Н. Я. Мясковский переписка всесоюзное издательство «советский композитор» Москва 1977 редакционная коллегия: Д. Б. Кабалевский (ответственный редактор) А. И. Хачатурян д. Д. Шостакович вступительная статья
| Вид материала | Статья |
- П. П. Румянцева Издательство Томского университета, 5582.87kb.
- Н. И. Соколовой государственное издательство художественной литературы москва 1962, 3357.13kb.
- В. Б. Касевич элементы общей лингвистики издательство «наука» главная редакция восточной, 1630.75kb.
- В. В. Забродина Вступительная статья Ц. И. Кин Художник А. Е. Ганнушкин © Составление,, 3300.88kb.
- К. С. Станиславский, 7866.42kb.
- К. С. Станиславский, 7866.35kb.
- Сборник статей казань 2007 Редакционная коллегия: Кандидат философских наук, доцент, 7060.46kb.
- К. С. Станиславский Моя жизнь в искусстве, 7323.71kb.
- Пособие для врачей Издание третье, переработанное и дополненное Ответственный редактор, 4797.24kb.
- Москва 1999 «teppa»-«terra» москва 1999, 8246.34kb.
Между прочим, если Кусевицкому понадобится вполне внешне приличный экземпляр партитуры моей 5-й, он ведь может его получить из берлинского магазина «Книги» — там это должно быть. Мои здешние благоприятели больше всего увлекаются моей 6-й канителью и, пожалуй, в смысле возможности внешнего успеха, они могут оказаться правы — в ней есть некоторая внутренняя убедительность и даже эффектность, но мне как-то она уже чужда стала и совершенно нет желания ее пропагандировать, хотя для того же Кусевицкого она, быть может, куда выигрышнее, чем 7-я, которая, в конце концов, все же производит экстравагантное впечатление, несмотря даже на скром ность и робость моих приемов. Впрочем, если действительно Кус[евиц кий] серьезно может сыграть 7-ю, то, конечно, я с восхищением приму это, так как здесь мне ничего не удается добиться — до сих пор не сыграна даже 4-я2, которую я ценю, во всяком случае, больше, чем общедоступную 5-ю!
Пока всего лучшего. Да, восстановили Вы партитуру Вашею 2-го концерта? Есть ли партитура и голоса скрипичного концерта дли исполнения? А 3-й концерт имеется в прокатном виде? Я полагаю, что наша молодежь — Мильштейн и Миронов смогут быть двинуты на симфоническую эстраду.
Ну, всех благ и успехов.
Ваш всегда Н. Мясковский
22/XI 1923. Москва
185. С. С. ПРОКОФЬЕВ — Н. Я. МЯСКОВСКОМУ
4 декабря 1923 г., Обераммергау
Н. Я. Мясковск[ому], Oberammergau
Москва 4 дек. 1923
Дорогой Ник[олай] Як[овлевич]
и
дорогой Влад[имир] Владимир[ович].
Получил: клавир 5-й симфонии и Балладу, 2 письма от В[ладимира] В[ладимировича] и два от Н[иколая] Я[ковлевича]. За все очень благодарю. Вернулся в Баварию для того, чтобы съезжать из дома в Эттале, в котором мы прожили почти два года и который ныне продан, — в связи с этим масса глупейших хлопот; кроме того, серьезно больна мама, и, наконец, завтра надо ехать в Женеву играть с Ансерме 3-й концерт1. Поэтому прошу извинить меня, что отвечаю обоим совместно, и буду в моем ответе схематичен.
Очень прошу Н[иколая] Я[ковлевича] выслать партитуру 7-й мне и Париж. Лучше, если и клавир, но буде последнее трудно, то не надо. 24 ноября я играл 3-й концерт в Лондоне2, там ждут материал 5-й симфонии и согласны платить 3 ф[унта стерлингов] за прокат. Желают иметь его как можно раньше. Если этот материал после 8 марта, то есть после исполнения в Лондоне, не имеет иного высшего предначертания, то сопроводите его приказом переслать его затем в Париж для того, чтобы Кусев[ицкий] тоже имел его заранее. Если такого сопроводительного приказа не будет, то из Лондона его вернут в Росс[ию] и получится ерунда. Кусев[ицкий], конечно, тоже заплатит за прокат, хотя и меньше. Кстати, обидно, что клавир 5-й напечатан на двух страницах3; куда яснее печатать партитурно, как, например, «Петрушка».
Партитура «Семеро их» расписывается на голоса в Лейпциге, поэтому я, к сожалению, не могу указать опечатки, найденные в ней. Между прочим, одна из неприятнейших не в орк[естре], а в хоре: при начальных восклицаниях «Тэлал!» тенора должны хватать фа первой октавы, а не малой. Я сделал клавир для двух рук, который отвратителен и пригоден только для занятий с хором и солистом. Партитура и материал моего 3-го концерта будут размножены, кажется, фотографическим путем и поступят в продажу (не в наем) к весне. Затем то же сделают со скрипичным концертом. К сведению джентльменов, считающих последний мало концертным, сообщаю, что в Париже имел успех не столько самый концерт, сколько его исполнитель4, который до тex пор был в абсолютной безвестности, а сыграв мой концерт у Кусевицкого, получил приглашения исполнить его в Париже еще 3 раза в речение сезона, не считая приглашений в провинцию. К сведению же мудрого Соломона: при исполнении с оркестром лучше всего звучали заключительные 6/8 первой части и понтичелло второй. Пусть он пойдет и поцелуется с Ауэром, испепелившим в свое время концерт Чайкина!5 Второй концерт для фортепиано я весь пересочинил наново, вышло что-то вроде четвертого. Очень польщен новыми концертными планами В[ладимира] Владимировича], но предков моих не ведаю и куда иду не интересуюсь, поэтому ни на один его вопрос ответить не могу. Е[катерине] В[асильевне] сердечная благодарность за лишение невинности «Столбов»6 (кажется); жаль, что никто мне не написал подробнее о том, что думают в Москве об ор. 36, он мне очень близок. Физиономию пришлю с крайним удовольствием. Перед погружением «Берегов» в пучину, вышел ли № 4?7 Если да, — пришлите.
Мой адрес для писем: Serge Prokofieff, с/о Am[erican] Ex[press].
Для нот и тяжелых пакетов: Musique Russe.
Н[иколай] Я[ковлевич] должен иметь 5 экземпляров «Причуд». Я не знаю, вышли ли они среди вихря немецкой дороговизны, но незави симо от этого напомню издательству о высылке Н[иколаю] Я[ковлевичу] пяти штук. Получен ли гонорар? За ботанику большое «русское мерси»,— читаю с удовольствием.
Лучшие пожелания и крепкие пожатия всех четырех рук и сорока пальцев (и на ногах включительно).
Ваш С. П.
186. С. С. ПРОКОФЬЕВ — Н. Я- МЯСКОВСКОМУ
5 декабря 1923 г., Мюнхен
5 декабря 1923
Дорогой Николай Яковлевич.
В дополнение к моему вчерашнему заказному,— пожалуйста, если можно, пришлите мне в Париж Вашу чельную сонату: кажется, мне удастся сыграть ее там1.
Обнимаю Вас.
Ваш С. Прокофьев
187. Н. Я. МЯСКОВСКИЙ — С. С. ПРОКОФЬЕВУ
23 декабря 1923 г., Москва
Дорогой Сергей Сергеевич,
пишу Вам, не зная точно, где Вы сие послание будете читать. Оно, конечно, подойдет около праздников, или сзади вернее.
В ответ на Ваше последнее карточное извещение, соната была мной немедленно послана через «Книгу», также с ней вместе и 7-я симфония в партитурном, копийно-проверенном, виде. Над переложением еще сижу — оно хоть и не очень замысловатое, но все-таки неудобописуемое. Во всяком случае, месяца через полтора я к Вам его направлю, чтобы раньше — не думаю, так как придется дать переписать, а каши переписчики сейчас завалены работой по изготовлению партий моей 5-й и солитерообразной 6-й, которая, быть может, пойдет здесь в концертах Большого театра, и партий и партитуры танеевского «Псалма» Сам же я на каникулах думаю сесть за сочинение музыки, а не за переписку переложений. Хотя должен откровенно сказать, у меня таков сейчас ощущение, что я совсем обездарел — потерял почву под ногами, Писать с той идеологией, то есть, строго говоря, вовсе ни о чем не думая, больше не могу, так как, очевидно, вся эта ранняя канитель никому не нужна. Писать так, чтобы было нужно у нас,— трудно, так как придется опроститься до райского состояния, а я все-таки слишком от этой безоблачности и бескостюмности далеко уехал. Одним словом — сижу между двух стульев, и, конечно, в состоянии полного бесплодия. Но поводу некоторых ламентаций* Вашего письма, скажу следующее: Вы, видно, промахнули одно место моего длинного письма, где я определил одним словом мое отношение к Вашим последним романсам2— гениально, обмолвился я там, и не думаю ни секунды отступаться от первоначального определения. Какой лучше? — С трудом могу судить, так как каждый бывает лучше, когда его слушаешь, но все-таки «Столбы», пожалуй, все покрывают, еще есть один невероятный — с остинатной темой. Но беда в том, что их во всей Москве — 2 экземпляра, потому не могу дойти как следует до всех. Колосова пела про «Птиц»—чудесный — и «Столбы». Во всех романсах замечается явная склонность к belcanto, что особенно занимательно при изысканности вокальных и гармонических нюансов. Очень хорошо в них — отсутствие лишних нот, невероятная прозрачность письма. Что касается концерта скрипичного, то, конечно, при исполнении, на мой взгляд, всякие Соломоновы экивоки были опровергнуты, хотя и не совсем, так как скрипач, хотя и хорошо играл, но явно недоученно.
Изредка развлекаемся Вашей «Алой» — к сожалению, еще не всей, так как Беляев переложил только пока 2 части3. Но то,— что мы играем — мы воспроизводим с упоением.
Теперь поздравлю Вас с праздником и пожелаю величайших успехов в наступающем году. Пишут, что Вы разрешились «Огненным ангелом»4. Это что-то уж слишком «божественно». А 5-я соната?5
Что касается Российского] муз[ыкального] изд[ательства], то они, конечно, денег мне еще не прислали, а было бы совсем не безвредно сделать мне через Коммерческий банк такой «перевод» (это лучше, чем «чек», так как выдают валютой).
Между прочим, Беляев все долбит меня, что я ничего не хочу сделать для Интернационального общества6 и пристает, чтобы я заставил Фительберга послать в Цюрих, где у них концертное бюро, партитуру моей Амалии (3-й дочери); но я безнадежно затерял его (Фителя) адрес, да и не знаю, где он обретается. Мне он партитуру, конечно, не прислал. Мне очень не хочется Вас обременять этим делом, но если бы случилось, что Вы этого немолодого человека где-нибудь увидите или услышите, скажите ему, что я настоятельнейшим образом прошу его послать от моего имени (или нашей Московской секции Интернационального] общества) партитуру 3-й симфонии по следующему адресу: Suisse, Zürich, 8, Florastrasse, 52. Herr H. W. Draber; сему лицу.
Кажется, что-то пишет Беляев.
Всех благ. Пишите.
Ваш всегда Н. Мясковский
23/ХII 1923. Москва
* сетований — от lamentatio (лат.). 188. С. С. ПРОКОФЬЕВ — Н. Я. МЯСКОВСКОМУ
3 января 1924 г., Сэвр
Сэвр, 3 января 1924
Дорогой Николай Яковлевич.
На днях Боровский и я, предварительно срепетировавший, играли в четыре руки Вашу пятую симфонию Кусевицкому, который следил по партитуре. Насколько горячо Кусевицкий отнесся к «Причудам», настолько холодно он принял симфонию, находя, что ее совсем не следует играть в Париже. Ни для кого не секрет, что на вкус Кусевицкого полагаться нельзя, однако в нюхе ему отказывать не приходится: еще в России он выявлял недурной нюх и теперь, в Париже, отлично осведомлен о том, что делается с музыкой. Он не пытается вести музыку, как это во что бы то ни стало хочет Стравинский, он не пытается суммировать и подхлестывать всех ведущих ее, как Дягилев, и превосходно знает, кто куда зашел и как к чему относятся те или иные круги слушателей и ценителей, а потому его отношение к пятой симфонии не приходится принимать лишь как случайный отказ одного из дирижеров, но как отражение мнения довольно значительного круга.
Конечно, с его впечатлением от пятой я горячо спорил, но теперь, оставаясь с Вами с глазу на глаз, я должен на Вас обрушиться, ибо я, говоря прямо, не только не в восторге от нее, но от многого просто в ужасе. Да! в этой симфонии нескладное, мертвящее влияние Глазунова! Как объяснить влияние этого кадавра? Отчужденностью России? Ореолом, который ему удалось сохранить в пределах четырех стен Петрограда? Ведь известно, что Глазунов не классик — ибо классик есть смельчак, открывший новые законы, принятые затем его последователями. Глазунов же собрал хорошие рецепты и сделал из них добрую поваренную книгу. Он в своих приемах и инструментовке — безлич ное собирательное место, и потому от тех страниц, где Вы подпадаете под его влияние, веет бессилием и тленью. [...] Глазунов мог суммировать в себе несколько старых рецептов и даже привлечь к себе некоторые сердца «новизною от смеси двух старин», — но его влияние бесплодно и рождает только тлен1.
Нападая так на Вас, я ни слова не говорю про музыку пятой симфонии, я говорю только про приемы письма и оркестровку. Возьмем 5 или 6 (я не касаюсь ни ритма, ни музыки, а только оркестровки и манеры воплощать мысль): это бледно, неуклюже, старо, и без малейшего вожделения к звуку, без малейшей любви к оркестру, без всякой попытки вызвать его к краске, жизни и звучанию. А начало второй части, — как можно терпеть 12 медленных, бесконечных тактом тремоло в таком голом, схематичном виде?! — Даже в клавире лучше, так как в нем трель освежает бесцветность тремола. Я уверен, если подумать, то эту страницу можно наполнить целой туманностью шорохов, шелестов, недосказанностей, намеков и сделать из нее какой-то таинственный мир, целый оазис в симфонии! Я не сомневаюсь, если Вам задать задачу: дать эту страницу в качестве голой схемы и предложить разработать ее, создав из нее интереснейший цветущий уголок (хотя и целомудренный),— то Вы сами увлечетесь такою работой — и какую бездну открытий сделаете во время нее!
А начало финала — боже, какой беспросветный Глазунов! Какое пренебрежение к инструментовке! Точно никогда не было ни Стравинского, ни Равеля (ведь он юлою вился, инструментуя «Картинки» Мусоргского, и стараясь создавать что-то в оркестровке, — иногда срывался, но иногда достигал изумительных звучностеи), ни даже Р[имского]-Корсакова. Даже Чайковский, наверное, придумал бы какое-нибудь противопоставление групп и тембров. А заключительные страницы — неужели хоть на прощание нельзя поднести какое-нибудь яркое тутти, вместо схематических столбов из белых нот? Что это, презрение к оркестру? Но ведь Вы же носились с мыслью написать «Причуды для оркестра»! Тогда что же? — признание глазуновских приемов надежнейшими, за которые и переступать не стоит? [...]
Я счастлив прочесть в Вашем последнем письме, что Вы чувствуете себя без почвы под ногами: это значит, что Вы в глубине переживаете что-то близкое к тому, что и я почувствовал, глядя на пятую симфонию. Куда идти? А вот куда: сочинять, пока не думая о музыке (музыку Вы всегда пишете хорошую, и не здесь опасность), а заботясь о создании новых приемов, новой техники, новой оркестровки; ломать себе голову в этом направлении, изощрять свою изобретательность, добиваться во что бы то ни стало хорошей и свежей звучности, открещиваться от петербургских и московских школ, как от угрюмого дьявола, — и Вы сразу почувствуете не только почву под ногами, но и крылья за спиною, и главное — цель впереди. Я не сомневаюсь, что Александров и Фейнберг и остальные — дивные ребята, но эти метнеровские осколки висят на Вас как камни и невидимо тянут Вас в теплое, уютное болото. Болотному жителю в болоте — рай; у Вас же, человека свежего, невольно вырывается крик ужаса при погружении: «спасите, подо мной нет твердой почвы!» Еще бы, где ж в болоте да твердая почва! Разве что на дне.
Должен ли я у Вас извиняться за это письмо? Мне кажется — нет. Ибо мною руководит не только горячая любовь к Вам, но и такая же нора в Вас,— и я не хочу думать, чтобы Вы могли понять меня как-нибудь иначе.
Я знаю, Вы мне скажете, что после пятой есть и шестая, и седьмая и что эта, на народные темы, сделана в популярном, «народном» стиле. Верно. Я не знаю ни шестой, ни седьмой, но знаю последнюю сонату и не раз восхищался, с какою ловкостью Вы, например, уходите в ней от квадратности (4 + 4), весьма частой в пятой симфонии. И все-таки даже в народной вещи нельзя обращаться к Глазунову [...]
Несколько слов о текущих делах. «Причуды» напечатаны, но Эберг вдруг спохватился, что обложки — по новой орфографии, и взвыл. По этому вопросу были разные переговоры, но теперь он улаживается. От тяжка с посылкой гонорара не имеет имени. Оказывается, Эберг не решился его переводить, так как банк взимал порядочный процент. На прошлой неделе я имел с ним бурный разговор, и он клялся, что им шлет незамедлительно. Во всяком случае, пока я около Парижа, я буду висеть у него над душой и извещу Вас о высылке дополнительно. Адрес Фительберга: Варшава, Zlota, 16. О посылке третьей симфонии в Цюрих я уже написал ему. В «Огненном ангеле» божественного мало, но оргиастического тьма. Когда я все это соркеструю — аллах ведает. Пятую сонату, наконец, пристукнул и учу ее наизусть. Также подучиваю шестую «Причуду», так как думаю повторить их в следующем парижском клавирабенде.
Я окончательно перебрался из Германии во Францию и отныне прошу писать в Париж, на «Американский Экспресс». Впрочем, если что-нибудь послали на Баварию, то оно не пропадет; там еще моя мать, которая мне переправит.
Крепко Вас обнимаю и целую.
Любящий Вас С. Прокофьев
Кусевицкий продолжает интересоваться Вашей седьмой симфонией и очень просил познакомить его с нею, как только прибудут ноты.
189. H. Я. МЯСКОВСКИЙ —С. С. ПРОКОФЬЕВУ
12—16 января 1924 г., Москва
12/1 1924 Москва
Дорогой Сергей Сергеевич,
сейчас получил Ваше письмо, очень рад. Вся Ваша ругань по адресу 5-й нисколько меня не обидела и не взволновала. Вы совершенно правы, и Кусевицкий тоже прав — ее, конечно, нельзя играть в Париже с точки зрения музыканта, то есть с настоящей художественной. В ней бездна Глазунова, в ней бездна плоских звучностей и, вообще, она для меня не представляет собой ничего объективно ценного, а 1-я тема финала даже просто отвратительна. Но, субъективно, я в ней люблю кое-что— редкую для меня текучесть музыки, в особенности в двух средних частях. Инструментовка ее, я повторяю, ординарна, а местами (1-я часть — 2-я тема, финал) очень плоска. Тем не менее симфония здесь, при исполнении, всегда производит отличное впечатление, а заключительные белые ноты финала именно так и должны быть — это просто хорал — гимн, и звучит заражающе оглушительно, хотя и провинциально. Впрочем, о ней довольно. Я удивляюсь, что Вы не получили еще партитуры 7-й симфонии — она послана уже давно. Но думаю, что с инструментальной стороны она Вам тоже не понравится. Там масса трафарета, а кое-что (2-я тема 1-й части) не выходило иначе как грузно и очень назойливо (басы и средние голоса) насыщенно. Вообще я в пси разочаровался. Хотя, конечно, это лучше 5-й симфонии, написанной после голода войны (хотя 4-я, написанная тогда же, все же острее и лучше), но также имеет на себе отпечаток другого голода. Хуже всего, что и 7-я, и б-я (инструментованная позже)—все носят на себе отпечаток: во-первых, моего невладения оркестром вообще, а во-вторых, невероятного интеллектуального голода, в котором мы эти годы жили, да и сейчас живем 1. Ведь ноты из-за границы начали получаться только недавно, и этот импульс только сейчас начал действовать, но и этого мало — ведь здесь теперь совершенно нельзя услыхать оркестрового исполнения — очень редки концерты в Большом театре по совершенно избитой программе — вот и все. Хуже всего, конечно, что не слышишь себя в оркестре и ничего современного. Вероятно, я буду еще работать, и работать иначе, чем до сих пор,— но рекомендуемая мне Вами почва находится почти что на другой планете. Хотя, во всяком случае, те эскизы для 8-й2, которые я сейчас делаю, дают мне кое-какие надежды, но удастся ли это осуществить, не знаю. Я очень боюсь опуститься новее. Спасибо за Ваше письмо. Хорошо, что 5-я не пойдет в Париже, но для него у меня все-таки ничего нет. Я не писал ничего о божественном в «Огненном ангеле», но приписал лишь Вам некие божественные функции, раз Вы разрешились «ангелом» да еще «Огненным».
Всего лучшего.
Пишите — только от Вас бодрюсь!
Ваш всегда Н. Мясковский
Переложение 7-й в 4 руки сделал. Но перепишу только, когда получу деньги из Парижа. [...]
Думал по поводу пары фраз из Вашего письма: что я не люблю оркестра и о том, чтобы делать какой-то оазис в начале второй части 5-й девки. Оазис, конечно, был бы ни к селу, ни к городу при общей ординарности других звучаний, но это начало, какое есть, не так уж медленно, как Вы думаете (Lento в клавире, в партитуре изменено на Quasi Andante). А о «не любви» — Вы не то, что правы, а близки к сущности: нельзя любить того,— что не знаешь, исполнить свое сочинение раз в 2 года, да и то кое-как, ведь это ничего не дает, кроме мимолетных ощущений; знания и любовь при этом приобрести очень трудно. Кроме того, как это сейчас ни странно, меня звучность, как таковая, очень мало увлекает, я настолько бываю поглощен выражением мысли. Но, конечно, эта небрежность в конце концов приводит к искажению мысли и ее оплощению. Потому, естественно, я этот метод (то есть отсутствие метода) брошу и буду пытаться ближе следовать Вашему совету.
Ваша 5-я соната большая? Еще раз всех благ.
14/I Ваш Н. Мясковский 16/1. Никак не умудрюсь отправить это письмо. Хочу просить Вас вернуть мне партитуру 7-й, так как я внес в нее массу изменений, которые очень трудно указать в письме: прибавил ударных, кое-где медные блики, сильно облегчил басы и массу мелочей!
Держановские — приветствуют.
Н. M.
190. С. С. ПРОКОФЬЕВ — Н. Я. МЯСКОВСКОМУ
22 января 1924 г., Париж
Париж, 22 января 1924
Дорогой Николай Яковлевич.
Седьмую симфонию и чельную сонату получил — симфония приятно глянула фа мажором на си мажоре...
Пишу Вам на бумаге одного нового концертного общества, начавшего свое существование в Париже с сего января, и в котором, между прочим, я буду играть мой третий концерт. Дирижирует у них Вольф, бывший дирижер нью-йоркского Метрополитена и парижской Опера-Комик. Так вот, я ему играл Вашу пятую, содержанием каковой он остался премного доволен и каковую решил исполнить в Париже 28 марта1. Пожалуйста, дайте немедленно распоряжение в Лондон, чтобы после 8 марта материал симфонии был выслан в Париж по адресу, что наверху листа (так как наверху листа много лишнего, то лучше адресовать так: Direction des Grands Concerts Modernes, Théâtre и Cora Laparcerie, 25, rue Magador, Paris, IX-e), a мне сообщите, что делать с этим материалом после 28 марта. За прокат материала здесь заплатят 100 франков, то есть нормальную парижскую цену за прокат симфонии.
Написали ли Вы Фителю (Варшава, Zlota, 16), чтобы он послал Вашу третью в Цюрих? Я ему уже писал об этом, но хорошо бы, чтобы Вы повторили. Я только что играл в Лондоне мой первый концерт с Гуссенсом2 и говорил ему про эту симфонию: он один из членом жюри и едет в Цюрих на заседание жюристов в конце февраля.
Крепко обнимаю Вас и поздравляю с предстоящим исполнением 5-й в Париже, о каковом напишу Вам подробно, так как рассчитываю конец марта провести здесь. Я, конечно, предпочел бы, чтобы шла 7 я, но это труднее, ибо для нее надо не только желание дирижера, по и деньги на создание материала.
Лапочку жму и прошу писать мне в Париж.
Ваш С. Пркфв 191. H. Я. МЯСКОВСКИЙ —С. С. ПРОКОФЬЕВУ