Юрия Ряшенцева «Светлые года будем мы всегда вспоминать»
| Вид материала | Документы |
- Конкурс литературного творчества «Сибирь серебряное слово», 24.16kb.
- 25. 07. 2009 Новости сайта мцр, 277.05kb.
- Пол боулз рассказы Перевел М. Немцов скорпион, 806.54kb.
- 1956 года и миниатюрная статуя Свободы самые заметные детали интерьера в кабинете заместителя, 89.81kb.
- Такая вода содержит в своём составе комплекс солей, макро- и микроэлементов. Не зря, 78.53kb.
- Владимир Ростиславович Мединский, 4477.37kb.
- Итоги социально экономического развития Мендыкаринского района за 2011 год, 263.29kb.
- Давай поговорим, товарищ!, 983.19kb.
- На данном этапе переходного периода от руководителей, юристов, бухгалтеров требуется, 114.46kb.
- «Природа сфинкс » Тайны мироздания в лирике Ф. И. Тютчева, 29.1kb.
«О, Империя, юность моя!»
(сборник «Прощание с империей»)
Особенность этой книги стихов Ю.Ряшенцева – постоянная смена настроения: от счастливого упоения красотой окружающего мира до уныния и даже отвращения при взгляде на его неприглядные стороны. Картина мира в изображении Ряшенцева то мрачная, беспросветная, и быт тогда характеризуется как «подлый», «грязный», вода Москвы-реки – «гнилая взвесь», любимые места видятся в сером цвете, московский асфальт «коварен и коряв. А у садов – тревожное обличье запущенных талантов и пьянчуг». То вдруг мир расцветет в его стихах всеми своими праздничными красками, и от строчек повеет «светлым ветром августа» или «апрельским сквозняком» и загремит прекрасная «музыка водостоков» – весенняя или летняя, ливневая... В стихотворении «У апрельского окна» поэт замечает: «Сошли снега – весны невпроворот. И поражает близость солнца с грязью…». Точно так же «солнце» соседствует с «грязью» во всей его лирике.
В стихах, вошедших в сборник «Прощание с империей», создается поэтический образ бытия и быта «маленького человека», жителя недавней московской окраины, каких тысячи в бывшей империи под названием СССР. Судьба этого человека на рубеже эпох, мир его переживаний и чувств оказывается для автора значительнее громких событий истории, а высшей жизненной ценностью поэт объявляет любовь: «А эпоха – что она, эпоха? Бледный фон для двух счастливых тел». С каждым стихотворением все глубже проникновение в мир человеческой души, все более понятными становятся ее отношения – с миром, с собой, с Богом. Каким же образом развиваются в новой книге постоянные темы лирики Ю.Ряшенцева?
Логика построения сборника следует естественному ходу человеческой жизни: от детства до старости. Книга начинается циклом стихов «Слободская молитва», возвращающих лирического героя в детство и юность. Как всякий истинный поэт, Ю.Ряшенцев обладает ранней детской памятью, бережно сохранившей все чувства и переживания той далекой поры. Если в прежних стихах в решении темы войны и эвакуации было больше лирических обобщений, величественных картин разбушевавшейся природы, то в стихах, вошедших в новый сборник, – конкретно-бытовых деталей: «похоронки», ячменная бурда, мальчишечьи игры в «наших» и «фашистов», толкучка, дырявое шапито – «купный образ поры военной» («Воспоминание об эвакуации»).
Стихи о детстве наполнены ощущением безмятежного счастья, когда нет четкой границы между сказкой, «длинной басней, полной милого зверья», и реальностью, нет еще «безответной страсти к мигу», острого чувства невозвратимости ушедшего времени («Будни праздников прекрасней»).
Уже в начале сборника заявлена одна из ведущих тем поэзии Ю.Ряшенцева – тема любви. Это и первая детская любовь, и школьный роман, и любовь молодого, полного сил человека, и любовь человека стареющего. Так сильны оказываются впечатления от первой детской влюбленности («Виток золотистого ветра»), «что после все связи, романы – их взрослые розы и раны – всего только отзвук той прелести». Это оказывается созвучно строкам о первой целомудренной любви, «о дивной боли», подобной которой не будет, из стихотворения «Данте». История знаменитого итальянца, который влюбился в десять лет и всю жизнь в душе хранил верность идеалу, по-человечески близка поэту.
Тема юношеской любви звучит в стихах «Школьный выпускной бал», «Трофейная пластинка». Как заметил однажды Ю.Ряшенцев, каждая влюбленность, что бы ни говорили ханжи, обогащает человека, дает ни с чем не сравнимое ощущение полноты жизни, порой граничащее со счастьем. Отголоски романов нашли отражения в стихотворениях «Крепость Ананури», «Я вспомнил тебя», «Возвращение со свидания», «Встреча». Эта тема контрапунктом проходит и во многих других стихах. Но сугубо личные воспоминания всегда служат для поэта поводом к размышлениям о смысле бытия и широким лирическим обобщениям.
В сборнике «Прощание с империей» тема любви, и раньше окрашенная трагическим ощущением хрупкости этого чувства, приобретает временами оттенок неизбывной горечи. Только детская влюбленность давала ощущение полного и безмятежного счастья. Даже в самых светлых стихотворениях о зрелой любви сквозит печаль («Крепость Ананури»). Чем больше любишь человека, тем мучительнее страх за него: «близкого близость – как стог у костра. Эти дикие искры: и пьяная финка, и хищный микроб». Огонь страсти уже давно превратился в золу – олицетворение погибших чувств («Я вспомнил тебя…», «Глядеть бы, часов не считая…»).
Любовь не приносит лирическому герою ощущения полного счастья, потому что «прямо за райской калиткой такая тоска!», потому что до счастья – как до звезды, «вольной, далекой от этого нищего взора, этой тщеты непутевой и немолодой» («Возвращение со свидания»). Тема одиночества звучит в стихотворении «Глядеть бы, часов не считая», которое заканчивается троекратным, а оттого особенно пронзительным вопросом: «На что мне, на что мне все это? На что это мне одному?» С этими строками перекликаются другие: «Так ли важно, что счастье проходит? Важно, есть ли, с кем вспомнить о нем».
Стихи, строки из которых приведены выше, входят в цикл «Зеленый лед весны». Тема любви здесь является главной. Рядом с меланхоличными оказываются стихи светлые, полные упорной надежды. Они о том, как трудна, но все равно прекрасна любовь даже в преклонном возрасте («Сложим все, что мы помним…»). О том, что у старости есть право «последней тихой ветки коснуться на своем пути» – право на любовь («Лист»). Тема любви приобретает новое звучание – отныне оно связано с темой старости. Мужественное, сильное, щемящее стихотворение «Лист» не только о последней любви. Оно о победе над страхом смерти. О нежности к этому миру, с которым предстоит расставание. Но пока есть время, любовь придает жизни смысл. И читатель не может не сочувствовать упрямому листу, который борется за это право.
Сам Ряшенцев считает свои стихи эротичными. Такого же мнения придерживаются В.Агеносов и К.Анкудинов, авторы справочника-антологии «Современные русские поэты»: «Ряшенцев внимателен к телесно-физическим проявлениям человеческой жизни. Темой многих его стихотворений становится пробуждение чувственности в подростке» (М., Мегатрон, 1998, с.269). Действительно, в стихах сборника встречаются чувственные образы. Но это – отголоски былых страстей, «зола прогоревшего лета». Хотя даже и эти нечастые теперь в лирике Ряшенцева образы – как острая вспышка огня, внезапный порыв ветра. Это по-прежнему сильно, дерзко, молодо.
Поэзия Ю.Ряшенцева – это поэзия глубоко интимных переживаний. Отвечая на вопрос, почему его стихи не отличаются острой социальной направленностью, поэт сказал: «Я вообще не очень хорошо понимаю, что такое социальные стихи специально. Человек идет и видит пейзаж. Этот пейзаж рождает у него мысли, в том числе и социальные. Социальные стихи – это тоже лирические… Однажды Рассадин мне сказал: «Ты интересен тогда, когда, говоря о чем-то второстепенном, проговариваешься о главном». И те открытые социальные выходы, которые у меня есть, разбросаны в пейзажных и любовных стихах. У меня и чисто любовных нет стихов». В сборнике «Прощание с империей» общественная позиция автора выражена более отчетливо, по сравнению с другими его книгами стихов.
Уже само название сборника обозначает масштаб заявленной темы. Это тема прощания поэта с империей – Советским Союзом, с молодостью, которая «с империей совпала», – со всем, что было дорого. В основу книги легли воспоминания о прожитом, о «мареве милых лиц и любимых дорог». На мемуарный характер сборника указывается в стихотворении «Я долго был молодым», открывающем цикл «Хозяйское око». Память может быть не только приятна, но и беспощадна («мне память не друг, а скорей – прокурор»). И все же прошлое воспринимается поэтом как счастливое время. Он понимает, «что жил в раю и что ада нет». Но каков он, этот «рай», озираемый «хозяйским оком» лирического героя?
Поэт мысленно движется с севера на юг по карте бывшего Союза, вспоминая Заонежье, Ладогу («Как красноперки, две грозди прибрежной рябины», «Ладожская песенка»). Прозрачная тихая печаль русского севера вызывает мысли о вечном («вечер не вечен, как лист из Завета»), о Боге. Отсюда и скупые намеки на Ветхий Завет, и магическое число – «семь диких гусей» и мысли о конечности земного бытия: «Слишком легко ты рифмуешься, слово «итог», слишком легко вырываешься ты из гортани» («Ладожская песенка»). Простая красота и скромное достоинство этих мест превращают их в сознании автора в подлинный земной рай.
Типичным российским «раем» оказывается и неведомый заштатный городок, каких тысячи в России. Там с одинаковой непосредственностью проявляются «библейские достоинства и скверны» («Провинциальный рубайят времен застоя»). Но и этот простодушный цинизм («здесь и ангела трахнут в гостинице «Космос»), и милый домашний уют – все лики одного отечества, где поэту легко дышится «настоем этих груш, этих трав». Чтобы передать грешность и святость этих мест поэт использует и жаргонизмы («трахнут»), и торжественно-архаичную лексику молитвы («Даждь нам днесь…»).
Тема родины неразрывно связана с воспоминаниями о матери. Память переносит поэта в оренбургские степи, на родину матери, где он жил в эвакуации. Стихи об этих годах встречались и в предыдущих сборниках Ю.Ряшенцева. В этих стихах запечатлены детские воспоминания о вьюге, волчьем вое в зимней степи, о тусклых огнях редких казацких селений (в этих картинах явственна перекличка с пушкинской «Капитанской дочкой»). Но если раньше стихи звучали как эхо детских страхов от столкновения с чужой стихией, то теперь умудренный жизненным опытом поэт признается в любви уральским просторам («Эти степи – мои. Степи мамы моей»). Но воспоминания не могут быть безмятежны, потому что поэта мучают вечные вопросы: «Где сокрыты потери? Где юность? Где мать?» Ответ на него знает только «велевший искать»: «Да обрящете».
Словно бы устав от мрачных раздумий, поэт обращается к теме счастья: «Не хочется провидеть ничего, а – ощущать, и петь, и жить». А счастье – это весна («У апрельского окна»). Но радостная тема оборачивается раздумьями о судьбе все того же отечественного «рая» времен перестройки. Читатель совершает краткий экскурс в недавнюю историю, когда «толпа, предположив в себе народ, пугается его разнообразью», (имеется в виду исторический момент, когда КПСС вынуждена был потесниться перед множеством новых партий и течений и плюрализм вскружил головы многим). Когда «взыскующие правды древних книг задерживают взгляд и на газете» (интеллигенция, находившаяся в глубокой «кухонной» оппозиции к режиму, которая выражалась в бойкоте официальных средств массовой информации, начинает интересоваться внутренней, в корне изменившейся политикой). И вроде бы «вышло все, что грезилось давно», а поэта по-прежнему больше занимают вопросы не сиюминутные, хотя бы и важные, а вечные – о времени, о любви: «Сто лет – не век. Полмира – не простор. Бессмертье в одиночку – не бессмертье».
Тему родины продолжает стихотворение, которому предпослана цитата из Евангелия от Луки («Прореки, кто ударил Тебя?»). Печально повторяя известную мысль о том, что «много общего с Россией у древней Иудеи», поэт снова вспоминает свое детство, но двор уже кажется ему «черным», «чужим…Духу, Сыну и Отцу», а голубь, ничего общего не имеющий с «тем, турманом из Троицы святой», «со спокойствием расейским смотрел с конька на злобу и вражду». Безмятежное равнодушие и обломовская лень – вот составляющие российского менталитета.
Программное стихотворение «Империя» вобрало все основные мысли, звучащие в сборнике. Перед нами разворачивается история страны, от конца 40-х до сегодняшних дней, увиденная глазами поэта-шестидесятника. Ю.Ряшенцев – мастер художественной детали. С помощью точных, емких деталей в стихотворении воссоздается живая и узнаваемая картина послевоенных лет, на которые пришлась юность поэта, – это «уключины дачного ялика», дворовый вор, зловещая тень Берии и «алый шелк» знамен демонстраций. Империя – это литовский Тракай, грузинская Иверия, любимые поэтом места, утраченные с развалом Союза. Узнаваемая примета сегодняшнего дня – восстановленный храм Христа-Спасителя. В стихотворении 80-х годов «Бассейн Москва» поэт язвительно и печально высказался по поводу идеи организации на освященном месте бассейна, сравнивая погибший храм с утонувшим градом Китежем. Теперь храм восстановлен, но помпезно обставленное это событие, гордыня восстановителей, их стремление увековечить таким образом свое имя тоже не вызывает восторга автора: «На распаде имперского города призрак храма встает неспроста. Воссоздатель обрящет ли Господа? Если Господа, то – не Христа».
Каждая строфа фиксирует новые оттенки в отношениях поэта с Империей: «О, Империя, юность моя!», «О, Империя, счастье мое…», «За тебя, о Империя, за тебя, вытрезвитель ты мой!». Торжественные риторические восклицания, однако, не стоит принимать всерьез. Патетика всегда была чужда поэтической манере Ряшенцева, и пафосные стилистические фигуры – не больше чем пародия на одические выступления некоторых советских поэтов. Эпиграфом к стихотворению взята строчка из песни «Наутилуса»: «Гуд бай, Америка, о…» И это придает ему ернически-шутовской оттенок, не давая сорваться в надрывное оплакивание минувшего. Хотя общий фон стиха остается невеселым. Пронзительно и искренне звучит негромкое и доверительное признание: «Сохрани только эту скамеечку, эту лавочку в мертвом саду, где на клене счастливую меточку мы оставили в мертвом году». Спор между общественным и личным лирический герой, выросший во времена, когда интересы коллектива должны были стать законом для индивида, все-таки решает в пользу личного. В пользу любви.
Поэт сумел передать мучительную тягу россиянина, задавленного пошлым бытом, к красивой заграничной жизни, запечатлеть «нищий шик, неведомый Европам» («Ламбада в российском порту» и «Городской парк культуры»). Возникает традиционный уже в современной отечественной культуре образ тонущего «Титаника», олицетворяющий Россию. А народ в это время надрывно веселится, стараясь заглушить в себе «вопли роковые». Тему стремления бывшего советского гражданина вырваться хоть ненадолго за пределы родного «совка», продолжают стихи из раздела «Чересполосица брусчатки и воды».
Мотив прорыва русского человека на запад звучит печально-иронически («Толедо»). Даже в годы послабления властей вырваться за границу непросто: «Вот скажут, что ехать, мол, рано, так как допуск имеешь к устройству пожарного крана». Заканчивается стихотворение характерным для поэтики Ю.Ряшенцева лирическим обобщением: «Впрочем, эта беда – не беда. Ну и не был в Гвинее!.. Тут в родной-то стране все теснее, теснее, теснее».
Прекрасны итальянские и испанские города с их знойными страстями («Толедо», «В Италии», «Флоренция», «Венеция», «Апельсинового солнца Барселоны…»). Измученная вечными вопросами душа поэта словно бы на время успокаивается среди пестрой и беспечной флорентийской толпы. Лирический герой снова, как в юности, остро чувствует все очарование «пленительного и яркого» быта. Но порой боль прорывается, и тогда на фоне счастливых и благополучных европейцев лирический герой сам себе кажется занудливым и вызывающе печальным на этом празднике жизни.
И все равно душа поэта тянется в родные места. Цикл «Чересполосица брусчатки и воды» посвящен, в основном, Крыму и Петербургу. Точная характеристика этого города, расчерченного каналами, и дала название всему разделу. Умиротворение – общий настрой этого раздела, в котором поэт в своей обычной манере рисует реалистический и в то же время приподнятый лирический пейзаж любимых мест. Питерская «нищая сказка островная» сразу угадывается благодаря конкретным деталям: «сырая копоть» подворотен, «матерые дворы», где «о старушках тускло грезят топоры».
Образ из «Преступления и наказания» трижды возникает в стихах сборника («Настроение», «Одарила держава напоследок»). Это связано с особым интересом Ю.Ряшенцева к творчеству Ф.Достоевского. В Театре «У Никитских ворот» идет спектакль «Убивец» по роману «Преступление и наказание», тексты песен к которому написаны Ю.Ряшенцевым. Кроме того, образ топора связан с напряженными раздумьями поэта о смысле жизни и судьбе, которая как топор висит над каждым человеком.
Темы родины и семьи снова тесно переплетаются в стихах Ряшенцева. В связи с образом Петербурга возникает образ отца, крупного партийного работника, репрессированного в конце 30-х («Возвращение в Питер», «Вода стоит с гранитом вровень»). Но поэт не замыкается на семейной теме, выходя на простор социальных проблем, заставляя задуматься о том, что «нет у нас таких каналов, площадей и тупиков, где бы кровь не проливалась» («На канале Грибоедова»), что прекрасный город может быть одновременно и храмом, и тюрьмой («Петербуржским друзьям»). Глубинная связь с этим городом выражается и в сравнениях: «Это прошла не жизнь, а ладожский лед» («Петербуржским друзьям»).
А потом на страницы словно бы обрушивается тяжелая волна – так весело и победно заявляет о себе Крым, горячо любимый поэтом. Ликующее солнце, короткий, но могучий летний ливень, внезапная душистая темнота – все эти приметы юга описаны Ряшенцевым точными и яркими мазками. Но любимый им восточный Крым в стихах Ряшенцева отнюдь не всегда праздничен и прекрасен. Подробные детали быта «русского призрачного курорта» способны вызвать отвращение: грубые картежники на пляже со своими откормленными девицами, «шашлычный чад – вот воздух Коктебеля. Блатной музон – вот фон его волны», «караоке для нетрезвых лиц и пьяных морд» на прогулочном теплоходе…
При этом в стихах о Крыме есть и величественные пейзажи: знаменитая гора, напоминающая профиль Волошина, уединенные бухты и скалы Кара-Дага. Есть много милых и трогательных деталей («Фонарик», «Ослик»).
Цикл «Перелетные ангелы» возвращает читателя в Москву. Стихи этого раздела – о любви к городу, в котором поэт живет всю свою жизнь. Московские дворы, Серебряный бор, Лефортово, Волхонка, «кривда Кольца Бульварного», Рождественка, Знаменка, Щипок, Москва-река, которая сегодня «грязна, прекрасна, глубока», а в 40-е годы была местом купания хамовнических мальчишек, – вот география «московских» стихов Ряшенцева.
Сколько очарования в нарисованном им интимном пейзаже! Сколько чудесных звуков, доступных лишь тому, кто умеет слышать: «И все вокруг чуть-чуть звенит, как Крымский мост»; «И тихо жужжит в паутине кленовой запутавшаяся звезда». Сколько ярких красок: «На небрежной набережной окна в стекла ловят отсвет лета».
Различные проявления жизни мегаполиса становятся для поэта предметом эстетического осмысления. О созерцательном характере поэзии Ряшенцева недвусмысленно свидетельствуют стихотворения «Вид из окна – вот лучший педагог», «У апрельского окна». Может возникнуть впечатление, что большую часть времени поэт проводит у окна в философских раздумьях. Однако эстетическое созерцание не есть пассивность, сознательная бездеятельность. Для истинного поэта созерцание – это способ познания мира и самого себя. Как отмечал французский художник А.Матисс, «для художника творчество начинается с видения. Видеть – это уже творческий акт, требующий напряжения». В процессе эстетического созерцания человек «научается воспринимать вещи и явления действительности не только в силу нужды в них, но также и по мере их собственного вида, т.е. «по законам красоты» (Эстетика. Словарь. М., Политиздат, 1989, с.324). Мир, открывающийся поэту, живет отнюдь не по «законам красоты», о чем он невесело констатирует. Но этот мир в его изображении живет напряженной и узнаваемой жизнью.
Родные поэту Хамовники вновь возникают в его стихах уже в первом разделе сборника. В основе этих стихов нехитрый послевоенный быт этого района со всеми его составляющими: блатными песнями и воровской романтикой, соседскими ссорами и примирениями, общим горем и общей радостью. Прошлое неизменно вызывает у поэта раздумья о настоящем и рождает смешанное чувство горечи и гордости от того, что удалось устоять, несмотря на любые унижения: «Мы: и двор наш, и флигель, и «хромка», и я – мы еще постоим, позвучим да помолимся да в разгар динамического бытия и водой из-под шины державной умоемся» («Слободская молитва»).
Трагическая, но типичная для времен культа личности картинка запечатлена в небольшом, но емком стихотворении «Чай, четвертый День Победы на дворе!»: арест фронтовика-инвалида по доносу дворового стукача. Заканчивается стихотворение афористично: «Пригляди ты, вор в законе, за сынком, как отцом его займется Вождь в законе».
В родных поэту Хамовниках, как в капле воды, отразилась и перестроечная жизнь. Здесь появляются ее основные типажи: путана, «афганец», коммунист, дискутирующий с монархистом (в другом стихотворении, где речь идет уже о центре Москвы, об Александровском саде, появятся еще и бизнесмен с рэкетиром). Жанровые сценки в стихах Ю.Ряшенцева встречаются часто. Лаконичные и яркие, они неизменно окрашены авторским отношением. Это отношение двойственно: с одной стороны, некий взгляд свысока, с другой стороны – жалость к героям стихов, как к «сильным мира сего», так и к опустившимся люмпенам («Этот винный магазин», «Пляж»).
Поэт может иронизировать над дворовым бытом с его пошловатым блатным надрывом, спародированный в песне про паренька, которому «пуля выбила зуб золотой», над слободскими жителями, такими далекими от тех вершин, «где вначале было Слово» («Вид из окна…»). И все-таки свою «малую родину» он не предаст. В стихотворении «Этот винный магазин» переплетаются сложные чувства жалости, брезгливости и странной привязанности к своим согражданам и современникам («Кажется: морды дикие, а это – родные лица»). Поэт признает свое кровное родство с этой средой: «Но привязанность к этому грязному миру – суровый канат. То-то, вылетев, будет к местам этим рваться душа…». Потому что, по мысли поэта, «все это стоит любви».
По-прежнему стихи о Хамовниках отражают внутреннюю борьбу лирического героя между аристократическим снобизмом и осознанием кровной и мучительной связи с «толпой». В стихах, вошедших в новый сборник, ирония смягчается усилившимся с годами соседским, почти родственным чувством понимания и прощения. Своих простоватых соседей, по признанию поэта, он «всегда любил…, хотя жить среди них непросто». Ю.Ряшенцев не согласен с мнением, что в «слободских» стихах звучит пренебрежение к простым жителям Хамовников. «У меня никогда не было к ним высокомерия. Зависть была. Положение интеллигентного мальчика в рабочем дворе – положение тяжелое. И я завидовал ребятам, которые не читали тех книг, которые я читал. Стеснялся говорить литературной речью и вынужден был говорить, как все. Зачем я буду разговаривать с человеком, который «по фене ботает», на языке Пушкина? Он не понимает половины из того, что я говорю. А я понимаю все, что он говорит, потому что вырос в этой среде. И это вовсе не значит, что я подлаживаюсь под него. И высокомерия у меня по отношению к нему нет».
Кажущиеся резкими слова и оценки, которые встречаются в «слободских» стихах Ю.Ряшенцева, на самом деле – свидетельство глубокой причастности к жизни «малой родины» и боли за нее. Ведь еще Гоголь высказывал мысль о том, что Россию больше любит не тот, кто декларирует любовь к ней, а тот, кто с болью и горечью говорит о ее бедах…Впрочем, слобода, олицетворяющая всю страну, выживет при любом режиме – медленно и упорно. Несокрушимо и прочно это бытие: «Префекта нынче власть иль власть райкома – все вкруг двора привычно и знакомо. Хамовнический климат – он все тот же…» («А оттепели наши – ненадолго»).
По мысли поэта, все это и есть рай (без кавычек!), в котором жил советский человек и который любил – за неимением другого – мучительной и стыдливой любовью, спрятанной под слоем желчной иронии. Поэтому, несмотря на нарочито небрежный, порой намеренно грубоватый тон, все стихи Ю.Ряшенцева окрашены ностальгией и прорывающейся нежностью. Но эта ностальгия – отнюдь не по Империи, а по ушедшим годам. «Я империю проклинал всю жизнь и считаю, что это – величайшее зло. Но: «Молодость с Империей совпала». И у меня столько было хорошего при этом строе! Я могу восхититься первомайской демонстрацией, полной лжи, потому что это была единственная возможность встретиться с девочкой из 27-й школы. Поэтому мне бы не хотелось, чтобы у читателя возникло впечатление, что мне жалко Империю – ничуть мне ее не жалко!»
Раздумья о месте многострадальной нашей отчизны в истории приводят поэта к философскому обобщению и фатальному выводу о равенстве всех перед лицом смерти (или вечности?): «Второй Израиль мы иль только Третий Рим, но все – перед чертой, уж в этом мы едины» («Очередная годовщина Дня Победы»).
Таким образом, Ю.Ряшенцев прав, говоря, что и в интимной, и в пейзажной лирике он невольно затрагивает социальную тематику. Вот и в стихотворении «Уже поверхность пруда стала золотой» осень близка классическому описанию («Пушкинианское течение строки чуть раздражает, но куда же нынче деться?»), и, на первый взгляд, «мотивы осени как прежде далеки и маршу маршала, и стону страстотерпца». Но, в отличие от поэтов «чистого искусства», для которых природа ценна сама по себе или как удобное зеркало для отражения внутренних переживаний лирического героя, Ряшенцев, как человек, включенный в социум, не может оставаться равнодушным к тому, что происходит вокруг. Поэтому ему видится в мирной картине тихой осени «на кронах тающих, в стране вороньих гнезд, – подобье митинга, а может быть – –разборки» – приметы сегодняшнего дня.
Но не только детали современности возникают в стихах Ряшенцева. Память его бережно хранит время юности, 60-е, когда бытовало такое явление, как «открытый дом»:
– Это когда открыта в квартире дверь –
– Каждый, кому захочется, – заходи.
– Можно явиться заполночь, в пять утра…
(«Ночь на четверг»)
Контраст светлых и в чем-то наивных 60-х с жестокими и циничными 90-ми здесь особенно ощутим.
Остро социален цикл «Игроки в домино». Мысль, которая в нем подчеркивается неоднократно, – мысль жестокая, но честная: мы проиграли свою страну. В блоке стихотворений этого цикла развивается тема непреходящей тоски по утраченным с распадом Союза дорогим местам. Всегда избегающий откровенных политических оценок, в этот раз поэт не смог молчать («Колхида»). Однако, в отличие от иных авторов, чьи стихи похожи на передовые статьи газет, тему грузино-абхазского конфликта Ряшенцев решает мягко, интеллигентно, со скрытой сильной печалью: «Как легко обернется враждою дружный пир над озерной водою…». Особенность поэтического стиля Ю.Ряшенцева в причудливом сочетании изысканных и изящных форм с неожиданно хлесткими и жесткими. Так, в плавном элегическом течении стиха вдруг возникает резкий перебой – как неожиданный удар: «Лимита на руине имперской». Это горькое определение можно отнести и к людям, потерявшим родину в результате национальных конфликтов, и ко всем жителям бывшей империи, вдруг в одночасье ставшим «лимитой» в новом государстве.
Стихотворения «Взморье» и «Я проиграл Тракайский замок в домино» посвящены выходу Прибалтики из состава СССР. Трагедию этой утраты в стихотворении «Взморье» поэт выражает метафорически: «Ревматический вяз, ты способен ли так наклониться, чтоб свой лист подобрать? Он и желтый, а будто – кровит». «Ревматический вяз» – все та же пресловутая империя, одряхлевшая и растерявшая свои окровавленные листья – бывшие республики, мучительно выживающие поодиночке. И попасть в эти края теперь можно только во сне. Щемящие строчки передают это ощущение мучительной тоски, которое нагнетается повторами определенных слов: «Вот закрою глаза, вот замру и на воздухе темном заскольжу без валюты и визы – все по старым местам, над бездарным раздором вождей и над людом бездомным, над парламентом кладбищ, где звезды перечат крестам».
В стихотворении «Я проиграл Тракайский замок в домино» появляется образ, давший название всему разделу. Образ «игроков в домино» связан с «национальной» российской игрой, которую принято считать неотъемлемым атрибутом отечественного бытия. Немудреная игра становится в стихах Ряшенцева символом бездуховности, бегства от проблем, в то время как рушатся основы твоей собственной жизни. Власти предержащие сравниваются с безответственными и недальновидным, но агрессивными в своем ослепляющем азарте игроками, которым дешевый сиюминутный выигрыш застилает важные перспективы.
Более развернутым этот образ является в другом стихотворении цикла: «В империи очень любили играть в домино. Она рассыпалась, костями гремя, как одна лишь страна доминошников может рассыпаться». Сарказм слышится в строчках, емко характеризующих суть жизни в застойные времена: «На полном безрыбье за многое множество лет большим потрясеньем была лишь внезапная «рыба»». Ощущение невозвратимости прошлого и недоверия к тому, что рождается на глазах, передано ироничными строками, в которых звучит и презрение, и печаль: «Трепещет закат, как немой кумачовый лоскут, плакат, на который и лозунга-то не хватило». (Намек на перестроечную истерию с ее бесконечными воззваниями). Закат олицетворяет разруху и старость, что передано одним словом: про солнце сказано, что оно «набрякло», как веки старика.
Поэт и рад бы уйти от политики, но она вторгается в его жизнь, в стихи помимо его воли. Размышляя о судьбе родины, он ищет исторические параллели. «Заказчики убийства Цезаря» напоминают современных киллеров, а борьба за власть во все времена была подлой. «Салют, монархия с республикой! Всегда вы стоили друг друга!» – восклицает автор, и за ерническим приветствием – еле скрываемое отвращение и усталость.
В этом разделе более подробно освещены многие стороны общественно-политической жизни перестроечной и постперестроечной России. В стихотворении «Пирушка» звучит усталая ирония по поводу обнаружения в себе некоторой части россиян казачьих и дворянских корней: «Твое дворянство в три звезды фальшиво и убого. Смешон твой «врангелевский» шик. Твой рык семье лишь страшен. И Ржевский твой – всего денщик для тех, в кого он ряжен».
Автор не стесняется в выражениях, небрежно и презрительно клеймя метким и злым словом власти, разрушившие страну (для поэта страна и государство – вещи почти противоположные): «Урод сменял жлоба, дурак – урода. Народ молчал, наверно, оттого, что государство ведь – не плоть народа, а лишь одежда тесная его» («Жилось, как пелось»). Особая черта поэтики стихов Ряшенцева – склонность к эзопову языку, кодированию образов, что вообще свойственно поэзии 60-х годов. Автор предоставляет читателю право самому догадываться о том, кто может быть зашифрован в его стихах. «Я не задавался в этом стихотворении целью кого-то персонифицировать. Но я могу сказать, что Хрущев в целом ряде своих проявлений был довольно уродлив, хотя я, в принципе, хорошо к нему отношусь. И жлобского в нем было много. Как и в Брежневе».
Заканчивается раздел стихотворением «Одарила держава», в котором достигают апогея отвращение и неприятие поэтом всего происходящего в родном отечестве. Двуглавый орел, названный в другом стихотворении «мутантом», здесь низводится до совсем уничижительного: «двуглавые наседки в забубенных коронах набекрень». Все в бывшей империи и ее столице убого: ее державный символ – наседка, даже ее закат – всего лишь «слабый луч», который «словно газовый баллончик, чуть слепит, с перепугу, наугад…», река – лишь «гнилая взвесь». Это страна, «где растут топоры на каждом древе, под которым проходит московит, где темно и знакомо, будто в чреве, том, откуда родиться предстоит». Устаревшая лексика здесь используется для создания зловещей атмосферы средневековья, глухой и враждебной человеку.
Общественно-политической тематикой отличаются в основном стихи первых пяти разделов сборника (шестой посвящен теме любви, седьмой – духовным исканиям). Композиционно закольцовывают тему империи «Свидетельство» в первом разделе и «Одарила держава напоследок» в пятом.
Чудесную картину безмятежного дня послевоенной весны на тихом пруду, где все «пахло и цвело», не может омрачить даже упоминание о «взбешенном тиране». Злоба и смерть бессильны перед этим покоем, который «тем лишь свойствен верам, какие отрицают nevermor» (так возникает в сборнике еще одна важнейшая тема творчества Ряшенцева, тема веры). Над кровью и болью военных ран и репрессий, над горечью будущих потерь веет «нежнейший ветер». Сердце поэта вмещает и эту боль, и счастливое предчувствие наступающего лета, предчувствие любви – еще впереди вся жизнь.
И вот большая часть жизни позади. Поэт был свидетелем бешеных страстей, видел закат и смерть империи: «Но я, по чести, от эпох устал. Они менялись и внутри формаций. Да нам-то что? Мы были влюблены, и кроме покровительства акаций другого не просили у страны». Ю.Ряшенцев, как всегда, точен в своей характеристике происходящих событий. Действительно, при советском строе менялись эпохи: эпоха диктатуры пролетариата, эпоха культа личности, оттепель, застой, перестройка, дикий сегодняшний капитализм. Но для человека важнее человеческое – дом, друзья, любовь. И поэт остался верен главной идее своего творчества: нет в мире большей ценности, чем любовь. «О, как же помню я в безмолвии народа при застое любовные проклятья соловья…». А цель жизни – «прийти к одиноким весенним скитаниям», потому что «нет ничего, что бы стоило мартовской новости об ангелах, стаей вернувшихся с первым теплом».
Именно поэтому самый социально заостренный раздел сборника, «Игроки в домино», завершает лучшее, как считает Ю.Ряшенцев, его стихотворение о любви – «Крепость Ананури». Это еще раз подчеркивает, что любовь, природа, эстетическое созерцание и уход от суеты – вот смысл жизни.
Тема поэта и поэзии раскрывается в стихотворениях "Тридцатые. Сад Мандельштама" и «Не знаю, для чего стихи». В первом затронута проблема отношений поэта и власти. В каждом двустишии портретируется какой-либо известный литератор 30-х годов. Имена либо называются конкретно: Горький, Демьян Бедный, М.Голодный, Артем Веселый. Либо дается развернутый иносказательный образ, например О.Мандельштама с его аристократическим имиджем: "Один лишь только везунок, счастливчик с верблюжьим профилем, бредет по стогнам – то споет мотивчик, то глянет нобилем" (нобиль – древнеримский вельможа). Либо указание на поэта опосредованно: «Куда придет он? К саду Мандельштама, пускай не Осипа» (городской сад в Хамовниках назван в честь однофамильца О.Мандельштама, А.Мандельштама, секретаря Хамовнического ЦК РКП(б)).
Другое стихотворение, посвященное теме поэзии, начинается намеренно эпатажно: «Не знаю, для чего стихи». Ю.Ряшенцев всегда четко разделял работу в качестве автора мюзиклов и автора лирических стихов, утверждая, что лирика интересна очень небольшому кругу людей: «Еще здесь в песне есть нужда, а для чего стихи?»
«Интерес к лирической поэзии в нашей стране сильно преувеличен, что стало особенно ясно с перестройкой. В 60-е годы страна этот интерес имитировала. Эти 14 тысяч человек, сметавшие конную милицию, чтобы прорваться на вечера моих друзей Евтушенко, Вознесенского, не стихов хотели. Они хотели услышать в адрес правительства гадость. А это было возможно только в стихах. И они это делали очень мощно и вернули интерес к поэзии. Западные люди, приезжая к нам, удивлялись: «Как у вас интересно! У нас поэт не может жить на стихи. У нас поэт работает, служит, а вечером пишет стихи». А у нас никто не работал, лежали на диване, писали стихи, получали гонорары. Ну и чем это кончилось? Тем, что страна перестала имитировать интерес к поэзии. И это нормально. Из ста человек поэзию любят двое-трое». Однако в стихотворении тенью проходит грусть и горечь от того, что поэзия воспринимается лишь как «блажь отставного колдуна, наркоз больных эпох, гордыня, слышимость одна, о прошлых вздохах вздох…».
Большое место занимает в творчестве Ю.Ряшенцева тема жизни и смерти. Так пленителен образ нарождающейся новой жизни, образ весны: звезды в ветвях, ледок в полынье, «колодезный ворот», поющий «про колодезный холод», – всю прелесть которой, по признанию автора, не в силах передать никакие стихи. Но тут же отчаяние от мысли потерять это навсегда: «Боже мой, все на свете имеет предел! Невозможно…» («Вот проходит январь»).
Все чаще звучит в стихах Ряшенцева горькая мысль о том, что после нашей смерти ничего не изменится, мир и не заметит нашего ухода: «Дальше что-то молодое, для свежих глаз, без пощады, без застоя, уже без нас». Печальное чувство некоторой ревности сменяется горьким же смехом: «И мы глядим из-под руки на чудеса родного града, все понимая и смеясь тому, что нас ему не надо». Мир, увы, равнодушен к нам, людям: «Ах, этот воздух на исходе дня, не замечающий того, кто дышит!» И все-таки поэт слегка лукавит, сетуя на равнодушие мира. Ведь пока живы те, кому мы дороги, жива и о нас память. А Юрию Ряшенцеву вообще грешно плакаться: песни его и стихи останутся надолго в этом мире.
Мысли о жизни и смерти вызывают появление в стихах постоянных ссылок на Ветхий и Новый Завет, церковно-славянской лексики: «Божья воля», «Пресвятая Дева», «Писание». Это метафоры, связанные с религиозной тематикой: ««Душа», конечно, чуть усталый термин. И все же вряд ли избежим потерь мы, найдя синоним выдоху Творца…», «А над крыльцом, над пеклом черепицы от Иоанна медленные птицы прозрачные нам пишут письмена», «Какой-то вороний пророк по воде – аки посуху». Религиозный образ рождает в стихотворении «Ночь на четверг» картина зимнего ненастья: «Там, над холмом бульвара, – крыло пурги, будто архангел тянется за Трубой».
На библейских аллюзиях построено стихотворение «Авария». Отключение электричества в дачном поселке полуиронически-полусерьезно ассоциируется с концом света. Возникает излюбленная поэтом тема «время и человек». «Кончина времени» воспринимается лирическим героем как справедливое возмездие за «то лишь, что близких у нас отнимало».
Сквозной образ ангела – по-домашнему уютный, немного печальный и трогательный – пронизывает цикл «Перелетные ангелы» (одноименное стихотворение, «Этот март в кепочке из букле», где появляется чуть насмешливый охарактеризованный «ангелов-хранителей профсоюз», «На Собачьем пруду…»). Во многих стихах Ряшенцева обязательная деталь пейзажа – храм: «малина с молоком – вот цвет надвратной церкви», «месяц у креста, что на Николе, качнулся, словно лодка на приколе». Как правило, прообразом их становятся родные автору с детства Новодевичий монастырь, церковь Николы в Хамовниках. Их появление в стихах Ряшенцева связано с раздумьями о собственной судьбе, о любви и разлуке. Образ же храма Христа-Спасителя возникает, когда автор задумывается о судьбе родного города и страны – это как знак обращения к социальной проблематике.
Увеличение в стихах Ряшенцева количества слов религиозной тематики связано со все более напряженными и упорными религиозно-духовными поисками. Это движение по нарастающей к последнему циклу, непосредственно связанному с темой обретения Бога.
Тема смерти и бессмертия в поэзии Ряшенцева может принимать необычный поворот. Так, монолог казненного убийцы («Переступивший») словно бы подтверждает гипотезу о том, что жизнь не кончается со смертью. Мысль о воздаянии за грехи звучит здесь особенно сильно и убедительно. Убийца встречает замученных им людей и в ужасе кричит: «Я не этого ждал! Я за плахой и ждал и хотел пустоты с темнотой. А обрел и простор и сиянье».
Тесно связана с этой темой проблема «дух и тело». Стихотворение «Плоть» – это краткий экскурс в историю, лапидарное резюме об отношении к телу в разные эпохи: «То костры, то оргии – грызня однообразна: дар ли ты божественный иль мерзость ты соблазна?» В отношении к собственному телу должна быть золотая середина – таков вывод автора. Нельзя допускать, чтобы тело было тебе господином, но и мучить его пыткой воздержания тоже не стоит.
С этой темой тесно связана другая – тема «безответной страсти к мигу», острого чувства необратимости времени: «с мгновеньем повязан однажды и накрепко» («Отрицание «Бабьего лета»»)
Хрупкость человеческого бытия олицетворяют часто встречающиеся в стихах Ряшенцева образы муравья и стрекозы, навеянные отчасти детским впечатлением от басен И.Крылова. Самые беззащитные создания на земле, муравей и стрекоза, оказываются наиболее адекватными выразителями мысли о незащищенности человека перед лицом судьбы. В стихотворении «Тяжелы проклятия у грозы» эта тема решается светло и спокойно, без привычного трагизма. Такое с легким сердцем приятие неизбежного: сегодня «рай берез», а завтра небытие – знак зрелости души лирического героя, спокойной мудрости.
И раньше в стихах Ряшенцева имели место прямые обращения к Богу:
Бог, прислушайся к «хромке», к фальшивым басам,
К перебранке бездельника с вором и сторожем –
Может, в нас ты поверишь и выживешь сам
В нашем жильном народе не врущем, так стонущем.
(«Слободская молитва»)
В последнем цикле сборника «Божий график» желание услышать ответ достигает апогея. Поиски Бога лирическим героем становятся все напряженнее, а мучающие его вечные вопросы звучат все настойчивее: «Для чего же даровано мне это дикое тело? Для чего – неужели для жалкой борьбы с ним?», «Что там, что там, в мире душ, лишенных тел, где желаешь не желаешь, а живи – беспредельность? Или просто беспредел: пар, витающий без боли и любви?». В одном из стихотворений Ряшенцева есть строки: «Ты осудил меня за обращенье к Богу. А с кем мне разговаривать? С тобой?». «У людей нет ответа на вечные вопросы», – говорит поэт. Пока нет ответа и у него самого. И все-таки муза Ряшенцева, хоть и невеселая, но и не мрачная. В ней много оптимизма. Всем своим творчеством он утверждает: «Жизнь все равно прекрасна».
Отношение поэта к религии в целом уважительное. Но в стихотворении «Этот винный магазин» вдруг звучит этакая нарочитая кокетливая легкость, едва ли не панибратство, например, в смелом определении Евангелия как репортажа о казни Христа: «Утешенья мои: репортаж от Матфея, верлибр от Луки». И если с «верлибром» еще можно согласиться, то слово «репортаж» применительно к святыням по меньшей мере неуместно.
Духовные искания в лирике Ряшенцева связаны и с личными обстоятельствами, и возрастными потребностями, и с общим усилением в последние годы интереса к религии. Религиозная проблематика в стихах Ряшенцева возникает как результат раздумий о судьбе родины и о своей личной судьбе.
Амбивалентность художественного сознания Ю.Ряшенцева
Свойство натуры лирического героя поэзии Ряшенцева– постоянные колебания настроения. То оно горькое и печальное. То внезапный прилив душевных сил рождает счастливое пьянящее ощущение очарованности красотой жизни. Спасает поэта от хандры неистребимая вера в лучшее и ироничное отношение к действительности, что свойственно лучшим представителям шестидесятников. Поэтому принцип построения сборника таков, что в нем постоянно чередуются печальные и мажорные стихи.
Так, в цикле «Чересполосица брусчатки и воды» строки, посвященные Крыму, то упоительно-чувственны, то саркастичны и полны отталкивающих подробностей отдыха «новых русских», то трагически-печальны. Только что здесь все сияло и цвело, и вот уже «нет горизонта, и небо сливается с морем и лезет на берег… Серы холмы. Волны блеклы и дохлы». Унылый пейзаж служит здесь более полному раскрытию переживаний лирического героя, душевный взлет которого сменился резким спадом настроения и возвращением к привычным угрюмым мыслям о тщете всего сущего.
При этом стихотворения, завершающие цикл «Чересполосица…», полны упорного оптимизма, утверждения права радоваться каждому мигу: «Сейчас и здесь – а больше я не знаю ничего». Умиротворенная, приземленно-бытовая картина: крымчанка варит варенье – своей торжественной серьезностью помогает поэту осознать простой и великий смысл бытия: «И от простой работы Сотворенья до сложной варки местного варенья всего лишь жизнь, всего лишь жизнь одна». Чтобы не сбиться на дешевую патетику, поэт прибегает к спасительной иронии, используя серьезно-насмешливые эпитеты: «простая работа Сотворенья» – «сложная варка» варенья.
И раньше от глаз поэта не укрывались удручающие подробности современной ему жизни. В сборнике их все больше. Выше отмечалось, что быт в стихах Ряшенцева не только «пленителен и ярок», все чаще он мрачный, унылый, «подлый» и трагичный. Картины ненастья создают соответствующий эмоциональный настрой, более полно передают чувства героя. «Тучи над нашим городом как встали, так и стоят» – тучи сгустились в судьбе и душе лирического героя. Но амбивалентность натуры поэта проявляется и здесь. Уже в следующем стихотворении тучи рассеиваются, и в звонких, праздничных строчках назло унынию утверждается: «Я не могу сказать, что время мое прошло». И снова, как в юности, голова кружится от ярких красок и пряных запахов: «Как роза, ароматен и пунцов закат над Абельмановской заставой».
Так в душе поэта постоянно борются оптимист и пессимист. Тенденция заздравного начала и заупокойного конца прослеживается на протяжении всего сборника. К каждому новому циклу поэт подходит полный сил и оптимизма, но тягостные размышления все больше одолевают его, и бодрое настроение сменяется печалью и безнадежностью. Так, цикл «Игроки в домино», как и все остальные, открывается светлым и жизнерадостным стихотворением «Я очнулся от сна» – об одном светлом и беззаботном дне, проведенном с друзьями. В нем названы конкретные люди, что присуще творческой манере Ряшенцева: поэт Сергей Дрофенко, его тесть, актер Дмитрий Журавлев с дочерьми. И снова звучит лейтмотивом мысль о том, что если и были в жизни обитателя империи радостные моменты, то они связаны исключительно с частной, а не общественной жизнью, с близкими людьми. Самый светлый по настроению раздел сборника – «Зеленый лед весны». Стихотворение, давшее заглавие всему разделу, прекрасно, как весенний нежный ветер, как негромкая мелодия. Оно дает ощущение тихого счастья.
Таким образом, гнетущее, безысходное настроение, почти все время господствовавшее в предыдущих стихах сборника, сменилось наконец ощущением спокойной, мудрой печали и стойкости перед лицом судьбы. Упорные раздумья о жизни и смерти все ближе подводят лирического героя к ответам на вечные вопросы. Завершается этот цикл четверостишием – прологом из спектакля «История лошади»: «Мироздание! Чье же ты слово, если нет у Творца твоего ничего беззащитней живого, беспощадней живых – никого?!». Оно как вступление в следующий раздел, посвященный богоискательству.
Просветленные и мрачные концовки строго чередуются: «Слободская молитва» – позитив, «Хозяйское око» – негатив, «Чересполосица…» – позитив, «Перелетные ангелы» – негатив, «Игроки в домино» – позитив, «Зеленый лед весны» – светло-печальный риторический вопрос («Мироздание! Чье же ты слово…»). Сборник заканчивается фатальной безысходной нотой: пессимист в душе лирического героя побеждает. И это результат торжества трезвого взгляда на жизнь. Честные стихи, честное отношение к себе.
Меланхолическая ипостась натуры поэта сполна проявилась в его стихах. В жизни он по-прежнему энергичный, остроумный человек, блистательный рассказчик, желанный гость в любой компании, особенно студенческой. Но и студенты быстро поняли, что есть два Ряшенцева: веселый, энергичный и привлекательный мужчина, автор светлых песен, и угрюмый меланхолик, поэт-лирик (недаром он родился под созвездием Близнецов!). «Меня поразил контраст стихов, написанных Ю.Ряшенцевым для песен, и стихов, которые я прочла в его сборнике. Такое чувство, что в одном человеке живет беззаботный оптимист, который служит маской для другого, настоящего, очень тонко чувствующего, но во многом разочаровавшегося человека» (В.Анашкина, факультет начальных классов).
«Человек, который так интересно, смешно, занимательно, артистично рассказывал о своей жизни нам на лекции, и человек, боль и душа которого вылились в стихотворениях, это две разных личности, две судьбы, два характера» (Е.Бабурина, факультет начальных классов).
При этом Ю.Ряшенцев не утратил главного своего свойства – «чуять весну за почти что декабрьскою вьюгой», мальчишеского озорства и легкости, свежести чувств. Недаром он так легко находит общий язык с молодежью, недаром его так любят студенты.
С годами в стихах Ю.Ряшенцева появилась «уравновешенность, пусть грустный, но – покой». Несмотря, на горечь утрат – прошлых и предстоящих, – в мировоззрении поэта сильно жизнеутверждающее начало, юношеское упоение красотой мира. Поэт не состарился, сохранив юную душу, закаленную в несчастьях, не сдавшуюся, не очерствевшую, не ставшую глухой и слепой.
Времена года в лирике Ю.Ряшенцева
Для поэтов всех времен лучшее время года, символизирующее вечное обновление души, – весна. Юрий Ряшенцев всем временам года предпочитает лето, особенно июнь, месяц своего рождения («Пришел июнь – я счастлив до конца»). Зиму поэт не любит: «Медленный воздух гнилой полужидкой зимы». К осени его отношение противоречиво. С одной стороны, поэт признается: «Ты, осень, мой сезон», потому что осенью, после беспечного лета, ему, по собственному признанию, особенно хорошо работается. С другой стороны, осень в стихах Ряшенцева часто олицетворяет увядание, подобно тому как весна – возрождение. Поэт создает в своих стихах узнаваемый и притягательный образ весны.
Этот образ может быть приземленным и даже неприглядным: «там мартовский трухлявый лед соседствует с землей», «лед притонувший похож на гнилой поролон». Но чаще в своих стихах Ряшенцев рисует чарующую картину намечающейся весны. Поэт словно боится разрушить неосторожным словом, жестом это хрупкое очарование. Внезапный хмельной порыв весеннего ветра физически ощутим благодаря нескольким словам: «Движение липы, взмывающей над перекрестком». Несколько точных штрихов: лед, ельник, звезды в ветвях, «ледок пристает к полынье» («Вот проходит январь»); «Льдина шалая» – «еще январского литья» – и возникает сырое пространство, полное чуткой тишины и пьянящих запахов. Эпитет «сырой» вообще встречается в стихах Ряшенцева часто: «Ночь сырая да струна тугая»; «Сырая пятница конца июля». В сборнике «Високосный год» по первой строке одного из стихов назван целый цикл стихов – «Сырые небеса».
Сборник «Дождливый четверг» весь пронизан счастливым ощущением весны. Весна томит, весна пьянит, весна оглушает, как «мартовская дикая вода». Гимн весне – стихотворение «Я хочу описать восприятие мая подростком». Поэт долго сохранял юношеское восприятие жизни и весны. Такое опьянение жизнью, которое передано в стихотворении «Этот ветер, который я пью и в котором тону…», бывает только в юности, когда порыв свежего ветра вдруг рождает ощущение светлой надежды и близкого счастья.
Радостно-приподнятым чувством наполнены строки, посвященные ранней московской весне:
Есть неугомонная беглая гармония в сырой Москве.
Есть такая путаница камня, снега, сучьев, неба
и воды,
что – слышнее счастья, а бывают случаи – и беды…
Изящество и пластичность, присущие поэтическому стилю Ю.Ряшенцева особенно ярко проявляются в этих «весенних» строках.
Однако следует отметить, что оптимистичный пейзаж с годами все реже встречается в стихах Ряшенцева. Так, практически отсутствуют в поздних его стихах картины рассвета, символизирующие утро жизни, жизненную перспективу. Если описание рассвета и появляется («Эвксинское утро»), то это рассвет хмурый и безрадостный. Гораздо чаще встречаются в лирике Ряшенцева описания заката. Эти картины передают либо глубокий пессимизм и тревогу, либо светлую печаль умудренного жизнью человека, принимающего неизбежность заката – как в природе, так и в личной судьбе. Но, сознавая неотвратимость финала, поэт борется за право жить полноценной жизнью и любить: «О закат, повремени!»
Течет человеческая жизнь, сменяют друг друга времена года в сборнике «Прощание с империей». Но сменяются они не по железной логике мироздания, а согласно прихотливым желаниям поэта, живущего воспоминаниями и ассоциациями. Поскольку логика построения сборника – это движение от детства к старости, то в каждом стихотворном разделе преобладают стихи о времени года, соответствующем определенному возрастному этапу. «Слободская молитва» – весна и начало лета, самые счастливые времена года, олицетворение юности. «Хозяйское око» – ранняя весна, ожидание счастья. «Чересполосица брусчатки и воды» – поздняя весна и лето, пора любовной страсти, сила и опыт зрелости. «Перелетные ангелы» – зима, остужающая юношеский пыл («Похоже, снег – на наши тихие места», «А оттепели наши – ненадолго»). В этом разделе представлены все времена года в их естественной последовательности. Это человеческая жизнь, уместившаяся на небольшом пространстве раздела. Еще много сил и желаний, и весна теснит зиму («Очнулась река, всю проспавшая зиму без просыпу», «Этот март в кепочке из букле»), «налетает апрельский сквозняк» («Лефортово») и пьянит «сиреневый разбой» мая («Стоял у дальнего дворца…»). Лето с «нудистским вялым раем» («Серебряный бор») сменяет осень, которой посвящен целый блок стихов. Это связано с тем, что нынешний период жизни поэта осмысливается им как осень жизни. С летом безумно жаль расставаться («Отрицание «Бабьего лета»», «Уже поверхность пруда стала золотой», «Жидкий цинк», «Московский ампир и московская осень»). Лето – возраст зрелости, когда все понимаешь и пока еще все можешь. А осень – время увядания. И обманное, короткое тепло бабьего лета только подчеркивает близость холодов и увядания. И хотя, по мнению поэта, «в августе в русской столице особенно грустно», картина получается светлая и умиротворенная. И очень точная: «быстро стареют сады, опускаются скверы». Заканчивается этот цикл стихотворением «Февральский вечер у Кропоткинских ворот». «Осенние» строки завершились картиной глухой февральской темени. Снова возникает образ разрушенного, а теперь восстанавливаемого храма Христа Спасителя с горьким и саркастическим авторским комментарием: «Как ломали, так и строим – скорей, скорей!» И мрачно-язвительный вопрос: при чем мы в этом мире, где суетятся ради власти и денег? Печально-риторический этот вопрос – вопрос человека, умудренного опытом.
Элитарна ли поэзия Ю.Ряшенцева?
Поэзию Ю.Ряшенцева часто называют сложной, выстроенной на ассоциациях, кодированной. Образы его стихов иной раз настолько сложны, что к ним нужно давать отдельный комментарий. Так, «Возвращение в Питер», посвященное сыну, звучит как ребус, в котором закодированы события семейной истории. Сам поэт не вполне согласен с оценкой его творчества как трудного для понимания. «Если я буду говорить с народом на понятном ему языке, это вовсе не значит, что я заигрываю с ним, чтобы понравиться. Если я говорю с блатным соседом на жаргоне, это не значит, что я его уважаю. Лучший показатель того, что я из народа, – это то, что я ему никогда комплиментов не делал и никакого подобострастия к нему не чувствовал, что часто присуще интеллигентам. Что, у меня в стихах не русские слова? А если народ не все русские слова знает, а только 16 из мата, так это его дело. Да, в моих стихах сложные чувства, но писать о них проще будет ложью. Ничего не зашифровано!». При этом Ю.Ряшенцев постоянно подчеркивает, что лирические стихи адресованы узкому кругу истинных любителей поэзии, рассчитаны на читателя-интеллектуала и в этом смысле являются элитарными. Что не мешает приобщиться к ним любому внимательному читателю, умеющему вчитываться, вслушиваться в поэтическую строку и сопереживать автору.
Близость сборника «Прощание с империей»
к крупным музыкальным произведениям
Отличительная особенность сборника заключена в полифоничности, близости к музыкальному многочастному произведению – сонате или симфонии (по-гречески «симфония» звучит как «созвучие»). В книге одновременно звучат несколько самостоятельных мелодий-тем. Постоянное переплетение основных голосов, то контрастирующих, то сливающихся, придает сборнику мощное, глубокое звучание.
Соната состоит из четырех частей: аллегро (драматически насыщенная, энергичная, содержащая центральную тему – обычно тему борьбы страстей), медленная часть (лирико-созерцательная, с побочными темами), скерцо, носящее характер интермедии, связки, и финал, обычно торжественный, жизнеутверждающий. В каждом разделе сборника присутствуют все четыре сонатные части. В них есть и драматизм сонатного аллегро, и лирико-созерцательное начало, стихи-интермедии, цель которых – ослабить напряжение, ненадолго отвлечь читателя от трудных раздумий («Пращур»). Отдельные циклы заканчиваются оптимистично, подобно финалу сонаты.
Если же рассматривать сборник как только одну часть сонаты – аллегро, то черты этой формы таковы. Стихотворение, предваряющее весь сборник, может быть сопоставлено с экспозицией. В нем заявлена центральная тема: приоритет любви над всем остальным. Разработка этой темы в дальнейшем может служить параллелью разработке в аллегро. Но у Ряшенцева эта тема получает развитие наряду с другими, не менее важными: темы родины, проблемы времени, поисков Бога. В аллегро есть реприза – развязка действия, несколько видоизмененное повторение экспозиции. У Ряшенцева она принимает формы возвращения к отдельным темам, их видоизменению и идейному обогащению. Как и в аллегро, в сборнике есть кода – завершающий раздел. Как и сонатная форма, сборник стихов Ряшенцева насыщен драматизмом. Но, в отличие от сонатного аллегро, где главной теме противопоставлены побочные, носящие созерцательный характер, в книге Ряшенцева все темы равнозначны, и только в финале мощно зазвучит одна – тема «вечных вопросов» и Бога. Однако финал сборника далек от жизнеутверждающего завершения сонаты. Напротив, сложные раздумья не выводят автора к ответу на мучившие его вопросы, а буря чувств, лишь слегка поутихнув, оставляет лирического героя усталым и мрачным. Хотя и не сломленным, чему свидетельство – ироническое отношения к себе, к своим страхам и сомнениям. И в этом видится утешение и надежда на более светлый исход в дальнейшем. Говорят, кто может смеяться над своей болью, тот ее в конце концов победит. Еще не вечер, будут еще стихи, и ответ – найдется.
Итак, основные темы сборника Ю.Ряшенцева «Прощание с империей» – это ностальгия по ушедшей молодости, любовь к родному городу и стране и любовь к женщине, это «ужас проходящего времени» (А.Ахматова), горечь предстоящего расставания с этим миром и напряженные раздумья о том, что там, за гранью, это тема дороги к Богу.
В чистом виде ни интимных, ни социально-политических стихов в сборнике не найти. Вспоминая что-то глубоко личное, поэт неминуемо выходит на обобщения неличного уже масштаба. При этом он демонстративно далек от площадей, на которых так громко кричали и продолжают кричать другие поэты – современники Ряшенцева. Но интеллигентный тон честных его стихов иной раз сильнее крикливых – на публику – признаний в любви родине. Негромкий, но сильный и чистый голос поэта, конечно, будет услышан и оценен по достоинству, а его мысли, печальные и мудрые, помогут понять ту самую Империю, на развалинах которой мы все сегодня живем.