И. М. Савельева, А. В. Полетаев

Вид материала

Документы

Содержание Маркс и материалистический историзм История не делает ничего

Подобный материал:

• «University Library» Editorial Council, 8102.22kb.
• Национальная история и национализм и. М. Савельева, А. В. Полетаев, 296.27kb.
• А. В. Савельева маркетинг казань 2009 федеральное агентство по образованию РФ институт, 2194.14kb.
• 25 апреля, 14. 15, ауд. 302 (пр. Ленина, 29) Руководители Савельева Л. В., д филол, 100.57kb.
• Полетаев Владимир Алексеевич лекция, 73.87kb.
• Андрей Полетаев «Возведение истории в ранг науки», 426.71kb.
• Жуковский Марк Сергеевич, доцент кафедры естествознания и системного анализа и Полетаев, 63.72kb.
• А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва, 12928.45kb.
• Н. В. Савельева канд филолог наук, научный сотрудник сектора древнерусской литературы, 148.34kb.
• Литература, 712.53kb.

Маркс и материалистический историзм

Другим влиятельным вариантом аналитического подхода в историографии XIX в., в котором были преодолены основные табу позитивизма – запрет на философствование, запрет на политизированность и отказ от макротеории – была марксистская историография. Если школу Ранке можно характеризовать как идеалистический историзм, то марксистская историография представляет историзм материалистический. Материалистический историзм²² руководствуется принципами тесной связи прошлого с настоящим и полагает прошлое данного общества столь же реальным и объективным с позиций настоящего, как реальна и объективна для отдельного человека его предшествующая жизнь.

Отметим сразу, что понятие историзма в марксизме шире, чем понятие исторического метода, поскольку здесь принцип историзма считается обязательным для любого теоретического исследования. Именно таков, как считают интерпретаторы Маркса, смысл фразы из «Немецкой идеологии»: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории»²³.

Историзм как методологический принцип в марксистской историографии требует рассматривать любое явление прошлого и настоящего, во-первых, в его возникновении, развитии и изменении; во-вторых, в соотношении с другими явлениями и условиями данной эпохи; в-третьих, в связи с конкретным опытом истории, который позволяет установить не только непосредственные, но и отдаленные последствия изучаемого события или процесса. Первое требование ориентирует на изучение внутренних законов исследуемого явления, вычленение главных периодов его развития и его качественных особенностей на разных стадиях процесса. Второе – подчеркивает своеобразие и единство каждой социальной структуры, отдельные элементы которой можно понять только в их отношении к целому. Наконец, третье – отражает единство, преемственность и поступательность исторического процесса, в котором любое явление может быть понято, лишь будучи соотнесенным не только с прошлым, но и с будущим, якобы реализующим тенденции его развития.

При этом материалистический историзм характеризуется ценностным, а именно, негативным отношением к «темному» прошлому, к традиции, и, наоборот, позитивной оценкой инноваций, прерывностей, разрывов, как свидетельств исторического прогресса.

Основоположники марксизма резко размежевались со школой Ранке, утверждавшей, в духе консерватизма, как раз сохранность прошлого в настоящем. Похоже, что произведения самого Ранке они игнорировали вполне сознательно. Ни Маркс, ни Энгельс не ссылались ни на одно из сочинений главы немецкой исторической школы и использовали в своих работах труды тех английских и французских историков, которых считали менее «реакционными», а также сочинения некоторых представителей гейдельбергской исторической школы в Германии. Маркс только один раз упоминает имя Ранке, называя его «камердинером истории» и заведомо несправедливо характеризуя его работы как «собрание анекдотов и сведéние всех событий к мелочам и пустякам»²⁴.

В своих исторических исследованиях Маркс использовал два подхода, которые представляются несовместимыми. Первый – механистический подход к реальности – вполне соответствовал духу позитивизма его времени. Маркс исходил из возможности получения объективного научного знания, считая, что оно выражается прежде всего в формулировании законов общественного развития.

Второй подход – это диалектика, которая опровергает позитивистское положение о первичности объектного мира для познания, т. к. считает все наблюдаемые явления постижимыми только в более широком контексте. Диалектическая характеристика материалистического историзма состоит не просто в констатации отличия, возникающего в процессе развития, но и в понимании этого отличия как тяготеющего к такому, которое называется противоположностью.

Материалистический историзм является, по мнению известного польского социолога П. Штомпки, многомерной теорией, разработанной на трех различных уровнях: всемирно-историческом, социально-структурном и индивидуальном – и, соответственно, включает три взаимосвязанные частные теории: теорию общественно-экономических формаций на высшем уровне, теорию классовой борьбы на среднем и теорию «человеческого бытия» на нижнем²⁵.

Соглашаясь в принципе с таким членением, добавим только два соображения. Во-первых, на всех трех уровнях Маркс никаких целостных теорий не разработал – по существу речь может идти лишь об их условной реконструкции на основе отрывочных, разрозненных и порой весьма противоречивых высказываний, разбросанных по разным работам. Во-вторых, во всех трех случаях можно легко обнаружить конфликт между механистическим позитивистским догматизмом (к тому же приправленным идеологией) и тонким диалектическим анализом. С одной стороны, Маркс искренне верил в существование «законов» общественного развития и пытался «открывать» их²⁶, с другой – проявлял превосходное историческое чутье, которое заставляло его самого отказываться от выстроенных им позитивистских схем и моделей.

Так, на всемирно-историческом уровне Маркс, с одной стороны, рассматривал исторический процесс как необратимый, проходящий определенные стадии и неизбежно ведущий к «победе коммунизма». В предисловии к I тому «Капитала» (1867) он утверждал: «Общество... не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами»²⁷. С другой стороны, в 1877 г. он протестовал против попыток универсализации его теории и писал следующее:

«Глава о первоначальном накоплении [в “Капитале”] претендует лишь на то, чтобы обрисовать тот путь которым в Западной Европе капиталистический экономический строй вышел из недр феодального экономического строя... Но этого моему критику слишком мало. Ему непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические обстоятельства, в которых они оказываются, – для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека. Но я прошу у него извинения. Это было бы одновременно и слишком лестно и слишком постыдно для меня.

... События поразительно аналогичные, но происходящие в различной исторической обстановке, прив[одят] к совершенно разным результатам. Изучая каждую из этих эволюций в отдельности и затем сопоставляя их, легко найти ключ к пониманию этого явления; но никогда нельзя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности»²⁸.

Марксов «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе» оказал колоссальное влияние на развитие последующих концепций исторического развития, от В. Зомбарта и М. Вебера до М. Блока и Ф. Броделя, не говоря уже о множестве конкретных исторических исследований. Оценивая историческую интуицию Маркса, Л. Февр писал в 1934 г.:

«Обширная и глубокая проблема связей и соотношений между капитализмом и Реформацией... – кто первым выдвинул ее? Ответим без колебаний – Карл Маркс. ...Его взгляды лежат у истоков, у отправной точки многих наших самых “новейших” спекуляций на исторические темы. Разве не он первый, исследуя исторические корни капитализма, ткнул пальцем в XVI век и сказал: ищите здесь? Мысль прозорливая, интуитивная – в его времена вполне могла показаться революционной; с тех пор она господствует во всех наших концепциях»²⁹.

Заметим, что столь же сильное влияние на последующее развитие исторических концепций, вплоть до столь востребованной по сей день теории модернизации, оказал и другой пункт марксова анализа – идея промышленной революции.

На социально-структурном уровне ключевую роль в материалистическом историзме играет концепция «классов». По этому поводу Маркс писал, что ему не принадлежит ни заслуга открытия существования классов в современном обществе, ни честь обнаружения классовой борьбы.

«... Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства; 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата; 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и обществу без классов»³⁰.

Под «буржуазными экономистами» здесь имеются в виду прежде всего А. Тюрго, А. Смит и Д. Рикардо, а под «буржуазными историками» – в первую очередь французские историки первой половины XIX в. – Ф. Гизо, Ф. Минье, А. Тьер, О. Тьерри.

Оперируя классовым подходом, Маркс и его соавтор Энгельс во многих случаях дают упрощенную и довольно примитивную историческую картину классовой структуры, пытаясь свести ее к бинарному делению на «угнетающих и угнетаемых»³¹. Но одновременно в процессе анализа выделяется множество различных социальных групп, «целая лестница различных общественных положений»: патриции, всадники, плебеи, рабы – в Древнем Риме, феодальные господа, вассалы, цеховые мастера, подмастерья, крепостные –в Средние века, и «к тому же почти в каждом из этих классов – еще особые градации»³².

Еще более сложно и дробно характеризуется социальная структура европейского общества середины XIX в.: промышленная и торговая буржуазия, финансовая аристократия, крупные землевладельцы, мелкая буржуазия (мелкие промышленники и торговцы), ремесленники, крестьяне, прислуга, пролетарии (наемные рабочие), люмпен-пролетариат³³, вплоть до школьных учителей – «пролетариев класса ученых»³⁴.

На третьем уровне, в рамках теории «человеческого бытия», у Маркса, как замечает П. Штомпка, можно найти множество высказываний о том, что

«люди (капиталисты, крестьяне, пролетарии) интересуют его лишь как представители социальных классов (члены определенных специфических социальных групп), или как воплощение экономических категорий (как лица, занимающие определенные позиции в системе производства и распределения) или исторических тенденций (носители более широкого исторического процесса)»³⁵.

Но при этом Маркс неоднократно возвращается к мысли о свободе индивидуальных действий и подчеркивает, что в принципе любая личность может действовать против своих экономических интересов, исходя из эмоций, традиций и даже идеологии. Действия индивидов, по его мнению, отнюдь не являются лишь проявлением неких надындиндивидуальных «законов исторического развития».

« История не делает ничего, она „не обладает никаким необъятным богатством“, она „не сражается ни в каких битвах“! Не „история“, а именно человек, действительный, живой человек – вот кто делает все это, всем обладает и за все берется. „История“ не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История – не что иное как деятельность преследующего свои цели человека»³⁶.

Позиция для середины XIX в. совершенно удивительная, учитывая, что лишь в середине XX в. в историографии начинает утверждаться представление об истории как науке о человеческих действиях, и только в 1970-е годы, в результате «антропологического поворота», с полным правом можно говорить о возвращении человека в качестве объекта научного анализа в историографию.