И. Т. Касавин Текст, дискурс, контекст

Вид материала

Книга

Содержание 2. Метод case studies 3. Междисциплинарность в эпистемологии

Подобный материал:

• Дискурс как объект лингвистики. Дискурс и текст. Дискурс и диалог, 608.57kb.
• Дискурс лекция 1 13. 09. 03 Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского, 181.42kb.
• Анкета участника международной научно-практической конференции «актуальные проблемы, 62.51kb.
• Философско-мировоззренческий дискурс и культурный контекст творчества м. М. Пришвина, 564.46kb.
• Реферат текст курсової роботи 33 с., 33 джерела, 100.61kb.
• Натуралистический дискурс Реалистический дискурс С. Л. Франк «Духовные основы общества»., 67.6kb.
• Дисциплина : Дискурс рефера т на тему: «Когезия», 273.67kb.
• Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского означает «речь». Его сравнивают, 339.82kb.
• И. Т. Касавин, С. П. Щавелев, 4740.63kb.
• Дискурс как объект лингвистического исследования, 104.15kb.

2. Метод case studies

Неклассическая эпистемология стремится схватить конкретное социокультурное содержание знания и пользуется для этого особой техникой интерпретации и реконструкции, получившей название ситуационной методологии, или «case studies». Это понятие содержит в себе переклички с тем, что В.С. Степин называет «исторической реконструкцией», но обладает и своей спецификой. Исторически ситуационные исследования формировались как междисциплинарная методология анализа индивидуальных субъектов, локальных групповых мировоззрений и ситуаций, используемая в клинической психологии, социологии, этнографии, а затем была перенесена в некоторые современные эпистемологические течения (когнитивную социологию, антропологию познания).

Сам термин «case studies» возник, по-видимому, в юридической и клинической практике, как скоро некоторые значения английского слова «case» подчеркивают индивидуальность, персонифицированность объекта («прецедент», «лицо, находящееся под наблюдением»). Идея ситуационной методологии в общем виде восходит к «идиографическому методу» баденской школы неокантианства и герменевтике Г. Дильтея, биографическим исследованиям творческого процесса (К. Ломброзо, Ф. Гальтон, Л. Терман). Она содержит убеждение в уникальности культурного объекта, невозможности его объяснения на основе общих законов; понимания и феноменологического описания как оптимальных методов анализа; ситуационной (т.е. изменчивой и локальной) детерминации события. “Нам придется принять во внимание ситуационную детерминацию в качестве неотъемлемого фактора познания – подобно тому, как мы должны будем принять теорию реляционизма и теорию меняющегося базиса мышления, – утверждает основоположник социологии знания К. Мангейм, … мы должны отвергнуть представление о существование «сферы истины в себе» как вредную и недоказуемую гипотезу»³⁷⁶.

По-видимому, имеет смысл различать два типа ситуационных исследований – текстуальные и полевые, хотя в реальности они часто объединены. Пример первых – работы историка А. Койре, вторых – антрополога М. Дуглас. Все они содержат элементы микросоциологического подхода, как скоро локальной детерминации, «внутренней социальности» придается приоритетное значение. Последняя понимается как замкнутая система неявных предпосылок знания, складывающихся под влиянием специфических для данной группы и ситуации форм деятельности и общения, как «концептуальный каркас» и социокультурный контекст, определяющий значение и смысл отдельных слов и поступков. Многообразие и взаимная нередуцируемость рассматриваются как фундаментальные свойства ситуаций и субъектов, из чего следует предпочтение дескриптивного метода анализа знания перед нормативным. В этом проявляется, среди прочего, неклассический и постнеклассический характер данного метода, роднящий его с квантовомеханическим и синергетическим описанием.

Тенденции историзации и социологизации эпистемологии побуждают Д. Блура, Г. Коллинза, М. Малкея, К. Кнорр-Цетину, Б. Латура, С. Вулгара и др. обратиться к ситуационным исследованиям как альтернативе методу рациональной реконструкции истории науки К. Поппера. Образец обнаруживается в анализе языковых игр Л. Витгенштейна. Согласно последнему, значение терминов языка возникает в ситуациях их употребления. По аналогии с витгенштейновским анализом различных языковых ситуаций как разных форм жизни ситуационные исследования раскрывают содержание некоторой системы знания в контексте конечного набора условий, исходя из того, какие социокультурные функции она выполняет. Когнитивные социологи ссылаются при этом на этнографический функционализм Б. Малиновского, идею «полного описания» Г. Райла, концепцию онтологической относительности У. Куайна, гештальтпсихологию, метод «grid and group analysis» антрополога М. Дуглас, методику «thick description» культуролога К. Гирца, «прикладную социологию» А. Шютца, художественно описывающую образы «чужака», «новичка» и др.

Методология ситуационных исследований переворачивает традиционное отношение между эпистемологией, с одной стороны, и историей и социологией знания – с другой, как между общим и частным. Исторические и социологические примеры теперь не столько подтверждают или иллюстрируют теорию познания, сколько «показывают» (по Витгенштейну) многообразие типов и форм знания, образующее реальный познавательный процесс. Тем самым оказывается влияние на теоретический статус эпистемологии вообще. В этом смысле вопрос о сфере и границах ситуационной методологии и ее отношении к философской теории познания смыкается с темой междисциплинарности в эпистемологии.

3. Междисциплинарность в эпистемологии

Понятие междисциплинарности применительно к наукам, с одной стороны, и к философии, с другой, существенно отличаются друг от друга. Так, Э.М. Мирский³⁷⁷ пишет, что в научном междисциплинарном исследовании предмет должен быть сформулирован так, чтобы его можно было изучать, модифицировать, транслировать, а также осуществлять практическое использование результатов средствами всех участвующих дисциплин. Это предполагает, что предметные области и методологические аппараты взаимодействующих дисциплин в достаточной мере определены. Заметим сразу: это, быть может, справедливо, для некоторых естественных и точных наук, но выглядит сильной идеализацией для целого ряда гуманитарных наук, сам научный статус которых является проблемой. Далее, полученные в этом исследовании «собственно научные результаты», по мнению Э.М. Мирского, должны быть переданы для экспертизы в системы дисциплинарного знания. Тогда междисциплинарный диалог лишается экспертной функции применительно к фундаментальному знанию: его участники могут создавать результаты, но не могут судить об их научной значимости, ибо она отождествляется с дисциплинарной значимостью. И хотя ниже автор говорит о формировании в рамках междисциплинарного знания «конструкции, функционально аналогичной предметной конструкции дисциплины», это вновь едва ли применимо в общем виде к гуманитарному знанию.

Данные недоразумения основаны на выборе основного объекта методологической рефлексии. Если таким объектом являются точные науки – физика и математика, несколько забывшие процесс своего исторического формирования. Большинство же наук (химия, биология, география, история, экономика, право – перечень можно продолжать) сохраняют в себе свои многообразные истоки и представляют в большей степени именно междисциплинарное взаимодействие, чем строго дисциплинарное знание. Теоретической основой этого взаимодействия, его языка и лабораторного обеспечения является, как правило, та или иная наука, уровень дисциплинарности которой относительно выше. В отношении же таких наук как психология, социология, археология, этнография, лингвистика налицо особая ситуация: они сформировались приблизительно одновременно в ходе взаимодействия ряда областей знания, причем некоторые из них вообще не имели статуса научной дисциплины.

Неявной предпосылкой данных недоразумений является представление о дисциплинарной структуре наук как о естественной норме и о междисциплинарности как отклонении от нормы, как переходном состоянии науки на пути к новому типу дисциплинарности. Представляется, что, напротив, именно междисциплинарное (не предполагающее при этом жестких границ каждой вовлеченной дисциплины) взаимодействие есть естественное состояние науки, предельным случаем которого являются относительно строгие дисциплинарные структуры, границы которых задаются не столько системами знания, сколько институциональными формами. Эта точка зрения позволяет дать более точную картину процессов, происходивших в XX веке в эпистемологии и философии науки.

Информационный подход, системный подход, деятельностный подход, эволюционный подход, синергетический подход к сознанию и познанию привели к существенным новациям частично уже в рамках диалектического материализма, не говоря уж о других философских течениях. Междисциплинарное взаимодействие физики, биологии, кибернетики, психологии и философии формирует ряд методологических подходов и программ на стыке формирующихся дисциплин, что дает эпистемологии и философии науки новые импульсы, открывает новые перспективы. Это порой приводит к глобальным сдвигам, так называемым поворотам – антропологическому, лингвистическому, когнитивному и пр. – на фоне формирования новых когнитивно ориентированных дисциплин за пределами философии и введением их результатов и методов в философский оборот. Однако даже сегодня едва ли можно говорить о соответствующих философских теориях, тем более об отдельных дисциплинах с такими названиями. И вряд ли это развитие удастся представить как решение философских проблем средствами отдельных наук. Поэтому междисциплинарное взаимодействие, значимое для эпистемологии и философии науки, не является, как правило, простым заимствованием сформировавшихся дисциплинарных результатов более развитых наук в отличие от того, что мы встречаем в истории естествознания. Напротив, философия ассимилирует с большей готовностью именно то, что проблематизирует положение дел в философии и науке одновременно и в дальнейшем не обязательно приводит к устойчивым дисциплинарным структурам. Это относится, среди прочего, к научным результатам, образующим эмпирический базис эпистемологических исследований.

Современная философия самоопределяется как дисциплина и деятельность, которые в целом не направлены на эмпирическое исследование реальности, но опираются на материал специальных наук. Прошло то время, когда эпистемологи были обязаны укреплять в первую очередь «союз философии и естествознания», поскольку исторический материализм уже как бы решил эту проблему в своей области и рассматривался как фактический научный синтез всего социально-гуманитарного знания. Сегодня философия познания если и не в равной мере ориентируется на естественные и социальные науки, то прошлая асимметрия уже не имеет нормативного характера и преодолевается в значительной мере естественным путем. Одновременно, заняв более критическую позицию в отношении философской эмпирии, философ отныне вправе задать вопрос: а почему именно эту науку (группу наук, проблематику и т.п.) следует вовлекать в исследовательский оборот? И вообще, почему надо ограничивать себя наукой, если речь идет об эпистемологическом дискурсе? Ведь известно, что каждая специальная наука рассматривает некий целостный феномен (землетрясение, биоценоз, политическую систему, речевой акт, компьютерную программу, религиозный культ и пр.) односторонне, соответственно своим целям и методологическим средствам. Философия же, фокусируясь на некотором объекте, с необходимостью осуществляет не только междисциплинарный, но и общекультурный синтез. И здесь не обойтись без собственно эпистемологической рефлексии, дифференцирующей подходы к разным наукам, артикулирующей интегральный познавательный интерес, создающей картину совокупного познавательного процесса, вписывающей всякий исследуемый феномен в более широкий социокультурный контекст. В таком случае эмпирический базис эпистемологии образует не столько набор научных теорий и данных, важных для понимания группы определенных проблем, сколько затеянная эпистемологом виртуальная критическая дискуссия между разными дисциплинами, изучающими процесс познания – логикой, историей, психологией науки, психологией творчества, биографическим анализом. Эмпирия, лежащая в основе эпистемологии, вовсе не есть простое заимствование фактов и понятий частных наук. Это – коммуникативное пространство взаимообмена и конкуренции разных типов знания, частным случаем которого является междисциплинарное взаимодействие. Мера вовлеченности эпистемолога в диалог между разными типами знания и научными дисциплинами, способности сконструировать такой диалог – это мера эмпирической обоснованности его философской концепции.

Неклассический подход изменяет функцию эпистемологии в междисциплинарном взаимодействии. Он проявляется, в частности, в тенденции к историзации и социологизации эпистемологии, стартовавшей свыше четверти века тому назад. Теоретический статус эпистемологии отдаляется от естественнонаучного идеала теории и приближается к ее античному прообразу: теории уступают место сценариям и подходам, метод – дискурсу, понятие – метафоре, истина – консенсусу. И все же неклассическая эпистемология имеет шанс сохранить философский статус. Пусть она эмпирична по методу, занимаясь будто бы исследованием конкретных ситуаций – case study. Пусть ее метод основан на приоритете социально-гуманитарной картины мира перед эпистемологическим образом знания, когда исходная концептуальная модель берется из внеэпистемологических сценариев и модифицируется для накладывания на реальность знания. Перенос схем и понятий из социологии, культурологии, социальной психологии, этнографии, истории, правоведения, вненаучного знания в теорию познания – типичный прием неклассической эпистемологии. Однако если на стадии открытия неклассическая эпистемология привлекает внефилософские и внеэпистемологические ресурсы, то на стадии обоснования она критикует и отбирает их с позиции философской рефлексии. В этом выражается ее трансцендентально-метафизическая интенция, требующая видеть в частном примере реализацию архетипического сюжета культурной истории, в частном методе – отголосок глобальной космологической схемы.

Неклассическая теория познания более не исходит из общефилософских положений, привлекая затем для своего обоснования «данные наук». Процесс переворачивается. Идеи и образы заимствуются в конкретных науках и лишь затем подвергаются философской проверке. Данный метод предполагает установку на то, что все чисто философские идеи уже давно сформулированы и в настоящее время чистая теоретическая философия сама по себе беспредметна, если только она не делает своим предметом самое себя (метафилософия). Что-то подобное имел в виду И. Кант, когда утверждал, что обучать можно не философии, но только философствованию, причем сама фигура философа становится эфемерной. «Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко не подвинулись вперед первые в познаниях разума, а последний особенно в философском познании, все же могут быть только виртуозами разума. Но у нас есть еще идеал учителя, руководящего всеми этими [учеными] и пользующегося ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следовало бы назвать философом; но … такого учителя нигде нет, а идея (die Idee) его законодательства находится во всяком человеческом разуме»³⁷⁸. Вместе с тем беспредметность философии оказывается формой ее свободы. Она обретает «методологическую предметность», позволяющую ей усваивать в форме философской интерпретации результаты иных форм знания (науки, мифа, литературы, религии, повседневного опыта) и складывать из них мозаику, рисовать панораму, строить лабиринт. Тем самым она ставит философские проблемы перед участниками междицисциплинарного дискурса, используя их собственные метафоры и аналогии. Из теоретического ядра междисциплинарного знания эпистемология трансформируется в форму методологической коммуникации: философ превращается из генератора идей в медиатора или модератора дискурса. Во многом благодаря ему продолжается процесс культурного синтеза в условиях конкуренции когнитивных и дискурсивных практик.

Эпистемологическая эмпирия формируется из взаимодополняющих и конкурирующих результатов наук о познании, а также вненаучных ресурсов (религии, мифа, искусства, повседневности). Далее, схемы и понятия из специальных наук и вненаучных подходов переносятся в эпистемологию. Однако тем самым не только не гарантируется научность философии, но напротив, философии могут навязываться сциентистские метафоры. В этих условиях междисциплинарность приобретает форму двух разных, но равно угрожающих философии вызовов: «натуралистической идеологии», требующей подмены эпистемологии специальными науками; и «нового эклектизма», позволяющего в равной мере апеллировать к рациональности и к Дао, к истине и к пиару, к научному методу и к экстазу. Принципиально расширяя сферу и границы эпистемологии, междисциплинарные подходы одновременно акцентируют внимание на этих границах: они плывут перед нашими глазами и уходят за всякий мыслимый горизонт³⁷⁹. Значимую роль в междисциплинарном взаимодействии философия может играть только при сохранении выраженного своеобразия – философия, надевшая маску одной из наук, не нужна ни философам, ни ученым. Стоит вспомнить о том, сколь многообразны и богаты интеллектуальные ресурсы самой философии, – во много раз богаче ресурсов любой научной дисциплины. И настоящие философы относятся к ним бережно и творчески: внутреннее взаимодействие философии и истории философии составляет неотъемлемую часть философии как таковой. И за пределами философии, в контексте междисциплинарного взаимодействия, в столкновении науки с ненаукой философия оказывается пусть не единственным, но наиболее качественным способом коммуникации. Метод философской рефлексии, погружающий всякую проблему в контекст и ставящий всякий контекст под вопрос, является уникальным способом понимания самых разных типов знания и сознания. Никто, кроме философа, не относится издавна с таким интересом к сложным, динамическим, человекоразмерным объектам, которые только недавно обнаружила наука. Никто, кроме философа, не культивирует в явном виде стремление к универсальному синтезу, даже если он выступает нередко в искаженных формах. Именно философ наиболее остро переживает ужас и восхищение перед бесконечностью звездного неба над головой и тайной морального закона внутри нас, перед актуальной ограниченностью и неограниченной возможностью познания.

Итак, феномен междисциплинарности являет собой одну из важнейших современных эпистемологических ситуаций, которая чревата самыми разными последствиями. Одно из них – отказ от философской эпистемологии вообще. Другое – сохранение тех целей и ценностей, которые формулирует и на которые ориентируется эпистемология. Именно они предполагают разработку теоретического ядра философского мировоззрения как рефлексивного, критического, рационального, творческого дискурса – дискурса и специализированного, и пограничного, и одновременно преодолевающего всякие границы.