торгово-промысловых фирм возвышалось и падало в течение жизни одного, максимум – двух поколений107. Наблюдения Б.Н. Миронова по составу и оборотам купцов в Петербурге и Архангельске за XVIII – начало XIX в. показывают, что для высшего слоя русского купечества была характерна высокая мобильность на выходе из сословия вследствие частых банкротств, обеднения лишь в незначительной степени ввиду смены объектов приложения капиталов и переходов в дворянство. Большая часть разорившихся купцов переходила до 1775 г. в «нерегулярное гражданство», после 1775 г. – в мещанство. На смену им приходили разбогатевшие предприниматели из низших прослоек гражданства или из крестьянства. То же наблюдается на протяжении всей первой половины XIX в. Источники же восполнения купечества были неиссякаемы, так как их питало многомиллионное крестьянство, как городское, так и сельское. И если до 1860-х гг. в город перебиралось в основном богатое крестьянство, то в 1860-е гг. его сменило разорившееся в результате земельной реформы108.

Постоянные изменения, которые происходили внутри гильдейского купечества, А.И. Аксенов связывает с процессом его становления. Во-первых, из 382 купеческих фамилий, существовавших в Москве в 1748 г., в 1766-67 гг. осталось 235, а в 1770-х гг. – 110. Именно эта часть московского купечества и стала носителем привилегий, дарованных купечеству в 1785 г.109 На 137 купеческих фамилий 1782-1801 гг. пришлось 100 с лишним новых, т.е. вступивших в I гильдию после 1785 г.110 По данным А.И. Аксенова, источниками формирования московской купеческой элиты были, в первую очередь, иногороднее купечество (38,7%), а затем крестьяне (21,2%), в то время как «природные» посадские тяглецы московских слобод составляли только 16,8% в московском купечестве111.

Данные экспедиции по освидетельствованию государственных счетов Сената свидетельствуют о том, что решающая роль в формировании нового купечества Москвы принадлежала крестьянству, а не иногороднему купечеству. Согласно этим ведомостям, в 1794 г. московское купечество состояло из 5835 д.м.п. Из них в течение года «по умалению капитала» перешло в мещанство 240 душ, а в купечество вступили 731 душа. При этом отмечалось увеличение притока помещичьих крестьян в московское купечество: если от II до III ревизии их число составило 11 человек, то к 1794 г. – 177. Из москвичей в московское купечество записалось всего 116 душ, из городов Московской губернии – 24, из городов других губерний – 85 душ (на 1794 г.). Таким образом, московское купечество пополнялось в основном из пределов Московской губернии и на 5/7 состояло из сельского населения. Самое многочисленное из всех губерний империи городское население Московской губернии оказывалось не в состоянии выделить из своей среды пополнение, равное по количеству выбывшим из московского купечества банкротам. Убыль в среде московского купечества в 240 человек только на 140 человек пополнилась выходцами из городского населения Московской губернии и на 85 мещан и купцов – из городов других губерний, но и в этом случае все пополнение из городского населения не возмещает выбывших полностью, причем не только в Москве, но и в остальных городах Московской губернии112.

Это напрямую связано с правительственной политикой создания замкнутых сословных корпораций. Из помещичьих (41,4%) и дворцовых (24,2%) крестьян вышло большинство московских первогильдейцев рубежа XVIII-XIX вв. Такие крестьяне перебирались в Москву не только в надежде выбиться в люди, но уже с твердым положением в торгово-промышленном мире и солидными капиталами, переход этот представлял для них «скачок к верхушке купеческой иерархии»113.

Во-вторых, первогильдейское купечество не смогло удержаться в качестве элиты местного общества даже в Москве: в первые полтора десятилетия произошло его полное разрушение. Свое положение сохранили лишь 21 фамилия (15,2%). При этом следует отметить, что в дворянство выбились 12 фамилий (8,6%): все они представляли те роды, кто прибыл в Москву во второй половине и даже в самом конце XVIII в.114 Из коренного московского купечества в дворянство вошли только 4 рода115. А.И. Аксенов связывает это повсеместное разорение московских первогильдейцев с вложением их капиталов в промышленность. Фабрикантов, сохранивших свой статус, было всего 7 фамилий, в то время как в низшие разряды купечества и мещанство перешли 40 фамилий116. Массовые неудачи в области промышленного предпринимательства имели общие причины. Во-первых, это рост конкуренции крестьян и мещан, купцов III гильдии в области производства товаров широкого спроса, так как с 1760-х гг. правительство стало отказываться от политики покровительства предпринимателям и предоставления привилегий117.

Парадоксальным образом, либерализация в области промышленности привела к падению нарождавшейся капиталистической элиты: большинство из лишившихся своего статуса завели предприятия в последней трети XVIII в. и пользовались вольнонаемным трудом. На фоне индустриального развития многих стран Западной и Центральной Европы в России принудительный труд, привилегии и другие формы несвободной экономики оказались эффективнее. С другой стороны, разорению подверглись и те, кто использовал правительственные ресурсы. Это связано с вступлением России в континентальную блокаду в 1807 г. и Отечественной войной 1812 г.118 Безусловно, влияние здесь имела и генеалогия: купцы не были связаны единонаследием, поэтому крупные капиталы распылялись между наследниками. Кроме того, третье-четвертое поколения природных москвичей и разночинцев психологически не были готовы к конкурентной борьбе. В итоге среди московского купечества самыми устойчивыми оказались фамилии иногороднего и крестьянского происхождения (удержались соответственно 18,7% и 17,3%), т.е. наиболее молодые119.

Интересно, что подобная картина наблюдалась и в других регионах. По словам В.В. Рабцевич, реформа 1785 г. «очистила купечество от несостоятельных элементов»: к 1793 г. «по необъявлению капитала» были исключены из купеческого сословия в Таре 36 купцов из 63, в Туринске – 25 из 59, в Таруханске – 18 из 19. Однако источники формирования купечества в Сибири были более разнообразны, чем в центральных районах империи в силу особенностей региона120. В то же время старопосадское население городов составило основу социального слоя мещан, хотя важными источниками его пополнения были крестьяне, обанкротившиеся купцы, разночинцы, отставные военные, казаки, ясачные. Специфика региона обусловила поступление в сословие мещан ссыльных (поселенцев), а также принявших православие выходцев из коренных народов Сибири и вступивших в российское подданство народов Казахстана и Средней Азии121. Из данных обывательских книг западносибирских городов последней четверти XVIII в. следует, что основная масса мещанских семей была бескапитальна122, то есть не имела шансов пополнить купеческое сословие.

В то же время законодательство конца XVIII в. стимулировало субъективные мотивы, предпринимательские способности, необходимые для попадания в местную элиту. Высшие разряды купечества Москвы сформировались за счет приезжих безвестных купцов, разночинцев, крестьян, которые смогли «выбиться в люди» только за счет своих способностей и беспощадной конкурентной борьбы123. За 1782-1795 гг. в гражданство перешло 17 тыс. д.м.п.124


Особенностью социальной структуры Российской империи была ее неразрывная связь с этническим многообразием государства, существовавшим по крайней мере с середины XVI в. Однако численность и доля этнических групп не определяла политического и социального веса этих групп. Так, несмотря на то, что эстонцев и латышей в 1719 г. в Эстляндии и Лифляндии было больше балтийских немцев в 10 раз, а в 1795 г. в империи было в 5 раз больше белорусов, чем поляков, именно балтийские немцы и поляки определяли в регионах их проживания политический и общественный климат125. При российском господстве нерусские элиты Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, бывших областей Речи Посполитой смогли в значительной мере сохранить свое положение и иметь крестьян, принадлежащих к другой этнической группе126. С другой стороны, в формировавшемся как полиэтническое обществе на территории Новороссии (где три четверти были представлены государственные и помещичьи украинские крестьяне, присутствовали колонисты русские, еврейские, греческие, румынские и югославянские, ведущий тон принадлежал русскому меньшинству из дворянства и городской прослойки. Таким образом, полагает А.Каппелер, этнические группы не входят в четкие рамки определенных социальных слоев. Это касается и русского населения, которое в регионах востока и юга было представлено как господствующей дворянской элитой, так и крепостными крестьянами. Этнические и конфессиональные критерии поэтому не могут быть решающими для социальной структуры дореформенной России127. Нерусские элиты в своих регионах также и под российским владычеством сохранили в своих руках важные функции в сфере управления, права, судопроизводства. Для высших слоев, включенных в поместное дворянство российской империи, такая возможность открылась с реформами Екатерины II, отчасти в рамках нового сословного местного самоуправления, отчасти, например, в Прибалтике, Финляндии и Царстве Польском, в традиционных сословных корпорациях, в то время как верхушка кочевых и сибирских этносов, остававшаяся вне российской социальной иерархии, сохранили свои родоплеменные структуры. В России, где управление регионами в сравнение с Европой находилось на очень низком уровне, обширные, вновь обретенные области вообще не могли ни контролироваться, ни находится под управлением только русских128. В области управления нехватка образованных русских кадров вынуждала использовать специфические способности представителей нерусских национальностей. В ряды высшей бюрократии рекрутировались, например, представители украинской верхушки, но еще большая роль в модернизации русской системы управления принадлежала западноевропейцам и балтийским немцам129. Этнические и конфессиональные признаки не играли здесь роли, от нерусских чиновников не требовалось знание русского языка или обращения в православие; в ряды чиновников не допускались только евреи и мусульмане130. К середине XIX в. выросла доля чиновников-поляков на местах – до 3%, среди высшего чиновничества – 6%, причем большая часть из них служила в специальных институциях, связанных с польскими делами или работала в западных регионах империи. Таким образом, элита России была космополитична, как и в других дореформенных государствах131.

Важную группу среди местной элиты представляли евреи. По некоторым сведениям, в 8 из 11 губерний черты оседлости в середине XIX в. они составляли до 3/4 купечества; много было евреев и среди купечества I гильдии. Здесь они выступали «наследниками» польских магнатов и шляхты – занимались суконным и сахарорафинадным производством. В силу того, что на их предприятиях работали наемные еврейские рабочие, деятельность еврейской купеческой элиты способствовала модернизации России по западно-европейскому образцу. Еще одной, отличавшейся по этно-конфессиональному признаку, общиной, существовавшей как в столицах, так и в городах Среднего и Нижнего Поволжья, была община армянская, имевшая, в отличие от евреев, гарантии свободы вероисповедования, привилегии в торговле, самоуправлении и налогах132. Еще одной активной в области торговли общиной были волжские татары. Поскольку в отношении мусульманской элиты с первой половины XVIII в. проводилась дискриминационная политика, ее активность была перенесена в сферу торговли, кожаной, шелковой и хлопчато-бумажной промышленности133. На окраинах империи и в конце XIX в. отдельные нерусские группы были значительно сильнее представлены в городском населении, чем русские. В 10 городах западной, южной и восточной периферии русские составляли менее 50% населения, а в Ташкенте – менее 10%. В Кишинёве и в Вильнюсе самой крупной этнической группой были евреи, а в Варшаве, Одессе, Лодзи и Екатеринославе они занимали второе место по численности134.

Сословное членение, полагает А.Каппелер, свидетельствует о том, что в Российской империи отдельные этнические группы по-прежнему выполняли специфические функции элиты, городского и сельского населения. Так, в регионах с минимальным представительством русских, например, в Финляндии, большинство сельской и городской элиты составляли финны (86%) и шведы (13%), а в Царстве Польском, где поляки составляли 72% населения, они были самой крупной группой городского населения (48,8%), второе место занимали евреи (35,4), затем шли немцы (5,3%). Евреи были самой крупной группой городского населения в Левобережной Украине (52%), а в Правобережной Украине они преобладали в купеческом сословии, составляя в нем 40%. Таким образом, на значительной территории Российской империи сохранялось традиционное расслоение на польскую элиту, еврейское городское население и массы украинского, литовского и белорусского крестьянства. Схожая структура элит существовала и в Прибалтийских губерниях в конце XIX в. Балтийские немцы, составлявшие 6,9% населения, сохраняли ведущую роль в городах и сельской местности, хотя во второй половине XIX в. число русских дворян и купцов выросло. Хотя латыши и эстонцы к 1897 г. составляли более половины городского населения, среди привилегированного купеческого сословия они составляли всего 11%135.

Таким образом, вопрос о местных элитах в Российской империи находится в тесной связи не только с ее социальной структурой, но и с ее этническим составом. Последний во многом определял роль, функции и значение местных элит в обществе. Положение на социальной лестнице и привилегии (или их отсутствие) не всегда были показателем значения, которое тот или иной человек мог играть в экономической или политической жизни.


Вопрос о городских элитах поздней империи оказывается, по мнению немецкого историка М.Хильдермайера, в контексте проблем, связанных с революцией октября 1917 г., причем интерес вызывают в основном «побежденные»136, т.е. либеральная элита империи, интеллигенция. На смену экономическому влиянию на рубеже XIX - ХХ вв. приходит влияние политическое, поэтому городские элиты конца XIX – начала ХХ в. – элиты не столько и не только экономические, а культурные, не социальные, а политические. Западные ученые обращаются сегодня к исследованию неформальных сообществ, сферы, как будто не связанной с политикой, стремятся выявить структуры внутри городской коммуникации и взаимодействия и реконструировать их, отказавшись от традиционных научных ограничений, т.е. от понятий о классе и слое. Главное значение приобретают связи и контакты в различных областях деятельности субъектов и целых групп. Но поскольку речь идет об исследовании элит, то ученые обращаются и к исследованию городского общества как целого. Взаимодействие между этими структурами воздействует и распространяется далеко за пределы их собственных границ. В центр новых исследований попадают различные объединения, общества художников, клубы и тому подобные институты, далекие от сферы частного. Кроме институционализированных форм коммуникации в стратегически важных группах городских элит, обращает на себя внимание неинституционализированная сфера, основанная на индивидуальном или коллективном восприятии и опыте137. Значение этих объединений в том, что они обладали тенденцией к политизации: одни и те же люди встречались в союзах и клубах, с одной стороны, и городских думах и их комиссиях, с другой. Высший городской слой всё больше привыкал самостоятельно решать свои проблемы на коммунальном и региональном уровне. Таков был путь местных сообществ в политику. Установленные законом объединения, находившиеся со времен Екатерины Великой в распоряжении самодержавия138, получили свой окончательный вид в Городовом положении 1870 г.: уже не как «управление по поручению», а как «самоуправление»139.

Общие тенденции позволяют ученым даже говорить о «трансгородской элите». Так, по наблюдениям немецкого историка Д.Дальманна, в создании местных организаций партии конституционных демократов инициаторами повсеместно выступали представители профессиональной интеллигенции: врачи, учителя, адвокаты, ветеринары, инженеры, отчасти фабричные служители и приказчики. Чаще всего основание партийных организаций было делом образованной буржуазии, например, во Владимире это был круг, состоявший из представителей местной интеллигенции. Эти группы или кружки возникали из земств, часто группировались вокруг местной газеты. Отчасти это были друзья или знакомые, поддерживавшие контакты в течение многих лет, обычно 10-20 человек, составлявшие ядро таких групп140. В целом же либеральная элита провинций поздней империи отличалась высоким уровнем образования и многоязычием, была в курсе событий в Западной и Центральной Европе, много путешествовала. Она ориентировалась на реализацию человеческих и гражданских прав, требовала соблюдения законов, правовых основ государства и в то же время занимались общественной благотворительностью141.

Историки отмечают, что на рубеже XIX-ХХ вв. происходит формирование бессословных городских обществ: представители различных социальных классов составляли «сообщества» (community, Vergemeinschaftung), обнаруживая общие интересы. На примере празднования 300-летия Саратова в 1891 г. Л. Хэфнер показывает, как юбилей способствовал утверждению общей идентичности городского «общества» путем отвержения этнических, конфессиональных и классовых различий, на основе взаимных культурных интересов. Новое «местное общество» представляло собой контраст парадигме «общества как государственного установления»