Geum.ru

Iv изучение эстетической сферы функционирования значимых единиц языка о. Е. Гайбарян, А. В. Кузнецова (Ростов-на-Дону)

Вид материалаДокументы

Содержание


Все, что всегда доставляло
Подобный материал:
РАЗДЕЛ IV


ИЗУЧЕНИЕ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ СФЕРЫ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ

ЗНАЧИМЫХ ЕДИНИЦ ЯЗЫКА


О. Е. Гайбарян, А. В.Кузнецова (Ростов-на-Дону)

О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ЯЗЫКА И СТИЛЯ Г. ГАЗДАНОВА



Имя Гайто Ивановича Газданова еще совсем недавно почти ничего не говорило российс­кому читателю. Представитель млад­шего поколения первой волны русской литературной эмиграции, он не стал из­вестен в России при жизни. В этом можно усмотреть в определенном смысле и знак свыше: восприятие за­вораживающей прозы Г. Газданова, проникновение в хрупкий, порой субъективный мир внутренних чувство­ваний его героев должны быть подго­товлены. К анализу прозы Г. Газдано­ва нельзя подходить с точки зрения классического традиционного литературоведения, что пытались делать маститые эмигрантские литературные кри­тики (Г.Адамович, В.Ходасевич, В. Вейдле и др.). Необъяснимая притягатель­ность, завораживающий ритм и мело­дика его прозы, безусловный примат «стиля над сюжетом» [7, с. 64] уже при жизни снискали Г. Газданову славу изысканного прозаика, тончайшего сти­листа, хотя при этом Газданова не раз упрекали в том, что он блистательно пишет ни о чем.

«Небольшой рассказ «Вос­поминание» представляет собой нео­бычное соединение банально-искусст­венного, шаблонно-модернистического замысла с редким даром писать и опи­сывать, со способностью находить сло­ва, будто светящиеся или пахнущие, то сухие, то влажные, в каком-то бесшум­ном, эластическом сцеплении друг с другом следующие...» – так писал со­временник Г. Газданова Г. Адамович, от­кликавшийся практически на каждое произведение прозаика [1].

Удивительный мир произведений Газданова, их стилистика только сей­час начинают открывать свои тайны читателям и исследователям. Творче­ству Г. Газданова посвящены две кан­дидатские диссертации (Ю. Матвеева. «Художественное мышление Г. Газда­нова»; Ким Се Унг. «Жанровое свое­образие романов Г. Газданова 1930-х годов»); монографии Л. Диенеша, С. Ка-балоти, Г. Цховребова, статьи. Все воз­растающий интерес к творчеству Газ­данова закономерен и объясним: вла­дея «даром сокровенного слова» (Ю. Нечипоренко), Газданов создает худо­жественные образы и картины необык­новенной влекущей силы, призывает к «сотворчеству» (Ю. Нечипоренко). Именно сотворчеством должно стать чтение и исследование Газданова, и только при этом условии можно бу­дет приблизиться к истокам замысла его текстов, к тому зыбкому и неустой­чивому внутреннему миру его произ­ведений, который является отражени­ем сложного, противоречивого внутрен­него мира его создателя.

Г. Газданова часто сравнивали с И. Буниным. Преклонявшийся перед ав­торитетом старшего современника, Г. Газданов тем не менее был склонен говорить о И. Бунине как о писателе, полностью вписывавшемся в класси­ческие рамки XIX века, себя же считая принадлежащим веку XX. Это преж­де всего касается повествовательной структуры его прозы, характеризую­щейся, особенно в 20-30-е годы, отсут­ствием жесткого сюжета и заданности композиции («Вечер у Клэр»). Это давало повод эмигрантской критике упрекать Газданова во фрагментарно­сти мышления и соответственно во фрагментарности построения прозы. Последнее укладывается в рамки по­становки вопроса об импрессионисти­ческих тенденциях в прозе Г. Газданова (безусловно, наряду со многими дру­гими особенностями поэтики газдановских текстов, что является предметом исследования в другой нашей работе).

«На самом деле литература (и в особенности эмигрантская – в силу катастрофических событий, обрушив­шихся на Россию в годы революции и гражданской войны) столкнулась с неведомым дотоле перерождением восприятия героя, обусловленным тра­гической неустойчивостью мира. С подобным явлением западноевропей­ская литература столкнулась на рубе­же XIX и XX веков. Почва заколеба­лась – война, революция, гражданская война, эмиграция (часто вынужден­ная)... Исчезла стабильность, свойствен­ная жизни старшего поколения. Пер­сонажи, вероятно, вслед за писателем, утратили способность целостно воспри­нимать мир – потеряны критерии меж­ду значительным и мелким, постоян­ным и преходящим ...мир стал теку­чим, фрагментарным, утратившим внут­реннюю связь» [8, с. 167].

По справедливому замечанию Ю. Нечипоренко, «сюжетом газдановских произведений оказывается внутреннее развитие чувств, последовательность психических состояний лирического героя» [9, с. 88]. В повествовании Газданова это даже скорее непоследова­тельность при фиксировании тех или иных состояний, тончайших нюансов настроения, которые возникают на­столько спонтанно, что читателю за ними порой невозможно уследить. Воз­никают они по законам внутренних ас­социаций, подчиняющихся только ло­гике повествователя.

«Душа читателя уносится далеко – действует магия чтения, от которой чи­татель впадает в состояние, близкое к упоению, грезам или сну, <...> читатель слепнет и немеет, теряет представле­ние о времени и пространстве: его ведет поводырь по ландшафтам внутрен­них состояний, навевая ощущение за ощущением» [9, с. 91].

Если в отечественном литературо­ведении уже сделаны первые серьез­ные попытки изучения поэтики прозы Г. Газданова, то лингвистам еще пред­стоит немало открытий в области ана­лиза языка и стиля писателя.

Настоящая статья – одна из первых попыток рассмотреть отдельные аспек­ты индивидуального стиля Г. Газданова.

Читатель, впервые взявший в руки прозу Газданова, обращает внимание на изобилие вставных конструкций в его текстах. Видимо, это напрямую связа­но с импрессионистическим типом художественного мышления автора. Но прежде чем обратиться к анализу при­чин данного явления и семантики вста­вок в текстах Г. Газданова, необходи­мо рассмотреть их экспрессивные воз­можности как стилистической фигуры.

В последнее время возрастает инте­рес к вопросам синтаксиса текста как аспекта в исследовании языка худо­жественных произведений вообще и индивидуального стиля писателя в частности. В связи с этим возникает необходимость изучения конкретных синтаксических конструкций, которые участвуют в создании связанного тек­ста. По определению Е. М. Галкиной-Федорук, вставными называются сло­ва, словосочетания и предложения, ко­торые дополняют, уточняют, поясняют основное предложение добавочными сведениями, попутными замечаниями, различного рода вставками [6, с. 514].

Лингвистическая сущность вставных конструкций определяется как отраже­ние такой особенности нашего созна­ния, как двуплановость. Так возника­ют расчлененные конструкции, позво­ляющие представить несколько линий высказывания.

Существовавшее до недавнего време­ни утверждение, что вставные конструк­ции выражают только дополнительные замечания, пояснения, уточнения и по­правки, не учитывает функционально-стилистического аспекта данного син­таксического явления. В художествен­ном тексте вставные конструкции выс­тупают отнюдь не в роли замечаний, не предполагавшихся к сообщению; вставные конструкции в таких текстах становятся явлением неслучайным, зап­ланированным, отвечающим логике мышления автора и обусловленным прагматическими задачами текста.

Вставные конструкции, то есть части текста, включенные в скобки (или тире), могут по-разному соотноситься с дру­гими частями текста. Это могут быть: 1) выделенные части, грамматически не связанные с основным предложением («Она отличалась необыкновенным здо­ровьем, которого ничто не могло сло­мить, и когда Симон встретил ее в пос­ледний раз в Марселе, – ей было тогда за сорок – у нее был вид двадцатипяти­летней женщины» [8, с.315] и 2) части, соотносимые с придаточными предло­жениями или выступающие в роли вто­ростепенных членов предложения, то есть оформленные при помощи грам­матических связей [2, с. 61-63; 10, с. 158-159] («Но вся жизнь этой женщины целиком укладывалась – как сказал о ней один из ее кратковременных лю­бовников, адвокат по профессии – в уго­ловный кодекс» [4, с.315].

Предметом нашего исследования являются вставки первого типа, в тер­минах экспрессивной стилистики на­зываемые парентезис и анаподотон, которые рассматриваются в ряду дру­гих фигур размещения.

К фигурам размещения относятся скандирование, парцелляция, диакопа, парентезис и анаподотон. Первые две основываются на паузе, не соответству­ющей привычному синтаксическому и смысловому членению речи; в основе последних лежит пауза, заполненная вклинившимся «чужеродным лексико-синтаксическим наполнением» [11, c. 8l]. В исследуемых текстах Г. Газданова очень часто встречаются парентезис и анаподотон. Парентезис – самая рас­пространенная из фигур размещения. Это экспрессивно-синтаксический при­ем, основанный на разрыве структур­ной целостности предложения и поме­щения в полученный разрыв грамма­тически не связанных с основным предложением слов, словосочетаний или предложений. Анаподотон – встав­ка большей протяженности, требующая повторения предшествующего текста, причем не всегда дословное.

«Мне казалось тогда, – и весь мой опыт, и все, что я знал, видел и понял, и все истории измен, несчастий, драм, и трагическая неверность всего существу­ющего были бессильны что-либо нару­шить в этом, – мне казалось тогда, что произошло то, чего я так тщетно ждал всю мою жизнь и чего не мог бы по­нять ни один человек, кроме меня, пото­му что никто не прожил именно так, как я, и никто не знал именно того соедине­ния вещей, которое было характерно для моего существования» [4, с. 55].

« Все, что всегда доставляло Симону неизменное удовлетворение, – то, что он соглашался числиться чле­ном правления в таком-то коммерчес­ком предприятии, куда он являлся раз в полгода на четверть часа и получал ежемесячное жалованье, превышавшее его депутатский оклад, то, что ему пла­тили крупный гонорар за право поста­вить его подпись под статьей об ос­новных принципах экономического либерализма, статьей, которой он даже не читал, то, что он делался, в наруше­ние этих же принципов, владельцем известного количества тех или иных акций, – одним словом, почти все, что составляло главный интерес его жизни, было как-то незаконно скомп­рометировано этой глупейшей печенью, почками и еще десятком явлений это­го же порядка, тех самых, которые в такой идеальной степени отсутствова­ли у Рибо» [4, с. 263].

Стилистический эффект фигур раз­мещения основан на нарушении при­вычного расположения компонентов, а именно разрыве целостных структур. Фигуры размещения оформляют особый тип речи – разнонаправленный, рефлекторно-ассоциативный. Речь в текстах, где используются фигуры раз­мещения, представляется отражением потока сознания, потока ассоциаций, столь характерных для художественной про­зы XX века. Это согласуется с основ­ной функцией вставных конструкций (как она понимается в современной лин­гвистической литературе) – созданием многоплановости высказывания.

Фигуры размещения передают из­менчивость и разнонаправленность сознания, эмоционального настроя, оце­нок, напряженности работы мысли, вне­запное нарушение хода мыслей.

С подобным мы встречаемся в ро­мане Г. Газданова «Вечер у Клэр», где память героя, погруженного в свои воспоминания, возникающие по ассо­циативному принципу, вызывает к жиз­ни удивительные по внутренней ем­кости образы.

«Темно-синий цвет, каким я видел его перед закрытыми глазами, представлял­ся мне всегда выражением какой-то постигнутой тайны – и постижение было мрачным и внезапным и точно застыло, не успев высказать все до кон­ца; точно это усилие чьего-то духа вдруг остановилось и умерло – и вместо него возник темно-синий фон» [3, с. 45].

Графической основой парентезиса или анаподотона являются скобки или двойное тире. Наиболее частым гра­фическим приемом является употреб­ление скобок, и это легко объясняется однозначностью этого пунктуационно­го знака. У Газданова мы встречаемся с довольно редким вариантом оформ­ления вставок с помощью тире. Мож­но предположить, что особое внимание Г. Газданова к этому графическому при­ему связано именно с многозначнос­тью и полифункциональностью тире. Этот знак совмещает в себе соедини­тельные и выделительные функции и именно поэтому обладает особой вы­разительностью. Тире, помимо функции структурного членения текста, подчер­кивает его ритмо-мелодическую организацию (мы можем обратить внима­ние на активное использование автор­ского тире, например, у М. Цветаевой и Б. Пастернака).

«Но в течение этого трудного подъе­ма на скалу – и тогда, когда я встретил холодные глаза ящерицы, и тогда, когда под моими пальцами подломилась вет­ка, – у меня было сознание, что я не сплю» [4, с. 127].

«Пошли бы опять допросы, – ты зна­ешь, что это такое – заинтересовались бы твоим прошлым, – ты тоже знаешь, что это такое – и так далее» [4, с. 227].

В данных примерах мы можем уви­деть, как ритмика и мелодика текста дополняется у Газданова анафорой, что и передает внутреннюю эмоциональную напряженность лирического героя.

Типичные газдановские вставки, пе­редающие сбивчивость, фрагментар­ность мышления, порой содержательно более насыщенны, чем основной текст.

«Шарпантье, подобострастно вежли­вый и говоривший тихим голосом, пос­ле многократных извинений – вы по­нимаете, господин сенатор, я никогда не позволил бы себе... то уважение, кото­рое я к вам питаю... ваша репутация, господин сенатор, которой вправе гор­диться наша страна... ваше положение в парламенте... действительно, только трагические финансовые обстоятель­ства и забота о моих детях, будущих гражданах того государства, которого вы являетесь столь достойным пред­ставителем... – сказал, в конце концов, ...Симону, что, благодаря слепой случай­ности, ему стал известен один факт, который...» [4, с. 316].

Отметив общую функциональную направленность парентезиса и анапо-дотона в текстах Г. Газданова, счита­ем целесообразным остановиться на некоторых выделенных нами функци­ях названных фигур.

I. Функция уточнения.

В этом случае автор, используя встав­ную конструкцию, комментирует раз­личные характеристики места, времени протекания событий.

«В числе ресторанов, где я обедал или завтракал, – их было четыре, в разных частях города, – был небольшой русский ресторан, самый близкий от моего дома и в котором я бывал несколько раз в неделю» [4, с. 16].

«Так проходили дни, и это продол­жалось до той минуты, когда я – были сумерки парижского вечера, – бродя без цели по улицам незнакомой мне час­ти города, свернул в узкий проход меж­ду домами» [4, с. 140].

В следующем примере мы видим вставную конструкцию, в которой фун­кция уточнения совмещается с расши­ренной детализированной характерис­тикой места действия и которая струк­турно значительно превосходит основ­ной текст. Данный пример также сви­детельствует об особенностях художе­ственного времени и пространства в прозе Г. Газданова. Замкнутое простран­ство бронепоезда дает исчерпывающую характеристику конкретного исторического времени – первых месяцев после октябрьских событий 1917 г.

«Третий раз, когда над базой – так назывался поезд, в котором жили сол­даты и офицеры, приехавшие с фронта для смены, потому что было две смены – одна на передовых линиях, другая в тылу; они чередовались каждые две не­дели, – и, кроме этого, вся нестроевая часть, то есть солдаты, работавшие на кухне, офицеры, занимавшие админис­тративные и хозяйственные должнос­ти, жены офицеров, писаря, интендан­ты и около двадцати женщин, числив­шихся прачками, судомойками и убор­щицами офицерских вагонов; это были женщины случайные, подобран­ные на разных станциях и соблазнен­ные комфортом базы, теплыми вагона­ми, электричеством, чистотой, обильной пищей и жалованьем, которое они получали взамен нетрудных своих обя­занностей и требовавшейся от них прежде всего чисто женской благо­склонности, – когда над базой, стоявшей, как всегда, на сорок верст в тылу, появился неприятельский аэроплан и начал сбрасывать бомбы, поручик Борщов, фельдфебель бронепоезда, посмот­рел на небо, торопливо перекрестился и полез на четвереньках под вагон, не стесняясь того, что окружающие виде­ли это» [3, с. 123].

В указанном примере мы также встречаемся с явлением анаподотона.


II. Характерологическая функция.

Как правило, в подобных вставках Г. Газданов расширяет представление читателя о герое путем добавления к уже имеющейся характеристике каких-либо дополнительных черт, причем в ряде случаев вставочная конструкция содержит характеристику, данную тре­тьим лицом.

«Вольф, в частности, был чрезвычай­но аккуратен и чистоплотен – до сих пор не понимаю, когда он успевал брить­ся каждый день, – сказал Вознесенский; он умел играть на рояле, мог пить чис­тый спирт, очень любил женщин и ни­когда не играл в карты» [4, с. 20].

«Когда потом мне пришлось встретить­ся с фиктивным автором этой статьи, – он оказался толстым, лысым человеком средних лет, с одышкой и мутными гла­зами, – он искренне удивлялся, читая стра­ницы, которые я написал» [4, с. 186].

В ряде случаев вставочная конст­рукция может содержать речевую ха­рактеристику персонажа, что позволя­ет автору дать дополнительную харак­теристику образу в целом. Буквально несколько фраз, произнесенные Соланж, позволяют получить определенное впе­чатление о героине: о ее нервозности, сбивчивости мышления, импульсивно­сти, эгоцентризме.

«Даже мать Роберта, «эта бедная Соланж», как неизменно называл ее отец, которая, казалось, не интересова­лась в жизни решительно ничем, кроме сложных соображений о функциях своего собственного организма, – ты знаешь, Андрэ, вчера вечером я приня­ла слабительное, и можешь себе представить... ах, Роберт, ты не понимаешь своего счастья, тебе не надо думать о печени... Андрэ, я тебе неоднократно говорила, что спаржи мне нельзя, ты забываешь о моих почках... доктор мне сказал, что даже незначительные вы­соты вредны для моего сердца... – даже она привязалась к Жоржетте» [4, с. 274].


III. Функция создания художественного образа.

«С того дня, когда в Люксембургс­ком саду я встретил впервые пожило­го русского нищего, так отчетливо и неподвижно запечатлевшегося в моей памяти – черная порванная шляпа, щетина на лице, разваливающиеся баш­маки и это удивительное то ли пальто, то ли нечто похожее на пиджак, – про­шло около двух лет» [4, с. 135].

Г. Газданов включает в событийный ряд описание персонажа, фиксируя са­мые сущностные, надолго запоминаю­щиеся характеристики, создающие це­лостное впечатление об образе. Здесь особое значение приобретает деталь как средство художественной конкре­тизации. Тем более что в дальнейшем с описываемым персонажем происхо­дит удивительная метаморфоза, имею­щая значение в дальнейшем развитии сюжета.

«...на нем было плотное пальто, крах­мальный воротничок, темно-красный галстук, синий костюм, золотые часы – браслет на руке...» [4, с.136].


IV. Функция событийного параллелизма.

«Я притянул ее к себе – она помор­щилась от боли, которую я ей неволь­но причинил, слишком сильно сжав ей руку, – когда я обнял ее, я почувствовал всю поверхность ее тела» [4, с. 52].

В ряде случаев Г. Газданов уходит от изображения синхронных событий, включая в контекст элементы вооб­ражения героя.

«Он отправил ее в монастырь, но через две недели его очень почтитель­но попросили ее оттуда взять, и пожи­лая настоятельница с ледяными синими глазами – Симон взглянул на нее и с беглым сожалением подумал, что она, вероятно, была очень хороша в молодости, – даже отказалась ему ска­зать, почему именно необходимо, что­бы Валентина немедленно покинула монастырь» [4, с. 318].


V. Отсылочная функция

«Я хочу сказать, что для философа внешние условия жизни – вспомните, например, Эзопа – не должны были играть никакой роли в развитии чело­веческой мысли» [4, с. 159].

«Я жалею, что не нахожу в себе той огромной благодарности к вам, которую я должен был бы испытывать. Я наде­юсь, что вы извините меня за это. Я знаю, что вы ни в чем не виноваты, но меня отделяет теперь от того времени, когда вы меня любили, – опять целая стро­ка была зачеркнута, – смерть двух луч­ших моих товарищей, мое собственное неудачное умирание, годы тюрьмы и некоторые другие огорчения...» [5, с. 549].


VI. Функция авторской ремарки.

«Если исключить из жизни то убо­гое наслаждение, – я думал о Павле Алек­сандровиче, – которое дают чисто теле­сные ощущения, тепло, обед, кровать, Лида, сон, то что остается?» [4, с. 202].

«Антон Васильевич Привлекательный – его повсюду преследовало женское прозвище Анюта – был одним из тех талантливых бездельников, родиной ко­торых всегда оставалась Россия» [5, с. 96].


VII. Функция попутного замечания, содержащего субъективное мнение автора-повествователя.

«Так, как сдают комнаты в гостини­цах, так вы сдавали ваше тело, – и ска­жите спасибо за то, что я не употреб­ляю более точного слова, – бедному Павлу Александровичу» [4, с. 233].

«Ее бледное и чем-то неподдельно страшное лицо, – и я подумал, что не случайно она была любовницей убий­цы, – приблизилось ко мне» [4, с. 233].


VIII. Психологическая функция.

Содержание вставок позволяет уви­деть особенности газдановского субъективного психологизма.

«В ту минуту – как каждый раз, ког­да я бывал по-настоящему счастлив, – я исчез из моего сознания; так случалось в лесу, в поле, над рекой, на берегу моря, так случалось, когда я читал книгу, ко­торая меня захватывала» [3, с. 92].

Героям Г.Газданова свойственны резкие, кардинальные психологические метаморфозы, свидетельствующие о прерывности сознания, неустойчивос­ти мировосприятия. В данном случае можно даже говорить об интерсубъек­тивном мировосприятии.

«Я умер, – я долго искал слов, кото­рыми я мог бы описать это, и, убедив­шись, что ни одно из понятий, которые я знал и которыми привык опериро­вать, не определяло этого, и то, которое казалось мне наименее неточным, было связано именно с областью смерти, – я умер в июне месяце, ночью, в одно из первых лет моего пребывания за гра­ницей» [5, с. 38].

Как правило, подобные психологичес­кие метаморфозы происходили на фоне серьезных событий, буквально вторга­ющихся в жизнь героя. Вышеописан­ное состояние характерно для мировосприятия молодого человека, оказавше­гося после известных событий револю­ции и гражданской войны в эмигра­ции, в полном одиночестве, в отрыве от России.

В следующем примере автор-пове­ствователь пытается описать свои чув­ства в один из самых волнительных моментов своей жизни: расставание с матерью, твердое решение отправить­ся в Добровольческую армию. За эти­ми решениями неизвестность. Время для лирического героя сконцентриро­вано в одной минуте, которая разделя­ет его жизнь надвое.

«Но было слишком поздно, та мину­та, в которую я мог это сделать, уже прошла; я был уже на улице, – и я вы­шел на улицу, и все, что было до сих пор в моей жизни, осталось позади меня и продолжало существовать без меня, мне уже не оставалось там места – и я точ­но исчез для самого себя» [3, с. 120].

Представленная попытка проанали­зировать функции парентезиса и ана-подотона показывает, как использова­ние названных фигур реализует такие черты прозы Газданова, как многопла­новость при создании образов, особен­ности ассоциативного мышления, глу­бокий психологизм и специфическое ритмо-мелодическое строение.


Список литературы
  1. Адамович Г. Современные записки. Кн. 54. Часть литературная // Последние новости. 1937. 7 октября.
  2. Акимова Г. Н. Новое в синтаксисе русского языка. – М.: Высшая школа, 1990.
  3. Газданов Г. Собр. соч. в 3 т. – T.1. – M.: Согласие, 1996.
  4. Газданов Г. Собр. соч. в 3 т. – Т.2. – М.: Согласие, 1996.
  5. Газданов Г. Собр. соч. в 3 т. – Т.З. – М.: Согласие, 1996.
  6. Галкина-Федорук Е. М. Современный русский язык. – М., 1964.
  7. Кабалоти С. Поэтика прозы Гайто Газданова 20-х – 30-х годов. – Петербургский писатель, 1998.
  8. Красавченко Т. Н. Гайто Газданов: философия жизни // Российский литературоведческий журнал. – 1993. – № 2.
  9. Нечипоренко Ю. Д. Таинство Газданова // Возвращение Гайто Газданова. – Библиотека-фонд «Русское зарубежье» (материалы исследования).
  10. Прияткина А. Ф. Синтаксис осложненного предложения. – М.: Высшая школа, 1990.
  11. Хазагеров Т. Г., Ширина Л. С. Общая риторика. Курс лекций и словарь риторических фигур. – Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 1994.