Индустриальная революция

Вид материала

Документы

Содержание Россия – Китай Государственные основания

Подобный материал:

• Основные этапы генезиса экономической теории услуг, 124.85kb.
• «передовой научно- технический потенциал японии и эко- индустриальная революция», 145.15kb.
• 170000, г. Тверь, ул. Индустриальная, д. 13 А тел. (4822) 35-32-50, 77-13-31, 77-13-37, 7066.89kb.
• Английская революция XVII в. Основные этапы и законодательство. Протекторат Кромвеля., 146.25kb.
• Лекция 14. Кейнсианство и его эволюция «Кейнсианская революция», 259.32kb.
• Культура Древней Руси. Литовско-московское соперничество и решение, 33.56kb.
• Доклад на встрече с кардиналом Римско-католической церкви, 111.56kb.
• Тема : Английская революция, 57.42kb.
• Методическая разработка урока по теме: «Февральская революция 1917 года в России», 114.15kb.
• Проект в защиту жизни и традиционных семейных ценностей «Молчаливая революция», 32.7kb.

Россия – Китай

«Ли Хун-чжан³¹… обратился ко мне… со следующим вопросом:

– Правда ли, что произошла такая большая катастрофа³² и что есть около двух тысяч убитых и искалеченных?

…Я ему нехотя ответил, что да, действительно, такое несчастье произошло.

На это Ли Хун-чжан задал мне такой вопрос:

– Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?

Я сказал, что не подлежит никакому сомнению, что это будет доложено, и я даже убежден, что это было доложено немедленно после того, как эта катастрофа случилась.

Тогда Ли Хун-чжан помахал головой и сказал мне:

– Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Пичилийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно, и когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, что все население находится в самом нормальном порядке…

Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все от него скрыл бы. Для чего его бедного огорчать?

После этого замечания я подумал: ну, все-таки мы ушли далее Китая»

(С. Витте)


«Когда народ силен, армия вдвое слабее, когда народ слаб, армия вдвое сильнее. Когда народ слаб – государство сильное, когда государство сильное – народ слаб. Поэтому государство, идущее истинным путем, стремится ослабить народ»

(Шан Ян, IV в. до н.э.)

Государственные основания

«Александр III относился глубоко сердечно ко всем нуждам русского крестьянства, в частности, и русских слабых людей вообще. Это был тип действительно самодержавного монарха, самодержавного русского царя, а понятие о самодержавном русском царе неразрывно связано с понятием о царе как о покровителе-печальнике русского народа, защитнике слабых, ибо престиж русского царя связан… с идеей православия, заключающейся в защите всех слабых, всех нуждающихся, всех страждущих, а не в покровительстве нам… т.е. нам русским дворянам, и в особенности русским буржуа…» (С. Витте)


«Воспитанные в неустанном, упорном труде, привыкшие к исконной однообразной обстановке жизни, приученные изменчивым успехом земледельческих работ к сознанию своей зависимости от внешних сил природы и, следовательно, от начал высшего порядка, крестьяне, более чем представители какой-либо другой части населения, всегда стояли и стоят на стороне… основ общественности и государственности» (из доклада министерства внутренних дел, 1902 г.)

Деревни

«Крайне развиты у крестьянина индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству – все это сильно развито в крестьянской среде. Все это, однако, не мешает крестьянину быть чрезвычайно добрым, терпимым, истинно гуманным. Но при всем том нажать кого при случае – нажмет...» (Александр Энгельгардт, помещик-«народник»)


«Только в заговорах упоминается более ста действительных или вымышленных святых… Среди особо почитаемых назовем… Флора и Лавра (патроны лошадей), Косму (Кузьму) и Дамиана (Демьяна) («святые кузнецы», а также покровители домашней птицы), Власия и Феодосия (покровители рогатого скота, Власия даже называли «коровьим богом»), Зосиму и Савватия («отвечавших» за пчеловодство). Но и им, как пишет исследовательница С.М. Толстая, в сказках-легендах «часто приписывают действия и поступки, весьма далекие от благочестия. Например, святые Петр и Никола пропивают деньги, которые дает им Господь для покупки лошадей бедным мужикам; Илья, Никола и Бог приходят к черту, когда он гонит водку, и отведывают ее; Петра бьют на свадьбе или в корчме за отказ танцевать и т.п. Святые часто оказывают помощь нуждающимся и наказывают обидчиков и грешников. Петр пашет, сеет и боронит для бедняка и дает ему две торбы – с хорошей погодой и с дождем. Кузьма-Демьян дает бедной невестке, которой не в чем пойти в церковь, одежду и денег; Петр просит Бога наказать работников, которые молотили в воскресенье…». Давно умершие святые как бы живут рядом с обычными людьми, мир священного опускается в человеческий и – «опрощаясь» и «обытовляясь» – наполняет своей святостью народный быт» (Алексей Юдин, филолог)

«Русский мужик – Бога слопает»

(Лев Толстой, писатель, из разговоров в Ясной Поляне)


«Почему после тысячелетия христианской проповеди на Руси, после веков существования православного царства остался наш народ «темным и невежественным»? Не есть ли эта темнота и невежество обвинение тем, кому Самим Содателем было сказано: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам» (Мф. 28, 19–20)? … Не падают ли убийства, насилия и грабежи, совершенные в годы революции «темным и невежественным» русским народом, на головы тех, кто ленится класть душу свою за овец, кто много раньше большевиков так часто давал народу камень вместо хлеба… или не давал вовсе ничего, ни хорошего, ни дурного, всецело поглощенный своими заботами? (Иннокентий, митрополит Читинский и Забайкальский, 1999 г.)


«На том самом месте, где Иван Ермолаевич «бьется» над работой из-за того только, чтоб быть сытым, точно так же бились, ни много ни мало, как тысячу лет, его предки и, можете себе представить, решительно ничего не выдумали и не сделали для того, чтобы хоть капельку облегчить ему возможность быть «сытым». Предки, тысячу лет жившие на этом самом месте (и в настоящее время давно распаханные «под овес» и в виде овса съеденные скотиной), даже мысли о том, что каторжный труд из-за необходимости быть сытыми должен быть облегчаем, не оставили своим потомкам; в этом смысле о предках нет ни малейших воспоминаний. У Соловьева в «Истории», еще можно кое-что узнать насчет здешнего прошлого; но здесь, на самом месте, «никому» и «ничего неизвестно» (Глеб Успенский, писатель-«народник»)


«Сначала на могилу насыпят бугорок, обложат дерном и поставят деревянный крест; но пройдет немного годов, бугорок опадет и сравняется с землею, крест распадется и истлеет. Еще немного лет, и уже не знают и места, где лежит земледелец. Память о нем мало-помалу исчезнет в преданиях…

И спит земледелец на Божией ниве, как пшеничное зерно во вспаханной бороздке; и много раз перепашутся его кости на тесном кладбище; много раз прах его смешается с прахом поколений грядущих…»

(Василий Селиванов, писатель-«народник», XIX в.)


«Хуже той обстановки, в которой находится труд крестьянина, представить себе нет возможности, и надобно думать, что тысячу лет тому назад были те же лапти, та же соха, та же тяга, что и теперь. Не осталось от прародителей ни путей сообщения, ни мостов, ни малейших улучшений, облегчающих труд… Мост, который вы видите, построен потомками и еле держится. Все орудия труда первобытны, тяжелы, неудобны и т. д. Прародители оставили Ивану Ермолаевичу непроездное болото, чрез которое можно перебираться только зимой, и, как мне кажется, Иван Ермолаевич оставит своему мальчишке болото в том же самом виде»;

«На глазах всех здешних крестьян постоянно, из года в год, происходят такие, например, вещи: местный кулачок, не имеющий покуда ничего кроме жадности, занимает на свой риск в соседнем ссудном товариществе полтораста рублей и начинает в течение мая, июня, июля месяцев, самых труднейших в крестьянской жизни, покупать сено по пяти или много-много по десяти копеек за пуд; при первом снеге он вывозит его на большую дорогу, где немедленно ему дают тридцать и более копеек за пуд… Ежегодно деревня накашивает до сорока тысяч пудов сена, и ежегодно кулачишко кладет в карман более пяти тысяч рублей серебром… …Неужели вся деревня (двадцать шесть дворов) не может для облегчения общего труда, сделать того же, что и кулачишко? Они могут занять «на нужду» в двадцать шесть раз больше, чем кулачишко, и, следовательно, могут быть не в кабале, могут даже «сделать» цену своему товару, могут ждать цен и т. д. И ничего этого нет. Тысячу лет не могут завалить болота на протяжении четверти версты, что сразу бы необыкновенно увеличило доходность здешних мест, а между тем все Иваны Ермолаевичи отлично знают, что эту работу «на веки веков» можно сделать за два воскресенья, если каждый из двадцати шести дворов выставит человека с топором и лошадь»;

«Один неудачник землевладелец, задумавший вести «большое», по «иностранным образцам», хозяйство, как водится, разорился и ушел отсюда совсем. В деревне оказался сенной пресс. Машина соединила разрозненный крестьянский мир. Лучше всего, что за отсутствием барина она была «ничья». Додумались прессовать сено всем миром, сообща нанимать вагон и продавать в Петербурге³³. Пошло дело отлично, но на следующий год в Петербурге не стали принимать здешнего сена в прессованном виде. «Помилуйте! говорят, обрадовались, что выгодно, – и ну пихать в нутро всякую дрянь: то полено, то камень, то навозу набьют туда, благо не видать с боков…» Теперь здешнее сено покупалось в Петербурге не иначе, как с возов. …Года два тому назад приехали из Лондона в ближний к нашим местам губернский город два англичанина. По-русски они ни слова не говорили и не говорят; приехали они честь честью, наняли дом самый лучший, завели какие-то экипажи, необыкновенные, на высоких колесах и т. д. В этих экипажах они разъезжают по городу со своими семействами перед обедом и после обеда и живут в свое удовольствие. Как же могло случиться, что немедленно же по их приезде вся сенная операция на сотни верст очутилась у них в руках? А между тем это факт, и сенное дело теперь находится в следующем виде: кулачишко, заняв деньги, в ссудном товариществе, закупает у крестьян в «нужное» время, летом, за бесценок и поставляет англичанам, а англичане поставляют в Петербург в разные казенные учреждения. Пресс действует по-прежнему, но работает уже не на мир, а на англичанина. «Кому прессуете?» – «Чарльзу!» – отвечают мужики»;

«Боже мой! какие же нужны еще казни египетские, чтобы сокрушить в Иване Ермолаевиче это непоколебимое невнимание к «собственной пользе»»! Ведь это невнимание делает то, что через десять лет (много-много) Ивану Ермолаевичу и ему подобным нельзя будет жить на свете: они воспроизведут к тому времени два новые сословия, которые будут теснить и напирать на «крестьянство» с двух сторон: сверху будет наседать представитель третьего сословия [«кулак»], а снизу тот же брат мужик, но уже представитель четвертого сословия, которое неминуемо должно быть, если будет третье. Этот представитель четвертого деревенского сословия непременно будет зол… и неумолим в мщении, а мстить он будет за то, что очутился в дураках, то есть поймет наконец (и очень скоро), что он платится за свою дурость, что он был и есть дурак, дурак темный, отчего и разозлился сам на себя. И горько поплатятся за это все те, кто, по злому, хитрому умыслу, по невниманию или равнодушию, поставили его в это «дурацкое» положение»

(Глеб Успенский, писатель-«народник»)


«У нас можно по пальцам перечесть имения, в которых ведется обширное батрачное хозяйство с хорошей обработкой земли, с искусственными лугами, с хорошим скотоводством... Все такие имения наперечет, и счесть их нетрудно: одно, два, три... не обчелся ли?...

Землевладельцы в своих имениях не живут и сами хозяйством не занимаются, все находятся на службе, денег в хозяйство не дают... Усадьбы, в которых никто не живет, разрушились, хозяйственные постройки еле держатся, все лежит в запустении.

Большая часть земли пустует под плохим лесом, зарослями, лозняком в виде пустырей, на которых нет ни хлеба, ни травы, ни лесу, а так растет мерзость всякая. ...Земли пахотной обрабатывается столько, сколько можно заставить обрабатывать соседних крестьян за отрезы или за деньги, с правом пользоваться выгонами. Все эти хозяйства, как выражаются мужики, только и держатся на затеснении крестьян»

(А.Энгельгардт, помещик-«народник»)