Учебно-методический комплекс ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению кафедры новой и новейшей истории исторического факультета ргу. Протокол №4 от 22. XII. 2005 г
| Вид материала | Учебно-методический комплекс |
СодержаниеПримерные вопросы зачета Тексты для работы на семинарских занятиях |
- Программа спецкурса «Гуманистическая психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается, 313.08kb.
- Программа спецкурса «Психология манипуляций» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению, 234.58kb.
- Программа курса «Социальная психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению методической, 758.46kb.
- Методические указания к спецкурсу «Психология манипуляции» Ростов-на-Дону, 413.23kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «Документоведение» по специальности, 257.28kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «Управленческие решения» по специальности, 437.24kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «Стратегический менеджмент» по специальности, 234.48kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «Стратегический менеджмент» по специальности, 446.84kb.
- -, 329.42kb.
- Учебно-методический комплекс для студентов специальности 080102 «Мировая экономика», 1013.06kb.
ПРИМЕРНЫЕ ВОПРОСЫ ЗАЧЕТА
Приложение 3 ТЕКСТЫ ДЛЯ РАБОТЫ НА СЕМИНАРСКИХ ЗАНЯТИЯХ по теме № 14 №1 Постановка проблемы – это и есть начало и конец всякого исторического исследования. Где нет проблем – там не и истории, только пустые разглагольствования и компиляции. [Февр Л. Бои за историю. М., 1991.] №2 …История ментальностей…, т.е. «разлитых» в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мыслей и ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем очень устойчивых внеличных его аспектов, противопоставляет себя традиционной истории идеологий с такою же недвусмысленностью, как и семиотика или бахтинская теория карнавала. История ментальностей опять-таки вскрывает иной, как бы «потаенный» план общественного сознания, подчас не выраженный четко и не формулируемый эксплицитно. Исследователь ментальностей имеет дело не с философскими, религиозными или политическими убеждениями или доктринами как таковыми, - его занимают не теории, а та «почва», на которой произрастают, в частности, и теории. В цен6тре его внимания – образ мира, который заложен культурой в сознание людей данного общества и преобразуются ими спонтанно, по большей части вне контроля их «дневного сознания». [Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993.] №3 История ментальностей и историческая антропология никогда не смешивались. Они сложились почти одновременно, но соответствовали разным целям и объектам. Историческая антропология представляет собой общую глобальную концепцию истории. Она объемлет все достижения «Новой исторической науки», объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропологии. Она охватывает все новые области исследования, такие, как изучение тела, жестов, устного слова, ритуала, символики и т.п. Ментальность же ограничена сферой автоматических форм сознания и поведения. Судьба обоих понятий весьма различна. Ментальность имела поразительный успех. Термин «ментальность» распространился из французского почти во все языки, вошел в обиходный язык и наводнил учебники. Напротив, многие историки, в Ом числе, те, кто был новатором в изучении ментальностей, среди них Жорж Дюби, отказываются употреблять это понятие, прежде всего из-за чрезмерной его расплывчатости, а также и потому, что налицо намерение превратить его в существенное понятие причинности в истории, пренебрегая экономикой, социальными отношениями, политикой и т.д. Что касается меня, я убежден в том, что изучение ментальностей – неотъемлемое завоевание исторической науки, позволяющее ей преодолеть разделяющие ее барьеры. [Ж. Ле Гофф. Интервью с профессором Жаком Ле Гоффом. // Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993.] №4 Но ментальности хотя и изменяются очень медленно, все же изменяются. В обществе возрастает удельный вес новых социальных элементов, прежде всего бюргерства. Эти слои далеко не всегда были способны самостоятельно формулировать и выражать свои потребности и взгляды. Историку приходится искать как бы окольные пути для того, чтобы проникнуть в их сознание. [Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993.] №5 С тех пор как проблематика ментальности утвердила свои права в историографическом пространстве, ее предмет постоянно уточнялся в связи с самой практикой конкретных исследований и сопровождавшей их теоретико-методологической рефлексией. Но при всех различиях в позициях историки всегда сходились на том, что предметом исследования в данной области является сфера неосознанного или слабо осознаваемого, в которой общий комплекс сознание/бессознательное и комплекс поведения «перетекают» друг в друга. Однако трудность обнаружения, а главное, расшифровки связи бессознательного с тем, что именуется чистым сознанием, сложность реконструкции его индивидуальной специфики в органической связи со своеобразием социально-исторического и природного контекста его бытования и изменения, прямая неявленность его в источниках породили позицию отрицания возможности и необходимости его реконструкции. Наиболее внятно эта позиция была артикулирована в современной французской историографии А. Буро, в российской – А. Л. Юргановым, который, не отрицая самого феномена бессознательного, считает необходимым отделить «изучение человеческого самосознания от изучения человеческой психики, доступной лишь в живом общении». «Ограниченная история ментальностей», предлагаемая А. Буро также репрессирует область бессознательного, ориентируя исследователя на анализ конкретных высказываний, образующих подоснову различных дискурсов. Как представляется, ориентация на вариант «ограниченной истории ментальностей», как и иные модификации исследовательских технологий, в которых репрессируется область бессознательного, уводят исследователя от тех потенциально продуктивных аналитических стратегий, которые благодаря ресурсам, накопленным сегодня в исторической науке и других дисциплинах, способны обогатить наше понимание прошлого и настоящего. [Николаева И.Ю. Ментальность гендерного казуса \\ Междисциплинарный синтез в истории и социальные теории: теория, историография и практика конкретных исследований. М., 2004.] №6 Прежде всего, следует поговорить о самом концепте историческая антропология, поискать ответ на вопрос что же это такое? Попытки обсуждения этого явления предпринимались многократно, но они недостаточны… Для этого историографического явления до сих пор нет устоявшегося названия. Доминирует - историческая антропология, но говорят об антропологически ориентированной истории, этнологизированной истории или антропологической истории. Это «плавающее» название феномена говорит о многом, в первую очередь о неустойчивости его дисциплинарного статуса. Философы, например, склонны считать историческую антропологию разновидностью прикладной антропологии, входящей в культурную антропологию наряду с религиозной, психологической и возрастной1. Насколько мне известно, в вузах России культурная антропология преподается как этнология, т.е. как теоретическая часть этнографии, которая в отличие от истории исследует социокультурную жизнь общностей преимущественно в статике, в синхронии. Между тем, очевидно, что историческая антропология это важная составляющая современного исторического знания, отличающаяся от этнологии-этнографии. Свидетельство тому десятки новаторских конкретно-исторических исследований, очень разнородных по предмету, методам, исследовательским стратегиям, процедурам и т.п. Их авторы сегодня признанные мэтры исторической науки. … Во Франции ряд специалистов, в частности, Роже Шартье тоже говорят о недостаточной институанализации исторической антропологии. Возможно, все дело в том, что это «сложная история», как недавно назвал ее французский историк Анри Бюргьер2, который одним из первых наряду с Анри Дюпроном и Филиппом Ариесом попытался ответить на вопрос, что же такое историческая антропология. Тем не менее, антропологическая история существует не только как интеллектуальное течение, но и как исследовательская практика историков, обладающая большим обновляющим потенциалом. … Широко распространенное мнение о том, что историческая антропология -это «продукт» преимущественно французской исторической мысли, на мой взгляд, является упрощением. Хотя основателем «исторической антропологии» по праву считается Марк Блок3. Историческая антропология формировалась в качестве особого исследовательского полюса длительное время в международной историографии. Интерес к человеческому содержанию истории проявляли уже просветители и романтики, но особенно он усилился с конца XIX века. Вряд ли верно понимать антропологическую историю лишь как результат взаимовлияния или синтеза истории и антропологии4. Структурная антропология К. Леви Стросса, стала своего рода точкой отсчета для многих историков–новаторов, но значительную роль в оформлении и укреплении антропологически ориентированной истории сыграли контакты историков не только с антропологией, но и с философией, историей науки, географией, социологией, психологией, экономикой, семиотикой, лингвистикой. Тексты, созданные в традиции антропологической истории5 убеждают в том, что в последние десятилетия прошлого века это исследовательское поле аккумулировало значительную часть новых идей, появившихся в гуманитарном знании. Тем не менее, решающим было внутреннее стремление исторического сообщества к совершенствованию исторического познания. Известно, что в двадцатом столетии историописание претерпело существенные трансформации, которые переформатировали базовые аксиомы ремесла историка. Радикально переосмыслен культурный статус прошлого, значение архива, источника и роль историка как познающего субъекта, обновились представления о возможностях «игры» с масштабом анализа в процессе исторического поиска, впервые историки задумались о текстуальном измерении (письме) исторической науки, яснее стала гипотетичность любого осмысления явлений прошлого, потенциальный характер целостности истории. Значительный вклад в обновление историописания внесли французские историки, в том числе, объединившиеся вокруг журнала «Анналы», однако различные варианты идей, которыми руководствовались эти историки, почти одновременно появлялись и в других странах: Англии, России, Германии, Италии, США. В начале третьего тысячелетия, пережив интеллектуальную революцию 1960-1980-х годов, прагматический и культурный повороты 1990-х, профессиональное историческое сообщество, сохраняя тенденцию к антропологизации истории, напряженно ищет способы легитимации собственной познавательной деятельности6. При этом в лучших своих работах историки демонстрируют эвристические возможности нового понимания соотношения между теорией и практикой, которое оформилось в XX веке. Если раньше практику понимали либо как применение теории, либо как то, что само создает теорию, то сегодня отношения теории и практики все чаще лишены подобной тотализации и выглядят более фрагментарно. По словам Ж. Делеза «практика оказывается совокупностью переходов от одного пункта к другому, а теория – переходом от одной практики к другой». Никакая теория не может развиваться, не наталкиваясь на какую-то преграду и нужна практика, чтобы эту преграду преодолеть. Иными словами, теория сегодня – это своего рода "ящик с инструментами". Историки изобретательно комбинируют имеющиеся в их распоряжения средства в целях решения конкретных исследовательских задач. При этом набор этих средств, также как вопросник к документам, который составляет историк в процессе формирования замысла работы, способен определить только сам исследователь. Личностное определение методологической позиции, выбор теоретического языка становится сегодня нормативным. … В этой трансформации исторического знания трудно переоценить роль междисциплинарных связей истории и других наук о человеке, которые усложнялись на протяжении всего прошлого века. В результате в XX веке историческое познание стало частью гуманитарного дискурса, в полной мере демонстрируя глубину и принципиальный характер перемен, происходящих в гуманитарии. При этом следует учитывать, что междисциплинарное взаимодействие развивается отнюдь не случайно. Оно приобретает смысл лишь в определенной интелектуальной атмосфере, характерной для среды, в которой это взаимодействие осуществляется. То, что вот эти знаменитые «повороты», о которых сегодня много написано, совпали в 1960-1980 годы, породив историографическую революцию, это следствие случайного во многом стечения обстаятельств. Внимательный анализ процессов, происходящих в социальных науках убеждает в том, что «лингвистический поворот» 1970-х гг. - один из последних всплесков формирующейся с начала века лингвистической парадигмы в гуманитарном знании7. Прагматический поворот, связанный с переосмыслением Практики с большой буквы, имевшей вполне определенное значение в марксизме, тоже наметился уже в межвоенный период8. Интерес к субъекту периодически усиливался и затем вновь ослабевал в гуманитарном знании9. Да и основы теории исторического познания10, выгодно отличающиеся от современных споров о "фактах " и "фикциях" были сформулированы еще в середине XIX века11. Словом, интеллектуальная история XX века, составной частью которой является историография, развивалась, как и история в целом, отнюдь не линейно, от простого к сложному, но как серия заколдованных кругов, которые историки пока еще далеко не разгадали. Или, если использовать метафору Ф.Броделя, как испанская процессия, которая делая два шага вперед тут же делает шаг назад. Подход к исторической антропологии с эссенциалистскими мерками классической науки (т.е. попытка определить ее содержание по предмету или методу) малопродуктивен, поскольку она представляет собой, прежде всего культурную практику современного историка-исследователя. Важнейшая характеристика этой практики – ее междисциплинарный характер. При этом междисциплинарность сегодня следует понимать не как объединение наук о человеке под эгидой истории или вокруг определенной методологии и не как результат некой искусственно созданной междисциплинарной ситуации. А прежде всего как процесс междисциплинарного взаимодействия, который позволяет историкам обогащать свою интеллектуальную культуру, расширять горизонты мысли, воображения, любопытства, и в конечном счете совершенствовать профессиональное мышление. Только в этом случае историк, заимствуя у других наук концепции, проблематику, методы нового прочтения социальных реалий, способен креативно перерабатывать все это в русле своей «дисциплины», т.е, учитывая и одновременно изменяя в ходе конкретной исследовательской практики дисциплинарные нормы, правила, специфику репрезентации/аргументации. Антропологическая история (историческая антропология) может быть осмыслена как междисциплинарное исследовательское поле, где работает профессиональный историк, размышляющий о человеке/людях во времени, включая их во все возможные контексты. Антропологически ориентированная история изучает «телесность» и сознание людей во всех его «формах», их поведение и связи (со средой, друг с другом и социумом в целом) в конкретном времени-пространстве. Причем, не только в диахронии и синхронии как было до недавнего времени: историки научились в материале показывать сложное одновременное сосуществование разных модальностей темпоральности. Историческая антропология предстает как другое видение истории, соответствующее современному "режиму рациональности" и манифестирующее иной тип исторического мышления (отличный от позитивизма/ историзма XIX века). Такое мышление является дисциплинарной матрицей новой (другой) историографии, которая задает параметры исторической дисциплины, во многом определяющие ее современный облик12. При таком подходе тематическое поле исторической антропологии составляют история ментальностей, история повседневности, новая политическая история, новая социальная история, новая биография, гендерные исследования, новая интеллектуальная история, новая культурная история. Все эти модификации антропологически ориентированных исследований, так или иначе, пересекаются с микроисторией, как особой исследовательской практикой. Я отдаю себе отчет в том, что это расширительное понимание антропологически ориентированной истории. Но у меня есть ощущение, что именно на этом междисциплинарном пространстве сегодня помещаются все существующие разновидности «новых» историй. У каждой из них, безусловно, есть своя специфика, но интерес к историческому человеку и общее другое видение истории сохраняется. В России историко-антропологические исследования пока преимущественно развиваются как вариант истории ментальностей, причем в том виде, какой был предложен Люсьеном Февром13. В его программе большая роль отводилась психологии. В сущности, в данном случае речь идет о позитивистском варианте истории ментальностей, который подвергся критике во французской историографии еще в конце 80-х годов прошлого века. Сегодняшняя историческая антропология в зарубежной историографии, скорее развивает программу Марка Блока14. Историки изучают не только представления (а если изучают, то не ради самих представлений)15, они исследуют различные исторические формы социальных и культурных практик. Это история манер и культурных норм, история властных и телесных практик, история желаний, "взгляда", жестов, история практического генезиса той или иной социальной группы, исследования частной жизни, история тела, протеста, памяти, письма и чтения, литературных практик, способов интерпретации и т.п.16 В свете этих исторических исследований все то, что обозначается понятиями власть, знание, общество, класс, страта, личность, индивид, социальная норма, предстает как исторически меняющиеся конфигурации повседневных практик. [Чеканцева З.А. Европейская история XIX в. в свете исторической антропологии// Политическая культура XIX века: Россия и Европа.] 1 См., например, Гурин С.П. Маргинальная антропология. Рунет. Сайт "Антропология". "Культурная антропология, - пишет автор, ссылаясь на внушительный список литературы , – исследует духовные феномены и применяет в основном описательные методики. Ее предмет — образ человека в различных культурах и исторических эпохах, культурная эволюция человека в истории. Культурная антропология включает в себя историческую, религиозную, психологическую и возрастную антропологию". 2 Бюргьер А. От серийной к комплексной истории: генезис исторической антропологии// Homo Historicus. К 80-летию со дня рождения Ю.Л.Бессметрного. Книга 1. М. 2003. 3 Неоцененная по достоинству при жизни автора, книга М. Блока о королях-чудотворцах приобрела широкую популярность среди исследователей лишь в 70-80-е годы. 4 См., например, Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. С.200 –210. 5 См. библиографию Кром М.М. Указ. соч., с.142-156. 6 Историческое сообщестово осознало теоретичность своего ремесла. Об этом свидетельствуют не только конкретно-исторические исследования, но и многочисленные историографические труды нового типа, в которых историки, анализируют теоретические проблемы исторического познания. Примечательно в этой связи заключение одного из создателей новой философии истории голландского философа Франка Анкерсмита: "Ясно и имлицитно формулировать общие правила, в соответствии с которыми должны быть сделаны решающие соображения в историографических дебатах – это задача не философа истории, но историков". Ф. Анкерсмит. История и тропология: взлет и падение метафоры. М. 2003. С.216. 7См. подробнее Копосов Н.Е. Замкнутая вселенная символов // Копосов Н.Е. Хватит убивать кошек! М. 2005. 8Например, знаменитая сегодня книга Н. Элиаса. Цивилизационный процесс впервые была опубликована еще в 1939 г., но оказалась востребованной и понятой в историческом сообществе только в 70-е годы прошлого века. 9 См., например, Чеканцева З.А. Субъектный подход к истории в российской историографии: традиция и современность // Дискурс, 199 № 5-6. 10 То, что французы в начале прошлого века нарекли эпистемологией. 11 См., например, Дройзен Й.Г. Историка. СПб. 2004. (первая немецкая публикация 1858 г.) 12 О. Гавришина. История и теория, или современный образ исторической дисциплины Рец. на кн.: Тош Д. Стремление к истине. М., 2000; Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000 // Новое литературное обозрение 2002 № 54 13 Люсьен Февр. История и психология. Общий взгляд (1938) // Февр Люсьен. Бои за историю / Пер. с фр. М.: Наука, 1991. С. 97—108; Он же. Чувствительность и история. Как воссоздать эмоциональную жизнь прошлого // Там же. С. 109—125. См. об историко-атропологических исследованиях в России М.М.Кром… 14 См. об этом. Бюргьер А. Историческая антропология и школа "Анналов"// Антропологическая история: подходы и проблемы. Материалы российско-французского научного семинара. Часть II. М. РГГУ. 2000. 15 В этом контексте понятна мысль Р. Шартье о том, что история ментальностей "перестала быть формой практического исторического исследования", ее вобрала в себя, несколько видоизменив, новая культурная история. Роже Шартье. Post scriptum, или Двадцать лет спустя ( ответы на вопросы редакции "НЛО") // Новое литературное обозрение, 2004, № 66, 16См., например, английские издания самых известных работ Elias N. The Civilizing Process. Vol. I, The History of Manners. / Trans. T. Jephcott. London: Blackwell, 1978; Foucault M. Discipline and Punish: The Birth of Prison. / Trans. A. Sheridan. New York:Pantheon, 1977; Thompson E. The Making of English Working Class. London: Gollancz, 1977; A History of Private Life, vols 1-5. / Ed. P. Aries and G. Duby. London: Belknap Press, 1988Chartier R. Cultural History: Between Practices and Representations. / Trans. L. Cochrane. Cambridge: Polity Press, 1988; Burke P. The Fortunes of the ‘Courtier’. Cambridge: Polity Press, 1995; Greenblatt S. Reneissance Self-Fashioning from More to Shakespere. Chicago: Chicago University Press, 1980; The New Cultural History. / Ed. L. Hunt. Berkeley: University of California Press, 1989 |