Литературно-художественный журнал редакционный совет: Елизавета Данилова Михаил Лубоцкий Михаил Муллин Владимир Вардугин Евгений Грачёв Галина Муренина Саратов

Вид материала

Документы

Содержание Русское возвращение На том и стоим. Самое весеннее и нежное в нас засыпают «белые снеги» отчужденья , непониманья, эгоизма. И Кай всерьёз думает, что слово «Вечност Такой посыл сначала ужасает жесто­кой правдивостью, но... не безысходнос­тью. Потому что автор добавляет Да это же программа спасения мира! Не только бедного Кая, нерастерявшейся Герды, Любви, а (через них) всех людей. От «безвремень Похищенный из тишины музея, Тяжёлый сон мой веку не к лицу. Но, модно одеваться не умея, Не дался в руки веку-подлецу. Потому что Но это далеко не всё! Ассоциации идут гораздо дальше: все мы в этом мире странники, и Это немалый дар читателю. И, может быть, радостная жертва. Ради спасения Кая. А кто же нынче не Кай?! И твоего лица печальный очерк Так мягок, будто ты мне вправду рад. Хочу тебе сказать, что ты мне — очень. Что я тебя... что мы.. Но где же действие, направленное на спасение? Да вот же, пожалуйста Однако цена за счастье — «вечный бой» Между тем, по убеждению Марии Зно-бищевой, любовь — это когда и «Часы отби­вают: «Люблю тебя», любовь — это В мире искусства Поэтическии реализм Художник книги Жизнь - театр Конкурс произведений, посвященных 65-летию победы Выписки из фронтовых писем

Подобный материал:

• Красильников Дмитрий Георгиевич, Барбанель Михаил Владимирович, Троицкая Елизавета, 716.73kb.
• Белоголов Михаил Сергеевич «79 б.» Королёв Сергей Александрович «76 б.» Лущаев Владимир, 13.11kb.
• Расписание сеансов   2   по 8февраля. Зал: «капитолий», 23.17kb.
• Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
• Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
• Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов, 1451.23kb.
• Михаил кузьмич гребенча, 73.67kb.
• Евгений Алексеевич Торчинов, Михаил Яковлевич Корнеев, 4941.04kb.
• Бюллетень книг на cd поступивших в библиотеку в 2010 году, 544.6kb.
• Алексеев Михаил Николаевич; Рис. О. Гроссе. Москва : Дет лит., 1975. 64с ил. (Слава, 1100.71kb.

Алексей БУСС


Русское возвращение

(о романе Александра Рыжова «Таисия»)





Этот очерк я написал по просьбе Алек­сандра Рыжова в качестве послесловия к книжной версии его романа, так пока и не увидевшей свет. Александр Рыжов про­сил написать предисловие, но размышления над только что прочтённым романом одно­значно повернули меня в сторону создания именно послесловия — слишком неуместным мне показалось предварять это изящное, полное высокого драматизма повествова­ние общими словами, и слишком трудным — объяснять «на пальцах» ещё не знакомому с «Таисией» читателю замечательную духов­ную силу этого произведения и его главной героини.

Теперь, когда журнал «Волга — XXI век» завершил публикацию романа, можно начинать разговор о нём, тем более что у Александра Рыжова в Саратове, со времён публикации в этом же издании его повести «Пёс с глазами пилигрима», есть свой чита­тель. Сегодня этот читатель открыл новую страницу в творчестве Рыжова и, я уверен в этом, открыл благодаря роману потаён­ные уголки собственной души.

...В первый раз за долгие годы и кило­метры прочитанных строк поэзии и прозы я не могу оценивать роман со стороны лите­ратурной критики либо просто со стороны абстрактного читателя. Только со стороны собственной души и личного опыта. То есть я в данном случае абсолютно пристрастен, необъективен и бесконечно далёк от лите­ратуроведения.

Понимаю, роман «Таисия» Александра Рыжова автобиографичен, и в то же время образ главного героя получился у автора настолько собирательным (видимо, случай­но, без умысла) что, даже читая строки о совершенно далёких для моей жизни реа­лиях, я чувствовал, будто читаю роман о себе, шире — о человеке моего поколе­ния, ещё шире — да, увы, — о герое наше­го времени.

В первых главах романа главная геро­иня меня прямо-таки бесила. Я говорил себе, что таких женщин не бывает в при­роде, что всё это какой-то благостный лубок, и тут же возражал, что в общем-то нет, бывают, мало того, я их встречал в жизни, мало того, имел какие-то отно­шения, но не люблю я их, читай — боюсь! Общаться с женщиной хотя бы вполовину такой, как рыжовская Тая, — это всё равно что общаться со всей Русью — никогда не будешь с ней на равных.

А потом всё изменилось. Может, пото­му что изменилась (чисто внешне, конечно) главная героиня, может, потому что глав­ный герой принял наконец решение быть с ней, и я вместе с ним. Я как-то притер­пелся к Таисии, хотя в каждой строчке чув­ствовалось, что яростное неприятие фаль­ши в ней просто потухло, как спящий вул­кан, но извержение неизбежно, и ждёшь его весь роман, и это пострашнее сотни ружей, висящих на стене в первом акте.

И дальше я то сочувствовал главному герою, то порицал его, мысленно сомне­ваясь, что в захватившей его круговерти обстоятельств поступил бы иначе, и можно было бы много сказать ещё о деталях, но мы же условились не вдаваться в литерату­роведение.

И я был в глубоких раздумьях, точнее сказать, не знал, что и думать о романе в целом — ощущение экзистенциальности существования главного героя накатывало на меня, как бульдозер, но тут автор оку­нулся вдруг в юность, в ту давнюю весну и первую любовь, и добил меня, как добива­ют раненых на поле боя: выстрелом мило­сердия.

Странно, но мне почему-то тоже подростковые годы сейчас, когда про­шло много лет, представляются сплошной весной. Детство и более поздние перио­ды логично делятся на времена года, и в детстве важней всего было, конечно, лето с его пляжами, дачей, поездками всякими, но была и зима, лыжи, горки, Новый год, осень с 7 ноября и 1 сентября, и весна, конечно, с ручьями, корабликами и про­мокшими ногами. А вот тот период жизни, который у Толстого красиво называет­ся «отрочество», вернее, отдельные его, особенно яркие моменты почему-то, при ближайшем рассмотрении, всегда оказы­ваются весенними днями. Вот мы с другом купили первую гитару (одну на двоих!) и довольные шагаем домой по лужам; вот я встретил в городе свою школьную зазнобу и хочу подойти, заговорить, но стесняюсь — она с подружкой; вот наша рок-группа даёт первый концерт, и неожиданно сгора­ет единственный нормальный усилитель — всё это было весной, и ещё многое дру­гое, и как финальный аккорд всегда — май, экзамены, близкие каникулы и запах сире­ни. А события, происходившие в другие времена года, не то чтобы забылись, нет, они как-то поблекли, притупились. И не нужно объяснять, что тому виной — ясно, бунт гормонов, взросление и так далее. Но как это, чёрт возьми, здорово, и как здорово это вписано в роман! Это просто ключ, код к нему. Ключ, который откроет замки любых сердец. И я даже стал уже как-то нервничать, когда прочёл о прогул­ках главного героя с другом, об их «кру­госветках». Потому что я так же гулял с другом, и город наш был маленьким, а эти прогулки казались нам большими и очень, очень много значили. А цветы за ручкой двери — это вообще вечный символ насто­ящей, беззаветной мальчишеской любви — первой, чистой, а потому великой.

И с того момента я уже не сомневался, что всё у героев «Таисии» будет хорошо. И это не будет голливудский хэппи-энд. Вряд ли для этого подходящие декорации — мёр­твая деревня. Но всё будет хорошо. Пото­му что никто не умеет так прощать, как женщины, подобные Таисии. Потому что никто так не умеет грешить и так мучить­ся грехами, как русские мужики. Так было и так будет.

У самого трагического барда России — Александра Башлачёва есть даже такая песня «Всё будет хорошо...», она тоже вся соткана из библейской, приумножаю­щейся печали и в то же время удивитель­но светла. Она могла бы быть музыкаль­ным сопровождением к роману Александ­ра Рыжова.

Предвижу ярлыки «несовременности», которые с ходу могут навешать на «Таисию» ушлые нынешние критики. Но вдум­чивый читатель поймёт, что обвинения эти, высказанные в адрес романа, — не что иное, как самая наилучшая похвала. Быть несовременным, несуетливым, по-хороше­му старомодным в образах героев, сюже­те и языке — это сейчас одно из важнейших достоинств писателя. А насчёт современ­ности... Попытка спасти Русь через неожи­данную (читай — богоданную!) любовь к русской женщине — едва ли эта задача менее актуальна, чем высокоинтеллекту­альное «ковыряние» в экскрементах мега­полисов.

Писатель Александр Рыжов — это осо­бое явление в литературе сегодняшнего дня. Заявив о себе яркими, запоминающи­мися, вполне профессиональными книга­ми стихов, он решительно шагнул в прозу, где сумел реализовать себя ещё более полно — эпические романы «Земля Тре» и «Когда магия бессильна» не только сниска­ли ему заслуженную славу в рядах любите­лей литературы «фэнтези», но и перевер­нули представление, сложившееся о жанре сказочной фантастики как о направлении консервативном, рассчитанном на достаточ­но узкий круг читателей. В своих романах Рыжов не ставил перед собой цели сочи­нить сюжет для очередной ролевой игры, он создавал свой вариант развития истории, русской истории, с которой он хорошо зна­ком, переплетая её с саамскими мифами и легендами. Эта историчность, пусть и оде­тая в экзотические меха северных мифоло­гем и магии, приближает романы Рыжова к произведениям замечательного писателя В. Яна, книгами которого зачитывались в своё время все советские мальчишки.

Однако даже расширенный до рамок полуисторического жанр «фэнтези» ока­зывается тесен для Александра Рыжо­ва. Его следующая повесть, «Пёс с глаза­ми пилигрима», это ещё более свободный жанр — гротеск. Об этой повести следует сказать особо: редко кому из писателей удаётся стать так называемым «рупором поколения», литературе известны единич­ные случаи — Ремарк, Лермонтов, Хемин­гуэй, Шукшин. В этой своей повести Рыжов сделал попытку выразить умонастроения своего поколения и сделал это без патети­ки, ненавязчиво, сумев избежать деклара­тивности и площадности. И в то же время повесть «Пёс с глазами пилигрима» можно без преувеличений назвать манифестом последнего советского поколения — нашего поколения, получившего путёвку в жизнь в начале безумных девяностых — букваль­но на развалинах СССР. Выросшие и воспи­танные в период расцвета советской систе­мы, мы, возможно, и были теми, перефра­зируя Олега Митяева, «людьми будущего на фронтонах ДК», но история не дала нам попробовать себя в роли жителей и стро­ителей этого будущего. Мы были готовы жить в футуристическом мире, который рисовал журнал «Техника — молодёжи», а очутились в жуткой антиутопии, которая и не снилась Бёрджесу, Оруэллу или Стругац­ким. И только гротеску под силу выразить все сомнения и чаяния героя нашего поко­ления — по сути человека, очутившегося где-то между времён. Поэтому, развив эту линию в повести, Рыжов продолжает её в «Таисии» — уже вполне реалистическом, но по-новому реалистическом романе. Чуж­дый постмодернистского ерничанья, Алек­сандр Рыжов идёт к синтетизму, который, возможно, станет магистральным направ­лением в русской литературе XXI века. Не отрицание, не «сбрасывание с парохода», а использование и сочетание, синтез дости­жений всех литературных течений преды­дущих исторических эпох, от романтизма до деревенской прозы — вот одно из глав­ных достоинств его стиля. В «Таисии» вдум­чивый читатель найдёт и отголоски купринской «Олеси», и хемингуэевского «Праздни­ка, который всегда с тобой», и потаённые страсти пьес Островского, и бесконечную рефлексию (а может, просто христианское стремление не навредить, помноженное на великую русскую скорбь?), доставшуюся всем героям нашей литературы в наследс­тво от Обломова и князя Мышкина.

Но главное достоинство романа — это то, что, не открывая Америк, он утверж­дает любого здравомыслящего человека, живущего сегодня в нашей стране, в соб­ственных наболевших мыслях, а не рас­терявших веру — утверждает в вере. Это долгожданное произведение истинно рус­ской литературы, которое наконец назы­вает чёрное чёрным, белое — белым, не забывая при этом о полутонах и развенчи­вая голых королей в условиях всеобщего восхищения их несуществующими наряда­ми. «Таисия» — роман, и Таисия — женщина-символ, стоящая в его центре, — это исто­рия возвращения. Возвращения к триединс­тву Веры, Надежды, Любви — трёх китов русской цивилизации.

На том и стоим.

Стихи молодого поэта Марии Знобищевой настолько свежи, неожиданны, удивитель­ны, что захватывают читателя, независимо от его возраста. При чтении этих книг трудно остановиться. А по окончании кроме радости от открытия Поэта возникает сожаление, что томик уже закончился. И это при том что обе книги композиционно и сюжетно завер­шены. Впрочем, неожиданностью привлека­ет уже авторское предисловие, в котором о любви говорится так: «Ни одна из сказок не приблизилась к сегодняшнему дню так, как сказка о Снежной Королеве... Стоит толь­ко повнимательнее почитать современную молодую поэзию, и вы убедитесь в этом.

Самое весеннее и нежное в нас засыпают «белые снеги» отчужденья , непониманья, эгоизма. И Кай всерьёз думает, что слово «Вечность» можно сложить из осколков льда!

Говорят, нельзя так ослеплённо и осле­пительно верить в чудо. Говорят, что сказ­кам нет места на земле...»

Такой посыл сначала ужасает жесто­кой правдивостью, но... не безысходнос­тью. Потому что автор добавляет: «Но всё-таки у меня есть для вас несколько слов: «Милая Герда, не оставляй свое­го Кая, как бы горько и больно тебе ни было! Иди к нему сквозь метель безвре­менья и безверья, иди, потому что ты всегда права».

Да это же программа спасения мира! Не только бедного Кая, нерастерявшейся Герды, Любви, а (через них) всех людей. От «безвременья и безверья».

Книги Знобищевой — это лирический манифест, при том что поэтический мир сборников — это мир вполне узнаваемый, по-настоящему живой, но преображённый светом чистой и высокой души.

Похищенный из тишины музея, Тяжёлый сон мой веку не к лицу. Но, модно одеваться не умея, Не дался в руки веку-подлецу.

И далее поэт уточняет: «Я не для века, а для человека / Полночное признание пишу». С одной стороны, не для века сего, не от мира сего, но, с другой стороны, именно это и делает стихи важными для существующего мира (духовно живой его части) и для века.

Книги поэта — «...сюжет, не похожий на другие сюжеты» и «монолог совре­менника, лишённого наследства». «Идёт человек по городу. / К сердцу подвешен счётчик» — трагические стихи.

Однако спешу успокоить читателя: в сти­хах Знобищевой не всё так драматично. Наоборот, в них — свет лучезарный. Моло­дость автора по праву берёт своё. Да так, что веришь: Знобищева всегда останется молодой, с юной готовностью разрешить все проблемы: «Я пришла сдавать экзамен / По печали и весне». И общий вывод из любой трагедии: «Всё кончено, но жизнь прекрасна так, / Что мне не жаль начать её сначала!»

Потому что «На свете всё по вкусу молодым — / От манной каши до небес­ной манны». Приятно отметить, что в пере­чень «вкуса» явно не входит «каша в голо­ве» — любимое блюдо русской интелли­генции, если перефразировать православ­ного публициста диакона Андрея Кураева. Удивляет в книге молодого автора глубо­кое философское осмысление жизненных коллизий. Высокое и светлое христианское приятие бытия. В стихах много «молодос­ти — пристальной, как старость». Изобража­емое в стихах необычайно зримо — автор не только подробно рисует, но и «ваяет»: «У замёрзшего фонтана / Женщины и статуэтки, / Статуи и тени кошек...»

А сравнения как будто очень легко (при минимуме средств и усилий) становятся для читателя запоминающимися, действенными; если уж о чём-то сказано, что оно белое, то не просто как снег, а «как первый снег», что, конечно же, несравнимо белее! Ива «вцепилась в сморщенное небо / со страшной силой брошенной жены», «луна с малахитовой жилкой, / метельно рас­цветший жасмин», «у садовой дорож­ки улиткой / спит последний сентябрь­ский день», «раскидав по сизым крышам сливы, спят сады с открытыми глазами», «майский жук — крылатка и цилиндр». То же и в изображении людей — «как будто охотничий сокол / выпархивал из-под бровей» и города — «город горло поло­щет / увертюрами гроз».

Знобищева — «широкий человек». У неё интерес к современным стихотворным формам органично уживается с сонетами и балладами. И от серебряной пыли «сереб­ряного века» отряхнуться не предлагает (с корабля современности никого сбрасы­вать не собирается). Но, при явной любви к прошлому, оценивает здраво, критически, почти солидаризируясь с великим Иваном Ильиным. Общность литературных аллю­зий здесь не навязчива, но естественна и не раздражает. Нет «проходных заполни­телей». В этом смысле удивительно стихо­творение «На вокзале». Вокзал — больше, чем «несгораемый ящик», он напоминает... Вслушайтесь в текст: «Прохожие под силь­ным креном / Летят, похожие на сны. / Хрустит суставами Каренин, / Соста­вы зелено-грустны... / И в этой осени по пояс, / Мы в ту секунду начались, / Как скорбно бросился под поезд / На жен­щину похожий лист».

Но это далеко не всё! Ассоциации идут гораздо дальше: все мы в этом мире странники, и «как на одной из милых стан­ций, / Нам не остаться на земле».

Эти строки — свидетельство не только большого таланта, но и ответственности за слово.

Часто Мария Знобищева вживается в лирического героя (например, в Машу из «Щелкунчика»). Её собеседники и адреса­ты: Гамлет, князь Мышкин, луна и, конечно же, Кай. Стихи её полны и жизни, и куль­туры (но культуры живой, а не демонс­траций типа «я и про это читала»), так что веришь: автору «открылось вечное движе­нье / времён, пространства и меня». И сам собой отпадает вопрос «Что можешь ты, девочка, — Граду и Миру? / Зачем ты надела чужое, большое?», потому что ответ ясен: «Прохожий, прохожая, / Милая, / милый! / Я просто хочу поде­литься душою!»

Это немалый дар читателю. И, может быть, радостная жертва. Ради спасения Кая. А кто же нынче не Кай?!

Современность настойчиво проявляет себя («джинсовое небо»). Но она отнюдь не мешает сказочной маскарадности (кар-навальности, кукольности — Пир, Арлекин, Паяц, «Забирай игрушки», «Скажите, этот ящик — настоящий»), то есть феерической мистерии, не менее реальной, чем мир приземлённый... Стихи на редкость музы­кальны, и многие из них могли бы петься (как вставные баллады, скажем) в спектак­лях, они сценичны, так и просятся в драма­тическое действие.

Знобищева — очень молодой поэт (ей всего 21 год) и очень взрослый мастер. Дар свыше переполняет её. Она мно­гое умеет, всё хочет попробовать. Само собой, в книгах много стихов о любви. Но по отношению к любимому у неё — ахматовский максимализм. Или цветаевский, то есть... знобищевский! Именно так, ибо здесь сравнения ни в коей мере не гово­рят о заимствовании — манеры письма или чувства:

И твоего лица печальный очерк Так мягок, будто ты мне вправду рад. Хочу тебе сказать, что ты мне — очень. Что я тебя... что мы... что ты мне — брат!

Да ведь это же обращение к Каю!

Но где же действие, направленное на спасение? Да вот же, пожалуйста: «Души твоей трагический разлом / Я бесконеч­ной нежностью наполню». Более того, не в будущем, а уже сейчас: «Я наполняю комнаты тобою. / Тобою наполняю поез­да, / Вокзалы. Реки улиц, /Поймы судеб. /Родной, с такой любовью никогда / Я не смотрела в души встречным людям». И поэтому ей «Вселенная видна / Преоб­ражённой, радостной, счастливой» — это уже факт состоявшегося (удавшегося) спа­сения мира.

Однако цена за счастье — «вечный бой»: «Вечерний воздух жгуч, как стыд, / Как ужас перед боем. /В жестокой схватке предстоит / Столкнуться нам с тобою». Естественно! Какой же теперешний Кай добровольно, без боя согласится быть спасённым!

Между тем, по убеждению Марии Зно-бищевой, любовь — это когда и «Часы отби­вают: «Люблю тебя», любовь — это «Руса­лочка в зале огромном / Училась ходить и упала...» Только за такую плату, видимо, и может нахлынуть «Зелёная волна» все­прощающей (как в «Зелёном шуме» Нико­лая Некрасова), всё заполняющей ответной любви. «Вечный бой» со спасаемым Каем можно выиграть нежностью, любовью, жертвенностью. Так было во все време­на. А ныне это выражено наиболее явно. Если найдутся силы и щедрость в Герде, то «Мы родимся завтра. Но не те». Как тут не вспомнить евангельское «все мы преоб­разимся». Отчасти и благодаря Знобище-вой. По крайней мере, она для этого сде­лала всё, что могла — и «имеющий уши да услышит». Тогда, может быть, удастся (хоть отчасти) «...обнаружить, что со всех сто­рон / Тот самый рай, который был поте­рян».

В МИРЕ ИСКУССТВА



Людмила ПАШКОВА


_{ВРЕМЕНА НЕ ВЫБИРАЮТ...}



Жизнь и судьбу художника Геннадия Пан­фёрова, так же, как и многих совре­менных мастеров, его сверстников, наверное, можно вкратце описать с помощью биографи­ческой справки: «уроженец Саратова и всю жизнь живёт здесь, в родном городе на Волге. В 1980-м окончил Саратовское художествен­ное училище. Почти десять лет преподавал в Детской художественной школе и сейчас ведёт занятия в студии для взрослых художников-любителей. Участник молодёжных, област­ных и всероссийских выставок и «хвалынских пленэров». Член Союза художников России (с 2000 года)».

Но за фактами внешней биографии всег­да хочется разглядеть личность, понять, как и чем живёт художник в непростое наше время, получается ли реализовать свои способности, востребовано ли его творчество...




^{только художником...}

Проблема выбора «кем стать» перед Геннадием Панфёровым никогда не стояла: только художником. «Как себя помню, так и рисую. Само слово «художник» — почти что волшебник. В детстве, видя в титрах любого фильма «художественный», думал: это про художников», — рассказывает он.

В школьные годы срисовывал всё подряд, окружающие восхища­лись: «как похоже получается!» Для многих и сейчас внешнее сход­ство — единственно верный критерий оценки качества работы.

Отец поддержал его стремление стать художником — привёл учиться в Детскую художественную школу. Правда, обучение не увле­кало: бесконечные натюрморты — горшки, банки, гипсы, а педагоги ничего не объясняют. Зато увлекло другое — Гоголь, русская и зару­бежная литература. В старших классах читал запоем, много рисовал, делал кажущиеся сейчас наивными иллюстрации к захватившим его произведениям.

Детская художественная школа находилась рядом с Художествен­ным училищем. Вот одно из ярких детских воспоминаний Геннадия: «...мы видели, как студенты смывают кипятком свои работы, жалко было, больно смотреть».

Учёба в Саратовском художественном училище стала логичным, но незапоминающимся продолжением профессионального образования. С точки зрения Геннадия Панфёрова, система обучения, основанная на принципах «соцреализма», скорее сковывала, чем раскрепощала твор­ческие возможности учащихся. Однако альтернативы училищу в те времена не было. Один из преподавателей, В.А. Конягин, в Выставоч­ном зале на набережной организовал студию для художников, неко­торые саратовцы её посещали, рисовали с натуры. Приведём из вос­поминаний Г. Панфёрова сцену, ярко характеризующую обстановку в студии: «Приносили домашние работы, рисунки, наброски. Просмотр проходил при всех: сидел Конягин посередине зала, смотрел мои уче­нические наброски и издевательски подсмеивался над ними, делал замечания, остальные, плотной толпой, подхихикивали и поддакивали «Учителю». Однажды Конягин рассказал про то, что выставку «фор­малистов-абстракционистов» в Москве бульдозером разогнали, и со злостью сказал: «И правильно сделали!».

В 1980 году Геннадий Панфёров окончил училище и через несколь­ко лет сам начал преподавать в Детской художественной школе. Там произошла знаменательная встреча — из тех, что определяют будущее течение жизни. Елена Шашлова, тонкий, лиричный график и живопи­сец, чуткий, внимательный педагог, вскоре стала женой художника. Их объединили и настоящие, глубокие чувства, и увлечённость искус­ством. Вместе много рисовали, гуляя по старинным улочкам Сарато­ва, ездили в группе спелеологов на Урал, очаровавший их великоле­пием природы.


ПОЭТИЧЕСКИИ РЕАЛИЗМ

Геннадий Панфёров определяет свой путь в искусстве как дви­жение от реализма к абстракции или к тем произведениям, которые созданы как бы «на грани» предметного и беспредметного. Отме­тим, что в становлении индивидуальности молодого художника сыг­рали свою роль не строгие официальные комиссии по отбору работ («Вспоминаю первые свои выставкомы — как будто голый стоишь, а над тобой глумятся «старшие товарищи»), а выставки неофициальных художников, которыми славен наш город. Такие экспозиции Ради­щевского музея, как «Живопись Виктора Чудина» (1987), «Формула цвета» (1994, произведения М. Аржанова, В. Лопатина, Л. Перерезо-вой, В. Солянова, В. Чудина), вызывавшие бурные споры в професси­ональной художественной среде, восхищали смелой манерой живопи­си, воспитывали независимость творческой позиции, помогали выра­ботать собственный стиль.

Многие проблемы разных живописно-пластических систем осмыс­ливались самостоятельно или в кругу художников-единомышленни­ков, собиравшихся в мастерской Геннадия и Елены Панфёровых. Здесь в течение нескольких лет работала своеобразная изостудия — обсуждали стилистику художественного языка крупнейших мастеров ХХ века — П. Сезанна, А. Матисса, М. Врубеля, В. Борисова-Муса­това, П. Кузнецова и других. Все участники занятий писали своеоб­разные «упражнения» в заданной стилистике — одним словом, совер­шенствовались профессионально. Тогда же для Геннадия в основ­ном определился круг художников, близких по духу — кроме уже названных классиков европейского и русского искусства, это прежде всего экспрессионисты — Э. Нольде, Э. Мунк. Позже в число люби­мых художников Геннадия Панфёрова вошёл Василий Кандинский.

Живописные полотна Г. Панфёрова 1980-х — пейзажи, натюрмор­ты, портреты — написаны крепко, твёрдой рукой и вместе с тем всег­да наполнены экспрессией, бьющими через край чувствами. Нередко эти работы оставляют впечатление мрачно-взволнованной, бурной



картины действительности. Пейзажи — городские, передающие обая­ние старых улиц, домов, двориков Саратова, и волжские, запечатлев­шие бескрайние холмы и речные просторы. Художник далёк от идил­лического любования природой. Образное решение картин навевает тревогу, чувство неустроенности, хрупкости существования человека в окружающем мире.

Наоборот, натюрморты наполнены земной теплотой и гармони­ей, оставляют чувство светлой грусти, спокойствия, радости. Цвету­щие подсолнухи в простой стеклянной банке («Подсолнухи», 1989; «Сухой букет», офорт, 1989), яркие, сочные плоды или изысканный букет сухих цветов в глиняном кувшине, каждый предмет написан плотными, выразительными мазками; каждый выявляет свою форму, цвет, фактуру, а их взаимодействие образует продуманное, ритмичес­ки целостное, иногда откровенно декоративное решение.

Из этапных работ этого периода отметим «Портрет Лены», напол­ненный грустно-элегическим настроением погружённой в мысли моло­дой художницы. Естественность позы модели и слегка размытый в деталях интерьер придают портрету композиционную гармоничность, а приглушённый, построенный на множестве оттенков зелёного цвета колорит усиливает цельное образное впечатление от картины.


ХУДОЖНИК КНИГИ

В 1982 году Геннадий Панфёров начал сотрудничать с Приволж­ским книжным издательством как «художник книги». С тех пор он приобрёл большой опыт художественного оформления изданий. Наиболее яркие циклы иллюстраций были созданы Г. Панфёровым за последние два десятилетия в издательстве «Надежда». Иллюстриро­ванные и оформленные Г. Панфёровым издания составляют неболь­шую библиотеку — почти 50 книг. «Мифы древних славян» (1993), «Сказки Ростова Великого», «Северные сказки» (1994), «Волжские сказки» (1994) — вот названия только некоторых саратовских изда­ний, объединённых общей темой русского фольклора, исторических легенд и сказаний.

Иллюстрирование таких текстов, как строго серьёзных, так и окрашенных народным юмором, требует внимательного прочтения, художник должен стать соавтором книги. Из наиболее удачных, на наш взгляд, отметим рисунки «деревенского цикла», иллюстрирующие



замечательные сказки-байки С.Г. Писахова, Б.В. Шергина. Затейливые реалистические персонажи на плоскости листа органично соединены со сказочными, фантастическими существами («Апельсин»).

Работа Геннадия Панфёрова над книгой «Мифы и легенды Евро­пы» (1994) потребовала от него знания исторических реалий, погру­жения в образы средневековой европейской литературы и художест­венной культуры. Многие из этих графических листов овеяны маль­чишеской страстью к романтике и приключениям, свойственной авто­ру и идущей, наверное, ещё из детства.

Перьевые рисунки чёрной тушью к произведению Юрия Никити­на «Динарий римского императора» отличаются современной интер­претацией героев, привлекают мастерством и лёгкостью исполнения. Только художник, по-настоящему любящий читать и рисовать, мог так искренне проиллюстрировать эту книгу, продемонстрировав боль­шой творческий потенциал в области развития книжной графики.




ЖИЗНЬ - ТЕАТР

Обращение к театральной тематике для Геннадия Панфёрова вполне органично и связано не только с успешной работой в облас­ти книжной графики, но и просто с жизнью — росли дети, вместе с женой читали им сказки, мастерили игрушки для домашнего куколь­ного театра и рождественских вертепов.

По мотивам знаменитой сказки Г.-Х. Андерсена «Пастушка и тру­бочист» художником созданы красочно-театральные феерии в техни­ке коллажа. Главные герои «читаются» легко, «на одном дыхании». Выразительные лица грациозной пастушки и юного трубочиста (живо­пись) органично сочетаются с разноцветными лоскутками ткани их одежд и осколками разбитых фарфоровых чашек, блестящая фольга усиливает впечатление хрупкой, ускользающей сказки.

Эскиз сценической декорации гармонирует с реалистичностью героев: уютный домик на берегу озера, а над ним — и солнце, и луна, и звёзды, и облака — они пребывают вечно в жизни реальных людей и сказочных персонажей. К циклу театрализованных произведений можно отнести и сложные графические листы («Укрощение стропти­вой» Уильяма Шекспира), и картины «Театральная фантазия», «Бро­дячие артисты», «Венецианская мистерия». В этих работах автор даёт свободную и вместе с тем достоверно-убедительную художественную интерпретацию далёких от современности эпох.

возможно ли братство художников?

С конца 1990-х для Геннадия Панфёрова и его семьи стали прак­тически обязательными ежегодные поездки в Хвалынск. Главное — общение с почти не тронутой цивилизацией природой и с собратьями по цеху — с художниками, кажется, разделяющими твои взгляды на искусство.

Погода переменчива: то дождь, то солнце, но в этом контрасте есть особая привлекательность. Вот несколько дневниковых записей Г. Панфёрова из поездки 2006 года: «28 июля. Ветер, дождь, сол­нце. Рисуем. Опять дождь, ветер, уходим в общагу. 29 июля. Идём к Вале Бородиной, а у неё выходной. Встретили Геннадия Павлови­ча Губанова (петербургский художник, участник «хвалынских пленэ-ров»). Поговорили об искусстве, о Джорджоне, о Басманове. Дал ему свой доклад. Интересно, что скажет, когда прочитает. Пошёл на пер­вую плотину, ну и, конечно, только начал этюд, через 30 минут туча откуда ни возьмись, дождь. Быстро сматываюсь. По дороге домой мужик на «Москвиче» с сеном, подвёз немного...».

Взаимоотношения художников тоже построены на контрасте, но здесь всё сложнее, неоднозначнее: «Солнце. Завтра уезжать. Надо, наверное, показать свои картинки. Дождь. Пасмурно. Ходил на камни, сделал за день только одну картинку. Дождь всё моросит. Уже 6 часов. Прощальный просмотр моих работ. Как всегда, вызы­вает удивление реакция соратников. Младшие смотрят с молчаливым благоговением, старшие — с легким недоумением и раздражением».

Нет, не получается братства художников!

непростые истины,

или «о духовном в искусстве»

Картины Геннадия Панфёрова последних лет — сложные фило­софские размышления о человеке и его духовных исканиях, об истин­ных и ложных ценностях этой жизни, о вечных вопросах бытия. С одной стороны, в этих картинах органично использованы образные и пластические формы, найденные ранее. С другой стороны, живопис­ные работы говорят о новом этапе творчества. Пейзажи городские и волжские (цикл «Дубки», 2008) отличаются строгим выбором мотива, выверенной композицией, сдержанным колоритом, нередко приобре­тают неожиданное, почти драматическое звучание.

Стремление к гармонии всего строя произведения отчётливо в ком­позиции «Утренний свет», которая привлекает зрителя целостностью цветового решения, сложностью фактуры, лиричностью настроения. «Натюрморт в интерьере», «Мажорное настроение» (2006) — яркий пример гармоничного соответствия выразительных средств художест­венной задаче картины.

Расширился круг идей, увлекающих художника — от мифологии античной («Подвиг Геракла») и славянской («За околицей», «Птица Сирин» — «Трансформация мифа», «Славянская песня») до библейс­ких тем в картинах «Святое воинство», «Рождение ангела», «Небес­ный воин», «Свет и хаос». Извечная тема борьбы света, правды и разума с тёмным, лживым, греховным во имя спасения человека, его души, его гармоничных отношений с природой и другими людьми решается Г. Панфёровым в символическом плане, без излишних под­робностей.

Оригинальная авторская техника придаёт сложным по содержа­нию картинам современное звучание, усиливает декоративные каче­ства живописи. В красочном слое участки гладкой пастозной живо­писи сочетаются с фактурными, рельефными формами, акцентирую­щими внимание на главном. В качестве наполнителя краски выступает чистый речной песок, окрашенный многоцветьем живописной палит­ры. Образы этих картин воспринимаются через строки поэта Вели-мира Хлебникова, написанные почти столетие назад: «Краску волну­ющей плоти / кисть отлагала холмами, оспой цветною». В одной из последних композиций Г. Панфёрова «Архаика» (2008) в фактурную ткань произведения органично включены нити холста и даже речная галька.

Неясные чувства, смутные, подчас трудно передаваемые словами ассоциации, «музыкальное звучание» красок — как выразить всё это средствами живописи? Эти проблемы создания синтетического искус­ства увлекали художников рубежа Х1Х—ХХ веков, им посвятил свой теоретический труд «О духовном в искусстве» основоположник абс­тракционизма В. Кандинский. Современные мастера спустя сто лет ищут свои пути художественного осмысления реальности, и хочется верить, что найдут их.



КОНКУРС




КОНКУРС ПРОИЗВЕДЕНИЙ, ПОСВЯЩЕННЫХ 65-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ
В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ


_{ПИСЬМА КОМИССАРА}


(публикация подготовлена

Владимиром Вардугиным

и Анатолием Щеренко)



«Клава, немного из моей жизни, как определяет мою работу дивизионная печать, но я считаю, что здесь много художественного слова и красок, в действительнос­ти делаешь то, что делают тысячи бойцов-красноармей­цев, патриотов Родины, желающих быстрейшего разгрома фашизма».

Из письма Петра Щеренко

от 7 сентября 1941 года жене и детям


Заметка из дивизионной газеты того периода под назва­нием «Мужественный комиссар». Вот что в ней сказано:

«Вместе с бойцами на передовой линии фронта нахо­дится комиссар т. Щеренко. Бесстрашие, презрение к смер­ти, смелость, твёрдая уверенность в победе над оголте­лыми бандами фашистов — вот черты, которые присущи этому подлинному большевику, славному сыну Родины, настоящему боевому комиссару.

Комиссар т. Щеренко хорошо помнит, что место комму­ниста в бою, там, где решается успех этого боя, где наибо­лее слабый участок. На позиции и в окопе он всегда под­нимает боевой дух красноармейцев. Они его полюбили как родного отца.

...Шёл горячий бой. На одном из участков фронта неприятель накопил свежие силы. Чувствовался перевес врага. И вот здесь, в этот критический момент боя, среди бойцов подразделения появляется комиссар. «Вперёд, на проклятого врага!» — послышался его боевой призыв. Бойцы, увидев возле себя своего комиссара, стремительно ринулись в атаку. В рукопашной схватке фашистские людо­еды не выдержали напора красных бойцов и бежали, усти­лая путь трупами своих вояк. Вместе с храбрыми бойцами беспощадно уничтожал фашистов и бесстрашный комиссар т. Щеренко».

На обратной стороне фотографии написано: «Снимок

сделан для альбома и истории 309 с.д. 12.09.41 г. Посылаю Вам, что я ещё на этот день жив. С приветом твой муж и отец».

В Энгельсском краеведческом музее, в экспозиции участников Великой Отечественной войны, — фотография комиссара полка Петра Яковлевича Щеренко. Кто он, наш покровчанин? Где работал? Как

служил, воевал?

У его жены, Клавдии Михайловны Щеренко, сохранились некото­рые документы и письма. Документы и выборки из писем позволяют частично ответить на эти вопросы.

По данным, взятым из «Трудового списка» (так раньше называ­лась анкета), заполненного лично П. Щеренко и подтверждённого соответствующими организациями, можно проследить жизненные вехи биографии комиссара.

Пётр Яковлевич родился 29 октября 1904 года в бедной крестьян­ской семье. Получил «низшее», как тогда называли начальное, обра­зование. До призыва в 1926 году в армию работал по найму у зажи­точных крестьян. Службу проходил в 96-м Ленинградском, имени Автономной Социалистической Советской Республики немцев Повол­жья, стрелковом полку 32-й Саратовской территориальной стрелко­вой дивизии. После демобилизации с сентября 1928 года по 26 января 1929 года был рабочим на Энгельсской беконной фабрике. Затем, до 15 сентября 1929 года, агентом на мельнице № 4. Более трёх меся­цев исполнял обязанности заведующего мельницей. 15 сентября 1929 года переведён заведующим мельницей № 35, где пробыл по январь 1931 года до перевода на партийно-хозяйственную работу. С 21 янва­ря 1931 года по 1 октября 1931 года — заведующий избой-читаль­ней при Шумейкском сельсовете. С сентября 1931 года — инспектор в Энгельсской ГРККРКИ. С февраля 1932 года — ответственный секре­тарь ВКП(б) при колхозе «Коминтерн».

В декабре 1932 года был председателем артели «Красный Октябрь». В феврале 1933 года горком партии «перебросил» его на работу в колхоз «Пробуждение», там он стал заместителем председателя и бригадиром.

С апреля до июня 1933 года Пётр Яковлевич был на переподго­товке командиров запаса в Саратове, затем работал в управлении Энгельсского костьзавода на должности агента, выполняя работу секретаря партячейки ВКП(б).

С августа переведён в распоряжение Немпромстроя, зачислен на должность товароведа. В октябре 1933 года решением бюро ГК ВКП(б) — инструктор по промышленности в Энгельсском горкоме ВКП(б).

В августе 1935 года был призван в кадры РККА. Начал службу в Сталинграде. Затем Урюпинск, Сталинград, Армения, Азербайджан.

Член партии ВКП(б) с 1923 года. На действительной службе в 1927 году закончил школу младших командиров.

Был рабселькором. Участвовал в 1927 году во II республиканском совещании рабселькоров А.С.С.Р. Н.П.

В 1935 году закончил курсы марксизма-ленинизма при Саратовс­ком крайкоме ВКП(б).

В 1936 году, во время службы в Сталинграде, экстерном сдал экза­мены за неполную среднюю школу.

С 1941 года — слушатель Ленинградского Краснознамённого воен­но-политического училища имени Ф. Энгельса.

С первых дней Великой Отечественной войны П. Щеренко был направлен на фронт в район Риги, а через три недели был отозван в Ленинградское военно-политическое училище им. Ф. Энгельса и отту­да направлен в Курск для участия в формировании полка.

Дальнейшая его работа, как он сам называл своё участие в под­готовке и в боях, прослеживается в его письмах. (Далее приведены отрывки из них.)

О гибели комассара П. Щеренко 5 октября 1941 года в районе сов­хоза «Беззаботный» под Ельней написал его сослуживец А. Белоус.

На запрос в Главное управление кадров МО СССР из Центрального архива МО СССР (исх. №6/735056 от 12 февраля 1986 г.) сообщили:

«...приказом № 66434 (чей приказ — не указано) от 15.07.1941 г. назначен заместителем командира по политчасти 1957-го стрелкового полка;

— приказом № 01778/п от 18.12.1941 г. присвоено в/звание «бата­льонный комиссар».

Сведений о дальнейшей службе и судьбе не имеется.

В списке коммунистов, стоящих на партучёте в политотделе 309-й стрелковой дивизии по состоянию на 9.09.1941 г. значится: Щеренко Пётр Яковлевич, партбилет № 1939520, прибыл из ВПУ им. Энгельса, г. Ленинград».

О боях 1941 года под Ельней много писалось в нашей печати. Страницы своей книги посвятил им маршал Г.К. Жуков.

Много лет ведут поисковые работы сотрудники СПО «Искатель» под руководством Г. Гарибян (школа № 4 г. Энгельса). Они разыски­вают погибших в боях под Ельней. Одна из целей поисков — найти могилу комиссара Петра Щеренко.

В 2007 году поисковики нашли штабной блиндаж и наградные листы на бойцов 309-го полка, подписанные военкомом П. Щеренко.

О результатах поисковых работ Гарибян рассказывала в городской газете «Наше слово» и в заводской газете «Сигнал».

Щеренко П.Я. женился 26 мая 1929 года. Жена Щеренко (Фисен-ко до замужества), Клавдия Михайловна, (1906 г. р.) уроженка Пок­ровской слободы (ныне г. Энгельс). Работать начала в 1922 году. В 1924—1929 годах была курьером в правительстве Немреспублики. С 1929 года по 1931 год в связи с переводом мужа на работу в село Шумейка стала домохозяйкой. В 1931—1934 годах работала секретарём в паспортном столе, затем начальником паспортного стола в Энгель­се. Во время службы мужа (с 1935 года не работала) активно участво­вала в мероприятиях воинской части. В августе 1941 года эвакуирова­лась с детьми из Ленинграда в Энгельс. С 1942 года по 1959 год рабо­тала на Энгельсском хлебозаводе сначала подсобницей, затем, пройдя все «ступеньки» производства, бригадиром. С 1959 года — пенсионер­ка, инвалид III группы. Замуж больше не выходила. Ныне здравству­ет, 26 мая 2009 года ей исполнилось 103 года.

Воспитала двух детей.

Дочь, Валентина, 1930 года рождения, работала инструктором физкультуры, медсестрой, в настоящее время пенсионерка.

Сын, Анатолий, 1933 года рождения, окончил в 1956 году Сара­товский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского, про­работал более 40 лет в авиационной промышленности, из них 20 лет — заместителем главного конструктора, заместителем генерально­го директора ОКБ «Сигнал» имени А.И. Глухарёва г. Энгельса, имеет правительственные награды. В настоящее время пенсионер.

В 1972—1976 годах заочно обучался в аспирантуре Московского авиационного института им. С. Орджоникидзе. В 1976 году защитил диссертацию на звание кандидата технических наук.


ВЫПИСКИ ИЗ ФРОНТОВЫХ ПИСЕМ

П.Я. ЩЕРЕНКО ЖЕНЕ И ДЕТЯМ