Литературно-художественный журнал редакционный совет: Елизавета Данилова Михаил Лубоцкий Михаил Муллин Владимир Вардугин Евгений Грачёв Галина Муренина Саратов

Вид материала

Документы

Содержание Останется мой голос Моему старому учителю Пусть тебе Камера абсурда

Подобный материал:

• Красильников Дмитрий Георгиевич, Барбанель Михаил Владимирович, Троицкая Елизавета, 716.73kb.
• Белоголов Михаил Сергеевич «79 б.» Королёв Сергей Александрович «76 б.» Лущаев Владимир, 13.11kb.
• Расписание сеансов   2   по 8февраля. Зал: «капитолий», 23.17kb.
• Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
• Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
• Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов, 1451.23kb.
• Михаил кузьмич гребенча, 73.67kb.
• Евгений Алексеевич Торчинов, Михаил Яковлевич Корнеев, 4941.04kb.
• Бюллетень книг на cd поступивших в библиотеку в 2010 году, 544.6kb.
• Алексеев Михаил Николаевич; Рис. О. Гроссе. Москва : Дет лит., 1975. 64с ил. (Слава, 1100.71kb.

ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС


Зинаида

смолякина

1938 – 1996



* * *

Это было иль не было? Пролетели года:

Между былью и небылью — И любовь, и беда.

Все зовут — откликаются:

Ни тебя, ни меня.

И костёр забывается,

Уголёк из огня.

Я кладу свою голову,

Как на плаху, на луг.

Эти маки, как полымя,

И закаты в пылу.


• Зинаида Смолякина окончила Саратовский педагогический институт и факультет журналистики МГУ. Работала в саратовской районной газете «Большая Волга». С 60-х годов прошлого века произведения З. Смолякиной печатались на стра­ницах областных газет, звучали по радио и телевидению. Её стихи транслиро­вала радиостанция «Юность». В студенческие годы З. Смолякина постоянно побеждала в поэтических турнирах, выступала в Москве, в Политехническом музее. Будучи гостем 6-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, читала стихи в кругу любителей поэзии из разных стран мира. Публиковалась в коллективных сборниках «Утро поэзии» (1961),«Дороги-радуги», «День волжской поэзии»,«Поговорим начистоту», «Защити всё живое». Книга «Любви бездонные колодцы» (2005) вышла в свет уже после смерти поэта.

Ну и что, постарели мы,

А весна? А Века?

Я хочу повторения,

Как Земля и Река!

* * *

Утрата иль растрата неминучая?

Всё думаю, ответа не найду.

И без тебя не радуюсь, а мучаюсь

В осеннем затухающем саду.


Ах, эти связи нематериальные,

Вся жизнь моя — неправильный расчёт.

Я припаду к источнику в отчаянье:

Холодный камень, влага не течёт.


А думалось, приливы и отливы,

Сама природа свяжет, не корысть...

Ну где ты ходишь, тоже несчастливый?

Терпенья не испытывай, вернись!


* * *

Ну вот и кончилось, а думали — навеки.

На всей Земле единственный, один,

Сошёлся клином свет на человеке!

Теперь он между нами, этот клин.


Но как разделишь на две половины?

Твои дожди в сирени пролились.

А соловья без песни соловьиной

Кому отдашь? Границы заросли!


Ну вот и кончилось. А бег не остановишь.

Седым холстом — дорога по полям.

А эти маки, маки цвета крови,

И это небо — тоже пополам?


* * * Мой светлый час!

Я рано утром,

До ваших радостей и бед,

Когда сияет перламутром

Чуть обозначенный рассвет,

Стою одна с моею болью, Приговорённая к тебе,

Казнённая твоей любовью, Случайная в твоей судьбе.

Но кто из нас судьбой обижен?

Ведь неизменно столько лет: Проснёшься — я тебя увижу,

И начинается рассвет!


** *

На краешке осень.

Зима впереди.

Ты только нарочно

В окно не гляди.


В тот праздничный вечер

Снега упадут,

Зажги свои свечи —

И гости придут.


Протопчут дорожку,

Чтоб не замело.

Ты утром проснёшься:

Светло и бело.


РОДИНА


А Родина — дымок над белой крышей,

Дорога от села и вдоль полей.

Там облака пушистые колышут,

Врезаясь клином, стаи журавлей.


А родина — ромашки у колодца,

Стада по первой заревой росе,

Где василёк приветливо качнётся

На спеющей пшеничной полосе.


А Родина — ивняк по косогору

Да речка, что по щиколотку мне.

Я всё ловлю, ловлю в ночную пору

Луну-подкову на песчаном дне.


Я ухожу и снова возвращаюсь

Туда, где прадеды выращивали хлеб...

По всей планете листья разбросаю,

Оставлю корни я в своей земле.


* * *

Моему старому учителю

Никурашину Ивану Семёновичу


Как редко прихожу я в этот дом,

Где сердцу и душе моей отрада.

Приветливые лица, и тепло,

И музыка, и книги как награда.

Здесь всё поймут, поверят и простят,

Припишут небывалые заслуги.

Для них любая просьба не пустяк,

О ней не позабудут на досуге.

Как редко прихожу я в этот дом,

Где сердцем и душою отдыхаю.

Всё думаю: что завтра, что потом

Я, словно в рай, сюда не опоздаю.


МОЛИТВА


О Господи, прости

И помоги простить

Того, кто бьёт в лицо

Отточенною фразой.

Во мраке посвети,

Направь и просвети

Того, кто, может быть,

Не каялся ни разу.

О Господи, прости

Унынье и печаль!

Не покарай, зато

Воздай за состраданье

И дни мои сочти.

Мне бесконечно жаль,

Что, как песок в горсти,

Растаяли признанья.

ПОЭТОГРАД



Ирина

САБЕННИКОВА


ПУСТЬ ТЕБЕ

УЛЫБАЕТСЯ АНГЕЛ...


памяти осириса

Катит солнце своё колесо мирозданья

С тихим скрипом, под стоны раздавленных камней,

Нас лишая, во благо, основ пониманья,

Но не сделав в поступках немного гуманней.

Над занозистым лесом и полем в изъянах,

Над мечтательным, суженным ряскою прудом,

В неустойчивых сумерках, мутных и пьяных,

Над землёю, лежащей под огненным спудом.

Так от искры порой загораются звёзды

Не чадящей лучиной, но бездною зноя,

В нас причины для счастья не схожи и розны,

Но желанней всего обретенье покоя.

Почему? Раз гармония смерти убога

И душа бестелесная ищет защиты,

Нами найдена к встрече желанной дорога,

А на камень догматов сомненья привиты.

Потому мы и сами подобны пророкам,

Обращённым назад к совершённому прежде,

Доверяя себя угасающим строкам

И единственной ныне живущей надежде.

Солнце катит своё колесо откровенья Убеждаясь, наверно: мы вовсе не слепы,

И слетают на землю бессмертья мгновенья, Разомкнув безысходности душные скрепы.


• Ирина Сабенникова родилась в 1961 году. Окончила исторический факультет Саратовского государственного университета. Историк-архивист, кандидат исто­рических наук, сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела. Автор книги стихов «Гранатовое яблоко» (2007).


на вырост

Играют траурные марши, с надеждой прошлое хоронят,

Здесь, становясь с потерей старше, нас откровение не тронет.


Пройдя под музыку с оркестром до каменной глухой ограды,

Вдруг понимаешь: в прошлом тесно, но в будущем тебе не рады.


Срывает ветер покаянный раскрашенных афиш лоскутья,

А мир, по-прежнему желанный, стоит со мной у перепутья.


Он ждёт, когда в прожилках света застынет поздняя дорога,

И не от Ветхого Завета уйду я в ночь, а от порога.


Возможно, мой удачный выбор тупик минует и кладбище,

Я отыщу желанный выход из собственного пепелища.

цельность

Пусть ни этот — другой, моложе,

Но с таким же упрямым лицом,

Будет клясться в любви — так что же? —

Каждый день на руке кольцом.


Но, мои разрезая сети,

Сквозь зыбучий поздний рассвет

Он всё шепчет слова мне эти,

От которых спасенья нет.


Каждой ночью его невеста,

И никто не скажет — грешна,

Тело спящее слишком тесно

Для хмельного напитка сна.


По закону или по праву

Проживая две разных судьбы,

Пью ночами любви отраву,

Утром чьи-то шепчу мольбы.


Просыпаюсь в рассвет с собою,

В бесконечных заботах дня

Забываю, была какою

До той встречи, спасшей меня.


вкус неизбежного

За мутным стеклом ожиданья Мелькает возможностей ложь,

Всё кажется, древа познанья

Не тронул ещё острый нож:


Доверчиво девственна Ева,

Беспечен и празден Адам,

А вкус испечённого хлеба

Неведом бесстрастным устам.


И чувственность колкая вьюги,

И ветра свистящая дрожь —

Всё в будущем, в этом же круге

Ты время судьбы не тревожь.


За тёмным окном предсказанья Мелькает событий песок,

Смиряешь и копишь желанья, Которым исполнится срок.

дочери

Пусть тебе улыбается ангел с высот мирозданья,

Я же стану смотреть сквозь окно на высокие зданья,

Воздух сух, и кондишины брызжут слюной,

Даже слух обезличен гудящей толпой.


Пусть тебе улыбается ангел, он добр и наивен,

Окрылён, осенён и, нам кажется, даже всесилен,

В небе звёздном почти осязаемо зрима

Побелевшая нитка тропы от стопы херувима.


Сколько лет двойнику твоего повзрослевшего счастья,

Дай мне руку, могу рассказать я тебе о причастье

К самым главным событьям, источнику веры и знанья.

Ты смеёшься, мой ангел, тебя не пугают признанья.


Из атласной бумаги фигурку ты вырежешь смело,

Кружевами украсишь, фольгою по-детски умело,

И рождественский ангел, на птицу немного похожий,

Будет нашей звездой среди снежных пустых бездорожий.


Улыбается ангел, услышавший наши желанья,

Тихо шепчутся звёзды, и с ними дома-мирозданья.



ехали зайчики в трамвайчике

Иван Фёдорович отправился к сыну Андрею на день рождения. Ехал он на трамвае и немного нервничал. Полу­чилось так, что, когда подошла кондукторша, пожилая женщина в очках, он буркнул, стараясь быть уверенным:

• Удостоверение.
  
• Предъявлять надо, — сказала она и строго посмотре­ла на Ивана Фёдоровича поверх оправы. И встала рядом.
  

Иван Фёдорович был статен, с прямой осанкой офице­ра, носил густую чёрную бороду и очки. Его часто прини­мали за профессора, а иногда и спрашивали с почтением, а не академик ли он? И на работе почти всегда заказчики обращались к нему, минуя начальство. Иван Фёдорович, втайне радуясь за себя и усмехаясь, отвечал, что нет, он простой инженер, и направлял клиента к нужному адре­сату. Но, зная свою фактуру, он иногда пользовался этим. Как, например, сейчас.

Иван Фёдорович похлопал по карманам куртки, затем засунул руку вовнутрь, прекрасно зная, что искомое лежит в заднем кармане брюк, и наконец, подавшись вперёд, выудил на свет потрёпанную книжицу бордового цвета. Не раскрывая, показал кондукторше.

• Ну-ка, я посмотрю. — Она потянулась к удостовере­нию, но Иван Фёдорович быстро спрятал его в карман.
  
• В руки не даю, — сказал он сердито.
  
• Значит, у вас липа, — сказала женщина, — сейчас у всех льготников проездные. И вы должны это знать. Так что оплачивайте проезд, господин хороший.
  

Наверное, так и нужно было сделать, и ничего бы в дальнейшем не произошло. Но народу в этот выходной


• Михаил Меренченко родился и живёт в Саратове. Окончил Саратовский госу­дарственный университет им. Н.Г. Чернышевского. Радиофизик. Печатал­ся в Приволжском книжном издательстве, в Москве (в издательстве «Моло­дая гвардия», в еженедельнике «Литературная Россия»), журналах «Волга -XXI век», «Южная звезда». Автор двух прозаических книг. На Всероссийском литературном конкурсе им. В.М. Шукшина (2008) рассказ Михаила Мерен­ченко «Ехали зайчики в трамвайчике» был признан одним из лучших и включён в сборник, изданный по итогам конкурса.

день в вагоне было мало, кондукторша говорила громко, и почти все пассажиры стали смотреть в их сторону. Кроме того, в карманах у Ивана Фёдоровича мелочи никакой не было.

Иван Фёдорович как бы возмутился и стал убедительно говорить, что документ действителен. Просто он не успел взять кое-какие бума­ги в военкомате, чтобы получить проездной билет. Несколько раз он заходил туда, но человека, оформляющего нужные справки, на месте не оказалось.

— Эх, вы, — устало произнесла кондукторша, — бессовестные. Как всё это мне надоело. Оплачивайте проезд! — повторила она и звякну­ла лежащими на ладони монетами.

Это был ещё один шанс, который давала судьба Ивану Фёдорови­чу, чтобы избежать неприятностей. Но он, не желая выглядеть смеш­ным в глазах окружающих, стал снова долго объяснять, что человека, оформляющего проездные, он не мог застать в военкомате. Он гово­рил, а сам смотрел, как у кондукторши дрожат пальцы. Ладонь была перехвачена обыкновенной белой резинкой с нанизанным рулончиком билетов на ней.

• Ни стыда, ни совести, — снова сказала она, — размениваете свою совесть за копейки.
  
• А что, совесть можно разменять за миллион? — совсем уже некстати спросил Иван Фёдорович.
  
• Будь у тебя миллион, ты бы не трясся сейчас в трамвае, — усмехнулась женщина, — а на своей машине бы ехал. Хотя у таких, как ты, и на трамвай-то денег нет. Миллионщик нашёлся. Ни стыда, ни совести.
  

Пожилая женщина махнула рукой и пошла по раскачивающемуся вагону, придерживаясь за спинки кресел.

В боковом кармане Ивана Фёдоровича, куда он сунул удостовере­ние, лежали две новенькие хрустящие пятисотрублёвые купюры, сло­женные пополам. Одну он приготовил загодя до дня рождения сына из левого приработка. Вторую жена дала ему утром и спросила:

— Как ты думаешь, не мало будет? Дата не ахти какая. Двад­цать четыре года нашему сыну исполняется. Да у меня больше и нет. Может, потом ещё подбросим?

— Тыщёнку-то можно было дать, — сказал Иван Фёдорович.

— Сам знаешь, Ваня, больше у меня нет. И так последнее отдала. На что жить будем?

• Ладно, я что-нибудь придумаю. Елена вопросительно посмотрела на него.
  
• Это я так, — смутился Иван Фёдорович и глупо улыбнулся.
  

— Ещё раз скажи Андрею, что у меня температура. Тридцать восемь и девять. А то бы я обязательно поехала. Но так плохо мне. — Как бы в доказательство она надрывно закашлялась, прикрылась воротничком халата, нездоровое лицо у неё покраснело, а глаза стали влажными. — Поздравь и поцелуй обязательно за меня. Нине привет передай. Не забудь, когда увидишь церковь справа, пора выходить. Ты всегда проезжаешь одну остановку. Нищим возле церкви не пода­вай. Они и так богаче нас с тобой. Вон вчера про них передача была.

Мафия! А тебе всё их жалко. И много не пей. Возвращайся порань­ше, я буду волноваться. Ясно?

• Так точно, — дурашливо сказал Иван Фёдорович и отдал честь. — Разрешите идти?
  
• Не ёрничай. Тебе скоро пятьдесят, а ты как дурачок. Стыд! — делая сердитое лицо, сказала Елена, продолжая прокашливаться, и подтолкнула мужа к двери. — Запомни, как только покажутся золо­тые купола, сразу выходи. Хотя Андрей только что звонил и обещал встретить тебя на остановке. И не напивайся.
  

Иван Фёдорович нащупал в кармане брюк удостоверение и вышел из дома.

Пенсионный документ остался после смерти отца, который умер пятнадцать лет назад. Последнее время, особенно когда до получки оставалось несколько дней и денег катастрофически не хватало, Иван Фёдорович приспособился пользоваться им при случае на троллейбу­се и трамвае. Вроде бы и небольшие деньги экономились. Но бесплат­ный проезд на работу и обратно позволял купить пачку сигарет «Ява золотая», которые он курил. Иногда эти сэкономленные за проезд деньги он раздавал нищим. А что, раньше русские купцы тоже были далеко не святыми, а вон сколько церквей понастроили по всей Рос­сии. Масштабы, правда, не те, смешно и сравнивать. Но надо учиты­вать то, что Иван Фёдорович был не каким-либо богатейшим купцом, а простым человеком. Далеко не всегда Иван Фёдорович прибегал к помощи удостоверения. Был риск нарваться на контролёров, а самое главное, ему было всегда стыдно. Но нужда — не тётка. Да и в дан­ном случае не мог же он разменять купюру, чтобы потом совать сыну сотенные, а то, ещё хуже, червонцы в качестве подарка. Но всё равно было не по себе. Чтобы как-то подбодриться, Иван Фёдорович утк­нулся лбом в холодное стекло и начал потихонечку мурлыкать:

Ехали зайчики в трамвайчике.

А за ними — кот задом наперёд.

за ним — медведи на велосипеде.

А за ними...

Кто ехал за медведями, Иван Фёдорович забыл. Он догадывался ещё, что и стихотворение Чуковского начиналось совсем не так, но память подводила, и он снова и снова повторял:

— Ехали зайчики в трамвайчике. А за ними — кот задом наперёд. А за ним — медведи на велосипеде...

Это стихотворение они разучивали вместе, когда сыну было шесть или семь лет. Интересно, а помнит ли об этом Андрей? Нужно будет спросить. Вспомнилось ещё, что на прошлой неделе, разбирая ненужные вещи, Елена нашла старую игрушку сына — тряпичного серого зайчика с одним плексигласовым глазом и пришитой белыми нитками головой. Зайчика маленький Андрей очень любил, завтра­кал, обедал и ужинал вместе с этой игрушкой, ложился с ней спать. Они с зайчиком были большими друзьями. Но как-то, придя с рабо­ты, Иван Фёдорович застал своего ребёнка в слезах, а жену рассер­женной. Оказалось, сын выколол своему неразлучному дружку один глаз и оторвал зайчику голову. Объяснение было простое. Он, Анд­рей, стал шерифом, а зайчик превратился в преступника, которого разыскивала полиция и который во время задержания оказал сопро­тивление. Иван Фёдорович рассердился тоже и накричал на Елену: зачем она разрешает смотреть малышу эти бесконечные кровавые боевики по телевизору?! Вот он, результат! Жена вспылила, что он, как отец, сам лучше бы не сидел целыми вечерами вместе с малы­шом у экрана, на котором льются потоки крови! Голову тряпичному зайчику наскоро пришили, сын успокоился, а вот вишнёвый блестя­щий глазик так и не нашли. Наверное, куда-нибудь закатился.

— Ехали зайчики в трамвайчике. А за ними — кот задом наперёд. А за ним — медведи на велосипеде... — мурлыкал и мурлыкал Иван Фёдорович и снова и снова думал о сыне.

Андрею родители сначала прочили быть либо инженером, как отец, либо врачом, наследуя профессию матери. Но времена изме­нились, и сына стали ориентировать на экономический факультет. А потом твёрдо решили: быть Андрею юристом. И престижно, и денежно. Но получилось совсем не так, как планировали старшие Михайловы. Окончив школу, сын отказался учиться дальше наот­рез. Ушёл в армию и добровольно попросился в Чечню, где служил в спецназе. Демобилизовавшись, Андрей как-то сразу встал на ноги. Устроился в частное охранное предприятие, снял квартиру в другом районе. Там он и жил с прелестной, но развязной и вульгарной, по мнению Елены, блондинкой Ниной гражданским браком. Но особых забот и проблем сын родителям не доставлял. У других дети пьют, безобразничают, а то и на игле сидят. Андрей был далёк от всего этого, и грех было на него жаловаться. Вон, обещал даже сегод­ня встретить на остановке. Что, родители дорогу не знают, что ли? Но было приятно об этом думать и сознавать, что сын у них вырос путёвым человеком, не приносящим почти никаких огорчений своим родителям. Правда, с год назад Андрей чуть не до смерти напугал их, попав в больницу с переломом руки, трёх рёбер и сотрясени­ем мозга. Провалялся в больнице около двух месяцев и на вопро­сы, что с ним стряслось, отвечал: «Шёл, упал, потерял сознание. Очнулся — больница». Мать даже плакала и умоляла всё объяснить. Но сын был непреклонен и молчал как партизан. Отцу же Андрей пообещал, что когда-нибудь всё расскажет...

— Ехали зайчики в трамвайчике, а за ними — кот задом наперёд, а за ним — медведи на велосипеде... — повторял и повторял про себя Иван Фёдорович, уткнувшись в окно и разглядывая улицы пасмурно­го города.

Стоял конец октября, и было прохладно. Дождило пять дней кряду. Не постоянно, а так, покрапает, покрапает, крупными кап­лями пощёлкивая по твёрдой почерневшей опавшей листве, покроет крыши глянцем, соберёт мокреть на асфальте. И вдруг — среди раз­двинувшихся рваных тёмно-сизых туч — рыжее, лохматое, блескучее солнце! Чистый сырой воздух проникал в щели дверей, круглые маленькие отверстия верхних стёкол, бодрил и волновал своей све­жестью. В вагоне, как в осеннем мокром лесу, пахло прелой древе­синой и грибами.

Когда в среднюю дверь вошли трое, Иван Фёдорович почти не обратил на них внимания. Парни как парни. Рослые, симпатичные молодые люди. Совсем как Андрей. Ну, может быть, чуть постарше. Двое были в чёрных кожаных куртках, а третий — в замшевой корич­невой. Этот, в замше, устроился у дверей, как бы присев на метал­лический поручень. Двое других разделились. Один направился к передней двери. Второй кожан быстро оказался в конце вагона. Всё это насторожило Ивана Фёдоровича. Но через запотевшее, в круп­ных каплях стекло он увидел позолочённые купола церкви. Вспомнив слова жены, встал и пошёл к двери.

• Ваш билетик, — приветливо сказал ему тот, оставшийся посере­дине вагона.
  
• Удостоверение, — независимо и сердито бросил Иван Фёдорович, но под ложечкой у него вдруг засосало.
  
• Покажите, пожалуйста, — вежливо пропела замша и привстала с поручня, преграждая путь Ивану Фёдоровичу.
  

— Я сейчас выхожу. Пропустите. Моя остановка.

— Нет, вы сначала покажите ваш документ. Я — контролёр. Штатный. Иван Фёдорович порылся в кармане и достал книжицу. Замша неожиданно ловко выхватила из рук Ивана Фёдоровича удостоверение.

— Интересно, это вы? — сказала замша и нехорошо улыбнулась. — Мне кажется, этой фотографии не меньше полувека. Вас тогда и на свете-то ещё не было. Ну, в крайнем случае, вы были грудным ребёнком.

— Отдайте моё удостоверение! Мне выходить надо!

— А мы вместе сойдём. Юра! Саша! — Он поочерёдно повернулся к товарищам, стоявшим у передней и задней дверей. — На выход!

Когда поддерживаемый контролёром под локоть Иван Фёдорович вышел из вагона, то сразу же оказался в окружении. Сзади и чуть сбоку стояли те, кого назвали Сашей и Юрой. А прямо перед ним стоял человек в замшевой куртке. Тот самый. Штатный.

• Ну, что будем делать? — спросил он и снова заглянул в раскры­тый документ. — Товарищ старший лейтенант. Господин Михайлов. Фёдор Иванович. А?
  
• Да в чём дело? Еду я по удостоверению, — начал лепетать Иван Фёдорович, чувствуя неприятную слабость в ногах. Пот выступил у него на лбу. — Чего вы от меня хотите?
  
• Э-э-э, нет, — с ехидцей сказал контролёр, — это совсем не ваше удостоверение. Судя по вашему виду и возрасту, вы полковником долж­ны быть, по крайней мере. А тут старший лейтенант. Отцовское, что ли?
  
• Да, ладно, — смутился окончательно расстроенный Иван Фёдо­рович, — отпустите меня, пожалуйста. Так как-то вышло.
  

• И давно вы этим пользуетесь?
  
• Первый раз, — быстро ответил Иван Фёдорович и покраснел.
  

— Все так говорят. Не вы один. А знаете, какой ущерб приносят государству такие вот зайчики, как вы?

• Нет, не слышал.
  
• Пятьсот тридцать две тысячи сто сорок три рубля в год.
  
• Не может быть! — ужаснулся Иван Фёдорович. — Откуда у вас такие точные данные?
  
• Разведка донесла, — нахмурился контролёр, — платите штраф.
  
• У меня нет денег. Мелких.
  
• Тогда пройдёмте в отдел милиции. Составим протокол. Знаете, что вам за это будет? Статья. За мошенничество, — контролёр поду­мал и добавил: — В особо крупных размерах. Пойдёмте. — И взял Ивана Фёдоровича под локоть.
  
• Да подождите вы! — вырвался из рук контролёра Иван Фёдоро­вич. — Нельзя же так!
  

В то, что ему предъявят статью, он, конечно же, не поверил. Хотя всякое может случиться, особенно в наше время. Укради он, Иван Фёдорович, миллиард, никто бы и не посмел заикнуться. А вот за копейки — пожалуйста, милости просим в тюрьму! Смешно. Но он подумал и о том, что обязательно пришлют на завод бумагу, придёт­ся объясняться, будут разговоры, насмешки, приколы. Стыд! Позор! Больше его ужаснула мысль о том, что он станет притчей во языцех всего коллектива и будет вертеться как уж на сковородке. В этом у него сомнений не было, и это уже было не смешно. Его всего броси­ло в жар. Кошмар, да и только!

• Вы говорите, что можно штрафом отделаться? Хорошо, я запла­чу. Но мне разменять деньги надо.
  
• Геннадий, а ведь штраф штрафу рознь, — сказал кто-то сзади, либо Саша, либо Юра. — Штраф за безбилетный проезд и штраф за пользование чужим удостоверением совершенно неадекватные вещи.
  
• Само собой разумеется, — сказал контролёр в замшевой куртке.
  
• Сколько платить? — спросил Иван Фёдорович, полез в карман, вынул две слипшиеся розоватые купюры и стал их разъединять. — Только мне сдачу надо.
  

Штатный опять быстрым ловким движением, словно факир, накрыл правой ладонью пальцы Ивана Фёдоровича с зажатыми в них деньга­ми и затем сунул свою руку к себе за пазуху. Денег у Ивана Фёдоро­вича не стало. Он только успел моргнуть и смотрел на свои сжатые в щепоть фаланги.

• Послушайте, — сказал он, продолжая созерцать пальцы, — так нельзя. Там же тысяча рублей! Вы что, товарищи?
  
• Тамбовский волк тебе товарищ, — сказал штатный ласково и приветливо, как будто снова спросил билетик. — Всё, ты свободен. И скажи спасибо, что мы такие добрые оказались. По тебе тюрьма плачет.
  
• Отдай деньги! — Иван Фёдорович схватился за лацкан замшевой куртки и потянул на себя. — Это же настоящий грабёж!
  
• Пшёл вон! — контролёр сильно толкнул Ивана Фёдоровича в грудь, но тот держался за лацкан крепко. Громко затрещал матери­ал. — Ах, ты мне ещё и куртку рвать!
  

Он замахнулся на Ивана Фёдоровича, и кто знает, чем бы всё это закончилось. Но из-за спины Ивана Фёдоровича, как из-под земли, выросла фигура сына. Андрей перехватил руку контролёра и угрожа­юще жёстко спросил:

• Это что за ледовое побоище? Сладили. Трое на одного? Пап, объясни, что тут происходит.
  
• Опусти руку, гад! — крикнул контролёр, пытаясь вырваться. — Больно же!
  
• Пап, что они от тебя хотят? И почему он тебя толкнул и соби­рается ударить?
  
• Понимаешь, Андрей, — стал торопливо объяснять Иван Фёдо­рович, обрадованный и смущённый одновременно, — понимаешь, ну, я без билета ехал. На трамвае, а тут они, контролёры. Хотят с меня штраф взять. Я не против: виноват так виноват. Но ведь они у меня все деньги отняли. Это те деньги, что в подарок я тебе вёз! Ну, пусть оштрафуют, но не на столько же! Целая тысяча рублей. С ума сойти!
  
• Это правда? — спросил сын у контролёра, который всё ещё силился высвободиться из рук Андрея. — Отвечай, что молчишь?
  
• Ну ты, чмо, — сказал кто-то сзади. Или Саша, или Юра. Он вплотную приблизился к сыну и схватил Андрея за плечо. — Вали отсюда. Как-нибудь без тебя разберёмся.
  
• Ну, нет, — усмехнулся нехорошо Андрей, — теперь вам без меня никак не обойтись.
  

Он отпустил контролёра в замшевой куртке и покосился на своё плечо.

— Ручки убрать. И вообще, кто вы такие? Предъявите документы. Контролёр в замше, кривясь от боли и потирая правую кисть,

полез в карман, вынул ярко-красное удостоверение с золотистыми буквами и показал Андрею.

— Ну-ка я посмотрю, — сын потянулся к удостоверению.

• В руки не даю, — сердито сказала замша и быстро спрятала кни­жицу в карман.
  
• Значит, у вас липа, а вы не контролёры. Так, шпана. Деньги вер­нуть! И быстро. Да убери ты свою поганую лапу! — Андрей тряхнул плечом и ребром ладони сильно ударил по пальцам то ли Сашу, то ли Юру. — Ну!
  

Штатный, всё ещё морщась от боли, достал из внутренности кур­тки скомканные в кучу деньги. Много денег. Среди смятых зелено­ватых червонцев и голубых пятидесяток Иван Фёдорович разглядел свои новенькие розоватые купюры, торчащие особняком, и потрёпан­ную бордовую книжицу.

— Вон они, Андрей! Сложенные пополам!

Но сын сгрёб с ладони мнимого контролёра все деньги вместе с удостоверением и сунул к себе в карман.

• Это же настоящий грабёж! — возмутился штатный. — Ты что делаешь, товарищ?
  
• Тамбовский волк тебе товарищ, — снова нехорошо усмехнулся Андрей. — Пшёл вон! И скажи спасибо, что я такой добрый оказался и в милицию тебя не потащил.
  

— Ну, ты и чмо, в натуре! — почти радостно сказал тот из кожа­нов, которого ударил по пальцам Андрей, и пошёл на него, как бок­сёр, выбросив вперёд кулаки. — Я тебе покажу, как по рукам бить!

Потом всё произошло необыкновенно быстро и неожиданно. Иван Фёдорович видел только, как Андрей словно подпрыгнул на одной ноге, другую выкинул вверх, развернулся и пнул наступающий на него кожан в лицо. Послышался хрюкающий шлепок. Кожан схватил­ся за голову и закружился, как слепой. В следующее мгновение Анд­рей, повернувшись, несколько раз подряд ткнул растопыренными пря­мыми пальцами замшу в глаза, а затем коротко нанёс удар в живот. Когда замша зажмурилась и согнулась пополам, Андрей свалил его на землю и стал яростно бить ногами. Слышались только чавкающие, словно месили глину, противные всхлипывающие звуки. Второй кожан бросился бежать вдоль рельсов. Иван Фёдорович стоял как вкопан­ный, с ужасом наблюдая за происходящим. Лицо избиваемого челове­ка стало серым, безжизненным. Тягучая, как томатная паста, густая кровь, перемешенная с землёю, страшной маской покрыла скулы, под­бородок, губы. Ко лбу прилипли два чёрных осиновых листа. Голова моталась из стороны в сторону, как тряпочная, и со странным дере­вянным стуком билась о рельсы. Один глаз был закрыт дрожащим веком. Второй смотрел в хмурое небо и казался стеклянным. «Как у того игрушечного зайчика», — подумал вдруг Иван Фёдорович и кинулся оттаскивать сына.

— Андрей! Опомнись! Перестань! Ты убьёшь его!

Сын тяжело дышал и переводил безумные глаза со своих окро­вавленных рук на лицо лежащего и обратно. Потом остановил взгляд на первом кожане, который уже разогнулся и пришёл в себя. Тот так же, как и Иван Фёдорович, с жутью смотрел на избиение. Андрей шагнул к нему. Кожан попятился, а потом побежал прочь, прыгая по шпалам и оглядываясь.

— Андрей, Андрей, остановись, приди в себя! Хватит! Пошли домой!

Иван Фёдорович схватил за рукав сына и потащил его в сторону церкви.

— Как ты можешь быть таким жестоким?! Это уму непостижи­мо! Так бить человека! Он же такой, как и ты! Неужели у тебя сов­сем нет жалости! Андрей, ты что, в своём уме?! Чёрт бы с ними, с деньгами этими! Так же нельзя! Это не по-человечески!..

Иван Фёдорович говорил и говорил что-то ещё и ещё, с удивле­нием и страхом глядя в побледневшее лицо сына, судорожно сглаты­вая ком в горле. Он часто поворачивался и смотрел назад, на плечо в коричневой замше. Оно было неподвижно и торчало среди блестя­щих рельсов, словно вывороченная из трамвайного пути просмолён­ная шпала.

• Ну, как ты можешь так бить человека? Ну, как? А вдруг ты его убил?!
  
• Убил, не убил, — уже спокойно сказал Андрей, — подумаешь, ничего, выживет...
  

Они уже спустились с насыпи и шли вдоль ажурного металличес­кого забора церкви с острыми поверху, как пики, прутами. У откры­той калитки стояли шестеро нищих с протянутыми перед собой ков­шиком ладонями. Четыре женщины и двое мужчин.

— Андрей, ну как ты можешь...

• Отец, — перебил Ивана Фёдоровича Андрей и остановился, — помнишь, в прошлом году я в больницу попал? Весь переломанный. Помнишь?
  
• Конечно. Ты ещё обещал рассказать мне, что же произош­ло на самом деле тогда с тобой. А то, как ни спросишь, всё одно: шёл, упал...
  
• Да не упал я, — перебил Андрей, — меня упали. И очень силь­но. Поздно вечером домой на трамвае ехал. Наверное, тоже без биле­та. Не помню, выпивши был крепко. Помню только, что вот так же меня ссадили такие же добрые молодцы. Я сопротивляться стал. Ну и отделали меня. Очнулся уже в больнице.
  

— Так это они были? Эти самые люди?

— Говорю тебе, пьяный я тогда был. В лицо никого не помню. Может, эти, а может, и другие. Какая разница-то?

— А вдруг не они тогда были?

Андрей посмотрел на Ивана Фёдоровича, усмехнулся и достал из кармана всё то, что он отобрал у замши.

• На, гуманист. Вот не встретил бы я тебя, ты бы по-другому тогда заговорил. Эти, не эти. Скажи спасибо, что в больницу не попал и деньги целы. Держи. — И протянул руку Ивану Фёдоровичу.
  
• Зачем мне чужое? Вот моя, вернее, твоя тысяча. Удостоверение. Остальное мне не нужно.
  
• А мне надо? — спросил Андрей. — Куда всё это денем? Не выбра­сывать же.
  

— Может, в милицию отнесём?

— Ага, нас там очень ждут. Ждут не дождутся, — усмехнулся сын. — А что это у тебя за удостоверение?

• Да так, — смутился Иван Фёдорович, — отцовское это.
  
• Деда моего, что ли?
  
• Ну да.
  
• И ты по нему ехал? Поэтому к тебе и пристали, да?
  

Иван Фёдорович стушевался и оглянулся. Словно отыскивая что-то позади. Но ни замшевого плеча, ни рельсов уже не было видно. Он повернулся, боясь посмотреть в глаза сыну. Сказать ему было нечего.

• Так, замнём для ясности, — сказал Андрей и улыбнулся. — Вот что мы сделаем. На эти деньги купим тебе проездной билет. А на остальные — коньячку армянского. А что, я сегодня именинник! Имею полное право. Ты же впредь больше так не делай. А чтобы у тебя соблазна не было, удостоверение я забираю себе. На память о деде. Согласен, пап?
  
• Хорошо, — всё ещё не глядя на сына, сказал Иван Фёдорович, — только часть этих денег нужно раздать нищим у церкви.
  
• Ну, настоящий батюшка! Ладно, будь по-твоему. Но милостыню я подам сам. А то ты все деньги раздашь, знаю я, мне мама расска­зывала. Но сначала в магазин.
  

• Послушай, сын, — за руку остановил Андрея Иван Фёдорович, — недавно мать нашла твою старую игрушку. Зайчика. Помнишь, мы ему белыми нитками голову пришивали. А вот глазик так и не нашли. Помнишь?
  
• Пап, ты прямо в детство стал впадать. Зайчик, милостыня, гла­зик. Что с тобой?
  

• А помнишь, ты шерифом был?
  
• Пап, ты меня пугаешь.
  
• Ладно, иди, — разочарованно сказал Иван Фёдорович.
  

Он стоял и смотрел, как Андрей лёгкой походкой сильного, тре­нированного и уверенного в себе человека подошёл к дверям магази­на и взялся за ручку. Иван Фёдорович вдруг подумал о том, что про­изошло только что. И снова вспомнился серый игрушечный зайчик. Его болтающаяся голова с одним неживым глазом, пришитая белыми нитками и набитая холстиной. Такой же глаз, тусклый, словно мёрт­вый, был и у самозваного контролёра, которого так жестоко наказал Андрей. Вспомнилось, и как голова этого человека, словно тряпич­ная, с приглушённым туканьем билась о рельсы.

Сын вдруг обернулся, улыбаясь отцу во всё лицо, и стал до боли в сердце похож на того маленького мальчика, с которым они когда-то играли с зайчиком и разучивали это смешное полузабытое стихотво­рение.

• Андрей! — крикнул Иван Фёдорович. — Ты не помнишь, кто ехал в трамвае за медведями? На велосипедах?
  
• Какие ещё медведи в трамвае?! — громко рассмеялся Андрей. — Какие велосипеды? Ты что, пап? Ладно, разберёмся. Я сейчас.
  

Андрей потянул ручку на себя и посторонился, пропуская женщин из магазина и пристально, оценивающе оглядывая их ноги. Со спины он походил на кадрового военного.