С. Д. Трифонов Рецензент: доктор филологических наук, профессор Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого А. В. Моторин Записки Филиала рггу в г

Вид материала

Содержание

Философия языка - символ нашей жизни
Методология работы с текстом в отечественной науке
Проблема «локального текста» в русской литературе xix века (на материале новгородского текста)

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 23

ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА - СИМВОЛ НАШЕЙ ЖИЗНИ

«Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь?»

Ф.И. Тютчев

Энциклопедии дают самые различные толкования языка, их даже не сотни, а тысячи. Язык - это знаковая система, используемая для целей коммуникации и познания. Структурными единицами языка являются слова и предложения, составленные из них тексты. Каждое слово, каждое предложение, каждый текст всегда на что-то указывает, т.е. является знаком, причем чаще всего довольно сложным. Сложный знак - это символ.

Для современной философии язык - одна из важнейших тематик. В рамках аналитической философии язык является единственным достойным всяческого внимания предметом исследования. Философы античности и Средневековья уделяли в языке основное внимание имени как слову, обозначающему отдельный предмет. Сократ и Платон считали, что имя установлено не произвольно, а по природе. Но что значит "по природе"? Для Платона имя подражает, прежде всего, сущности. Первоначально даже по своему звучанию слова были похожи на предметы, т.е. на свои значения. Но затем от исходных слов было образовано столько новых слов, что теперь уже нельзя определить внутреннюю связь между звуком и значением. Связь слова с предметом закрепляется общественной традицией. Демокрит считал язык формой общественного договора.

Переходя к Средневековью, мы вправе ожидать, что слово будет связано с Богом. Так и есть. Евангелие от Иоанна начинается словами: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога". Язык оказывается символом божественного мироздания, смысл едва ли не любого слова надо искать в толковании Библии.

В рамках философии имени очень важно сопоставить имя и его значение, предмет. В этом отношении особого внимания заслуживают суждения яркого пропагандиста философии имени ХХ в А.Ф. Лосева: "Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности. Если слово не действенно и имя не реально … тогда существуют только тьма и безумие, и копошатся в этой тьме только такие же темные и безумные, глухонемые чудовища^²⁷⁵.

Итак, согласно философии имени, мир рассматривается как имя; имя - символ мира. Философия имени весьма характерна для философии античности и Средних веков, а также культивируется и в наши дни.

В Новое время в соответствии с философией разумного человека большое внимание стали уделять соотношению слов и понятий; слова считались обозначениями мыслей (а также чувств). Множились выступления за образование рациональных искусственных языков (Декарт, Лейбниц). Делались попытки изобрести единый язык логики для науки, а также единый язык общения для людей всех национальностей. Понадобились многие годы, прежде чем эти усилия дали ощутимый результат. В 1887 году варшавский врач Людвиг Заменгоф создал язык эсперанто (в переводе с латинского означает "надеющийся"), на котором способны общаться ныне несколько миллионов человек.

Развитые в Новое время воззрения, интерес к научному пониманию истины привели к выдвижению в центр анализа предложения, а не слова. Законченная мысль выражается не словом, а повествовательным предложением, высказыванием. К повествовательным предложениям в отличие от слова применимо представление об истинности или ложности. В философии предложения предмет понимается как то, что обладает свойствами и участвует в отношениях. Свойства и отношения называются признаками. Философия предложения в систематическом виде впервые изложена Л. Витгенштейном в его "Логико-философском трактате".

При рассмотрении любого предложения интерес представляют два момента: 1) что соответствует предложению в реальной действительности; 2) каким образом связаны слова в предложении. В первом случае мы интересуемся значением и смыслом предложения, а во втором - его грамматикой, составленностью, синтаксисом.

Рассмотрим четыре следующих предложения.

Крейсер «Аврора» находится в Париже.
«Аврора» в Париже находится крейсер.
Крейсер «Аврора» находится в городе на Неве.
Крейсер «Аврора» находится в одном из крупных городов России.

Первое предложение ложно: крейсер «Аврора» находится, как известно, не в Париже, а в Санкт-Петербурге. Так как первое предложение ложно, то оно не имеет значения. Второе предложение построено не по правилам грамматики, синтаксиса, следовательно, нет оснований ставить вопрос о его значении. Третье и четвертое предложения обладают одним и тем же значением, но разными смыслами. Это становится очевидным, если мы перепишем третье и четвертое предложения следующим образом: Крейсер «Аврора» находится в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург – город на Неве. Крейсер «Аврора» находится в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург – один из крупных город России.

Левые части предложений 3 и 4 одинаковы, они обладают одним и тем же значением. Правые части предложений различны, они выражают два смысла.

В рамках философии предложения совсем необязательно ограничивать свой анализ отдельными предложениями. Можно рассматривать и тексты, но как составленные из предложений, которые должны быть связаны друг с другом непротиворечивым образом.

Стратегической целью философии предложения является достижение максимальной ясности в понимании языка. Язык должен быть ясным, как условие математической задачи; нет такого математика, который бы не потребовал уточнения условия задачи при обнаружении в нем неточностей, двусмысленностей. Любимая поговорка философа-аналитика (а именно в аналитической философии стремятся к ясности высказываний) звучит так: «Давайте уточним значение и смысл сказанного (написанного)».

Итак, философия предложения - это важнейший этап в развитии философии языка, для которого характерен обостренный интерес к семантике (теории значения и смысла) и синтаксису (сочетанию слов в предложении). Философия предложения дополняет философию имени.

Язык создается и используется людьми не произвольно, а в соответствии с их целенаправленной деятельностью, практикой. При этом человека интересует не просто истина (как в философии предложения), представляющая ему объект таким, а значение объекта для человека. Человек вольно или невольно реализует ценностное отношение к миру. Это обстоятельство довлеет над ним постоянно и в итоге находит свое выражение в самом характере интерпретации. В этой связи за последние 3-4 десятка лет в философии языка резко возросло внимание к ценностным установкам личности.

Еще совсем недавно едва ли не каждый ученик читал строки В.Маяковского: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть». Но как понять выражение «я знаю» (анализу которого философы-аналитики посвятили тысячи страниц)? Что имел в виду поэт, утверждая «я знаю»? В стихах Маяковского отсутствует подлинное доказательство, ибо суждения поэта невозможно подтвердить и опровергнуть фактами. То, что Санкт-Петербург – один из крупнейших город России, можно подтвердить фактами; знания Маяковского - это его личная ценностная установка. «Я знаю» означает у Маяковского «Я верю, я полагаю, я думаю, я надеюсь, я хочу, чтобы страна советская процветала».

Итак, очень часто предложение является выражением ценностной установки личности, оно обладает особым прагматическим смыслом.

С ценностными установками, своими и других людей, человек имеет дело на каждом шагу, всегда, когда в поле его действия попадают ценности. В этой связи в философии языка предстоит сделать очень многое. Философы выясняют, как можно сказать о ценностях, какая логика при этом используется, связаны ли между собой значение предложения и его прагматический, ценностный смысл, как на основе анализа предложений с прагматическим смыслом лучше понять сами эти смыслы.

Раздел 5. Историко-литературное наследие России

Гаричева Е.А.

^ МЕТОДОЛОГИЯ РАБОТЫ С ТЕКСТОМ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКЕ

В современной науке все большую актуальность приобретают методологические проблемы, разрешение которых делает необходимым для исследователя определить свою историко-литературную позицию и выбрать метод исследования текста.

В отечественной науке в 19-20 веках складываются основные школы, в которых вырабатывается представление о тексте как явлении историческом и духовном. Историко-фактическая школа А.Н. Пыпина, Н.С. Тихонравова, сравнительно-историческое литературоведение Александра Николаевича Веселовского, мифологическая школа Ф.И. Буслаева и психологическое направление в науке, которое разрабатывали А.А. Потебня и Д.Н. Овсянико-Куликовский, объединяет идея изучения текста в контексте эпохи, т.е. историко-культурный метод. Так, Н.С. Тихонравов настаивал на необходимости системного изучения источников – всего, что создано автором текста: черновиков, вариантов, эпистолярного наследия и др. Ф.И.Буслаев, утверждая, что в основе сходных сказаний разных народов лежат общие законы развития человеческого духа, обратился к тексту как явлению духовному. Харьковская школа А.А. Потебни и казанская школа И.А. Бодуэна де Куртенэ рассматривали текст как явление историческое и психологическое, стремясь к комплексному использованию методов познания. Московская школа Ф.Ф. Фортунатова рассматривала текст как форму выражения мышления, развивая формальное направление в науке.

В отечественной науке 20 века преимущественное развитие получают структурализм, герменевтика и «теория всеединства».

Структурализм рассматривает текст как особым образом организованную словесную структуру, моделирующую действительность. Последователями структурализма становятся П.Х. Тороп, Б. Томашевский, Б. Успенский, В. Иванов, В.Н. Топоров и др. Ю.М. Лотман утверждал, что литература моделирует объекты, неизвестные автору, но любой автор, начиная работу, имеет план и ценностное представление о мире. Таким образом, необходимо восстанавливать авторскую картину мира, используя аксиологический, системно-структурный и телеологический подход.

По мнению В.В. Виноградова, образ автора – «это сфера, через которую вовлекаются в мир литературного искусства разные конструкции мировоззрения»^²⁷⁶. Выбор определенной формы организации текста зависит, по мнению этого исследователя, от ценностно-эстетических установок автора и от жанра произведения.

А.П. Скафтымов раскрывал авторскую модель мира через систему персонажей и мотивы, которые группируются вокруг них. Целостный анализ произведения, по мнению этого исследователя, может осуществляться, если в каждой детали видеть внутреннюю цель автора^²⁷⁷.

Русские философы Н. Бердяев, П. Флоренский, С. Булгаков, А. Лосев понимали текст как акт художественного сотворчества человека и Бога. Стремясь к синтезу объекта и субъекта вслед за Платоном, каждый из этих мыслителей обращался к категории, которая выражала Всеединство. Для Булгакова это была София, для Флоренского – имя, для Лосева – миф, символ, число. В работе «Диалектика мифа» А.Ф. Лосев утверждал: «В слове сознание достигает степени самосознания. В слове смысл выражается как орган самосознания. Слово есть не только понятая, но и понявшая себя саму природа»^²⁷⁸. В символе исследователь видел «определенным образом сформулированный эйдос», в структуре символа выделял систему диалектических антиномий. Переход от эйдоса к символу считал диалектическим и видел его выражение «а) через категорию алогического становления, б) категорию ставшего «факта»^²⁷⁹.

Близок к этому направлению был друг и оппонент В.С. Соловьева Лев Михайлович Лопатин (1855-1920). В своей работе «Неотложные задачи современной мысли» он утверждал, что внутреннее единство действительности отражается в человеческой душе, «в непосредственных переживаниях и актах нашего внутреннего я», которые выражаются через категории духовного бытия: «…Наши высшие категориальные понятия выражают такие определения и отношения, без которых бытие духа совершенно немыслимо. Только через объективизацию этих основных условий духовности мы можем мыслить внутренние связи, которые есть суть нечто большее и другое, чем простая внеположность исключающих друг друга частей, и такое внутреннее единство, которое не расчленяется и не распадается во множественности, а, наоборот, реализуется в ней, как именно единство, неразделимое в себе»^²⁸⁰. В настоящее время некоторые исследователи пытаются выявить в тексте такие духовные категории как пасхальность, софийность, преображение и другие. В «Статьях по этике» Л.М. Лопатин, развивая мысли И. Канта, утверждал, что в исследовании действительности нельзя обойтись без решения идеи свободы воли и бессмертия души. Он полагал, что нравственное сознание может найти свое законченное научное обоснование и строгое философское выражение только «при таком миросозерцании, для которого свобода воли, разумный, нравственный миропорядок и вечность внутреннего существа человека перестанут быть пустыми словами»^²⁸¹.

Русская герменевтика, также развивая идеи И. Канта, рассматривает текст как сформулированную в пространственно-временной модели точку зрения на мир. Герменевтика стремится к соединению субъекта и объекта познания, но с сохранением между ними дистанции. В теории диалога М.М. Бахтина большое значение имеет интерсубъективный анализ текста. По мысли исследователя, текст – это сфера бытия, явленная человеку, и раскрывается духовное содержание текста в диалоге с Другим. Текст может быть обращен к собеседнику – тогда речь идет о взаимопонимании, или к самому автору как Другому – тогда проявляется его самосознание.

В работе «Проблема текста» М.М. Бахтин называет исследование текста «опытом философского анализа»^²⁸², который осуществляется в пограничных сферах разных наук. Текст Бахтин считает средством реализации духа^²⁸³. В этом, по мысли исследователя, и заключается специфика гуманитарных наук как наук о духе: «Гуманитарные науки – науки о человеке и его специфике, а не о безгласной вещи и естественном явлении. Человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), т.е. создает текст (хотя бы и потенциальный)»^²⁸⁴.

Ярче всего гносеология Бахтина и его теория диалога раскрывается в работе «К философским основам гуманитарных наук». «Пределом» познания личности Бахтин называет здесь «мысль о Боге в присутствии Бога, диалог, вопрошание, молитву»^²⁸⁵. «Бытие человеческой души», считает Бахтин, нельзя познать с помощью «категорий вещного познания», потому что «становление бытия – свободное становление. Этой свободе можно приобщиться, но связать ее актом познания (вещного) нельзя»^²⁸⁶. Поэтому внимание исследователя должно быть обращено к «бытию выражения». Философию языка М. Бахтина, изучение модели художественного произведения с помощью категорий времени и пространства (хронотопа) развивали его последователи и ученики – С.С. Аверинцев, В.В. Кожинов, С.Г. Бочаров и др.

В исторической науке близок к методологии М.М. Бахтина А.С. Лаппо-Данилевский (1863-1919). В своей работе «Методология истории» он описывал методологию источниковедения и методологию исторического построения. При интерпретации источников А.С. Лаппо-Данилевский предлагал осуществлять выбор метода исследования в соответствии с задачами, но особое внимание уделял комплексному использованию методов. Так, методы герменевтики, предполагающие ассоциирующую и целеполагающую деятельность сознания, по его мнению, будут преобладать при анализе авторской идеи, поскольку психологический метод исходит из понятия о чужом сознании, объективизирующемся в данном продукте. Технический метод будет использоваться при толковании приемов, которыми пользовался автор для выражения своей идеи. Наиболее системными методами, объединяющими анализ и синтез, Лаппо-Данилевский считал индивидуализирующий и типизирующий методы. Среди типизирующих методов исследователь выделял принцип единообразия, который позволяет соотнести модель мира автора с типичными моделями, и принцип исторической связи, который обнаруживает преемственность между явлениями культуры. Среди индивидуализирующих – принцип ценности факта, который позволяет понять систему ценностей создателя произведения. Целостность источниковедческого анализа проявляется в том случае, если одно и то же явление можно рассматривать, используя разные методы и восходя к синтезу.

Типизирующий метод предполагает понимание текста с точки зрения отношения к данному состоянию культуры, а индивидуализирующий метод предполагает обращение к личности, которая породила текст и запечатлела в нем индивидуальные особенности своего творчества. Так, исследователь пишет: «Если […] под символом разуметь такой знак, значение которого, ассоциированное с известным образом, условно признается целой социальной группой, то и толкование его проводится преимущественно путем типизирующего метода, он получает широкое применение, например, в области церковной или светской символики… Если, напротив, иметь в виду, что данный символ представляет более или менее произвольную ассоциацию между мыслью автора и образом, т.е. что употребляемый им символ имеет индивидуальное значение, то и толкование его. Конечно, требует преимущественно индивидуализирующего метода»^²⁸⁷. Авторская интенция всегда проявляется в черновиках, рукописных редакциях, в публицистических произведениях, создаваемых одновременно с художественными. Наконец, нельзя игнорировать историко-культурный фон, зачастую определяющий замысел и задачи автора. Чтобы понять писателя, надо встать на его позицию, посмотреть на мир его глазами, необходимо учитывать его систему ценностей. При интерпретации текста лучше всего использовать комплексный метод анализа, иначе диалог с произведением может просто не состояться.

Абрамовская И.С.

^ ПРОБЛЕМА «ЛОКАЛЬНОГО ТЕКСТА» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА (НА МАТЕРИАЛЕ НОВГОРОДСКОГО ТЕКСТА)

Еще несколько лет назад понятие «локальный текст» звучало как новое слово в филологии, краеведении, как открытие нового подхода к уже известным проблемам. Теперь появилось такое количество работ о тексте Петербургском, Пермском, Крымском, Вятском и пр., что само понятие утеряло свежесть, новизну, но это не означает исчерпанности проблемы. Ни теоретическая, ни эмпирическая составляющие понятия полностью не определены, совершенно ясно, что понадобится довольно много времени, чтобы обрисовать контуры всех возможных локальных текстов, особенно провинциальных, в русской культуре и, в частности, в русской литературе. Корни формирования местного текста уходят в глубокую древность – человек заполнял пространство своей жизни знаками, остававшимися в веках. И теперь, в наши дни, «локальный текст оказывается живой и действенной инстанцией, организующей отношения человека и среды его обитания. Его символические ресурсы включаются в процесс самоидентификации. Поэтому осознанное отношение к месту собственной жизни становится актуальной задачей духовного творчества. Особенно в современной России, пережившей крах символических структур советского геопространства»^²⁸⁸. Так что, каждый раз, строя планы именовать и переименовывать улицы, воздвигать памятники, мы должны полностью отвечать за свои действия и понимать, что каждый оставленный знак свидетельствует о нашем сегодняшнем восприятии и самих себя, и своего места - и шире - о понимании значения этого места в общей системе ценностей государства.

Под понятием «новгородский текст» мы объединяем и по возможности семантически структурируем высказывания о Новгороде, некую совокупность следов, оставленных Новгородом в русской словесности.

В новой русской литературе Новгородский текст начал формироваться, по-видимому, в последней трети XVIII века в творчестве А.П. Сумарокова, Я.Б. Княжнина, Екатерины II, А.Н. Радищева, Н.М. Карамзина и др. авторов. Следующий яркий этап в его эволюции – декабристская эпоха, ее представители видели в Новгороде пример свободы и демократии, затем середина XIX века дала мощное развитие Новгородской темы и текста. В данной статье речь пойдет преимущественно о путешествиях середины XIX века. Последовательное и системное изучение «новгородского текста» потребовало бы изучения вообще всех знаковых манифестаций Новгорода, включая особенности ландшафта, историю, географию, особенности бытового уклада. В число таких манифестаций войдут и «новгородское вече», и Святая София, и Марфа-посадница, и Вадим новгородский, и Волхов, и могила Державина, и Антониев монастырь, и, надеюсь, Новгородский университет имени Ярослава Мудрого, и множество других реалий, которые исторически привязаны к месту.

Роль художественной литературы в осмыслении локального текста основополагающая, поскольку только в художественной литературе локальные тексты достигают той высокой степени осмысленности и завершенности, которая вводит их в культуру. Однако принципиально важно учитывать не только выдающиеся произведения словесности, но и произведения «не-гениев», как называл второстепенных писателей В.Г.Белинский. Мы уже привыкли к мысли, что настоящие авторы Петербурга, который мы знаем, – А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М.Достоевский, А.А. Блок, А. Белый, А.А. Ахматова. Только в их поэмах, стихах, повестях и романах Петербург «осознал себя». Настоящие авторы Новгорода заявлены в сборнике «Новгородский край в русской литературе», изданном совсем недавно коллективом авторов^²⁸⁹. Но этого не достаточно. Необходимо ввести в общий литературный контекст все доступные памятники словесности. И в этом случае со временем прояснится собственно «текст» со всеми его доминантными признаками.

Интересен тот факт, что в литературе локальный текст создается не только представителями места, которое является предметом рефлексии, а чужаками – путешественниками, литераторами, оказавшимися по разным причинам причастными жизни этого места. Взгляд со стороны, по-видимому, выделяет из общего потока жизни явления с исторически сложившейся, устойчивой репутацией «знаковости» и символичности для данного пространства. Для абсолютного большинства конкретных литературных текстов, о которых будет идти речь, характерно внимание к хорошо известным памятникам культуры и общественной жизни Новгорода. Собственно, целью путешествия и становится желание увидеть то, о чем стало известно из каких-то источников, однако и в этих текстах неожиданно мелькнет оригинальный взгляд, субъективное наблюдение, сиюминутное впечатление, много говорящее о повествователе и задачах, поставленных им во время странствия, хотя и по «своему» отечеству, но еще визуально не соотнесенному с некой картинкой. Большая часть записок, путешествий описывает именно визуальный ряд, создается некий аналог фотографии, иллюстрации, уточняющей и закрепляющей всё знание о пространстве, почерпнутое из различных источников. Тем не менее, можно выделить некие конкретные задачи, стоявшие перед авторами – познавательные, философские, публицистические, психологические.

На данном этапе исследования делается попытка выделить из мемуарной литературы, к которой отнесены и путешествия, «знаковые» для новгородского текста понятия. Не все произведения равноценны, поскольку речь идет о творчестве людей, не одаренных ярким литературным талантом, однако они представляют интерес для воссоздания общей картины исторической, хозяйственной, общественной, культурной жизни города и окрестностей.

Одно из «общих мест» для большинства произведений – осмысление Новгорода как места паломничества русских людей. Места, хранившего следы прошедших веков и дающего возможность приобщения к общенациональной культуре и истории.

Александра Осиповна Ишимова, известная созданием истории России для детей, естественно, с особым трепетом отнеслась к посещению города, с которым связаны героические и драматические страницы истории: «... я не понимаю, как можно во всяком другом случае русскому въехать в первый раз в этот древнейший из городов наших и не почувствовать ничего особенного к тому месту, которое так справедливо может назваться колыбелью нашего колоссального царства. При взгляде на Новгород перед глазами моими невольно рисуется картина младенчества России, когда предки наши беспримерно отважные и в то же время беспримерно добрые сердцем так простодушно сознаваясь в беспорядках земли своей просят царей у народа чуждого и добровольно покоряются им»^²⁹⁰. Ишимова считает факт призвания варяжских князей «высоким доказательством необыкновенного великодушия», «благородным торжеством над самолюбием», «следствие необходимости того времени и стремление к просвещению»^²⁹¹. Данное ее наблюдение вписывается в споры вокруг факта призвания Рюрика и начала русской государственности. Этой проблеме посвящен ряд произведений, создавших свою особую главу в «новгородском тексте».

Общероссийское значение города подчеркивает и Александр Павлович Славин («Путешествие русского человека на поклонение господину государю Великому Новгороду, Святой Софии златоглавой и ее заповедной святыне», 1858): «Мысль о русской старине не сливается ли невольно с Новгородом? Благоговейте же пред стариною Новгорода, с сказками целой России сливающейся; берегите ее, как темное воспоминание, которое ведет вас к ясному будущему!»^²⁹² И далее: «И вот я в кремле!.. в кремле священном. В хранилище русской славы… в том кремле, где каждый камень вызывает умилительное воспоминание о давно минувшем… Мне стало так отрадно, так радостно…»^²⁹³ Этот взгляд из сегодня в прошлое, а затем в будущее – также красноречив. Вся жизнь Новгорода неразрывно связана с прошедшими веками, прошлое освящает настоящий момент, его познание дает надежную основу движению вперед.

Ранее уже упомянутых авторов посетил город Александр Владимирович Висковатов и в «Новгородских письмах» (1826) назвал его «колыбелью русского народа», «отчизной Вадима и Марфы», где «были посажены семена настоящего величия России»^²⁹⁴, для него город – «почтенный памятник русской старины, этот основной камень славы и могущества обширной России», «патриарх городов российской империи».

Восхищаясь героическим прошлым, путешественники рефлексируют по поводу утраты былого величия – это один из наиболее устойчивых мотивов в литературе о Новгороде. Мы хорошо помним стихотворение Лермонтова «Новгород» (1830) и строки «Сыны снегов, сыны славян,/ Зачем вы мужеством упали?» В стихотворении зафиксировано отношение к городу, сформировавшееся в декабристской литературе, для которой древний город был символом свободы. Интонация уныния появилась в стихах о Новгороде после подавления декабристского восстания, и Реквием по древнему городу современниками воспринимался как реквием по свободе. Та же тема падения былой славы звучит в стихотворении Д.В. Веневитинова «Новгород» (1826), написанном в форме диалога с ямщиком, и с особой горечью замечает поэт:

<…>Везде былого свежий след!

Века прошли… но их полет

Промчался здесь, не разрушая.

«Ямщик! Где площадь вечевая?»

– Прозванья этого здесь нет…^²⁹⁵

Совершенно иные интонации в стихотворении В.Н. Григорьева «Берега Волхова», поскольку это еще только 1823 год. Поэт описывает Рюриково городище, но нет уныния при мысли о былом величии, напротив, он вполне доволен, что не слышит ни «голоса грозной битвы», «ни воплей дев с полей родных».

К тебе певец идет с довольною душой:

Он любит с башни зреть, задумчивости полный,

Как ты волнуешься сребристою струей,

И перед ним цветущее село

Склоняется над тихими водами,

Любуяся в их светлое стекло;

Здесь берег обнялся зелеными лугами,

Там он стеной песчаною обвис,

И ели древние над ним шатром сплелись!^²⁹⁶

Поэт соединил древность и современность. Сквозь «сейчас» просвечивает «тогда», и это не наводит уныния, напротив, древность города делает значительным, «содержательным» пребывание в нем. Пространство до сих пор хранит свою мифологию, пространство одухотворено, полно смыслов, идущих из древности. Таким образом, трактовка новгородской темы становится способом передачи потаенных смыслов, о которых невозможно было говорить открытым текстом. В период подготовки восстания 1825 года Новгород «прозвучал» со всем своим вольнолюбием, со всей мощью, после подавления восстания вновь именно новгородская тема, ностальгически воплощенная как воспоминание о былом и не сбывшемся отразила настроение целого поколения литераторов.

Значительное место в мемуарах занимают пересказы местных преданий.

А.О. Ишимова упоминает о том, что «в башне на западной стороне жила птица, воровавшая детей, чтобы ими кормить своих птенцов»^²⁹⁷. А М.А.Коркунов пересказал легенду о Хутынских колоколах, которые, «по сказанию летописцев, звонившие сами собою перед покорением Новагорода, молчали…»^²⁹⁸. Предания, в основном, связаны с определенными топонимами: Хутынь, Волхов, Софийская сторона и пр. Особенно часто звучат рассказы о кулачных боях на мосту и упоминается легенда из времен Ивана Грозного, когда Волхов окрасился в кровавый цвет от множества трупов, сброшенных в воду.

Знаком Новгорода стали святые места (Св. София, монастыри Юрьев, Хутынский, Антониев и др.) и связанные с ними чудотворные иконы, Животворящий крест.

Описывая Софийский собор, большинство путешественников отмечают т.н. Корсунские врата, рассуждают об их происхождении, выдвигая разные версии (Византия, немцы и пр.); описывают богатый фонд библиотеки, иконы, купольную фреску и связанную с ней легенду, перечисляют хранившиеся в соборе раки со святыми мощами.

Таким образом, мы рассуждаем о новгородском тексте как о неком «сверхтексте», который прошел стадии формирования и эволюции, разные эпохи вписывают в него новые страницы. У этого «сверхтекста» есть ядро, и именно его содержание является предметом нашего исследования.

Зябрева Г. А.

Blog

Содержание

ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА - СИМВОЛ НАШЕЙ ЖИЗНИ